15-й год по Хиджре

Сук аль-ислам больше всего напоминал огромный рассерженный улей. Беря начало от дома молитвы ал-Ид, рынок протянулся аж до древних могил Бану Саадат, что близ горного склона ал-Вида к северу от Медины. Это место Посланник, да благословит его Аллах и приветствует, повелел сделать частью рынка, значительно расширив его границы.

Обширное пространство, напрочь лишённое строений и даже навесов, было битком набито разношёрстной толпой. Среди чистейших белых одеяний взрослых мужчин нет-нет да и мелькали красные рубахи мальчишек, еще не достигших совершеннолетия. Из головных уборов, безусловно, преобладали чалмы – чаще чёрного цвета, хотя иногда попадались и жёлтые. Некоторые жители Медины предпочитали плащи с капюшоном, чем разительно выделялись на фоне сахабов – сподвижников Пророка.

Торговцы раскладывали товары прямо на земле. Среди продуктов привлекали внимание горы фиников, мешки с пшеницей, сосуды с молоком и творогом. Чуть далее баззаз, продавцы тканей, предлагали одежду и сукно для различных домашних потребностей. Для лошадей и прочего домашнего скота на Сук аль-ислам был особый отсек, известный как Баки ал-хайл.

Торговцы Медины, когда пришёл Посланник, были худшими из людей в вопросах меры. Но ниспосланный Аллахом аят «Горе обвешивающим» заставил их стать более сознательными в этом вопросе. Пророк, мир ему, говорят, нередко сам появлялся на базаре, что-то покупал, общался с сахабами и возносил дуа¹, чтобы их торговля была благодатной. Наряду с этим он вместе с мухтасибами инспектировал рынок. В обязанности проверяющих входило следить, чтобы торговцы не обвешивали и не обманывали покупателей, соблюдали чистоту и не нарушали общественный порядок.

Протискиваясь в разгорячённой толпе, я бросал быстрые цепкие взгляды по сторонам и чутко вслушивался в какофонию звуков. Нищий-сектант мог объявиться где угодно, и я не имел права его упустить.

Накануне вечером Хасан ибн Аббас – мой благодетель и наставник – повелел явиться в его покои.

– Аллах милостив к тебе, Нурислам, и дарует возможность доказать свою любовь и верность Ему, – взгляд учителя проникал в самую душу.

– Почту за честь отдать жизнь во имя Всеблагого, – я поклонился наставнику.

– Твоя жизнь в руках Повелителя, – неодобрительно покачал головой Хасан. – И лишь Он вправе распоряжаться – жить его рабам или умереть.

– Склоняюсь перед волей Аллаха.

Учитель на мгновение прикрыл глаза, складки на его лбу разгладились, а тон смягчился.

– Совет старейшин братства решил, что ты готов к испытанию.

Я продолжал молча глядеть на бенефактора, стараясь сохранять хладнокровие, хотя внутри все всколыхнулось от его слов.

– В Медине недавно объявился нищий старец. Он ходит по рынку в разгар дня и сеет смуту среди правоверных своими речами. Его грязный язык называет нашего праведного халифа Умара захватчиком, а власть его – незаконной и противной Аллаху. С каждым днём этот лживый пёс собирает вокруг себя всё больше народа, и старейшины опасаются возможных волнений. Тебе выпала честь покарать безумца-еретика, возвысив себя перед ликом Создателя и доказав преданность нашему священному долгу. После благополучного завершения дела ты станешь полноправным членом братства – карающим клинком Аллаха.

Я почти перестал дышать, внимая каждому слову наставника.

– Вот твоё оружие, – Хасан извлёк из-за пояса джамбию в ножнах из тёмной, местами потёртой кожи и протянул кинжал мне.

Я трепетно, с большим почтением принял клинок. Рукоять из слоновой кости, потемневшая от времени, легла в ладонь как влитая. Медленно, с замиранием сердца я вытащил джамбию из ножен. Тусклый свет масляного светильника отразился в витиеватом волнистом узоре клинка.

«О, Владыка, да это же аль-димашик!» – словно заворожённый, я был не в силах оторвать взгляд от причудливых линий на тёмной стали.

– Будь осторожен, лезвие напитано смертельным ядом, – нарушил молчание наставник. – Достаточно одной царапины, чтобы жертва, терзаемая жуткими мучениями, скончалась в течение нескольких минут.

Насилу оторвавшись от созерцания, я аккуратно вложил клинок обратно в ножны и заткнул их за пояс.

– Кара Аллаха должна настигнуть подстрекателя прилюдно, чтобы каждый убедился: Всевышний не прощает тех, кто сомневается в наследниках Его Посланника, продолжателях его великой миссии.

Я склонил голову в знак того, что всецело понял и принял наставления Хасана.

– А это, – учитель положил передо мной тёмный шарик размером с нут, – на случай, если тебя поймают.

Я перевел недоумённый взгляд с горошины на Хасана, ожидая пояснений.

– Мы не можем предать гласности существование и миссию нашего братства. Есть вещи, которые должны оставаться тайной для простого народа. Если поймёшь, что тебе не сбежать, и секреты братства окажутся под угрозой, – просто раскуси алмут алфори², и Аллах заберёт тебя к Себе – в Обитель вечности.

Я шумно сглотнул и убрал пилюлю в карман плаща.

– Иди, сын мой, и да пребудет с тобой милость Аллаха! – наставник дал понять, что встреча окончена.

Запахнув полог покоев Хасана, я направился в отдельную келью, где, по распоряжению наставника, мне следовало провести сегодняшнюю ночь. И уж точно я не мог услышать слов учителя, произнесённых тихо в уединении:

– Надеюсь, мы еще свидимся, мой мальчик… ИншАллах.

Я лежал на жёсткой циновке, застеленной покрывалом из верблюжьей шерсти, и тщетно пытался уснуть. Тело и душа вибрировали от переполнявшего возбуждения в преддверии грядущего испытания. Три года. Три мучительно долгих года я ждал этого дня. Мечтал, грезил наяву и во сне, как учитель набрасывает на меня накидку члена братства и вручает джамбию, изготовленную специально под мою руку. Я – карающий клинок Аллаха, разящее копьё гнева Его, посланник смерти и ужас грешников! Аллах Велик!

Тело будто горело изнутри, поглощая живительную влагу, рот наполнился сухостью. Мучительно захотелось пить. Протянув руку, я нащупал в темноте глиняный кувшин. Пил долго и жадно, словно измученный солнцем путник, наконец добравшийся до оазиса. Насытившись, я откинулся на одеяло, сложил руки под голову и отдался воспоминаниям.

***

Абу Бакр ас-Сиддик, первый праведный халиф и мой учитель, оставил этот мир на исходе лета. Хоть я мысленно и готовился к его уходу – халиф тяжело болел в последнее время – до конца не хотел верить, что это случилось. После того, как Умар ибн аль-Хаттаб, тесть и соратник Мухаммада, совершил погребальный намаз, а тело муаллима³ завернули в саван и опустили в могилу рядом с усыпальницей Пророка, внутри меня нечто оборвалось – окончательно и бесповоротно.

Я несколько часов бродил по улицам Медины – потерянный и никому не нужный.

«За что, Всемогущий, ты так наказываешь меня?!» – вопрошал я небеса, поднимая ввысь полные солёной влаги глаза и зло сжимая кулаки.

Но горние выси оставались безучастными к моему горю, а Пресветлый лик так и не осветил меня в тот хмурый серый день.

Опомнился я, бредя по рынку, – малолюдному в тот траурный день. Взгляд выхватил лотки с одеждой, и я рефлекторно приблизился, чтобы получше рассмотреть товар. Моё внимание привлекли шерстяные аба – плащи с укороченными рукавами. В памяти всплыл образ учителя, облачённого в свою любимую фадакийю⁴, которую праведный халиф носил постоянно и был везде узнаваем.

– Ас-салам алейкум, юноша, – голос торговца застал меня врасплох, вырвав из цепких лап воспоминаний.

– И вам мир, господин, – рассеянно произнес я, глядя на мужчину, который, казалось, появился из ниоткуда.

Хищные черты лица, орлиный нос, густые вздёрнутые брови и цепкий взгляд глубоко посаженных тёмных глаз придавали мужчине отнюдь не торгашеский вид. Я несколько раз моргнул, чтобы удостовериться в реальности стоявшего передо мной человека.

– Вижу, тебе приглянулась эта аба, – лукаво посмотрел на меня торговец. – Шерсть лучших верблюдов Аравии, да будет мне Аллах свидетелем, соединилась в ней! Бери, не пожалеешь!

– У меня совсем нет денег, – бойкость торговца смутила меня, – простите. Просто я вспомнил своего наставника, который носил точно такую же фадакийю…

– Погоди, неужто твой учитель – сам Абу-Бакр ас-Сиддик, да будет доволен им Аллах?

Произнесённое вслух имя муаллима заставило меня вздрогнуть и едва вновь не погрузиться в пучину скорби. Но голос торговца снова выдернул в реальность.

– Твой учитель был великим человеком, и я уверен, Аллах приготовил для него достойное место в Садах благодати, – совершенно другим тоном произнёс мужчина, пристально глядя на меня, от чего мне вдруг стало не по себе. – Я многим обязан ему, – продолжил торговец после небольшой паузы. – И почту за честь, если ученик праведного халифа согласится принять сей скромный дар в память о своём учителе.

Мужчина протянул мне абу, которую я рассматривал минуту назад.

– Я не…

– О, Всевидящий, неужели ты позволишь этому юнцу обидеть почтенного человека?! – то ли в шутку, то ли на полном серьёзе воскликнул торговец. – Повернись, я помогу тебе примерить абу, поглядим, как она сидит на тебе.

Не дожидаясь ответной реакции, мужчина по-хозяйски развернул меня спиной к себе и набросил абу на плечи. Расправляя складки в области надплечий, он как бы невзначай нажал пальцем где-то сбоку шеи. Я ощутил резкий позыв тошноты, а голова пошла кругом. Мир перед глазами сначала подёрнулся мутно-белёсой дымкой, а затем и вовсе померк.

Одному Аллаху известно, сколько дней – а может быть, лет? – провёл я на границе между жизнью и смертью. Я то выныривал из липкого омута, то вновь погружался в самую пучину сладостных видений. Прелестные гурии вились вокруг меня, опаивая имбирным вином, поднося изысканные кушанья, услаждая мой взор танцами, а тело неземными ласками.

Я ощущал себя птицей в руках Господа Миров, которой не нужно заботиться ни о дне насущном, ни тем паче будущем. Телесные и душевные муки были мне неведомы в этом благословенном месте. Прошлая жизнь со всеми её тяготами и страданиями, радостями и свершениями постепенно стала меркнуть, растворяясь подобно утреннему туману в первых лучах солнца. Я даже стал забывать себя… Единственное, что имело значение: я есть!

Ничто не волновало меня ровно до тех пор, пока однажды, пребывая в очередном забытьи, я не встретился с муаллимом. Его взгляд, как и прежде, лучился добротой и мудростью. А ещё он словно прорвал плотину в моей душе, и прошлое хлынуло все сметающим потоком, увлекая меня за собой.

– Уч-ч-читель… – горячие слёзы потекли по щекам. – Н-но как?

– Аллах милостив, мой мальчик, – Абу Бакр отёр солёную влагу с моего лица. – А ты здорово возмужал!

Я глядел на муаллима, не в силах поверить в это чудесное пришествие, и даже боялся лишний раз вдохнуть – вдруг наваждение рассеется?

– У нас мало времени, Нурислам, – взгляд и тон учителя резко переменились. – Слушай внимательно и запоминай.

Никогда прежде я не видел муаллима таким – зловеще серьёзным. Я кивнул, поёжившись от его пронизывающего взгляда.

– Аллах по великой милости своей дал тебе вкусить райских плодов, чтобы не только разумом, но и телом ты знал, что ждёт благочестивого мусульманина за порогом смерти.

– Но… разве я не…

– Не перебивай! – гаркнул Абу Бакр так, что у меня волосы на затылке зашевелились. И тут же продолжил уже спокойным голосом. – Дарующий вскоре призовёт тебя обратно в мир, чтобы продолжил ты служить Ему. И даст тебе проводника, который научит и направит, дабы не сбился ты с пути истинного и порадовал Господина нашего. Всезнающий открыл мне его имя: Хасан ибн Аббас. Повтори, чтобы я убедился, что ты верно запомнил, – муаллим взыскующе посмотрел на меня.

– Хасан ибн Аббас, – неуверенно проблеял я.

– Так ты ценишь милость Аллаха?! Чётче и громче!

– Хасан ибн Аббас! – от укора муаллима я начал закипать.

– Ещё раз!

– Хасан ибн Аббас!!! – в сердцах выпалил я, сжав кулаки и зачем-то закрыв глаза.

А когда открыл их, с удивлением обнаружил себя сидящим на войлочной подстилке. Рядом валялось покрывало из верблюжьей шерсти. Я стал осматриваться в надежде понять, где же я оказался. Тщетно. Грубые стены, покрытые смесью глины с соломой, одно крохотное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи, и плотный тёмно-синий полог, закрывавший вход, – всё это я видел впервые в жизни. Рядом с лежанкой стояли кувшин и глубокая ёмкость для омовения, глиняная кружка и еще несколько закрытых сосудов неизвестного мне назначения.

Только я надумал подняться и выйти на улицу, как полог был отодвинут решительной рукой, и в комнату вошёл мужчина. Я ахнул, признав в нём торговца с рынка, который подарил мне абу.

– Ты звал меня, Нурислам? – улыбка придавала его лицу вид оскалившегося хищника, отчего по моей спине пробежал холодок.

– Й-йя…

– Ты кричал моё имя, словно ишак во время случки, – расхохотался мужчина. – Неужели не помнишь?

Образ муаллима и его требовательный голос, призывающий меня повторить имя проводника, яркой вспышкой озарили сознание.

– Так вы…

– Хасан ибн Аббас, – опередил меня торговец. – Отныне я твой наставник и покровитель, – мужчина внимательно глядел на меня немигающим взором. – Ты готов послужить Аллаху?

***

Надорванный, с дребезжащими нотками голос выдернул меня из воспоминаний обратно в шумный галдящий мир.

– … да ниспошлёт Судья кару на головы Умара и его приспешников, что отняли власть у Али – брата и вернейшего соратника Пророка, мир ему!

Не медля, я решительно зашагал на голос.

На небольшом пятачке, свободном от лотков с товарами, стоял босой скрюченный нищий в зелёном потёртом плаще со множеством заплаток и грязно-серой небрежно повязанной чалме. Старец опирался на сучковатую палку, при этом активно жестикулируя свободной рукой.

– Доколе будем терпеть сие бесчестие, вопрошаю я вас?! Или нет среди вас достойных мусульман, преданных рабов Господина нашего? – продолжал горланить старик, периодически срываясь на визг.

Толпа обступила нищего плотным кольцом. Я змеёй проскользнул в первый ряд и занял место напротив своей жертвы. На земле у ног старика стояла глиняная миска, куда время от времени кто-то из сочувствующих опускал несколько монет. Я кожей ощущал витавшее в воздухе напряжение – семена нищего, похоже, нашли благодатную почву. Малейшая искра – и полыхнёт кровавым заревом. Наставник предупреждал, что нельзя этого допустить. Ладонь рефлекторно легла на рукоять кинжала под плащом.

Нищий распалялся всё больше, бешено сверкая глазами и брызжа слюной:

– … да будет Аллах свидетелем, что истину говорю я вам, братья и сестры, и за правое дело стою и стоять буду до самой смерти!

«Недолго тебе стоять, проклятый еретик», – злорадно ухмыльнулся я, шагнув в сторону нищего. Мир подёрнулся лёгкой дымкой, лишь ярко-зелёное пятно мишенью застыло перед глазами. Миг назад я стоял среди толпы, и вот я уже в шаге от цели. Старик не удостоил меня и взглядом, продолжая подстрекать народ.

– А вот и твоё подношение, – я схватил нищего за плечо и воткнул джамбию аккурат между его рёбер, ощутив, как клинок прошил мягкие ткани и пронзил сердце. – Гори в аду, собака!

Прервавшись на полуслове, старик раскрыл рот, будто рыба, выброшенная на берег. Смесь ужаса и боли читалась в его взгляде. В попытке устоять нищий судорожно схватился за меня. Отстранённо и безучастно я наблюдал, как мутнеет его взор, а жизнь утекает из тела.

Внезапно губы нищего расплылись в улыбке. Глаза перестали безумно вращаться и уставились на меня. Снисхождение и лукавство излучал его взгляд, а вовсе не предсмертные муки. А ещё в их глубине я заметил пляшущие зелёные искорки.

– Я уже заждался тебя, Нурислам, отчего ты медлил? – тихим мягким голосом промолвил старик.

– Откуда тебе известно моё имя? – откровение нищего застало меня врасплох.

Старец закатил глаза, издав изумлённый вздох.

– О, Всевышний, и это всё, что интересует тебя здесь и сейчас, на пороге вечности?

– Безумец, что за чушь ты несёшь?! – я попытался было оттолкнуть старика, но хватка была железной.

Он воззрился на меня, и душа ушла в пятки: зрачки старца полыхали изумрудным пламенем. Его жуткий нечеловеческий взгляд словно взял меня за сердце, отсчитывая каждое биение.

– Шайтан! – в ужасе воскликнул я, но не услышал и звука.

Я бросил взгляд в сторону. Пожилой мужчина в белой накидке и чёрной чалме нагнулся поднять монету с земли – да так и замер в неудобной позе. А вот мальчуган в алой рубашке тянул за плащ рядом стоящую женщину, видимо, пытаясь привлечь её внимание, – и тоже оцепенел. И куда ни глянь – одна и та же картина. Мир застыл в безмолвии, будто некто могущественный щелчком пальцев остановил течение времени.

Я медленно повернул голову в сторону нищего. Выражение его лица ни на йоту не изменилось: всё тот же ироничный взгляд горящих глаз и легкая улыбка на губах.

– К-т-то ты?

И вновь тишина вместо слов.

– И снова неверный вопрос, – губы старца оставались недвижными, а голос звучал внутри моей головы. – Абу Бакр воспитал на редкость глупого ученика.

Я уже не удивлялся осведомлённости нищего, понимая, что передо мной не человек. Аллах мой заступник, Ему вверяю жизнь свою и склоняюсь перед волей Его…

– Хм, а ты не так безнадёжен, мальчик. Хоть братство и сделало из тебя слепое орудие, но им не удалось погасить пламя любви в твоём сердце. Хвала Властелину всего сущего!

Я всё ещё не понимал, к чему клонит старец, поэтому просто замер в ожидании.

– Ты спрашивал, кто я? Если угодно, я – указующий путь, которым тебе суждено пройти.

С этими словами нищий протянул ладонь, на которой покоилась небольшая косточка от хурмы. Приглядевшись, я отметил, что косточка словно светится изнутри.

– Это аманат, вверенный тебе Создателем, – пояснил старец. – Береги его пуще жизни и, когда придет время, передай мусульманину Джалаладдину. Такова воля Владыки нашего.

– Но кто этот почтенный господин, и где мне его искать? – поражённый откровением нищего, растерянно проговорил я.

– Наполнившись светом Аллаха, что хранит аманат, Джалаладдин вознесёт ислам до небывалых вершин! Как знаю это я, так будет известно и тебе. В остальном… Щедрейший дал тебе сердце: все ответы внутри, нужно только научиться его слышать.

Затаив дыхание, я с благоговением взял косточку и крепко зажал её в кулаке, чтобы – упаси Аллах – не выронить. От косточки исходило приятное, обволакивающее кисть тепло.

– Вахат-Макфия… – услышал я неразборчивое бормотание старика, – неисповедимы пути Твои, Мудрейший!

– Ты что-то сказал? – обратился я к нищему, который стоял с отрешённым взором, улыбаясь собственным думам.

Взгляд старика тут же стал осмысленным, он лукаво подмигнул мне и, склонившись, прошептал:

– Беги, Нурислам, беги! – и с силой толкнул в грудь.

Я отлетел на несколько локтей и шмякнулся оземь. Боль в спине пронзила сознание, перед глазами заплясали яркие всполохи.

И тут мир ожил, заполняя звенящую пустоту в моей голове. Первое, что я воспринял, были изумлённые возгласы, переходящие в вопли:

– О, Аллах!

– Он зарезал старика!

– Убийца!

– Хватай его!

В мгновение ока я внутренне собрался и вскочил на ноги, оценивая ситуацию. В нескольких шагах от меня в луже крови замерло тело нищего. Рукоять кинжала, вся в кровавых отпечатках, торчала у него из-под сердца. Но все взоры были прикованы отнюдь не к этому страшному зрелищу. Толпа глазела на меня. Их ужас, негодование, осуждение, гнев чуть было не захлестнули меня с головой. А самые отважные из мужчин уже приближались.

Пульсация аманата в правой руке привела меня в чувство. Краем глаза я углядел брешь в толпе, вскочил и молнией ринулся туда, позабыв о боли в спине. Смёл напрочь выскочившего было наперерез мужчину, перевернул стоявший на пути лоток с финиками и нырнул влево, огибая вереницу всадников на верблюдах.

Ритм дыхания тут же встроился в бешенный темп движения. Вышколенное за годы тело мгновенно отзывалось на мысленные приказы, резко меняя направление и обходя преграды. Быстрые взгляды по сторонам позволяли оценить обстановку и выбрать оптимальный путь. В сознании пульсировала одна мысль: «Выжить!» Не ради себя, но ради великой цели, которую доверил мне Творец.

Я выхватил взглядом северный вход, через который как раз въезжал караван купцов из Сирии. Затеряться среди бесчисленного множества людей и животных – лучшее решение в моём положении. Я сбавил темп и быстрым шагом направился в их сторону. Каких-то пятьдесят шагов – и лови ветер в пустыне…

Нечто крепко стянуло грудь и плечи, сбив дыхание. Рывок – и я оказался на земле.

«Аркан!» – пронеслась мысль.

Я быстро перевернулся на живот и попытался встать, но следующий рывок уронил меня. Сплюнув песок, я поднял голову: чернобородый бедуин на вороном жеребце в натяг держал веревку, лишив меня возможности перемещаться. Тем временем остальные всадники заезжали с боков, беря меня в кольцо.

«Зарба!»⁵ – бессильно выругался я.

И тут передо мной встал образ Хасана, протягивающего мне чёрную горошину:

«Братство должно оставаться в тени, лучше смерть, чем разоблачение!»

Свободы движений хватило, чтобы извлечь из кармана плаща алмут алфори.

Нестерпимый жар вдруг опалил ладонь, в которой я сжимал косточку хурмы.

«Передай аманат Джалаладдину», – раздались в голове слова нищего.

Снедаемый противоречиями, я лишь крепче сжал кулаки и выкрикнул в бездонное небо:

– Прости меня, Владыка!

После чего сунул горошину в рот и с хрустом раскусил её.

Сначала была горечь. Родившись во рту, она мгновенно расползлась по телу, заполнив каждую клетку. Следом пришло удушье. Я силился вдохнуть, но комок в горле не давал мне этого сделать. Хотелось разорвать себе горло, чтобы впустить живительный воздух, но руки уже не слушались. Мелкая дрожь сотрясала тело, постепенно набирая силу. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Мир закружился и стал меркнуть, пока не погас вовсе.

***

604-й год по Хиджре

Солнце поднялось так высоко, что барханы перестали отбрасывать тени. Палило оно нещадно, словно желало и вовсе сжечь маленький караван из двадцати верблюдов. Но если животные были привычны к таким условиям, то люди, сопровождавшие караван, испытывали на себе все прелести середины летнего дня в пустыне. Тень у барханов узкая и жидкая, но Азиз мечтал хоть бы и о такой, потому что уже часа два ощущал невыносимую усталость и боль в лодыжках. Ещё ранним утром он знал, что сегодня им предстоит преодолеть самый тяжёлый участок пути – Чёрные пески. Отец говорил, что они прибудут домой через пять дней. Конечно, он не впервой ехал этим путём и знал, что говорит. Караван-баши всегда всё знает лучше остальных.

Тонкие подошвы кожаных сапог полностью погружались в песок, а он так нагрелся, что казалось, прожигал пятки насквозь. Отец шёл далеко впереди и вёл первого верблюда. Его родные братья – близнецы Хасан и Хусан – плелись в хвосте каравана, и только Азиз топал в середине, ведь ему доверили самый ценный груз – семилетнюю сестрёнку Айгюль. Она удобно устроилась между горбов верблюда под маленьким шатром. Для неё выбрали самое спокойное животное, и теперь этот сын Бактрии гордо переступал тонкими ногами. На его морде застыло презрительное выражение, впрочем, как и у всех представителей его племени. Азизу очень нравилось наблюдать за неторопливыми движениями верблюда, ведь тот, мнилось, не чувствовал ни жары, ни усталости.

Самому же парнишке чудилось, что ещё немного – и он просто упадёт и останется лежать среди этих нескончаемых барханов. Невыносимо хотелось пить, но пить нельзя. Иначе солнце начнёт выжимать из человека всю воду, и тогда можно умереть. Это главное правило в пути: не пить, а только освежать рот водой. Азиз отвязал тыкву-горлянку и набрал в рот воды, но не удержался и проглотил её, противную, почти горячую. На зубах заскрипел вездесущий песок. Быстроглазая Айгюль тут же это заметила и крикнула матери:

– Ое, Азиз пьет воду!

– Ничего я не пью. Просто промочил рот, – запротестовал мальчик.

Сапарбиби ехала следом за дочерью, укрытая точно таким же многоцветным шатром. Она тут же выглянула наружу:

– Потерпи немного, сынок. Скоро дойдем до сардоба⁶, там и напьёшься, и отдохнёшь. Я дам тебе яблоко.

Хорошо этим женщинам говорить. Они весь путь проделали, как царицы. Азиз тоже хотел бы влезть на верблюда и немного подремать под монотонное покачивание. И съесть это обещанное яблоко в тишине и покое. Но животные тащат тяжёлые тюки с товарами, и никто не позволит нагружать их ещё больше.

Мальчик представил себе сумрачную прохладу сардоба, куда солнце проникает лишь через маленькое окошко в куполе. Хорошо бы там расстелить подстилку и подремать часок. Но сначала нужно открыть воду, чтобы напоить верблюдов, потом в огромном казане накипятить воду для людей, и только после можно будет выпить чаю и перекусить лепёшкой с вяленым мясом. И опять в дорогу, чтобы к вечеру дойти до караван-сарая. Нет, не дадут ему отдохнуть.

Караван внезапно остановился, прервав размышления Азиза. Верблюды встали как вкопанные и одновременно повернули головы в одну сторону, вытянув шеи. Откуда-то раздалось громкое пение птиц и пахнуло свежестью. Издалека доносились удивлённые крики караван-баши и его понукания.

– Что случилось, отец? – воскликнул Азиз, стараясь перекричать птичьи крики. – Почему мы остановились?

– Буря идёт! – услышал он в ответ, и тут же увидел огромное желтоватое облако, закрывшее горизонт. Оно было настолько густое, что даже очертания ближайших барханов исчезли, словно те растворились или слились с небом. А издалека приближались три песчаных смерча, огромные, словно джинны, чёрные в центре и тёмно-коричневые по краям.

Верблюды сорвались с места и со всей доступной им скоростью понеслись в ту самую сторону, куда секунду назад указывали их морды. Люди побежали с ними, не выпуская из рук поводья. Но то, что может верблюд, не всегда умеет человек. Бежать по песку было трудно. Азиз упал и его протащило ещё несколько шагов. А потом вдруг всё остановилось. И когда мальчик поднялся, то увидел, что между барханами расцвёл райский сад. Буквально в десяти шагах от него серо-жёлтый песок резко сменялся изумрудной зеленью весенней травы и начинались заросли какого-то кустарника. А за ним высились огромные чинары с такой густой листвой, что под ними было почти темно. Вот туда, в эту самую зелень, степенно теперь заходили верблюды, и первые из них уже словно утонули в бушующей листве. Птицы сновали в ветвях и пели так громко, что трудно было расслышать что-то ещё. Всё это было немыслимо, потому что никогда ещё на этом месте не было никаких оазисов. Наоборот, это был самый мёртвый участок пути, где и скорпиона-то не встретишь.

Как только нога последнего верблюда ступила на траву, сразу же умолк рёв песчаной бури, словно кто-то опустил прозрачную завесу между пустыней и оазисом, по ту сторону которой безумствовали смерчи, крутился песок, способный иссечь тело любого живого существа. А здесь не шевелился ни один листок, ни одна травинка, лишь продолжали распевать птицы, жужжать насекомые, и где-то тихо журчала вода, словно выливаясь из серебряного сосуда.

Животные чувствовали себя прекрасно и тут же разбрелись, ухватывая по пути травинку-другую. Некоторые устремились в заросли, на звук воды, другие уселись на траву, поджав под себя передние ноги.

– Нужно пока снять с них поклажу, – распорядился караван-баши. – Кто знает, сколько времени нам придется оставаться в этом странном месте?

Он не казался озадаченным или испуганным, чего нельзя было сказать обо всех остальных. Азиз помог спуститься на землю Сапарбиби. Хасан снял со спины верблюда Айгюль, которая была в восторге от неожиданного приключения. Она говорила без умолку, задавала вопросы, на которые никто не мог ответить, и звонко смеялась, с любопытством разглядывая всё вокруг. Остальные молча переглядывались и только разводили руками.

– Пойдёмте же, посмотрим, что здесь ещё есть, – закричала Айгюль и, схватив за руку брата, потащила его по тропинке, ведущей вглубь удивительного оазиса. Они протиснулись между кустов, усыпанных красными ягодами, и вышли к бассейну из белого мрамора, наполненному прозрачной водой, которая, журча, вытекала из нескольких проёмов в стенках. Несомненно, это были природные ключи, питавшие все вокруг. За водоёмом открывался вид на цветник роз, благоухающих так, что начинала кружиться голова. А чуть дальше стоял шёлковый шатер, блестевший атласными боками в свете солнца. Возле шатра располагался очаг с установленным на нём огромным казаном.

– Здесь живут люди? – удивился Азиз. – Мы пришли в чей-то дом?

– Пойдём, поздороваемся, – предложила Айгюль. – Познакомимся.

– А если здесь живёт Алмауз-кампыр, которая ест маленьких девочек? – припугнул Азиз. – Вот что ты тогда будешь делать?

– Нууу, – протянула Айгюль. – Со мной же ты. И потом, недалеко папа, и дядя Хасан, и дядя Хусан. У них есть ножи.

Но ни в шатре, ни вокруг никого не оказалось. Лишь стояли стопки керамической и серебряной посуды, да бугрилась горка углей возле очага.

Они вернулись в лагерь. Взрослые снимали поклажу с верблюдов и складывали тюки на траву. Все были заняты делом, а, как известно, труд отвлекает от мрачных мыслей. Да и какие мрачные мысли могли посетить путника в таком благословенном месте?

– И всё-таки, где мы? – не унимался Хасан. – Может быть, мы уже умерли, нас убила буря, и теперь мы в раю?

Хусан ущипнул его за руку.

– Ай, больно!

– Значит, ты жив. И мы не умерли, а наоборот – спаслись от смерти. Погляди, в пустыне черно.

Караван-баши Карим повернулся:

– Это место караванщики называют Вахат Макфия. Скрытый оазис или тайный оазис. Он является только тем, кто оказывается в смертельной опасности в пустыне.

– Откуда ты столько знаешь, братец? – изумился Хусан.

– Потому что я старший в семье, – подмигнул в ответ Карим.

– Ата, – обратилась Айгюль к отцу, и её большие светло-карие глаза с длинными ресницами, казалось, сделались ещё больше. – Ата, мы видели мраморный водоём и шёлковый шатер. А ещё там росли деревья, и на них висели яблоки, гранаты, груши, айва. Но Азиз сказал, что всё это может быть отравленным, и тогда мы побежали к вам. Неужели кто-то мог всё это отравить?

– Азиз-джан правильно тебе сказал, дочка. Сначала мы должны всё проверить, но посмотри – верблюды до сих пор живы, а ведь они уже напились и поели.

Буря всё не утихала, хотя заметно стемнело. День клонился к вечеру, и поэтому было решено заночевать здесь. И оставаться до тех пор, пока оазис не исчезнет или не отпустит их.

– Один день или два, – рассуждал Карим, – что это изменит? Главное, что все живы.

Стоит ли говорить, что караванщики неплохо поужинали у шатра? А потом Сапарбиби расстелила матрасы, и все улеглись спать, оставив Хасана сторожить покой. Но ни ночью, ни на следующий день они так никого и не встретили. Вахат Макфия открылся только для них. Аллах велик и сам знает, какие испытания кому посылать и как награждать достойных.

Утром, после намаза, Сапарбиби принялась готовить еду, гремя посудой. Было решено выдвинуться сразу после трапезы. Буря вроде утихла, хотя всё небо за пределами оазиса казалось жёлтым – пыль ещё висела в воздухе плотным туманом.

Азиз решил в последний раз обойти гостеприимный райский сад, чтобы проститься с ним. Ведь может случиться так, что он никогда больше не попадет сюда. С одной стороны – это хорошо, раз не попадет, значит, и опасности не встретит. Или же наоборот? Сегодня он спасся, а в следующий раз может и не повезти. Так размышляя, парнишка вышел к самой кромке песка, той, что была за садом, в дальней части оазиса. Здесь среди ветвей гранатовых деревьев гнездилась большая стая зелёных попугаев, которые ломали тишину своими резкими вскриками. Между высоких стволов бил ключ с чистейшей холодной водой. Вода набиралась в маленькое озерцо, в котором резвились золотоглазые лягушки, и оттуда текла дальше, промыв в почве узкий арык. На удивление, арык заканчивался прямо возле границы с песком и казался аккуратно отрезанным. Скорее всего, вода просто уходила под землю, но выглядело это странно. Поэтому Азиз подошёл к самому краю и уже хотел ступить на песок, чтобы рассмотреть получше, но тут неожиданно уперся в стену. Оазис и пустыню разделяла невидимая стена, холодная и гладкая наощупь, но прочная. Азиз надавил, но она не поддалась, и тогда, не отрывая ладони от препятствия, он пошёл вдоль кромки, надеясь, что хоть где-то обнаружит проход.

Мальчишка долго брёл по кругу, обошёл почти весь оазис, и только у самой лужайки, где лежали верблюды, его рука провалилась в пустоту. Это был выход. Но его преграждало нечто странное. Азиз вдруг понял, что это старая могила – кабр. В своё время она была с четырех сторон обнесена глиняными стенками, но теперь они осыпались, и жестяной полумесяц, когда-то смотревший в небо, валялся в песке, искорёженный и облупленный. Захоронение много лет оставалось под толстым слоем песка и, видимо, только недавно ветер обнажил его.

– Мир вам, о лежащие в могилах! Да простит Аллах нас и вас! Вы ушли раньше нас, а мы скоро последуем за вами, – пробормотал он предписанную молитву.

И тут же испугался, ведь в хадисе⁷ Ибн Аббаса сказано: «Если мусульманин, проходящий мимо могилы своего брата (мусульманина), которого знал при жизни, передаёт ему салям, то умерший узнаёт его и отвечает на это приветствие».

Конечно, Азиз не был знаком с тем, кто лежит в этой могиле, но мало ли что может случиться? А вдруг его никогда никто не навещал, и сейчас покойник обрадуется посетителю и ответит?

Мальчик осторожно приблизился и, вытянув шею, заглянул вниз. Там ничего не было, кроме песка. Но у страха глаза велики, Азизу померещилось, что он видит фигуру человека, будто вылепленную из песка. Чем дольше он всматривался, тем чётче становилось видение. Как же он хотел отвести глаза или убежать, но что-то сковывало движения, и он продолжал глазеть до тех пор, пока фигура не шевельнулась, ссыпав с себя остатки песка. На поверхности появилась рука. Это была обычная человеческая рука с пятью пальцами и очень длинными ногтями. Азиз отшатнулся и, сбрасывая с себя морок, побежал с криками вглубь оазиса к шатру.

– Ата, амаки⁸! – вопил он. – Здесь шайтан!

Вся семья уже сидела за дастарханом.

– Где ты был? – удивился Карим. – Иди поешь. Скоро выдвигаемся.

Но Азиз не унимался:

– Говорю вам, там шайтан!

– Где? – начал сердиться Карим. – Не говори глупостей. Откуда здесь взяться шайтану?

– Азиз, наверное, увидел песчаного джинна, – улыбнулась Сапарбиби.

– В могиле, – почти взвыл мальчик. – Там у выхода – могила, а в ней шайтан. Я видел руку – она с когтями.

– Ладно, ладно, – сказал Карим, заметив, что сын готов заплакать. – Сходим посмотрим, что ты там увидел.

Он позвал братьев, и все трое, вооружившись ножами, отправились ловить шайтана.

Могилу они увидели сразу, но как только приблизились, то заметили и какое-то существо, прячущееся за остатками стены. Услышав голоса, существо поднялось во весь рост и теперь молча смотрело на братьев, не выказывая свойственного дикому зверю страха. Да и с чего бы? Перед караванщиками стоял человек, и в этом сомнений не было. Длинные спутанные волосы доходили до земли, а на пальцах рук и ног змеились неправдоподобно отросшие ногти. Бледное безбородое лицо, припудренное пылью, также не вызывало ужаса, и даже наоборот, мужчины отметили правильные тонкие черты и спокойное выражение глаз.

– Кто ты? – спросил Карим по-тюркски.

Незнакомец прищурился, словно силясь понять сказанное, но потом лишь покачал головой. Карим повторил вопрос на арабском:

– Кто ты?

– Я – человек.

– Как твоё имя?

– Не помню.

– Как ты здесь оказался?

– Не помню.

На все вопросы незнакомец слабеющим голосом отвечал одно и то же. Он стоял, пошатываясь, словно после тяжелой болезни, и казалось, что каждый ответ отнимает силы, и он вот-вот упадёт.

– Карим-ака, – не выдержал Хасан, – ты же не кадий, чтобы вести допросы. Перед тобой стоит голый человек, а ты разговоры с ним ведёшь. Гостя нужно принять, привести в порядок, одеть и накормить. А уж потом расспрашивать.

– Ты прав. Накинь на него свой халат. Будь он хоть безумцем, а принять надо как следует. А уж потом Аллах решит, что с ним делать.

С этими словами он протянул незнакомцу руку, и тот ухватился за неё. Вот так, за руку, в халате, накинутом на голое тело, его и привели к очагу.

Чтобы не испугать женщин, Карим издали крикнул, что ведёт гостя. И приказал жене увести Айгюль в шатёр, дабы она не узрела неположенное.

В следующие несколько часов Хасан и Хусан прилежно изображали банщиков и брадобреев. А когда незнакомец предстал перед ними опрятно одетым, с чистым сияющим лицом, они вдруг поняли, что перед ними – мальчишка ненамного старше Азиза.

– Ребёнок – заключил Хасан.

– Не думаю, что ему больше четырнадцати, – добавил Хусан. – Вот какой это проходимец бросает детей в пустыне? Наверное, он отстал от каравана, и никто не стал его искать. Злодеи, что и говорить. Эй, Азиз, мы тебе друга привели.

Азиз выглянул из шатра и запротестовал:

– Какого ещё друга? Шайтан – он и есть шайтан. На моих глазах из могилы вылез.

– Прекрати, – строго приказал Карим. – Он просто человек. Ну заночевал в старой могиле, а где ещё было прятаться от ветра?

– Да ты посмотри, какая белая у него кожа, как брюхо у рыбы, – не унимался Азиз.

И вправду, под шапкой аккуратно подстриженных волос лицо незнакомца казалось неестественно белым. Загар не коснулся ни кистей рук, ни шеи. Караван-баши счёл это странным, но не стал показывать удивление, чтобы не обидеть гостя. Хорошо ещё, что тот не понял слов Азиза, а то бы непременно обиделся.

Сапарбиби принесла горячую еду, и хотя гость явно был голоден, он вёл себя достойно, ел не спеша и оставался невозмутимым и спокойным. Насытившись, поблагодарил всех по-арабски.

– Ну что ж, – подытожил Карим, – придется отложить выход до завтра. Сегодня всем нужно отдохнуть и прийти в себя.

– А что будем делать с ним? – спросил Хасан, кивнув в сторону гостя.

– Возьмём с собой. Если не найдутся родные, то будет мне сыном. И раз у него нет имени, то сам назову его.

– Это правильно, – согласилась Сапарбиби. – Дай ему самое красивое имя.

– Какое? Какое тебе нравится?

Сапарбиби задумалась, а потом, тщательно подбирая слова, чтобы не рассердить мужа излишней смелостью, сказала:

– Я всегда думала, что если у меня родится ещё один сын, то назову его Бахтияр – «счастливый». Но у этого мальчика такое светлое лицо, словно луч солнца – нур…

– Пусть будет Бахтияр, – перебил её Карим. – Мне тоже нравится.

На том и порешили.

***

Я не помню своего имени. Люди, усыновившие меня, дали другое – Бахтияр. И хотя оно звучит странно для моего уха, но мне нравится. Плохо только, что я никак не могу к нему привыкнуть и часто не откликаюсь на зов. Это невежливо, и я вовсе не хочу обидеть людей, которые так добры ко мне, но ничего не могу с этим поделать.

Не помню я и своей предыдущей жизни и даже не знаю, сколько на самом деле мне лет. Наверное, я просто сын пустыни – песка и ветра, потому что помню только это, помню чётко и могу описать всё до мельчайших деталей.

Очнулся я в темноте, и первое, что услышал – рёв бури и шелест песка, потревоженного ветром. Тогда я ещё не знал, что это за звуки и почему они меня окружают, но не чувствовал никакой опасности, наоборот, они занимали меня долгое время. Потом я услышал ещё один звук. Высокий тонкий голос сказал мне: «Мир вам, о лежащие в могилах!..» И я сразу понял, что где-то рядом кто-то приветствует меня, и захотел ответить ему, но мой рот был крепко стянут путами. Тогда я попытался пошевелиться и поднести руку к лицу, чтобы избавиться от преграды. Раздался слабый треск разрываемой ткани, и я вдруг понял, что замотан в неё с ног до головы. Ткань была рыхлой и расползалась от малейшего движения, но всё-таки, чтобы высвободить хотя бы руку, мне пришлось приложить немало усилий. Затем я провёл ладонью по груди и животу, ощутив всё ту же ткань и песок, покрывавший её густым слоем.

В это время тонкий голос выкрикнул непонятные слова и начал удаляться, сопровождаемый быстрым глухим стуком шагов. Я понял, что человек, поприветствовавший меня, убежал, даже не подумав помочь мне освободиться. И тогда я принялся сдирать путы с лица, недоумевая, что же такое мешает моим пальцам. Лишь когда услышал слабый треск и ощутил боль, то понял, что мешают отросшие ногти, один из которых сломался почти у основания. Этим самым обломком я стал раздирать тряпьё на лице, и когда сорвал последний клочок, то прямо над собой увидел высокое чуть желтоватое небо. Высвободив вторую руку, я содрал с себя остатки кокона и попытался встать на ноги.

Я обнаружил, что нахожусь в неглубокой яме, заваленной грудами песка, почти сровнявшими её с поверхностью. Над ямой высились остатки какого-то ограждения, тоже почти разрушенного. Лишь в изголовье сохранилось подобие стенки из нескольких слоёв грубых глиняных кирпичей, которые казались совсем ветхими. Но когда я поднялся на ноги и сделал шаг, что-то сильно дёрнуло мою голову назад, едва не свернув шею. Я глянул вниз и увидел, что стою на собственных волосах, которые настолько длинны, что концы их лежат на песке. Это было странно и, наверное, страшно. Но тогда я ещё был неспособен испытывать сильные чувства.

Человек во мне пробуждался медленно, и пробуждение это началось с самых простых ощущений: с боли в затёкших мышцах, жжения в глазах, которые никак не хотели смотреть на мир, потому что свет был слишком ярким и ослепляющим, со вкуса песка на зубах и со звуков. Причём слух был настолько острым, что, казалось, я мог бы услышать даже скорпиона, ползущего по бархану. Ещё я знал слова или вспоминал их. Стоило взглянуть на предмет, как память тут же подставляла нужное слово. Вот – бархан, вот – небо, а вот… Да, конечно же, моя яма, та самая яма, из которой я только что вылез, была чьей-то могилой, а тряпичные лохмотья – саваном. Но я же был жив, а если это так, то почему меня завернули в саван и похоронили? Ответа на этот вопрос у меня не было, как и на многие другие, что я задавал себе.

Вдруг я услышал приближающиеся голоса. Решив, что это могут быть злодеи, которые бросили меня в могилу, я спрятался за грудой кирпичей. Люди говорили на незнакомом наречии, и я понимал лишь отдельные слова, казавшиеся бессмысленными. Но я не уловил в их голосах враждебности или злости, скорее удивление. Тогда я поднялся во весь рост и вышел к ним. Их было трое. Мужчина в сером стёганом халате, перетянутом красным поясным платком, черноглазый и чернобородый, и ещё двое – с одинаковыми хитро прищуренными глазами и насмешливой улыбкой. Впрочем, заметив меня, они тут же перестали улыбаться и умолкли. Даже выглядели испуганными. Но старший, если и оторопел от неожиданности, виду не подал.

Так я попал к караванщикам, а добрый караван-баши Карим назвал меня своим сыном. Идти мне было некуда, поэтому я отправился с ними в Мерв.

Но ещё до того, как мы выдвинулись в путь, произошло нечто странное, чему я не смог найти объяснения. Когда все занялись делами и оставили меня в одиночестве, я долго бродил по чудесному саду, любовался цветами, пробовал фрукты с деревьев. Ни один человек не испытывал того счастья, какое выпало на мою долю. Счастье узнавания цветов, запахов, вкусов. Я гладил пальцами атласную кожуру яблока, и в ответ на ласку оно передавало мне все тайны своего рождения. Нет, оно не вызывало видений или мыслей, что сродни фантазии. Просто возникало знание и уверенность в том, что оно правильное. Что выросла та яблоня из вот такой косточки, что питалась водами родника и лишь на пятый год покрылась цветами и принесла плоды. Наверное, такие подробности знал каждый, кто был связан с землёй и садами. Но я-то узнавал всё совсем иным способом – волшебным. Знание приходило мгновенно и закреплялось во мне. Если кому-то требовались для этого годы, то я получал всё сразу, словно оно было во мне изначально, а теперь проявлялось. Я слышал кваканье лягушек где-то за деревьями и тут же вспоминал их облик и повадки. Я вспоминал запахи мокрой земли и травы. Возвращалось всё, кроме одного – воспоминаний о себе и своём прошлом.

И вдруг мне показалось, что я слышу тихий зов. Он был настолько неуловимым, будто звучал в голове. Я остановился, чтобы шуршание обуви не заглушало этот неведомый голос. И я услышал:

– Вернись к могиле и поищи в ней то, о чём ты не можешь вспомнить.

К могиле я почти бежал, не глядя под ноги. Споткнулся о корень дерева и упал, больно ударившись лбом о камень, но тут же вскочил и пошёл дальше, стараясь ступать осторожнее. На лбу вспухала шишка. Я приложил к ней ладонь, надеясь унять боль, и сразу почувствовал облегчение. Шишка тут же начала уменьшаться и, когда я добрёл до места, исчезла совсем. Во всяком случае, я не смог её нащупать, как ни старался.

Солнце уже садилось, а ночь в пустыне наступает быстро – только что было светло, а через секунду – мрак непроглядный. В яме уже трудно было что-то различить, но я стал перебирать обрывки своего савана, ощупывая каждый кусочек. Увы, ветхая ткань не скрывала в себе ничего, что могло бы ответить на вопросы. Я отбросил лохмотья в сторону и начал просеивать между пальцами песок. В какой-то миг померещилось, что в песке блеснуло нечто красное, но тут же выкатилось из руки и пропало. Тогда я начал копать с удвоенной силой, черпая песок горстями и отбрасывая его в сторону. Мне повезло: я снова заметил, как что-то мелькнуло в руке. Крепко ухватил найденное и поспешил на поверхность, чтобы в лучах заходящего солнца рассмотреть свою добычу. Сначала я принял находку за драгоценный камень, возможно, потерянный кем-то из караванщиков. Но, приглядевшись, понял, что ошибся. Это была засохшая косточка какого-то плода – вытянутая, довольно крупная и знакомой формы. Но была в ней и странность: косточка светилась, будто внутри горел небольшой огонёк, и свет от него пробивался сквозь полупрозрачную кожуру. А ещё – она пульсировала. Я приложил руку к груди, прислушался к стуку сердца и заметил, что свечение разгорается и затухает вместе с его биением. Крепко сжимая косточку, словно это было самое ценное в моей жизни, я вернулся в лагерь.

Наутро мы отправились в Мерв. Я шёл в конце каравана и вёл верблюдицу, на которой восседала Сапарбиби-ана, моя названая мать. Она пела высоким чистым голосом тягучую бесконечную песню, такую же однообразную, как эта дорога, петляющая среди барханов под палящим солнцем.

Неожиданно к нам подошёл Азиз и обратился к матери.

– Ака, отец вчера сказал, что хочет навестить своего друга в Вахше – у того как раз недавно родился сын. Можно, я поеду с ним?

– Конечно, поезжай, сынок, – ласково отозвалась Сапарбиби. – И Бахтияра с собой возьмите – вместе вам будет веселее.

Азиз искоса посмотрел на меня, не проронив ни слова.

– А как зовут родившегося малыша? – неожиданно поинтересовалась Сапарбиби.

– Джула… Джила… – перебирал парнишка, смешно морща лоб. – А, вспомнил: Джалаладдин!

– Благослови Аллах этого ребенка! – горячо промолвила женщина.

Я ни слова не понял из их разговора. Но когда мальчик произнёс «Джалаладдин», сердце вдруг ёкнуло и учащённо забилось.

Далеко позади каравана на одном из барханов застыла фигура. Облачённый в зелёные одежды человек стоял в лучах палящего солнца и, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства. Он внимательно провожал взглядом уходящий караван. На лице без определенных признаков возраста играла едва уловимая улыбка.

– Ну что ж, Нурислам, – задумчиво промолвил мужчина, – сегодня день твоего второго рождения. Неси светоч аманата, и да будет доволен тобой Аллах!

1. Дуа – в исламе личная мольба мусульманина, обращенная к Аллаху. Одна из разновидностей поклонения. Дуа произносят в различных житейских ситуациях.
2. Алмут алфори (араб.) – мгновенная смерть.
3. Муаллим (араб.) – авторитетный, уважаемый человек; учитель.
4. Фадакийа (араб.) – аба, которую носил Абу Бакр ас-Сиддик – первый праведный халиф.
5. Зарба (араб.) – дерьмо.
6. Сардоб – заглубленный в землю и накрытый каменным сводом бассейн для сбора, хранения и употребления пресной питьевой воды в пустынных регионах.
7. Хадис (араб.) – предание о словах и действиях пророка Мухаммада, затрагивающее разнообразные религиозно-правовые стороны жизни мусульманской общины.
8. Амаки (тюрк.) – дядя, родной брат отца