Сияние матушки ― черно, как безлунная ночь. Не так черно, как у Нкихута, но всё равно прекрасно. Из жителей Нижней деревни ни у кого такого нет, и эта чернота, глубокая и уютная, роднит их двоих. Как и цвет глаз: лазурная синева, знак их древнего рода и их проклятье. Он ― её сын, она ― его мать, плоть от плоти, тьма от тьмы.

У толстого мальчишки сияние отливало зелёным и бурым. Ничего интересного, у многих деревенских оно такое. Другое дело ― девчонка, тощая проныра в рыжем платье, с белыми перьями в жгуче-угольных косах. Её кожа светлее, чем у всех, кого Нкихут встречал в саванне. Но удивительнее всего сияние, будто крылья стрекозы в солнечных лучах. У каждого оно имеет свой цвет, но так, чтобы все оттенки одновременно…

Он смотрел и никак не мог отвести взгляд. Прятался за валуном в его собственный рост, потеряв счёт времени. Всё глядел, как девчонка и её неуклюжий друг бегают по берегу, распугивая пёстрых бабочек. Толстяк то и дело падал, растопыривая пухлые пальцы. А она заливисто смеялась над его неловкостью, но каждый раз протягивала руку, чтобы помочь подняться.

Странное чувство рождалось в груди, когда Нкихут видел её улыбку, подаренную глупому толстяку. Оно скреблось изнутри, шепча, что это не для него. Нкихут частенько бегал сюда подглядывать за девчонкой с необычным сиянием. Сколько же раз он наблюдал за ней из укрытия, но так и не осмелился выйти? Наверное, скоро сменится вторая луна. Если матушка узнает, то сильно рассердится. Выходить к Нижней деревне опасно, и она, конечно же, испугается за него. Но сперва рассердится.

Нкихут тихо выдохнул, примиряясь с участью безмолвной тени от валуна. Постоял ещё немного, касаясь пальцами шершавого каменного бока, и уже собирался уйти, когда порыв ветра сдул с покатой верхушки целую щепоть золотистой пыли. Нкихут затряс головой, моргнул, стряхивая её с ресниц.

И вдруг громко чихнул.

Он застыл в ужасе, наблюдая, как двое прекратили игру и изумлённо уставились в сторону его укрытия. Больше не было смысла прятаться. Видимо, сами боги решили дать ему шанс победить робость. Нкихут сдвинул на лоб соломенную шляпу, чтобы тень накрыла лицо, и вышел. Решительно шагнул к мальчишке и толкнул его посильнее. Он явно застал толстяка врасплох, тот не удержался и полетел на землю.

― Ты чего? ― заныл мальчишка, потирая ушибленные места.

Но Нкихут больше не смотрел в его сторону, внимание занимала девчонка. Он уловил, как в её переливчатом сиянии вмиг стало больше малинового.

― Зачем ты это сделал? ― нахмурилась она.

― Чтобы не мешал, ― выпалил Нкихут. ― Теперь ты будешь играть со мной.

Но она не подарила ему улыбку, какой до этого щедро делилась с толстым мальчишкой. Ряды охристых точек на её бровях сошлись над переносицей. Взгляд стал холодным, в то время как сияние заполыхало не хуже лесного пожара.

― Дурак! ― бросила она, качая головой.

Девчонка прошла мимо Нкихута, будто он был пустым местом. Она наклонилась к противному мальчишке, помогла ему встать и отряхнуться от песка и камешков.

Нкихут смотрел, как удаляются две фигуры, и силился понять, что он сделал не так. Но рядом не осталось тех, кто смог бы дать ответ. Он задумчиво потёр вспотевший лоб и поплёлся домой.

Сегодня на ужин снова были коренья и рыба. Нкихут не выносил вонючую рыбу, и один лишь голод убеждал его сметать еду подчистую. Но на этот раз даже жалобный стон желудка не помогал.

Нкихут вяло поскрёб по глиняной тарелке, перемешивая серую массу. Такой же унылой массой теснились мысли в голове. Зачерпнул порцию, скривившись, отправил в рот, и тут же ощутил укол рыбьей косточки в нежную десну. Хотел выплюнуть, но поймал взгляд матушки и испуганно сглотнул, пропихивая косточку в глотку. В глазах поплыло от слёз.

Матушка давно закончила есть и теперь смотрела на Нкихута в упор. Блики от свечных огоньков плясали на нитях из тысяч бусин, обнимающих её шею, и на древнем золотом амулете в центре ожерелья. Слабое пламя заставляло сиять во тьме массивные кольца, браслеты, украшения в пышном каскаде волос. Ярче них были только лазурные глаза на тёмной, почти чёрной коже.

― Как ты провёл день, мой мотылёк? ― тихо спросила она.

― Хорошо, ― прошептал в ответ Нкихут.

Матушка одарила его благосклонной улыбкой. Хотел бы он получить такую от девчонки с берега реки.

Скоро матушка принялась ткать. Нкихут слушал, как звон браслетов сплетается с шёпотом утка в привычную вечернюю песню. Наконец он решился. Побыстрее запихал в себя остывшую гадкую массу, отложил плоскую, грубо вытесанную ложку и отодвинул тарелку.

― Мама… Когда у меня будут друзья?

Мелодия утка оборвалась, на мгновение все звуки в доме провалились в тишину.

― Мой мотылёк, ― отозвалась матушка. ― У тебя уже есть самый близкий друг. Ты знаешь, что значишь для меня, жизнь моя.

― Знаю, ― вздохнул Нкихут. ― Но я про других, таких же, как я. Все деревенские дети играют друг с другом, только мне нельзя.

Снова стало тихо, воздух словно замер. Нкихут обернулся, посмотрел на матушку, но тут же опустил голову, не выдержав её взгляда.

― Как ты?

Голос звучал ровно, но он чувствовал, как слова налились твёрдостью железа.

― В саванне нет больше такого, как ты. Как мы оба. Там только грязные варвары, что хуже зверей. Никто из них не ровня тебе.

― Я помню, но всё же… ― не отступил Нкихут, ― Что если там есть кто-то, не похожий на них?

Скорбный вздох прервал его. Матушку, наверное, расстроили такие слова.

― Мой мотылёк, разве ты забыл, о чём я говорила тебе?

― Нет, ― прошептал Нкихут.

Он успел пожалеть о том, что завёл разговор. Весь сжался на своём месте, надеясь, что беседа сама угаснет, не успев разгореться во что-то ужасное. Но матушка уже поднялась, вернулась к столу. Один повелительный взмах руки, и Нкихут подчинился, покорно последовав за ней к дальней стене.

― Посмотри! ― её голос возвысился, пронзив ночную тишину. ― Вот он, твой главный урок. В нём ответы на все вопросы!

Нкихут поднял взгляд на расшитое полотно. Он видел его много раз, но вышивка по-прежнему вызывала внутренний трепет. Смуглые тела пробирались сквозь заросли, целили копья в проворных зверей, строили дома, готовили пищу и растили детей. Нкихуту казалось, что предки хмурили волевые лица и укоризненно глядели на непочтительного потомка лазурными глазами.

― Мы жили здесь задолго до прихода дикарей, ― каждое слово матери падало камнем, умножая тяжесть на сердце. ― И задолго до того, как сюда заявились бесцветные люди. Посмотри, что эти невежды сделали с нами! Посмотри!

Он смотрел на безголовые тела в траве, окрашенной красным. На багровые реки и полыхающие огнём святыни. В глазах жгло, во рту горчило, но Нкихут не смел отвести взгляд.

Пальцы с силой впились в плечо. Матушка рывком привлекла его к себе, склонилась к самому уху.

― Неужели твоё сердце радуют слёзы самого близкого на земле человека? ― горячо прошептала она. ― Хочешь, чтобы моя душа болела? Ты за этим расстраиваешь меня?

― Нет, матушка, ― всхлипнув, отозвался Нкихут, и по щеке поползла мокрая дорожка.

― В этом мире, полном зла и предательств, только я у тебя есть, мой мотылёк, ― продолжала мать. ― Для остальных людей мы чудовища, любой из них давно бы убил нас, если бы мог. Только я одна люблю тебя, и только мне небезразлично твоё счастье. Ты мне веришь?

― Да, матушка.

― Хорошо, ― уже мягко сказала она. ― Не тревожь мое сердце. Пообещай, что будешь держаться как можно дальше от деревни. За это мама сошьёт тебе новую красивую одежду.

Как же хотелось крикнуть, что одежда не скрасит тоску одинаковых дней. Вместо нее лучше б не есть больше постылую рыбу. Нкихут рывком стёр слезу и молча кивнул. Мать нежно прижалась к его щеке своей. А после оставила одного, вернувшись к утку и сизалевой нити.

Остаток вечера он перебирал дощечки, очень древние, все исписанные словами. Матушка научила читать их. Говорила, что они очень важны, что скоро наступит время, когда они пригодятся. Адэнабу ― так она называла грядущую ночь и ждала ее прихода больше всего на свете. Нкихут знал все слова наизусть, но для неё повторял их снова и снова, изо дня в день. А позже, лёжа на жестком тюфяке и балансируя на грани сна, он думал совсем не о чудесной ночи. Все мысли занимала деревенская девчонка с переливчатым сиянием.

Он не выдержал, снова пришёл к тому камню. Вина так и грызла нутро, точно гиена лакомую кость. Матушка взяла обещание, что Нкихут не приблизится к деревне один. И если узнает его тайну, несдобровать ни ему, ни девчонке с её другом-толстяком. Уж ему ли не знать, какова матушка в гневе. Однако желание увидеть многоцветное сияние оказалось сильнее чувства вины.

Нкихут сразу заметил на берегу речки тонкий силуэт в рыжем платье. В этот раз толстый мальчишка не сопровождал её. Беспечная девчонка возилась в воде, не боясь крокодилов. Огромные чудища отдыхали поодаль, будто бы не чуя добычу. Наверное, уже успели плотно подкрепиться. Нкихут бесшумно подкрался к девчонке со спины.

― Привет.

Она обернулась. Радужное сияние на миг полыхнуло оранжевым, но испуг во взгляде быстро сменился яростью. Сияние знакомо зазмеилось малиновым.

― Чего тебе? ― огрызнулась девчонка.

― Сегодня ты одна, ― развёл руками Нкихут. ― Теперь ты будешь играть со мной?

― Ещё чего!

Он помолчал, обдумывая, что говорить дальше.

― А если… Если я убью того толстяка, и тебе будет не с кем играть, тогда станешь?

Девчонка уставилась на него, раскрыла рот, хватая душный полуденный воздух.

― Да кто ты вообще такой? ― наконец воскликнула она.

― Я Нкихут, ― представился он, откинул на затылок шляпу и улыбнулся.

― Ого!

Девчонка смотрела в его лицо, будто увидела там необычный цветок или жука. Так же пристально, как он вглядывался в её сияние.

― Твои глаза необычного цвета, но ты совсем глупый. Откуда ты взялся? Никогда не видела тебя в деревне.

― А я и не бываю в Нижней деревне, ― пожал плечами Нкихут. ― Мы с матушкой живём в лесу на холме.

― Вот оно что, ― понимающе протянула девчонка. ― Так вы та самая семейка чудовищ, которой пугают малышей? Я тебя совсем не таким представляла. Думала, у вас рога растут, по три руки и хвост длинный, как змея.

― С чего бы мне рога носить? ― насупился Нкихут.

― Так деревенские говорят. Правда, каждый своё. Что выходите только ночью и крадёте младенцев, чтобы пить их кровь и есть нежное мясо.

― Они врут! ― выпалил он.

― Это мы ещё поглядим, ― фыркнула девчонка. ― Хотя с виду ты и правда обычный. Кроме глаз совсем ничего особенного.

Нкихут вспомнил слова матери и снова надвинул шляпу на лоб.

― Из-за них ты не будешь со мной играть? Потому что я другой?

Девчонка смерила его полным сомнения взглядом, но красный в её сиянии потух. Теперь в нём растекалась спокойная синева.

― Я буду, но только если перестанешь вести себя, как дурак, ― произнесла она. ― И не вздумай трогать Чебу, понял меня?

Он смекнул, что речь о неуклюжем мальчишке и поспешил кивнуть. Если терпеть толстяка ― цена дружбы с ней, то Нкихут не считает ее высокой.

― Кстати, я Эхше, ― добавила девчонка. ― Раз уж ты здесь, помоги собрать лягушек.

Это был удивительный день. Нкихут не помнил, когда испытывал хоть что-то подобное. Его новая знакомая только и делала, что командовала, но исполнять её желания отчего-то было приятно. Как и получать потом благодарность за то, что сделал, как велела.

В конце дня, когда они стояли у тропы, ведущей к деревне, и прощались, Эхше улыбнулась. Не глупому толстому мальчишке, а ему, Нкихуту! Жалко только, что время вместе пронеслось так быстро.

― Мы же встретимся снова? ― робко спросил он.

― Я буду у реки через два дня, ― хмыкнула девчонка. ― Встретимся, если захочешь. От тебя зависит.

Сегодня он едва не опоздал к ужину, зато съел рыбу быстрее матушки. Затем она снова спросила о том, как он провёл день. Получив ответ, села ткать новую историю их племени, а он, как обычно, взялся за таблички. Очередной вечер, похожий на другие, как две рыбины. Нкихут всё чаще задумывался, что его жизнь бы быть иной.

Ранним утром горластая птица разбудила его. Она всегда делала так, усаживалась на ветку старого дерева под окном и вопила, пока Нкихут не вставал и не прогонял её. Он выглянул в окно и ощутил на коже свежий ветерок с речки. Значит, они с матушкой пойдут в лес.

После завтрака, прихватив корзину и серп, Нкихут поспешил за ней в гущу зарослей. Там они долго бродили, выискивая нужные травы и коренья. Такие дни Нкихут любил. Лес был полон скрытой жизни, и матушка, по обыкновению, рассказывала много интересного. Об огромных пахучих цветах, низкорослых деревьях, птицах в их ветвях, и гадах, что прячутся в траве.

К середине дня их корзины были полны, а желудок Нкихута пуст. От голода он был согласен даже на гадкую рыбу. Волоча драгоценную ношу, они свернули на тропу, ведущую к дому.

― Стой! ― резко приказала матушка.

Нкихут вздрогнул и обернулся ― чёрное сияние вокруг неё бурлило, как бьющийся о камни ручей.

― Подожди меня тут, ― наказала она и скрылась в чаще.

Вскоре ветер принёс голоса. Твёрдый матушкин перекрывал незнакомые, заискивающие и угрожающие. Не утерпев, Нкихут прокрался ближе.

― В этих землях нет больше нкви, они укрылись от людей, ― каждое слово матушки звучало как плевок. ― Убирайтесь, пока целы!

У развилки толпились деревенские, человек пять. Самый косматый и неопрятный из них держал тесак, каким обычно колют дрова. Матушка была ниже каждого на голову, но Нкихут видел, как их искажённые ужасом лица блестели от пота. Буро-зелёные сияния мужчин метались, точно пытались оторваться и убежать прочь от хозяев.

― Не лги, ведьма, ― выкрикнул косматый, потрясая тесаком. ― Ты знаешь, где прячутся нкви, но хочешь забрать их масло себе! Отдай их нам, не то прикончим тебя и твоего выродка!

Матушка промолчала, только чёрное марево вокруг неё закипело, почти поглотив. Она сделала всего шаг, и косматый в страхе попятился. Стиснув прогнившие зубы, он вращал налитыми кровью глазами, а колун в его руке так и плясал, норовя выскочить.

― Госпожа! Постой, госпожа!

Тощий, как сухой тростник, старикашка выступил вперед. Его ладони поднялись к небу, а сам он согнулся, опуская лицо к земле. Матушка ослабила чары, и её жертва, кривясь от боли, шарахнулась прочь.

― Не гневайся, госпожа, ― кланялся старик. ― Ты знаешь, для чего нам масло нкви. Бесцветные люди дорого платят за каждую каплю. Наши дети голодают, земля плохо родит, нужно покупать еду, одежду и лекарства. Позволь добыть хоть немного.

Матушка рассмеялась, услышав его лепет.

― Немного? ― прошипела она. ― Ваше варварское племя черпало дары богов без меры, истощило леса и почти извело нкви. В ваших бедах повинны лишь вы сами. Пусть ваши дети гниют в нищете, платя за вашу глупость. Убирайтесь!

― Зачем ты говоришь с этой бешеной дочерью гиены, деда Гибал? ― взревел косматый. ― Просто убьём её! Нас больше, и у нас есть это!

Косматый вскинул тесак и подался вперёд. Нкихут зажал рот ладонью, чтобы не выдать свое присутствие, но его испуг был напрасным. В следующий миг деревенский рухнул на землю, подвывая от боли. Тесак отлетел в кусты, а из разорванной руки хлынула кровь.

Нкихут вжался в кусты, боясь пошевелиться. В гневе матушка была страшнее любой стихии и недуга. Её глаза в такие минуты горели, готовые выстрелить умертвляющими лучами холодного синего света. Чёрное сияние бесновалось, хлеща жгутами мрака всё, до чего могло дотянуться.

― Вы забыли, кто перед вами, жалкие черви?! ― голос раскатился над лесом, спугнув птицу в ветвях.

― Прости нас, госпожа! ― запричитал старик. ― Мы больше не потревожим тебя!

Подхватив скулящего раненого, деревенские поспешили убраться.

Нкихут спохватился, что обещал матушке ждать на тропе, и бросился назад. Она вернулась к нему с улыбкой, и ничего в спокойном облике не говорило о случившемся. Нкихут тоже старался не подавать виду, что наблюдал расправу над жителями деревни. Только нутро ещё долго сжималось от страха, стоило ей оказаться слишком близко.

Вечером матушка села ткать. Но теперь в знакомой улыбке, взглядах и жестах Нкихут видел, что мыслями она далеко. И вспомнил, что скоро ночь Адэнабу. Раньше он тоже часто думал о ней, пытался представить, насколько страшно будет увидеть то, о чём говорила матушка. Или размышлял о том, что случится, если он подведёт её и ошибётся в словах. Но с тех пор, как он подружился с Эхше, все тревоги об Адэнабу из головы как ветром выдуло.

Следующим утром пришлось помогать матушке. Собранные травы нужно было как можно скорее очистить, связать и развесить на сушку. Иначе они повянут и потеряют нужные свойства. Нкихут еле дождался, когда поручения закончатся. Улучив момент, когда матушка отвлеклась, он помчался к реке.

― Безотцовщина, брошенка!

Ещё издали он услышал их голоса. Деревенские дети скакали вокруг Эхше, словно исполняя ритуальный танец. Дергали за растрёпанные косы и рыжее платье. Её сияние съёжилось, трепыхаясь серыми бликами.

― Полукровка, брошенка! ― смеялись мальчишки, пытаясь отнять её ладони от заплаканного лица.

Ему показалось, что огромная туча наползла на солнце, так потемнело в глазах. Сердце подпрыгнуло и часто забилось, словно Нкихута окатили ледяной водой. Он ворвался в круг мальчишек, как леопард в стаю мартышек. С разбега толкнул самого высокого, повалив на землю.

― Убирайтесь! ― прорычал он.

Деревенские замерли, уставившись на Нкихута.

― Смотрите, его глаза…

― Ведьмин выродок…

Сперва шёпотом, потом всё громче, и вот уже они прыгают вокруг него. Тычут в Нкихута пальцами, дружно хохоча.

― Сам убирайся, уродец! Тебе не место среди людей!

Первый камешек больно тюкнул в плечо, следом полетел ещё один, и ещё.

― Прекратите! ― закричала Эхше, но получила только порцию камней и обидных ругательств.

Нкихут растопырил руки, защищая девочку. Больше всего хотелось размахнуться и влепить обидчикам, что есть сил. Только кто первый? Он один, а их трое. Дети прыгали и смеялись, махали руками и корчили рожи. И перед глазами Нкихута всё слилось в сплошную пелену.

― Хватит, ― с силой прорычал он сквозь плотно сжатые зубы.

Каменный осколок клюнул Нкихута в лицо, распоров губу. Он охнул от боли, солёная капелька просочилась в рот.

― Я сказал, хватит! ― что есть мочи заорал Нкихут.

Он вскинул руки и вдруг увидел, как вместе с ними взметнулись чёрные щупальца его сияния. Летевшие навстречу камешки, соприкоснувшись с невидимой силой, прыснули обратно, осыпав мальчишек. Опомниться они не успели. Угольные жгуты прорвали нежно-зелёные сияния, опутав детские тела, и сдавили их, как удавы добычу.

― Больно, как больно! Мама! Мамочка…

Нкихут словно парил, не отрываясь от земли. Он видел их слабость, ужас и отчаяние. И чем громче кричали обидчики, тем больше рос восторг в его груди. Смех щекотал глотку, готовый вырваться наружу через губы, сами собой растянувшиеся в улыбке.

― Нкихут, не надо! Прекрати!

Он обернулся, встретился взглядом с Эхше, и его улыбка мигом поблекла. В её глазах Нкихут увидел не благодарность, а страх. Точно такой же, как у деревенских детей.

― Но почему? ― выдохнул он.

― Хватит их мучить. Они всего лишь глупые мальчишки.

Эхше оттолкнула его. Подбежала к ним, таким жалким, напуганным и зарёванным, и помогла подняться.

― Почему? ― повторил Нкихут. ― Зачем ты помогаешь им, они же обижали тебя. Они плохие, их нужно убить. Я могу для тебя, хочешь?

На лице девчонки не осталось ни слезинки, теперь она хмурилась.

― Это ты плохой и злой! ― выкрикнула она. ― Видеть тебя не хочу, уходи!

― Но…

― Прочь!

Нкихут послушался. Он хотел расспросить её, в чём же снова ошибся, но полный решимости голос продолжал звенеть в голове, отдаваясь болью. Ноги вдруг налились такой слабостью, что едва держали его. Так что Нкихут просто развернулся и побрел домой.

На ужин матушка приготовила суп из листьев и клубней, которые они насобирали в лесу. На десерт же Нкихут получил плоды со сладкой тягучей мякотью. Такое пиршество скрасило неприятный день. Вот только матушка заметила царапину на лице.

― Это от ветки, ― соврал Нкихут. ― Я был неосторожен, прости.

И она простила. Нкихут смотрел на матушку, сидящую напротив, и думал, что она всегда и всё прощала ему. Даже когда подводил, тревожа её сердце. Он размышлял о том, прощают ли деревенские матери своих сыновей. Может быть, но никто в Нижней деревне не простил бы его за то, что он существует с ними на одной земле. А вот матушка…

«Прости меня, матушка, прости», ― повторил Нкихут, уже про себя.

И она улыбнулась, будто услышав его мысли. В этом мире и правда не было никого, кто бы понимал Нкихута так, как она.

Снова в углу запел уток, сплетая нити в историю древнего могущественного рода. Сытый и довольный, Нкихут глядел, как на потемневшее небо за окном выползает полная луна.

― Матушка, ― повернулся он. ― Расскажи ещё раз про нкви.

Мелодия утка стихла. Матушка подошла, опустила тёплые ладони на его плечи и тоже устремила взгляд на бледный круг луны.

― Сегодня хорошая ночь для прогулок, ― отозвалась она. ― Идём.

― Прогулок? ― удивился Нкихут. ― Прямо сейчас?

Матушка кивнула.

Они вышли в темноту, не взяв фонарей или хотя бы свечей. Только звёзды и огоньки светлячков освещали им путь. Где-то вдали печально заплакала гиена, цикады подпевали в траве. Обогнув холм, они с матушкой остановились перед густыми зарослями акаций. Зарница полыхнула на горизонте, на миг окрасив небо в алый. Матушка подняла голову, вглядываясь в её переливы.

― Близится сезон дождей, ― произнесла она. ― Значит, я не ошиблась.

Вскинув ладонь, она выписала в воздухе тайный знак. Повинуясь беззвучному приказу, светлячки вокруг прервали беспорядочные метания и выстроились в ряд перед своей госпожой. Зеленоватые огоньки высветили тропку, которая до этого была скрыта зарослями. Матушка обернулась и поманила Нкихута.

Он привык ходить там, где кривились толстые акации, а поросль под ногами не была высока. Матушка свернула совсем в другую сторону. Туда, где колыхался темный массив слоновьей травы. Казалось, они идут целую вечность в этом живом лабиринте. К тому же земля под ногами шла в наклон, тайная тропа вилась по склону холма. Наконец, слоновья трава расступилась, и подъём закончился пологим плато.

Нкихуту на миг показалось, что тысячи светлячков разом бросились ему в лицо. Он зажмурился, а когда привык и распахнул глаза, то увидел вовсе не ночных букашек. Поляну перед ним покрывали необычайного вида цветы. Их лепестки источали свет, от чего каждый бутон походил на маленькую земную луну. А над ними, будто желая напиться этого света, кружили удивительные создания. Их крылья играли оттенками чёрного, как шкура леопарда, и бились о воздух с грацией подхваченного ветром листа. Опускаясь на бутон-луну, существа выпрямляли длинный хоботок, чтобы пригубить из него нектар. Десятки чёрных бабочек порхали над поляной.

― Это же…

― Нкви, ― кивнула мать.

Стоило ей поднять руку, как на неё, будто приветствуя, опустилось одно из этих существ. Раньше Нкихут часто пытался вообразить себе их, но самые яркие фантазии не были даже в половину так прекрасны, как настоящие нкви.

― Их много, ― восторженно воскликнул он. ― И они огромные!

― Вовсе не такие огромные, как тебе кажется, ― улыбнулась матушка. ― Идём.

Она провела его через россыпи цветов-лун, через облака чернокрылых нкви, к самому центру поляны. Нкихут задрал голову, разглядывая каменные глыбы. Узкие, но высокие, они торчали из земли, а другой их конец терялся в густой темноте небес. Всю поверхность покрывала затейливая резьба ― Нкихут сразу узнал слова со своих табличек. Особенно те, самые важные, что читались как «чёрная бабочка». Он всмотрелся в ряды каменных колонн: между ними виднелся огромный валун продолговатой формы.

― Это древнее место, ― произнесла матушка. ― Твой прадед когда-то повелел строить святилище в честь Нишъя-нишъя нкви. Теперь я ― единственный его хранитель. Моя жизнь посвящена служению нашему божеству и ожиданию, когда оно сможет вернуться в мир.

Она указала в центр святилища, и по её воле стайка светлячков закружилась над жертвенным кругом. Призрачное сияние едва разогнало тьму, но этого было достаточно, чтобы разглядеть линии на камне. Грубо вытесанные борозды складывались в огромную бабочку. С человеческого лица на Нкихута глядело множество лазурных глаз.

― Это и есть наш бог, Нишъя-нишъя нкви? ― обернулся Нкихут.

― Да, мой мотылёк, ― торжественно произнесла матушка. ― Ты хотел сказку? Так слушай.

На заре времён в долине не было людей. Ни бесцветных, ни саванных, ни даже нашего древнего рода. И самой долины не было в помине. Лишь бескрайняя чёрная гладь первородного океана и небо над ним, где парил великий Нишъя-нишъя нкви. Он взмахнул крыльями и поднял такую бурю, что вода отступила, обнажив сушу. Так появился наш мир. Из брызг океана, дыхания ветра и комьев глины родились боги, а небесный огонь вдохнул в них жизнь и силу. Боги создали всех зверей, рыб и птиц, а также людей. Но его дети оказались неблагодарными. Они заточили родителя в вечную тюрьму, чтобы он не смог таким же взмахом крыльев разрушить всё, ими созданное.

Каждую тысячу лун три ночных Светила разом всходят на небосвод. В благословенную ночь наш мир и обиталище богов становятся ближе, открываются священные врата небес. Тогда можно увидеть Нишъя-нишъя нкви и попросить у него исполнения желаний. Только сделать это дано не каждому. Лишь ребёнок, зачатый в полную луну от шестого сына шестого сына будет избран.

Матушка обернулась к Нкихуту, заглянула в глаза.

― Ты и есть благословенное дитя, мой мотылёк. В ночь Адэнабу мы увидим великое чудо. А наши недруги ответят перед Нишъя-нишъя нкви за всё, что сделали.

Нкихут зачарованно смотрел на силуэт матери в блеклом свете луны и светлячков. Даже ночной мрак не скрывал её сияние, простёртое вверх, как чёрные крылья бабочки.

Уже дома, ворочаясь на жёстком травяном лежаке, Нкихут думал о существах из легенд, дающих волшебное масло, и об их гигантском прародителе, парящем над первородным Ничто. Если бог настолько могущественен и щедр на дары, быть может, он не откажется исполнить и его желание. Мысли об этом сделали сон слаще.

С Эхше они встретились снова. Хотя у Нкихута в мыслях не было искать её после той ссоры. Просто в один из дней он бесцельно бродил по знакомым тропам, думая, чем бы развлечь себя. И ноги сами вынесли к берегу речки, где он увидел её впервые. Едва заметив знакомое рыжее платье и белые перья в косах, он хотел повернуть назад, но неожиданно услышал:

― Эй!

Он повернулся на зов.

― Привет.

Эхше прятала взгляд, но от Нкихута не укрылись переливы её сияния от малинового к лазурному.

― Я хотела попросить прощения, ― нарушила она неловкое молчание.

Нкихут коснулся губ ― царапина давно затянулась. Только в душе до сих пор что-то неприятно ворочалось.

Девочка вытянула руку, на её ладони блестел алым какой-то странный предмет.

― Что это? ― удивился Нкихут.

― Конфета, ― ответила Эхше. ― Бесцветные раздавали детям в деревне. Попробуй, это ужасно вкусно.

Конфета была твёрдой, но во рту растеклась невероятной сладостью. Слаще любого плода из леса. Нкихут зажмурился от удовольствия ― и правда вкусно.

Он простил Эхше, и они долго гуляли по берегу и в лесу. Собирали спелые плоды и пугали лягушек. Будто ничего не произошло тогда между ними. Наконец, набродившись, они уселись на тёплом камне и подставили лица солнцу.

― Слушай, ― решился он. ― Почему те мальчишки называли тебя брошенкой и полукровкой?

Эхше прикрыла глаза ладонью, наблюдая за пролетавшим мимо жуком.

― Я сирота, ― призналась она. ― Вот у тебя есть мама, а моя умерла. Ну, а отец… Его я никогда не видела. Знаю только, что он из бесцветных. Ты ведь заметил, что я, как и ты, отличаюсь от всех. Цветом кожи.

Нкихут кивнул.

― Это от отца. Он бросил маму до моего рождения. Три года назад болезнь забрала её. Теперь я живу с дедушкой Гибалом, а Чебу ― мой сводный братец. Деда совсем старый, ему самому помощь нужна. Чебу… Он хороший, но глупый, от него толку не жди.

― Кажется, я видел его, твоего деда, ― вспомнил Нкихут. ― Он вроде не такой, как другие. Не плохой. Как вы с ним живёте среди этих…

Он осекся, понимая, что едва не оскорбил соплеменников Эхше, но она словно не заметила.

― Ты просто видел нас не с лучшей стороны. Мы много работаем, но бывает, что нам нечего есть. Ещё эти хвори, хищники... Поэтому люди бывают злы. Но на самом деле среди нас есть много хороших.

― Как ты?

Эхше повернулась к нему.

― Я? Не знаю. Бывает, грублю деду и шлёпаю младших, когда сильно достанут. Не такая уж я и хорошая.

― Ещё какая, самая лучшая! ― выпалил Нкихут.

Девчонка захлопала глазищами, но тут же рассмеялась. Нкихут понял, что ляпнул лишнее и поспешил отвернуться.

Снова их время кончилось раньше, чем Нкихут успел им как следует насладиться. Вечером ужин и дом казались ему ещё более убогими и скучными, чем прежде. Ковыряясь в пюре из кореньев, он с тоской размышлял о том, что сейчас ест Эхше, толстый Чебу и даже бесцветные люди, придумавшие конфеты. Уж они-то не вытаскивают мелкие кости из противной речной рыбы и знать не знают, что такое коренья. Нкихут бросил виноватый взгляд на сидящую напротив мать. Видимо, он и правда неблагодарный и непочтительный сын, раз не ценит её старания.

После ужина мать достала из старого сундука дашике из сизаля.

― Вот, как и обещала. Примерь.

Вместе с грубой, царапающей кожу тканью серого цвета на его плечи лёг новый слой вины.

― Что ж, осталось сокото тебе справить, ― улыбнулась мама. ― А ещё я починю твои сандалии. Адэнабу совсем скоро.

― Матушка, ― не вытерпел Нкихут. ― Что будет, когда Нишъя-нишъя нкви придёт?

― Настанет наше время, мой мотылёк, ― ответила она, возвращаясь к незаконченному полотну.

― И мы станем жить лучше? ― с затаённой надеждой спросил Нкихут. ― Будем есть хорошую еду, и деревенские перестанут ненавидеть нас?

Руки матушки на секунду замерли над вышивкой.

― Всему свое время, милый, ― отозвалась она. ― Поверь мне, мы получим куда больше.

Нкихут долго не мог заснуть. То проваливался в дрёму, то выпадал из неё, ворочаясь на набитом травой тюфяке. Пока не понял, что спать ему мешает отрывистый скрежет. Он приподнялся на локте и огляделся. Матушки в доме не было. С улицы лился свет, но совсем не такой, как от ночного светила. Зловеще-голубоватое сияние напомнило о блеске самоцветов в глазах высеченного на камне божества. Тихо ступая, Нкихут подошёл к окну и сразу увидел матушку во дворе. Призрачный свет играл на массивных браслетах, тихо бряцающих на её руках, на чёрном обсидиановом лезвии и крупных самоцветах в рукояти. Вверх, вниз ― мерными движениями матушка точила ритуальный нож.

Сердце Нкихута сильно забилось, предчувствуя приближение чего-то страшного. Матушка вдруг замерла, будто услышав его, повела головой. Он шарахнулся от окна, поспешил вернуться на тюфяк и притвориться спящим. Она не стала проверять, и кинжал снова заскрипел по точилу.

Нкихут не помнил, когда матушка вернулась в дом, сон забрал его раньше. Ему снились мириады порхающих нкви. Вот только черноту их крыльев пачкали багровые пятна.

Матушка теперь постоянно говорила лишь об одном, и Нкихут замечал, как горят её глаза. Ему следовало разделить эту радость, но грядущая Адэнабу больше пугала. Одновременно она вселяла надежду на перемены, ведь Нкихут так устал от одинаковых дней, от рыбы на ужин и табличек со словами. Очень хотелось поделиться раздирающими его противоречивыми чувствами, но не с матерью, а с тем, кто поймёт. Сегодня он надеялся снова встретиться с Эхше.

Она стояла у кромки воды. Он не видел лица подруги, но издали прочёл тревожные всполохи в её сиянии.

― Эхше? ― позвал Нкихут.

Она вздрогнула и порывисто обернулась. Теперь и его охватило беспокойство, уж больно печальны были её глаза.

― Прости, ― со слезами в голосе прошептала она. ― Они сказали, что убьют дедушку и Чебу, если я не сделаю это.

Нкихут не успел ничего спросить. Цепкие пальцы впились в его плечи, не давая убежать, а в ноздри ударил незнакомый терпкий запах. Запах чужаков.

Он забился, как мотылёк в паутине, но тягаться со взрослым мужчиной не хватило сил.

― Не дергайся, не то девчонка умрёт!

Другой незнакомец уже стоял рядом с Эхше, крепко удерживая её за хрупкое запястье. Второй рукой он сжимал вещицу, каких Нкихут никогда не видал. Серебристый стержень, выходящий из рукояти, целился в него хищным чёрным отверстием. Что-то внутри подсказало, что эта штука опасна и лучше не заставлять незнакомца пускать её в ход.

Людей было четверо. Одежда их сильно отличалась от той, что носили деревенские, а с кожи, казалось, стерли весь цвет.

«Бесцветные люди», ― догадался Нкихут.

― Так вот ты какой, сын ведьмы, ― тонкие рыжеватые усы незнакомца подпрыгнули, когда он улыбнулся Нкихуту. ― Как тебя зовут, малыш?

Никогда раньше он не видел бесцветных, но больше бледности поразило сияние рыжеусого. Точь-в-точь, как у Эхше, только слабее, прозрачнее. Нкихут бросил взгляд на пленницу и покорно буркнул под нос своё имя.

― Я Генрих Браун, но можешь звать меня мистер Браун, ― представился человек в ответ и чуть приподнял узкополую шляпу. ― Извини моих спутников за грубость, на самом деле мы настоящие джентльмены. В селении нам рассказали о… кх-м… твоих незаурядных способностях. И мы решили перестраховаться.

― Отпустите мою подругу, ― злобно бросил Нкихут.

― Конечно же, обязательно, ― закивал мистер Браун. ― Но сперва мы хотели бы побеседовать с твоей мамой. У нас к ней предложение, от которого сложно отказаться.

Бесцветный улыбнулся ещё шире под громкий хохот трёх спутников.

Матушка очень сильно рассердится, понимал Нкихут, но чужаки оказались хитрее леопардов и безжалостнее крокодилов. Он колебался до первых слёз Эхше, слишком невыносимо было видеть её боль.

Нкихут сдался. Провёл бесцветных тропами, о которых не знали люди из деревни. Тайными путями, знакомыми только ему и матушке. Он старался не показывать чужакам свой страх, но вздрогнул, увидев её впереди. Матушка будто всё знала и ждала их прихода.

― Ты совсем не изменилась, ― крикнул ей Браун вместо приветствия. ― Мой старик гниёт в могиле, а ты выглядишь также, как на портрете, который он привёз.

― Так он мёртв, ― холодно отозвалась матушка. ― Ты похож на него.

Взмахом руки Браун остановил спутников. Тот, что держал Нкихута, вытолкнул его вперед. Но матушка даже не посмотрела в его сторону, она не сводила глаз с рыжеусого.

― Возможно, но наше сходство этим и заканчивается, ― сказал Браун. ― Я бы ни за что не стал мараться о каждую встречную дикарку. А вот старик отличался любвеобильностью. Погляди, какая у нас теперь большая дружная семья.

Он снова дал сигнал, и второй бесцветный выволок Эхше. Они с Нкихутом оказались совсем близко, только руку протянуть, но он не смел шевельнуться. Тихое «прости» долетело до его слуха. Он уже простил, тем более сейчас её маленькое предательство не казалось важным.

― Девчонка? ― чёрные брови матушки выгнулись дугами.

Браун рассмеялся в ответ.

― Какой сюрприз, не так ли? Она родилась десять лет назад и никогда не видела своего отца. Зато он сохранил картины, запечатлевшие всю убогость этих всевышним забытых мест. И юную дикарку в объятиях престарелого развратника. А ты думала, что единственная, с кем забавлялся старик в ваших краях?

Нкихут слушал, о чём они говорили, но совсем не понимал. Только смутно чувствовал, что вот-вот узнает что-то важное о той, кого считал другом.

Матушка не ответила на слова чужака, она прикрыла веки, будто не желая видеть его.

― Зачем ты пришел? ― произнесла она.

― Думаю, ты знаешь. Много лет назад отец вернулся из последнего путешествия. Он постарел, решил остепениться, заняться домом. Вспомнил, наконец, что у него есть сын. О, этот окруженный гувернантками и мудрыми наставниками, единственный наследник сэра Брауна, который годами ждал, когда же отец вернётся и снизойдет до него. Пока тот летел навстречу приключениям и лазал под подол очередной дикарке. Мать так и не дождалась.

Рыжеусый запнулся.

― Не важно, ― продолжал он. ― Ведь его дождался я. Старик привёз много удивительных вещей. Например, пузырёк с веществом, которое дороже золота и алмазов. Нотка этого аромата придаёт парфюму огромную ценность. Сам король готов щедро заплатить за такой компонент. Дикари никогда не делились секретом, как добывают масло для аромата, но отец знал и даже видел. А теперь я хочу увидеть этих созданий. Ты понимаешь, о ком я?

Матушка презрительно искривила губы, но кивнула.

― Прекрасно. Тогда веди нас к нкви, ведьма. Учти, это не просьба. Посмеешь ослушаться или выкинуть фокус, и сегодня кто-то умрёт.

Нкихута затрясло, как тростник под шквальным ветром. Он боялся, и сам не знал, чего больше ― чужаков, или того, что может сделать с ними матушка, если разозлится. К его удивлению, она осталась спокойна. Нкихуту даже показалось, что матушка улыбается в ответ на дерзкий приказ бесцветного.

― Ты получишь своё сполна, ― покорно согласилась она. ― Только зайдем в дом и выждем темноты. Нкви показываются лишь ночью.

Когда заросли за окном погрузились во мрак, они вышли во двор: охотники и их жертвы. Матушка шла впереди, плотно кутаясь в ритуальную мантию. Она наказала не включать фонарей и не жечь факелов ― так можно отпугнуть нкви. В слабом мерцании пляшущих огоньков под вой гиен она вела за собой чужака с рыжими усами и бесцветной кожей. Трое его верных псов тащили следом Нкихута и Эхше.

Всё было в точности, как в ту волшебную ночь, но сегодня в небе светило сразу три луны. Матушка провела всех через лес по холму, к поляне сияющих лун-цветов. Как и несколько ночей назад, над бутонами кружили большие чёрные мотыльки. Бесцветные завороженно смотрели на это зрелище.

― Старик не врал, нкви действительно существуют, ― восторженно прошептал Браун.

Казалось, удивительные создания поглотили все его внимание, но эта рассеянность была обманчивой. Едва Нкихут пошевелился, как Браун обернулся и вскинув своё оружие.

― Вот оно, настоящее сокровище, ― хмыкнул он. ― Избавьтесь от этого мусора, парни.

Нкихут дёрнулся, когда лезвие кинжала блеснуло над его головой. Он сжался в ужасе, приготовившись к худшему, но голос матушки остановил смертоносное движение.

― Я думала, твоя любознательность не уступает отцовской, ― бросила она Брауну. ― А ты собрался довольствоваться жалкими крохами, остановившись на полпути.

Браун подал знак, и его приспешник опустил занесённый кинжал.

― Какая-то уловка, ведьма? ― поинтересовался он. ― Ты должна понимать, что ждёт тебя и этих сопляков, если я не получу нечто действительно стоящее моих времени и терпения. Показывай.

Матушка кивнула и поманила за собой, туда, где они с Нкихутом уже побывали несколько ночей назад. Сегодня, в ночь Адэнабу, это место выглядело немного иным. Священный свет бежал по глубоким бороздам на валуне, вычерчивая величественный образ древнего божества. Даже высеченный в камне Нишъя-нишъя нкви заставил Нкихута затрепетать от благоговения. Взгляд его глаз-самоцветов пробирал до самых костей. Он посмотрел на Эхше ― на её лице читался ужас.

― Эй, босс, гляньте на глаза! ― окликнул один из бесцветных. ― Похоже, это драгоценные камни. Может, они стоят больше, чем масло нкви?

― Эти камни, как и масло ― ничто в сравнении с тем, что появится совсем скоро, ― перебила его матушка. ― Сегодня смертный может получить силу богов! Для этого вам придётся послушать меня.

Нкихут заметил, как сияние Брауна всколыхнулось зеленью сомнений. Но ненадолго, ведь матушка хорошо знала людей. Сомнение тут же сменилось охрой алчности. Он согласился.

Матушка потребовала подвести к ней Нкихута.

― Не бойся, мой мотылёк, ― ободряюще сказала она. ― Прочитай слова, которые ты так прилежно учил.

Он успел испугаться, что всё позабыл или напутает порядок, но строки послушно возникли в голове. Сначала тихо, затем уверенно, и, наконец, едва ли не крича, Нкихут прочёл их по памяти. На какое-то время тишина поглотила поляну. Он слышал стук крови в висках, шорох травы под ногами и ощущал набирающий силу ветер. Внезапно державшие его руки разжались, а сам он кубарем полетел на землю. За спиной раздался крик, захлебнувшийся хрипом.

Нкихут вскочил на ноги и обернулся. Призрачное мерцание освещало распростёртое тело бесцветного. Его лицо исказилось от боли, а окровавленная ладонь напрасно зажимала рану на шее, жизнь вместе с кровью покидала тело. Охотник и жертва поменялись местами. Матушка склонилась над чужаком, в её руке блеснул ритуальный кинжал. Обманутые покорностью, бесцветные не заметили, как она спрятала его в складках мантии.

― Ты совсем ополоумела, ведьма?! ― взревел Браун.

Матушка только расхохоталась в ответ.

― Ему нужны жертвы, ― прошептала она, смотря перед собой безумным взглядом. ― Но уверяю, ты не пожалеешь о том, что увидишь!

Нкихут едва успел сделать вздох. Прежде чем Браун поднял руку с блестящей штуковиной, на земле оказались ещё два окровавленных тела.

Стремительно крепли порывы ветра, будто нападая на посмевших вторгнуться в священную обитель древнего божества. Чистое небо затянули клубы туч. Сквозь единственный просвет Нкихут видел, как три луны выстроились в ряд. То, что скрывала темнота ночи, стало явным: обелиск в центре святилища имел форму гигантского кокона. Ядовито-голубое сияние зазмеилось трещинами по поверхности этой громады, и даже Браун забыл о смерти приспешников, завороженно уставившись на них.

Нкихут ощутил ступнями земную дрожь. Гигантский каменный кокон треснул, выпроставшись из разлома, на каменный край легли огромные острые когти. Нечто невероятно большое и ужасающее собиралось покинуть его. Трещина становилась всё шире, и вот уже показалась голова. С двух выпуклых сфер по бокам от неё на Нкихута уставились тысячи глаз. Сияние этого существа было такой непроглядной черноты, какую вряд ли можно увидеть в самую тёмную ночь.

― Что это такое, ведьма? ― заорал Браун, пытаясь перекричать ветер.

― Ты ведь и сам знаешь, верно? ― хохоча, отозвалась матушка. ― Или отец рассказал тебе только о нкви?

Браун оглянулся, и по его взгляду Нкихут понял: он знает. В его взгляде плескались ужас и восхищение, он горел тем же пугающим безумием, которое поселилось в глазах матушки.

― Я слышал ваши сказки, но не верил, что и они окажутся правдой, ― осклабился он. ― Что ж... Если это то, о чём я думаю, конкуренты мне не нужны. Нишъя-нишъя нкви должен исполнить только мой приказ.

Нкихут увидел, как оружие в руке Брауна нацелилось матушке в грудь. Его сияние полыхнуло краской решимости, ещё миг ― и произойдёт непоправимое.

― Глупец! ― огрызнулась мать, но Браун больше её не слушал.

Опомнившись, Нкихут рванул вперёд, загораживая матушку. Он крепко упёрся ступнями в землю, противостоя шквальному ветру. Сжал кулаки, понимая, что этого слишком мало. Всем сердцем Нкихут пожелал возвращения той силы, которая помогла ему отвадить деревенских мальчишек от Эхше. Если вышло тогда, то теперь самое время сделать это снова.

У него получилось. Чёрные жгуты устремились вперёд и разорвали Брауна на клочки. Он не успел даже вскрикнуть. Рука, по-прежнему сжимающая серебристый предмет, упала в лужу его же крови. Нкихут пошатнулся, чувствуя, что слабеет.

Он услышал крик Эхше за спиной, обернулся и увидел, что матушка крепко вцепилась в её запястье. Другой рукой она сжимала ритуальный клинок, но чёрное острие не целилось в девочку. Матушка протягивала нож Нкихуту.

― Молодец, мой мотылёк! ― воскликнула она. ― А теперь принеси последнюю жертву. Убей сестру!

― Сестру?

Нкихут замер, глядя на Эшхе словно чужими глазами. Как по щелчку, в голове сошлись мысли и догадки, превратившись в цельную картину.

― У вас с девчонкой один отец, и он из бесцветных, ― ответила матушка. ― Но вы разные. Её судьба ― умереть, а твоя ― править! Убей её!

― Я не... ― замотал головой Нкихут и попятился.

― Сделай это немедля, неблагодарный щенок! ― взвизгнула она. ― Я дала тебе жизнь только ради единственной ночи, не смей отступать теперь. Сделай это!

― Только ради?..

Чёрная тень за спиной матушки заслонила небо и свет трёх лун. Тысячи глаз Нишъя-нишъя нкви внимательно наблюдали с высоты обелиска-кокона. Гигантские крылья поднимали такой шквал, что стоять на ногах удавалось с трудом. Сквозь свист ветра, плач Эхше и крики матери Нкихут услышал голос бога.

― Ты хочешь быть свободным?

― Да.

― Хочешь иметь всё, что пожелаешь?

― Да, я хочу.

― Ты готов принять мою силу?

― Да!

Нкихут ощутил нагретую пальцами матушки рукоять ножа в своей похолодевшей ладони.

― Принеси мне жертву! ― потребовал бог её голосом.

Изо всех сил он стиснул кинжал и занёс остриё, глядя в пылающие безумием глаза матушки. Резко выдохнул и вонзил лезвие прямо в её озлобленное сердце. Крик тысячи голосов оглушил его, ветер сшиб с ног и закружил в вихре из множества чёрных крыльев.

Он очнулся под утро от того, что Эхше трясла его за плечи. Приподнялся, морщась от боли во всем теле, и оглядел святилище. Божество исчезло, а кокон был таким же целым, как когда они пришли сюда. Только тела лежали на земле. Четырёх бесцветных и...

Нкихут спешно отвёл взгляд от матушки, украдкой смахнул слезу. «Так было нужно, ― подумал он, уговаривая себя. ― Иначе бы это никогда не закончилось. Иначе бы настал конец всему».

Сестра взяла его за руку, помогла встать. Нкихут заметил, что её сияние теперь ярче и шире, чем прежде. А может, ему так только казалось после черноты, увиденной в Адэнабу ― ночи трёх лун.

Вместе они вернулись к домику, где жили Нкихут с матушкой, но даже не остановились у порога, свернув к деревне. Он шел рядом с Эхше и ощущал, что дышать становится легче с каждым шагом. Казалось, что за спиной распрямлялись крылья, готовые оторвать его от земли и вознести в посветлевшее небо. Потеря немного горчила, но она стоила того, что Нкихут обрёл взамен. Он получил свободу от всего, что сковывало прежде.

― Смотрите, вот он! Ведьмин выродок!

Окрик заставил остановиться. Тропу впереди преграждали рослые смуглые фигуры. Нкихут узнал одного из них по гнусной роже и тесаку в руке. Опять деревенские сунулись сюда, но в этот раз каждый держал оружие: кто кол, кто дубину.

― Мы слышали, как ночью вы творили своё дурное колдовство на холме. Пора наконец покончить с вашим мерзким родом!

Больше Нкихуту не нужно было молить и взывать. Сила сама поднялась изнутри навстречу глупым смертным. Одной только мысли хватило, чтобы от них осталось кровавое месиво на корм птицам.

― Что ты наделал? ― закричала Эхше. ― Зачем ты убил их? Зачем?!

― Потому что они хотели убить нас, ― безучастно отозвался Нкихут. ― Они плохие.

― Но так нельзя! Ты же победил настоящих злодеев, ты свободен от воли матери-ведьмы, а чудовище вернулось туда, откуда прибыло. Ты смог изменить судьбу, и Нишъя-нишъя нкви больше не твой хозяин! Зачем ты продолжаешь всё это?

Он обернулся, чтобы заглянуть в её глаза и считать сияние. Что-то переменилось в сестре с прошлой ночи. Равно как и в нём самом.

― Ты разве не поняла? ― спросил Нкихут. ― Я был просто коконом для силы, но принёс великую жертву. Я убил близкого мне человека. Теперь я Нишъя-нишъя нкви, живое воплощение бога.

Эхше отстранилась, словно обожглась о невидимое пламя.

― Постой, тебе не нужно меня бояться. ― Он протянул руку. ― Матушка была строга, но говорила правду. В мире слишком много негодяев. Я не буду мстить всем, как она хотела, лишь очищу землю от зла. Никто больше не посмеет тронуть моих друзей. Ты со мной?

На её лице не было даже тени радости, но и страха тоже. Нкихут видел там только решимость. Её сияние вдруг вспыхнуло так ярко, что глаза резануло до слёз. Нкихут приподнял ладонь, прячась от этого нестерпимого света.

― Нет, ― твёрдо произнесла она. ― Ты не прав, так поступать нельзя!

Нкихут нахмурился.

Гигантские чёрные крылья простёрлись в небе, закрыв солнце.

― Значит, ты тоже плохая? ― холодно спросил Нкихут. ― Жаль.