Отойле Ривендбах любил весёлый звон монет, качественный заграничный табак и человеческую наивность. Пожалуй, последнее – даже больше остального. Вся его лавка, насквозь пропахшая медицинским спиртом и тиной из-за близости с набережной, была призвана играть на наивности. Он как старый и умудрённый опытом паук-отшельник раскинул сети в ожидании жирных мух, и с возрастом даже стал внешне походить на насекомое с круглым брюшком и тонкими ловкими лапками. Вот вам, дорогие мушки, и добротные дубовые шкафы от пола до потолка, и длинный полированный сотнями локтей прилавок, и мягкие стулья, подбитые овчиной, и расписной фаянсовый чайный сервиз для гостей. Когда торгуешь чем-то столь тонким, чем много лет торговал Отойле – удачного клиента распознаёшь уже по тому, как он открывает дверь.

Этим поздним и промозглым вечером она отворялась почти неслышно, несмело. Отвлёкшись от пересчёта сегодняшней кассы и подняв голову, Отойле увидел долговязого, совершенно нескладного парнишку, чуть дрожащего в вышарканной холщовой рубахе с закатанными рукавами – не для осенних ветров.

– Добро пожаловать, молодой человек. – Отойле дежурно улыбнулся, стараясь лишь, чтобы на лице не отразилось ничего хищного. – Чем могу помочь?

О, он почуял. Как волнующе задрожала нитка его сети, когда заприметил острые черты худощавого лица гостя, странно выбеленные до локтя руки и заплату на широковатых штанах, подвязанных простой верёвкой. Это его желанная добыча. Отчаявшиеся.

– Здравствуйте, мистер Ривендбах, – робко поприветствовал парнишка сиплым простуженным голосом и стянул выгоревшую на солнце восьмиклинку. На свет тусклых ламп вырвались его сальные рыжеватые волосы. Он смущённо потёр шею, и из-под затрёпанного ворота показалась смуглая кожа, испачканная чем-то напоминающим муку.

Он пекарь, таскающий мешки? Вполне возможно судя по непропорционально широким плечам, будто оторванным от другого тела и пришитым к этому, тщедушному. Отойле закрыл кассу на ключ, а затем сел за прилавок, мягко указав парнишке на стул для гостей.

– Прошу, просто Отойле. Присаживайтесь, будьте как дома. Как мне следует обращаться к вам? – он взял дружелюбный тон, намеренно показывая, якобы посчитал оборванца не низшим сортом, а джентльменом. Походя подвинул ближе поднос с сервизом, где всегда был свежий и горячий чай.

Особый чай. Отойле уже и не сомневался, что сегодня к нему пожаловал не покупатель, а продавец.

– Меня зовут Михо. – Чуть-чуть осмелев, парнишка сел на предложенное место и сложил руки на прилавок. Пальцы его заметно тряслись. – Скажите, я ведь правильно слышал, это здесь можно… заключить сделку?

– Безусловно. Вы уже знаете, что хотите предложить?

– Н-не совсем. – Михо шумно сглотнул и закашлялся в кулак, на что Отойле постарался не закатить глаза.

Шустро налив чаю в одну из фаянсовых золочёных чашек, он подал её гостю с доброжелательным кивком. Тот помедлил из приличия, а потом всё же принял подношение и жадно отпил, даже не сдув исходящий от чая мятный пар. Кашель прекратился.

– Не волнуйтесь, я для того тут и есть, чтобы помочь вам определиться. Найти самое ценное и не продешевить. – Отойле ему подмигнул. – Расскажите немного о себе. Кто вы, чем занимаетесь. В чём достигли успеха.

Михо едва не подавился новым глотком и осторожно отставил чай на прилавок. Бледное лицо залила краска смущения, но это только порадовало торговца, мысленно уже потирающего жадные ладони.

– Я не… не успешен, – заикнувшись, пробубнил Михо, стыдливо пряча глаза. – Признаться, едва свожу концы с концами. Мы с Софи живём в каморке под Чёртовым мостом…

– Софи – ваша супруга или сестра?

– Не супруга… пока что. Хоть я и мечтаю когда-нибудь назвать её так. Не представляю, какого терпения ей стоит тянуть со мной лямку и ни разу не пожаловаться ни на крыс, ни на сырость. «Михо, однажды ты станешь знаменит и вспомнишь это время со смехом», – он натужно изобразил женский голос и тут же спрятал неловкую улыбку за новым глотком чая.

– Ага, то есть, ваша мечта – стать знаменитым? – с участливым интересом подбодрил Отойле посетителя продолжать рассказ, а сам мысленно подсчитывал куш, свалившийся в руки.

– Да не то, чтобы… Я скульптор, и как говорит Софи – чертовски хороший скульптор. Хотя ей-то откуда знать, если она с рождения слепа… Но мне никто не даёт работы, все мои попытки пробиться в ряды лучших мастеров города проваливаются в яму невезения. То пропадут инструменты, то грызуны испортят заготовку. Отдам последние гроши за материал – а статуя крошится в руках. Подготовлю новую для выставки – не получается довезти, в прошлый раз на телегу с балкона упал вазон. Вазон, представляете?! Ну какова вероятность…

Безнадёжно всплеснув руками, Михо едва не пролил остатки чая. Отойле как можно более сочувственно покивал, протягивая ему салфетку и не пытаясь перебивать поток негодования.

– Знаете, а я уже и смирился. Мне ни за что не добиться никакого признания, а единственной поклонницей так и останется слепая девушка – ну и пусть. Я вырезаю её образ из всего, что мне только попадает под руку, и даже временами кажусь себе счастливым, когда она танцует с кастаньетами среди собственных известковых двойников. Вот только впереди зима, а разносчики газет не получают столько, чтобы купить девушке тёплых сапог и пальто. Так что, если Софи права, и у меня есть какой-то там талант – мне от него всё равно никакого проку, когда она будет мёрзнуть в холода.

Михо замолчал, тяжело выдохнул. Его тонкие брови мрачно сошлись на переносице: Отойле прекрасно понимал, как трудно далось парню такое решение. С лёгким сердцем в эту лавку заходили лишь богачи, знающие, что приобретут новую забаву. Таким же, как Михо, за этим прилавком приходилось с чем-то прощаться навсегда.

Чувства, умения и черты характера – товар очень особый. И когда люди научились вычленять их, а затем и обмениваться, мир стал предельно прост. Выросшие как грибы комиссионные лавки подобные этой наперебой предлагали как избавиться от ненужного, так и приобрести желаемые смелость и ум, обаяние и мастерство, предрасположенность к искусствам и звонкие голоса. Торговцев вроде Отойле в народе стали назвать «озы» – за параллель со старой детской сказкой, где плут-волшебник Оз даровал глупцу мозги, железному телу сердце, а трусу – храбрость.

Разница лишь в том, что озы никогда не работали бесплатно.

– Какое счастье, что вы попали именно ко мне, юноша. – Отойле укоризненно покачал головой, подлив в чашку Михо добавки. – Я самый честный оз по всем ближайшим землям. Любой другой бы сейчас же достал иглу и с радостью забрал ваш уникальный талант за горстку монет, а знаете, что он бы сделал завтра?

– Что?

– Продал бы этот талант втридорога вашему же первому конкуренту. Кто там сейчас на коне среди скульпторов, Авадий? – небрежного упоминания имени хватило, чтобы Михо презрительно передёрнулся и поджал губы.

– Могу поклясться, что тот вазон упал как раз с его помощью. Он как коршун следит, чтобы никто лишний не попался на глаза его заказчикам…

– Ох, а что бы он смог сотворить с вашим талантом! Но я честный человек, и вижу прекрасно: вы тоже хороший малый, просто вам пока не везёт. Что ж, такое случается. – Отойле горестно вздохнул и вновь кивнул на чашку: – Вы пейте, пейте. А походя сплюньте, пожалуйста, на блюдечко – посмотрим, чем тут можно помочь.

Достав из встроенного в прилавок ящика ручной фонарик и пару резиновых перчаток, он подбадривающе улыбнулся, и Михо осторожно выполнил просьбу. Неуверенно поставил блюдечко, скользнув опасливым взглядом по дверцам шкафов за спиной Отойле.

– А что там?

– Товар, разумеется, – между дел бросил тот, натягивая перчатки и подсвечивая фонариком слюну на фарфоре. – Отвага и страсть, обаяние и поэтические способности. Недавно приобрёл настоящую жемчужину, ангельский голосок… девочка всё равно не знала, как им распорядиться, и пела на площади для всех бродяг. А вот её отец смекнул, что это недешёвый товар.

– Лили-соловей, – мрачно заметил Михо, чуть сильней отклонившись на стуле. – А я думал, малышка стала мёрзнуть, потому и пропала с улиц. Её папаша – пьянчуга, он же попросту пропил её дар…

– Такова жизнь, таков бизнес. Но с вами всё будет совсем иначе, – вдохновлённо отозвался Отойле, когда фонарик высветил все грани попавшего ему в руки сокровища.

Он заподозрил это почти сразу, ведь первые же слова Михо были о Софи. Но убедившись, что есть шанс выторговать бесценное, он едва не подпрыгнул на месте от азарта. С трудом взяв себя в руки и сохраняя деловой тон, Отойле как можно более небрежно заметил, продолжая крутить блюдечко в пальцах:

– Хм-м, а знаете, вы ведь и впрямь талантливы. Какая жалость, что с такими данными вы вынуждены прозябать в грязи, а ваша любимая – замерзать зимой и чахнуть от простуд. И ведь всего-то и надо: капельку везения. Улыбки удачи, которая позволит в следующий раз довезти статую до выставки, показать творение людям. Но удачи – увы и ах – у вас удачи нет совсем, скорее напротив, тотальная чёрная полоса. Вам так и будет всегда мешать нечто извне.

– Ну а раз так, то давайте уже покончим с этим. – Михо решительно тряхнул рыжими паклями, положив руку на прилавок и сжав кулак так, что проступили жилы на запястье. – Забирайте. На цене уж всяко сойдёмся.

– Ах, юноша, думаете, я настолько безжалостен? Думаете, мне не было жалко ту плачущую девочку, которая после сделки говорит только шёпотом? – Отойле удалось даже выдавить скупую слезинку, которую он промокнул рукавом пиджака. – И мне ужасно жаль будет вас, когда вы не сможете больше вырезать даже деревянной ложки.

– А что мне прикажете делать, замёрзнуть вместе с Софи и не дожить до весны?

– Нет, конечно. Я предлагаю свой товар. – Отойле отложил фонарик и приглашающе повёл рукой в сторону шкафов. – Удача столь редка и так дорога… Но у меня есть скромный запас. А вам ничего не стоит самому стать хозяином своей судьбы.

– Мне нечем расплатиться, – глухо пробурчал Михо, стыдливо опустив взгляд.

– И снова ошибаетесь. Вместе с талантом я вижу в вашем арсенале упорство и трудолюбие, стойкость и некую склонность всё возводить в абсолют… но это, конечно, лирика и мелочи. – Отойле поправил сползающие с нос очки-половинки и заговорщицки шепнул: – А ещё я вижу любовь к той девушке. Как её там…

– Софи, – нервно сглотнув, тихо уточнил Михо.

– Да-да. Софи. Так вот представьте себе, что вы вполне можете получить не рыбку и пару золотых, а удочку – оставить при себе талант, но запастись удачей и ворваться в мир высокого искусства! Авадию останется лишь кусать локти, когда люди наконец-то смогут увидеть новое дарование. И это не говоря о том, сколько вам удастся заработать, раз и навсегда покончить с нищетой.

– Я не понимаю. И за эту возможность мне придётся расплатиться… чем?

– Любовью, конечно же. Только не надо делать такие круглые глаза, юноша, вы подумайте! – Отойле не дал ему и рта открыть для возмущений, продолжая на всех парах обрабатывать добычу, оплетать клейкой паутиной сегодняшнюю мушку. – Это ведь временно. Я обещаю положить ваш товар в надёжный ящичек и сохранить эти чувства в целости. И когда через полгода сюда зайдёт солидный человек с тяжёлым кошелём – тогда с радостью и возьму свою комиссию… Вы вернёте всё своё назад, а сейчас я просто возьму этакий маленький залог. Ведь сегодня – о, сегодня мы вовсе не говорим о деньгах, лишь о натуральном обмене. Ваша любовь – за большой воз удачи и светлое будущее, причём и ваше, и Софи.

Михо рассеянно моргнул, затем ещё раз. Задумчиво почесав шею, он чуть придвинулся к прилавку, а Отойле уже безошибочно распознал в его глазах искры согласия и достал из нагрудного кармашка кожаный чехол с рядом тонких игл.

– Это ведь не больно? – странно было услышать столь детский вопрос от того, кто готовился превратить бесценное в монету, но Отойле лишь успокаивающе улыбнулся:

– Ерунда. Пара капель вашей крови, которые я положу на самую дальнюю полку. А взамен дам выпить чаю с примесью чужой удачи. Поверьте, это лучшая сделка в вашей жизни.

 

***

Михо задумчиво тянул пустой кипяток, грея ладони об железную кружку. Даже у горячей воды вкус был гораздо лучше того, что ему пришлось испить в лавке оза, и всё же одной только жижей пустой желудок забить сложно. Внезапно девичья рука положила на стол перед его носом ароматную ржаную булочку.

– Это откуда? – не подняв на Софи глаз, рассеянно пробормотал Михо.

– Хозяйка пекарни угостила, я помогла ей отогнать от лавки свору собак. Ешь, я сыта, – торопливо добавила девушка, усаживаясь напротив.

Что-то слабо ущипнуло в глубине грудной клетки, но тут же сорвалось в гудящую пустоту. Михо нервно сглотнул и молча взял булочку, первым же куском попытавшись забить это странное ощущение потери. Раньше он бы отругал Софи за подобное, заставил бы показать руки и ноги – лихорадочно убеждался бы, что борьба с бродячими псами не оставила на ней царапин. Сейчас была лишь глухо кольнувшая злость.

– Пытаешься вызвать во мне вину? – хмыкнул он, запивая чаем еду и впервые с возвращения домой посмотрев на лицо Софи.

Бледное до болезненности, с тёмными кругами под невидящими синими глазами, словно затянутыми молочной пеленой. Запоздало мелькнула мысль, что булочка была всего одна, и сегодня Софи не ела совсем, но делиться с ней уже особо нечем. И ему нужны силы на завтра.

Ещё вчера он бы не принял еду из её рук, пока она бы не откусила первой.

– Михо, да что за глупости… Разве я когда-нибудь винила тебя хоть в чём-то? Родной, я знаю, что всё это временно. Что ты однажды добьёшься небывалых высот, а за твои скульптуры будут драться в самой Венеции.

Софи робко улыбнулась и протянула руку к его спутанным рыжим вихрам, безошибочно нашла их и пригладила порхающим движением. Михо замер: внезапное желание отстраниться свело челюсти, дожёвывающие булочку. От пальцев его маленькой музы сегодня пахло не смолой и травами, а псиной.

И он поспешно откинулся на стуле, оглушительно скрипнувшем – так, что вздрогнула всем телом Софи и затрепетали её спутанные каштановые кудряшки.

– Что с тобой сегодня? Ты будто не здесь, – прошептала она, отдёрнув руку и сжав кулак. – Куда ты ходил сегодня?

– Я не обязан отчитываться перед тобой. Ты мне даже не жена.

Хлёсткая фраза хуже удара под дых – Софи на миг задохнулась, и, если бы её глаза могли что-то выражать, сейчас бы в них застыл лёд обиды. Михо стыдливо отвёл взгляд: он не хотел, чтобы она ощутила перемену. Всё это временно, так сказал тот старикан-оз. Но кажется, лечь с ней спать рядом пока что будет невозможно – и лучше объясниться сразу, чем плодить непонимание.

– Прости, Софи, – без малейшего раскаяния в тоне произнёс Михо и нервно покусал губу. – Возможно… возможно, я могу быть немного грубым в ближайшие месяцы. Но скоро всё изменится, и мы заживём так, как никогда…

– Что ты сделал? – неожиданно высоким, истончавшим голосом прервала его она. – Я слышала, как Вилли предлагал тебе сходить к озу. Только не говори, что ты именно оттуда.

– Да. Да, я был в лавке, и мы заключили хорошую сделку. Мне пришлось… кое-что оставить озу в залог. Но теперь, имея и талант, и удачу, я смогу сделать нечто потрясающее, наконец-то вырваться из нищеты.

– Кое… что. Ясно, – сдавленным полушёпотом отозвалась Софи, словно обессиленное эхо. – Мне ясно, Михо.

– Разве ты не рада? Не рада, что у меня появился шанс заявить о себе миру? – вновь начала шипеть под рёбрами Михо злость, будто разбуженная кобра раскрывая капюшон.

– Рада. Я всегда рада за тебя. А теперь ложись спать. Утром начнёшь свою… самую гениальную работу. Понадобятся силы.

Софи поднялась со стула, забрала его опустевшую кружку. Прекрасная танцовщица, любившая плясать за монеты на площади под пение Лили-соловья, она всегда сохраняла завидную осанку. Но сейчас Софи устало опустила плечи и более не оглядывалась на своего милого скульптора. А он, задумчиво почесав переносицу, переместился на топчан в углу комнаты и быстро уснул, отвернувшись к стене.

Ему снились чудесные сны: о том, как у него заказывают статуи для нового дома губернатора; как хвалят его работу самые придирчивые критики; как ему в руки доверяют шикарный розовый мрамор и как гордец Авадий рвёт на себе волосы с досады. В этих снах было всё – деньги, признание, слава, собственный огромный тёплый дом на берегу озера и дворецкий.

Не было в них только Софи.

Наутро Михо и впрямь проснулся бодрым и отдохнувшим. Он умылся водой из таза, переоделся в рабочую рубаху и, вооружившись шпунтом и киянкой, ушёл в подвал, выполнявший роль мастерской. Даже из самого дешёвого материала можно сделать нечто прекрасное – этому его учил старый мастер, завещавший своё дело. Что терпение и труд вознаграждаются, и, если дать камню время, он сам найдёт свою форму. Не обращая внимания на прикрытые обрывками парусины старые бюсты и никому не нужные творения, Михо принялся обрабатывать новый кусок известняка.

Он не чувствовал ни голода, ни усталости – весь день его грела мысль о грядущем успехе, о лаврах, которыми осыплет публика его работу. Теперь-то, с такой удачей в этом не было и сомнений! Руки по отработанной привычке превращали материал в женскую фигуру, в лицо девушки и кудряшки её волос, но, когда где-то высоко над Чёртовым мостом повис рожок луны, Михо замер с занесённым шпунтом.

Что-то было не так. Он моргнул раз, другой, а идеальной схемы, идеального образа перед глазами не было. Ему никогда не нужны были предварительные эскизы: лицо с лучистой улыбкой, вздёрнутым носом и острыми скулами было на подсознании ярче любого рисунка. Но сейчас он стоял и не понимал, какой скол нужно сделать следующим. Какой угол наклона взять. Как запечатлеть жизнь в форму рук, передать текстуру настоящей кожи.

Разве это верный разрез глаз?

Почему нет баланса, и всю фигуру косит вбок?

Откуда эта мокрая капля на будущей щеке каменного изваяния…

Михо резко втянул воздух и приложил тыльную сторону грязной ладони к своему веку. Мокро. Откуда взялась эта влага – неужели слеза?

В накатывающем волной потрясении выронив инструменты, он отшатнулся от куска известняка, над которым корпел весь день. И безо всякой жалости толкнул его ногой – так и не ставшее великим, творение с оглушающим грохотом свалилось на пол и разлетелось на неровные куски. Вверх поднялось удушливое облако пыли, наглухо забивая нос.

– Софи? – позвал Михо, бегом рванув из подвала обратно в их каморку, в их уголок на двоих, помнящий слёзы и смех, общие радости и печали, дни неудач и дни крохотных побед. Дни, когда слепая танцовщица хохотала на городской площади и была воплощением всей красоты мира, смыслом каждого вдоха.

Он метался как ужаленный зверь, а пустота внутри разрасталась и жгла, когтями рвала грудь. В каморке не осталось ни одной вещи, пахнущей смолой и травами, ни одного её платка или булавки – а он заметил это только сейчас. Что пока разлюбивший её скульптор спал, Софи молча ушла, оставив после себя застывший образ на каменных изваяниях.

***

Его нашли спустя три дня. Свернувшись калачиком на полу мастерской, Михо гладил известковые волосы лежавшей рядом статуи и бессвязно бормотал. Возможно, только ушлый Отойле Ривендбах и мог рассказать, что же произошло с талантливым юношей – да только озу мало было дела до чужих жизней, а дорогой товар он давно продал тому, кто о нём грезил.

Тому, кто знал, что даже самый талантливый человек не сотворит шедевр без любви. И кто никогда не продаёт бесценное.