Седая стужа, час дня. Самое бездумное, дремлющее время, с давних пор призывавшее к неестественному, мертвецкому успокоению, на мгновение замораживая мнимым холодом перманентно плывущие мысли, жужжание человеческой речи, тревожный шелест листьев, прогулку узорчатых облаков и любое стремительное, неуловимое движение жизни. Подобный миг замирания, кроме небольшого отрезка времени в сутках, порой наблюдается и во всей многолетней истории необузданного здравым смыслом человечества. В любую эпоху существовало годовое ли, десятилетнее ли, вековое ли мгновение, при котором народы словно превращались в бездейственных восковых фигур, наслаждающихся своей апатичной праздностью: молчаливо рождающихся, потребляющих, умирающих беспечных исполнителей своей роли, безропотных кукол в руках самовольной жизни. Вышеуказанное затишье перед бурей предшествовало времени буйному, динамичному, "эпохе перемен", жить в которую так не рекомендуют состарившиеся, пожившие миряне.

В серебристом поле крикливая вьюга, успокоившись после ночной истерики, терпеливо безмолвила. Причудливые снежинки лениво, надменно падали на павших белоснежным пластом собратьев. Пугающе тихо. Изредка доносился лишь приглушённый, испуганный свист слабого ветра.

Леденящий пейзаж походил на чистый нетронутый холст. Светло-голубое, почти бесцветное небо, молочное, пульсирующее солнце и раскинутая до недосягаемого горизонта снежная белая пустошь, - всё зеркалом отражало целомудренную непорочность, живость, гармоничную свободу первообразной жизни. Жизни той, что по суеверному, предрассудочному преданию наблюдалось на земном шаре первые шесть дней существования мира. Жизни, что имелась до появления пресловутого "венца творения", в тушу которого, в случае появления в подобных местах, непременно бы вонзил свои клыки нестерпимый белесый холод, оставив лежать замёрзшее тело в застывшем, не подвластном времени состоянии.

Бескрайняя пустота в некоторых местах была нарушена присутствием высоких, полуголых деревьев, бесстыжую наготу которых самоотверженно прикрывал застывший снег. Безучастно созерцая непостоянство белоснежного неба, деревья горделиво тянулись ввысь, с пренебрежительной уступчивостью поддакивая редким навязчивым порывам качающей их вьюги.

Под одним из заснеженных деревьев расположились два грациозных, человекоподобных существа в величественной позе некоего "Джорджа Байрона в Греции", или Роденовского мыслителя, театрально скрестив жилистые ноги и равнодушно устремив взгляд в далёкую бесцветную пустоту. Белыми античными статуями призраки восседали на фоне одноцветной пустоши, погрузившись в свои глубокие думы.

-Да-а. - задумчиво прервал долгое молчание один из блаженствующих призраков, будто подтвердив никем не озвученное высказывание, предполагая, что оно одновременно прозвучало в их головах.

- Да. - уверенно согласился с ним собеседник, несмотря на то, что его думы в то мгновение были совершенно о другом, и мысленного высказывания своего визави он не слышал.

Голос духа, начавшего их безмятежный разговор, был старчески сиплым, гулким, однако благодаря неизменности тона, звучал, как приятная, скрипучая мелодия, сливаясь с завывающим пением вьюги. Его расплывчатые речи отражали мысли абстрактно, всеобъемлюще, несколько напыщенно; его мировоззрение, надёжно спрятанное в иносказаниях, казалось, было неизвестно своему же обладателю. Ответивший ему уверенный голос казался бойким, молодцеватым, но с небольшим оттенком чего-то скучающего, Онегинского. Его ясные мысли были выражены подобием барабанного марша, однако по мере изменения темы разговора или его отношения к ней, тон и громкость голоса могли колебаться от презрительного бормотания до ликующего рёва, так что собеседник был вынужден либо, прислушиваясь, хмуриться и предельно близко наклонять своё лицо, либо вздрагивать от пугающе резкого выкрика говорившего фантома. Речь этого призрака выливалась вольно, лаконично, полностью отражая позицию в обсуждаемой теме. Внешний же облик двух привидений был, в сущности, одинаков: выразительно-задумчивое лицо, движимое спокойными, безмятежными эмоциями; плавные, редкие телодвижения, сливавшиеся с движением падающих снежинок, качающихся деревьев и мерно плывущего времени; однотонное, белоснежное тело, своей пропорциональностью напоминающее гармоничное туловище Витрувианского человека. Разговор фантомов продолжался.

- Погляди, - заговорил с наигранным воодушевлением в сиплом голосе дух, - кругом совершенная идиллия, неоспоримый верх совершенства, в коей любому живому существу недолго погибнуть. Всё мертво, включая нас с тобой, мой друг. Не означает ли это, что смерть прекрасна? - неизвестно для чего, он медленно протянул руку к небу, благодаря беглым снежинкам, напоминавшему черно-белый рябящий экран старого телевизора, - Не означает ли это несомненное преимущество безупречной и изысканной смерти над грубой и неотесанной жизнью?

- Вникнуть не могу, к чему ты клонишь, но предварительно не согласен. Субъективным, эстетическим взглядом ты превозносишь последний вздох и вечное успокоение, сводя к минимуму колоссальное значение бурного ручья жизни.

- Вероятно, я выразился неясно, прошу меня простить. Быть точнее, превозношу я не погибель, не мёртвое успокоение, а первостихийное, спящее существование, имевшееся до рождения жизни, как таковой. Понимаешь ли, на мой взгляд, ручей жизни, несомненно, прекрасен, но лишь до того, как зажурчит.

- И вновь не могу тебя потешить одобрительным кивком. Человек, восхищаясь дивными произведениями искусства, в корне которых зачастую лежит мёртвое оцепенение, недвижность, подсознательно предполагает в них движение потенциальное, безоговорочно происходящее в отсутствие обозревателя, посему лишь хаотичное, стремительное движение жизни достойно эстетического наслаждения. Впрочем, всё сказанное нами вздор и софизмы, - в моменты разноречия громогласный призрак, не желая увлекаться казуистикой, имел обыкновение отрицать саму основу возникшего спора, порой уходя излишне далеко, - Видишь ли, и высокие разговоры, претендующие на соприкосновение с энигматической тайной бытия; и политические диспуты, самонадеянно ищущие панацейный путь сумбурного государства; и наивные диалоги о нравственности, желающие провести отчётливую линию между добром и злом - всё имеет в своей основе лишь первобытный простейший мотив наименования предметов. Иными словами, любые попытки познать бытие, смерть, Бога, справедливость и человека едва ли духовно выше попыток пещерного человека назвать удобную, оторванную часть дерева "палкой". Знание о слове - слове абстрактном и относительном - вот основа всего гуманитарного учения, - фантом нарочно выговаривал "слово" в разных формах с одной и той же ударяющей интонацией, - Слову мы добровольно дали крепкие вожжи, на нас же надетые; слово липкими щупальцами обволокло наши мнимо свободные мысли, слово и в головах наших обволокло образы упомянутого зримого бытия, загадочного небытия, задумчиво гладящего раскинутую на всю вселенную бороду Бога, противоречивой справедливости и вечно потерянного человека. Слово…

- "В начале было слово" - неуместно процитировал собеседник, прервав наскучившую ему речь. Но увидев неодобрительный взгляд своего визави, продолжил, - Пожалуй, ты прав. Слово издревле служило кисточкой в руках живописца, где живописец - человек, его полотно - жизнь. Скажи же мне, помнишь ли ты, в таком случае, последнее слово, сказанное или обдуманное тобой на пороге выхода из бренного тела? Лично я безуспешно пытался вспомнить последние свои прижизненные думы, но, увы.

- Несомненно, помню. Последним моим словом было "зачем".

- Друг мой, ты уверен? Смерть не может настигнуть человека, имея при себе какую-то цель. Быть может, ты воскликнул "почему" или "за что"?

- Вовсе нет, я ясно помню слово "зачем". Сказать по правде, это слово мелькнуло в моём сознании, ещё когда я старательно натягивал петлю на шею.

- Стало быть, ты…

- Да.

Возникло многозначное молчание. Небесное светило ослепляюще яркими лучами обвивало белую пустошь. Доселе ленивое, упорядоченное падение снежинок обратилось задорным хаосом. Застенчивый вой ветра не умолкал.

- Тем не менее, - зазвучал скрипучий голос, - в своей речи ты упомянул "мнимо свободные мысли" человека. Отчего же мнимо? Разве мысль, ежели и объятая словом, не является тем единственным незримым звеном человека отражающим его непривязанную волю? Подобно лучам сего солнца, вольно ласкающим белоснежную землю, мысль свободно льётся на плешивую макушку, не встречая препятствий. Чувство, мысль, сознание - три ипостаси разумного человека, в полной мере не подчиняющиеся влиянию извне. Мучение, удовольствие, запугивание, страсть способны лишь видоизменить очертания трёх ипостасей, не задев главного - вольной парящей мысли, не так ли?

- Свобода, на мой взгляд, - наиболее отвлечённое трансцендентное понятие с размытыми, условными границами. Являясь крайне относительной, свобода теряется лишь при абсолютном её осознании. Младенец, невзирая на свою беспомощность и пребывание в фальшивом, навязанном родителями мирке, чувствует свою полную волю, как никто иной. Но стоит ему примерить наше понимание свободы, как имеющаяся счастливая, безмятежная жизнь покажется ему несправедливым, немыслимым заточением. Человек владеет свободой лишь в пределах данной ему клетки - клетки собственных мыслей, и, подобно прирученному дикому зверю, наивно воображает, что жизнь заканчивается у стен выданной ему темницы, у стен данного ему понимания. Осознав обратное, человек почувствует всю мнимость свободы своего сознания и, несмотря на все старания выбраться из рамок, навеки останется в них. Посему воли, как понятия, не существует вовсе. Однако вновь софизмы, оставим. Рассуждать об этом бессмысленно.

- А что же небессмысленно?

- Что небессмысленно? - прозвучал статный, задорный голос призрака, на сей раз контрастирующий с неуверенной, вопрошающей интонацией, - Видишь ли, всё недолгое своё существование я имел непрерывные, тщетные скитания в поиске малейшего намёка на присутствие смысла в происходящем вокруг. Моё рождение, грациозный взмах крыльев бабочки, вонзающийся в глаза луч солнца ранним утром, неровное дыхание ветра, блуждающие взгляды прохожих, - во время перечисления интонация с растерянной постепенно переходила на твёрдую и торжественную, - биение звёзд, мерный цокот часов, гарцующий ход истории, сон, пробуждение, моё осмысление и моя смерть. Для чего всё это? Для чего жить? Однако абсурдность прозвучавшего вопроса выявляется при аналогии с поиском смысла сотворения произведений искусства. Если закрыть глаза на эгоцентричное желание художника обеспечить удовлетворение материальных нужд за счёт своих творений, единственным очевидным смыслом служения искусству, парадоксально, являются его произведения. Подобно сему, жизнь равным образом является самоцелью. Весь смысл и вся поэзия жизни заключается в ней самой, в бесконечном течении упомянутого ручья бытия и в слиянии себя с противоречиво сумбурной гармонией.

Услышав воодушевляющие речи самоубийцы, сиплоголосый призрак задумался. Задумался впервые без тщеславного желания по обыкновению высказать столь "необычные", неискренние мысли, едва ли рождённые, но зачастую поданные, как закоренившиеся убеждения. Ему решительно хотелось жить. Солнце, словно почувствовав себя забытым, незаметно зашло за заснеженный горизонт, на время оставив в напоминание о себе кровавую рану на белесых небесах. Яркий месяц с острым подбородком тотчас заменил дневное светило, холодные звёзды обсыпали почерневшее небо. Воцарилось безмолвие.