…Вне запы взбыл таков   ветряной дуй ажно ёлуги шотнулись   хвойга с ветей порухнула сововья в   дырьях прижукнулись змеюны в   глыбки лазы унорились а что было в   елесе живени пёсьями не узубленной   та вся со страху примёрла. Един яже в   лике лисье ничтоже бояся ничтоже   веря ничтоже сумняся от трех миров   виждя и внемля и чуя Волю Господа   моего Диавола Сатаны имя Ему   Бафомет. И даде ми и потек и уловил   тварь же зло нежну и слатку по Речи   Его яко агнец невинный по Воле Его.     Ведающим ведомо иным да не будет.

***

 

Утром позвонил неизвестный с неизвестного номера.

– Господин комиссар. Я хотел бы… У меня есть интересующая вас информация… – голос был робок, почти дрожал. Притворно, я сразу понял.

– Отлично, – сказал я, – Я как раз сегодня весь день на месте. Приходите.

– В комиссариат… Я не хотел бы…

– Подходите к часу дня в кафе напротив. Я там завтракаю.

– Что вы… Это же то же самое… там же все ваши…

Ясно. Жулик, хочет сдать своих, боится засветиться. С такими не надо церемониться.

– Пошлите материалы по почте. С чужого IP, если чего-то опасаетесь. Всего наилучшего…

– Что вы, что вы, – зачастил голос, – это нельзя… это ни в коем случае нельзя… это вам… лично вам, – я прямо увидел, как он озирается и прикрывает трубку рукой:

– Это о господине депутате Б…. это… господин комиссар, это очень важно…

Черт! Век бы не слышал этого имени!..

– Предлагайте!

– Бар на углу у Нового моста, в двадцать минут девятого… вам удобно…– он дал отбой.

Черт! Мне это действительно удобно! Это мой обычный маршрут, из комиссариата домой: двадцать минут по набережной, потом от моста налево, наверх по Адмиральской. И я действительно намеревался сегодня закончить в восемь! Этот тип… Не слишком ли много он обо мне знает? Но мой профессиональный нюх тут же поправил: не он, а они. В одиночку копать под господина депутата Б. может лишь сумасшедший, не способный ориентироваться в окружающем мире. А этот очень даже ориентируется.

Я мазнул пальцем по экрану, посмотреть номер – номера не было. Только что принятого звонка не было в списке! Сумасшедший одиночка, говорите?.. Ну, ничего, я пока не выжил из ума, запомнить телефонный номер я пока способен. Я зашел в базу данных, набрал десять цифр – компьютер после долгих раздумий выдал: номер не существует… Мне НЕ звонили с НЕ существующего номера. Я набрал компанию мобильной связи; операторы, один за одним, мычали и блеяли, пока не соединили с настоящим специалистом. Тот тоже ответил не сразу:

– Понимаете, пакет электромагнитных импульсов, для простоты именуемый сообщением, защищен сквозным эллиптическим шифрованием восьмого поколения, и в его теле принципиально не может быть выделена информация о номерах, исходящих или входящих. Номера определяются косвенным путем, по срабатыванию трансиверов на базовых станциях, вернее, по последовательности их срабатывания… В вашем случае ни один трансивер не сработал…

– Так что это было, вашу мать? – заорал я, – В реальности, вашу мать?

– Напоминаю, что для повышения качества обслуживания наш разговор записывается…. Видите ли, вопрос о реальности электромагнитных волн, в отсутствии содержательного определения волны в пустоте вообще – такой вопрос, мягко говоря, странен… что есть реальность?..

Да пошел ты к черту! – я отключился.

***

 

По набережной, пустынной, как всегда по вечерам, навстречу мне попались бездомные собаки. Впереди шел наглой рысью явный вожак, что-то несший в зубах, трое других чуть поотстали, но тоже держали хвосты пистолетами. Они бежали от фонаря к фонарю, из темноты на свет, и опять в темноту, и опять на свет – и всё лучше можно было разглядеть добычу, зажатую зубами гордо задравшего морду шелудивого пса. Вот тускло блеснула черная шерсть, безвольно мотнулись белые лапки – и банда опять скрылась во тьме… В зубах пса был кот, крупный черно-белый красавец, король одного из окрестных дворов, всеобщий любимец и баловень. Он был еще жив… Под следующим фонарем мы как раз поравнялись – он, схваченный поперёк туловища, скользнул по мне взглядом, которого я вовек не забуду. Сколько в нем было глубокого понимания всего и вся, последнего, окончательного понимания! Сколько равнодушной обреченности! «И этот мне ничем не поможет», успел я прочитать в его глазах.

Будь оно все проклято…

 

***

 

В баре я сразу узнал звонившего: он был настолько без особых примет, что это само уже тянуло на примету. Тусклые глаза, серое лицо. Чего-то такого я и ожидал. Он любезно привстал, подвинул свою пивную кружку, как бы уступая место моей, и начал без разбега, ничуть не робея и не дрожа голосом:

– Вы ведь хорошо знаете господина депутата Б.?

– Да. Пришлось узнать.

Пошло бы оно все прахом. Я расследовал преступления, в которых господин Б. бесспорно был главным виновником, и всегда он вывертывался, и не попадал даже в свидетели. Господин депутат! Я знал про него все, всю его грязную подноготную – и никак не мог к нему подступиться…

– Так вот. Живет он в собственном своем доме на городском холме. Прекрасное место, бесспорно лучшее в городе. Виды, каких мало где в мире найдешь! Особенно весной, когда цветут сады и террасы холма прямо-таки тонут в бело-розовых облаках. А ароматы!.. А лазурное море с трех сторон! А снежные вершины с четвертой!..

– Простите, – сказал я, – а можно как-нибудь без лирики? Ближе к делу?

(Я знаю этот район. У меня самого там дом. Несколько ниже по склону, но место чудное, это правда).

– Ближе уж и некуда!.. Застройка там, сами понимаете, под стать месту… соответственно, и землевладельцы… лучшие люди… по масти и власть, или как там… по власти масть? ну, неважно… за вычетом одного квартала. Всего одного, единственного, последнего! И, по стечению, так сказать, как раз против дома господина депутата… Ну, вы знаете, там тоже особняки, но еще тех, позапрошлых… перестроенные, в рассуждении, так сказать, торжества гегемона и последующей социальной справедливости… ну и, натурально, доведенные до полной ветхости…

– Прошу вас, короче! – он уже выводил меня из терпения.

– Да, да, да! Минутку, уже сию минутку… Там, в самом деле, дело уже сдвинулось, дело уже, можно сказать, до дела дошло. Тем более, что и сам господин депутат руку к делу приложил… погрел, так сказать, руки… то есть, конечно… Но дело поистине благое! Участки распродаются, дома идут на снос, строятся новые…

(– Махинации в строительном бизнесе, – с тоской подумал я, – не то, не то! Не взять! Он в этом, как рыба в воде…).

– Вот, полюбуйтесь! – мой собеседник вдруг выкинул на стол фотографию.

Дом как дом. За синим строительным забором. Ни единого целого стекла во всех трех этажах. Архитектура… начало прошлого века, не шедевр.

– Через неделю снос! А вот еще! Вид из окна того же дома… обратите внимание, в узком просвете между строениями и деревьями, в завершении, так сказать, перспективы – дом господина депутата. Вернее, часть дома. Окна парадной лестницы и главный подъезд… Вот еще…

Это была точно такая же фотография. Только поверх белым фломастером начерчены были круги прицела; в перекрестие как раз попадала дверь главного подъезда дома господина депутата.

***

Тут случилась странная вещь. Какой-то перерыв во времени. Как будто нечувствительно прошла неделя… или год… и вот я снова сижу здесь и смотрю на фотографию сквозь нарисованный прицел. Какое-то дежавю навыворот… А глаза собеседника проникают в душу и читают мысли (без особых примет! да эти глаза невозможно спутать ни с какими другими!). И голос, единственный в мире, говорит, и прямо в мозг вкладывает свое:

– Поймите, кроме вас некому. В криминальной среде он хозяин, там, кто ему не верный пес, тот мертв давно. В полиции – честным нужны доказательства, а нечестные все на него работают, так или иначе. Один вы золотая середина: не боитесь его, не служите ему. У вас удивительная способность никому не служить. Вы работаете на государство, но служите только самому себе. И деньги липнут к вашим рукам – а грязь с них не липнет. Домик в элитном районе ведь явно вам не по карману. Плюс квартирка на набережной… о которой даже жена ваша не знает.

Черт побери! Они ведь и до m-lle докопаются! Или уже… Вот уж чего бы не хотелось.

– Нет, нет, и не думайте!.. Какой шантаж? Зачем? Я совсем не к тому… Тем более, вы ведь сами знаете, что у вас все чисто, комар, так сказать, носу не подточит… За вычетом некоторых моральных нюансов, но это что ж… предрассудки, и ничего больше. Нет, я о деле, я просто к тому, что кроме вас некому. Вы знаете про него столько, что уж ваша-то рука не дрогнет. И вы профессионал, каких мало…

Я молчал.

– Мы не требуем ответа сейчас же. Не торопитесь, все обдумайте, все взвесьте. Учтите особенно два обстоятельства. У господина депутата почти идеальная система охраны. Подходов к нему нет. Единственное их упущение – вот это окно на третьем этаже. Но еще неделю назад там жила обыкновенная семья. А через неделю дом пойдет под снос; инвестор надежный, сроков не нарушит.

Я молчал.

– Второе. Вот я говорю «мы», но что такое эти «мы», я вам не могу объяснить. Не имею полномочий. В одном можете быть уверены: вы никогда не работали с более могущественной организацией. Мы подготовим все так, как не снилось ни одной спецслужбе мира. Мы абсолютно уверены в успехе операции и гарантируем вам безопасность. И достойную оплату вашего труда. Дело за вами.

Я молчал. «Комиссар полиции – наемный убийца, – думал я, – Даже для нашего бедлама это перебор. Summum jus summa injuria». И он замолчал. Встал, щелкнул замками портфеля и двинулся было к выходу. Но приостановился.

Сказал:

– Если боитесь угрызений совести – так их не будет. Нет же у вас угрызений по поводу Алекса К. Помните, семилетний ребенок русских беженцев из одной из этих новых стран с трудновыговариваемыми названиями. В его деле господин депутат даже не упоминается… А знаете, как звучит Алекс по-русски? А-льё-ша… В самом звуке имени – какая нежность, какая покорная готовность стать жертвой! невинный агнец…

«Если бы этот мальчишка был один… – думал я, – Я знаю их имена наизусть, господин вербовщик». Вслух я сказал:

– А что, если я вас сейчас задержу, до выяснения обстоятельств?

– У вас нет оснований. Вы думаете, что записываете наш разговор, но телефон ваш не работает.

Я потянул телефон из кармана – правда, он был намертво отключен.

Серый человек протянул ладонь над столом, и фотографии вдруг зашевелились, скукожились, как от сильного жара, и рассыпались в прах. Он дунул – не осталось и праха…

***

Звонил телефон, а я никак не мог проснуться. Снилось что-то такое… Жена уже стала колотить меня в спину, и я кое-как разлепил глаза.

– Господин комиссар! Убит депутат парламента господин Б. Застрелен у своего дома.

Я подскочил:

– Когда?! Как?!

– Классическая заказная работа. Снайпер из пока неустановленного места. Три раны, все смертельные. Почти два часа назад.

– Почему звоните только сейчас?!

– Охрана позвонила буквально минуту назад. Господин комиссар…

Ну, конечно, в этом доме всегда есть что прятать. Пока не замели следы, не сообщили… Ну нет! Черт бы вас всех побрал! На сей раз я обыщу дом! Пусть хоть президент звонит, хоть вице-король, обыщу и найду концы! Все не спрячете…

– Еду!

Значит, они все-таки нашли исполнителя… Кто «они»?! Бред… Это мне вспомнился сегодняшний сон: мне предлагали застрелить господина Б., обещали деньги и полную безопасность; какая-то сверхмогущественная организация. Сон в руку… Бред собачий!

На месте оказалось, что дом уже занят государственной службой безопасности. Полицию внутрь не пустили, заперлись изнутри. Осмотр дома, не являющегося местом преступления, не входит в обязанности полиции. Черт бы их побрал, эти обязанности, вместе с вами, господа укрыватели…

Труп, как труп. Три дырки. Работа ювелирная. Так редко кто умеет. Я раньше так мог, а теперь, если тряхнуть стариной? Не знаю… Как бы то ни было, уровень мастерства сужает круг поисков. Что опять же необязательно: мало ли у нас неизвестных талантов?.. Одна пуля, пройдя насквозь, осталась в телохранителе; парня увезли в госпиталь. Две другие – вот они. Экспертиза еще предстоит, но кое-что и так видно. Модель винтовки, из которой они выпущены, я знаю – хорошая машина, точная, но не очень мощная. Стреляли, стало быть, не так уж издалека. Баллистики, конечно, скоро вычислят, но если вот так, навскидку…

Я перешел улицу, оглянулся на труп, покрытый белой простыней, и пошел вглубь квартала. Пришлось обойти газон, густо заросший сиренью, но дальше была внутриквартальная дорожка, как раз по линии выстрела. Солнышко вовсю пригревало, и сирень пахла, как сумасшедшая. Люблю… Черта ли я буду торчать у трупа, когда разгадка преступления в доме, куда меня не пускают? Я пошел по дорожке, мощеной допотопными крупными плитками, где-то разошедшимися, где-то поколовшимися, где-то утонувшими в земле. Я тщательно перешагивал разломы. Терпеть не могу пачкать обувь.

Я шел, разглядывал дома, особняки, почти все варварски перестроенные и донельзя обветшавшие. Дышал сиренью. Я знаю этот район, но этим путем ходить не доводилось. Убежден, что порядок у нас будет, когда полицейский комиссар каждый закоулок своего города выучит наизусть собственными пятками – вместо того, чтобы просиживать штаны за бесконечной бумажной волокитой…

Меня остановил синий металлический забор. Новенький, может быть, всего неделю назад поставленный. Он заметно выходил за линию застройки, которую держали предыдущие здания. И дом за забором, видимо, идущий на снос, тоже выступал за линию. Не так, как забор, всего метра на два, но… Я оглянулся: ничего, конечно, отсюда давно уже не просматривалось. А из окна третьего этажа? Я пошел вдоль забора и без труда нашел вход: один из железных листов висел на двух шурупах и без труда отгибался. С этого места надо бы снять отпечатки…

Из окна было видно все, как на ладони. Даже без всякой оптики. Я сразу же вызвал эксперта и тщательно осмотрел пустую комнату. На подоконнике ни пылинки, протерта полоса пола и лестница до самой уличной двери. По углам комнаты пыль и грязь, а проход почти стерилен. Терли и до и после. Но, чем чище убрано, тем большее значение приобретают мельчайшие подробности – и через пять минут я уже знал, что искать. Квадратный каблук.

Судя по наглости, с какой стрелок выбрал место так близко, и потом, не торопясь, затирал следы, он и с остальным не будет заморачиваться: уйдет тем же путем, каким пришел. По этой же дорожке, которая, пройдя мимо дома, ведет дальше, через весь квартал, до параллельного проспекта… Дав указания подошедшим специалистам, я вышел на улицу. Я пошел медленно, ощупывая глазами каждый миллиметр дорожки. Старого лиса не обманешь! Не мог киллер, пройдя в темноте туда и обратно, не оставить следа! Хотя бы малейшего, микроскопического! Хотя бы…

Я увидел! В промежутке между плитками, забитом черноземом, оттиск прямоугольника с закругленными углами, с характерным узорным рифлением подошвы. Краем каблука он все-таки попал мимо плитки! Единственный след... и тут же рядом был еще один! На сей раз его нога чуть поехала вбок, это был тот же каблук, его боковая поверхность. Вот это уже удача, это уже практически портрет человека! Во-первых, размер каблука коррелирует с размером обуви, а длина шага с ростом. А во-вторых, эта форма каблука – почти квадрат с закругленными уголками – это хит наступающего сезона, острая, и потому весьма недешевая мода. Человек привык к дорогой обуви настолько, что не подумал, идя на дело, надеть какие-нибудь безликие кроссовки – это, знаете ли, характеристика… Я знаю, что говорю, обувь и моя слабость, и сейчас на мне та же модель с квадратным каблуком. Я осторожно ставлю свой каблук рядом с отпечатком – они в точности совпадают…

…На асфальте в последней подворотне перед проспектом, во весь проход, от стены до стены, белым мелом нарисована пятиконечная звезда. Проходя, я ступил в ее центр – меня как током прошибло: это же те самые места! Дворы моего детства! Господи, как я не сообразил сразу!.. Я по инерции прошел шага два-три – наваждение исчезло. Но еще стояли дыбом волосы и шел мороз по коже. Невыносимо тянуло вернуться назад – «домой»! – но еще больше – поскорее уйти подальше от страшного места. Страшного и притягательного; страшного именно своей притягательностью; притягивающего именно страхом, сосущим под ложечкой; страхом, которого слаще нет; детским цепенящим страхом. В конце концов комиссар полиции убедил комиссара полиции выполнить свой долг: разобраться: сделать один шаг к пентаграмме, предварительно дав себе слово ни за что не делать второго. Все дело было в пентаграмме, хотя я никогда в жизни не верил во всю эту оккультную галиматью. Я сделал шаг.

…день померк, но и в темноте я знал: это те самые места! Дворы моего детства! К знакомому с детства дому я шел знакомыми проходными дворами! Я шагал по дорожкам, выложенным допотопными крупными плитками, от времени где-то разошедшимися, где-то поколовшимися, где-то утонувшими в земле. Я тщательно перешагивал еле видные в темноте разломы, стараясь не оставлять следов. В одном только месте нога поехала вбок… Я, как в детстве, чувствовал себя лисом на охотничьей тропе.

Дворы, почти все, обдавали запахом сирени, невидимой и потому безусловно прекрасной. Это было как раз то, что в позапрошлом веке называли благоуханием. Так, невидимый и наслаждающийся невидимым, я дошел до места. С замирающим сердцем взбежал по знакомой лестнице на третий этаж. Потянул за ручку знакомую с детства дверь – она, как и было обещано, оказалась не запертой.

Внутри все было так же, как тогда! В полной темноте я ничего не видел, но запах, запах остался тем же! Запах детства! Сердце теперь уже просто колотилось...

…Кто-то тряс меня за плечо. Я насилу открыл глаза. Рядом стояли две девушки, близнецы:

– Господин, что с вами? Вам плохо?

Я стоял, прислонившись лбом к прохладным кирпичам стены. Я отстранился, поблагодарил и пошел вон из подворотни, и потом вниз по проспекту, стараясь верно попадать ногами по тротуару: я весь еще был там, в темной квартире, и лямка чехла снайперской винтовки еще давила мне плечо.

 

 

***

 

День прошел в бестолковой суете и нервотрепке, в бесконечных докладах все более и более высокому начальству. Никому не хотелось рассказывать о заведомо глухом деле, вот мной и прикрывались. Выставляли вперед, как будущего мальчика для битья, престарелого мальчика, которого не жалко будет выкинуть на пенсию. Потом пресса… Видал бы я их всех в гробу, семь раз подряд, в особо извращенной форме! Впрочем, как и они меня. Мои ребята работали, а меня пихали из мясорубки в мясорубку. Выпасть хоть на минуту из суеты не было ни малейшей возможности. Этот припадок… или что это было? Черт побери, что это было? Меня не оставляло ощущение реальности этого… видения? наваждения? – кошмарной, но реальности, влезшей в мою нормальную жизнь и перегородившей к чертовой матери все ходы и выходы. И я был почему-то уверен, что эта чертова не-реальность имеет реальное отношение к убийству этого урода…

К вечеру я был совершенно никакой. Так хотелось зайти к m-lle, но сил не было. Решил хотя бы пешком пройтись до дому. По дороге зашел в бар «У моста». Сто лет уже не заходил. Взял, как обычно, пива и пошел на обычное место у окна, но бармен задержал меня:

– Господин комиссар! Вы заходили на днях… – он стрелял глазами по сторонам, не хотел лишних ушей, – у вас тут была встреча…

Я сделал неопределенное лицо, вроде: «продолжайте, пожалуйста».

– Вы сидели вот там, у окна. Как всегда. Вы боком ко мне, получается, спиной к входу, а ваш собеседник лицом…

– Да, – как можно более никаким голосом протянул я и отхлебнул пива. Я не заходил в бар уже больше месяца.

– Когда вы рассматривали фотографии, в бар вошла дама. Она остановилась у дверей и показала вашему… не знаю, кому… знак рукой, и он над вашей головой кивнул ей, почти незаметно, как бы одними глазами. Но глаза у него, я вам скажу!.. Сам весь в сером, лицо серое, но глаза… сверлят насквозь!.. И вот он ей кивнул, и она сразу ушла. Я через витрину видел, как она села в машину и уехала, но машину не разглядел, стекло отсвечивает.

Я отхлебнул еще пива, от нечего делать спросил:

– А не могли бы вы ее описать?

– Годам к сорока… брюнетка с прядью седых волос, чуть выше среднего роста и почти без лишнего веса. Но бюст… – он показал руками нечто впечатляющее. – Очень представительная дама… вся в черном, подкладка пальто ярко-алая… И машина в цвет подкладки… цвет я разглядел…

Он вдруг склонился ко мне и зашептал горячо:

– Господин комиссар! Это страшные люди! Я знаю! Может быть, они даже и не люди вовсе…

Он задрал рукав рубашки и вытянул голую руку. На сгибе локтя у него была татуировка: пятиконечная звезда с вписанной в нее козлиной мордой.

– Это я в юности, по дурости с ними связался… Не знаю, как живым вырвался, почему до сих пор живой…

Черт бы его побрал! Я расплатился и пошел домой.

Дома жена встретила меня в передней, поцеловала в щеку и сказала:

– От тебя опять пивом пахнет.

– Здрасьте! – сказал я, – почему это «опять»?

– Ну, ты же в этот вторник после работы заходил в бар… – отвечала она уже из столовой, – Мой руки, ужин на столе.

Я нагнулся, чтобы снять туфли – и под обувной полкой заметил крохотный кусочек земли, тонкую лепешку, сохранившую отчетливый рифленый след. Это земля с моего каблука. Стоп! Я только что зашел, я стою совсем рядом, но там моего ботинка еще не было! К тому же и земля уже подсохла, как будто лежит здесь по крайней мере с утра. И она точно такая, как на той дорожке…

Жена, не дождавшись, вышла в переднюю и застала меня стоящим на четвереньках, сгребающим земляной прах в полиэтиленовый пакетик, для экспертизы. Она сказала:

– Ты определенно сошел с ума…

Я ел ужин, не понимая, что ем, не ощущая вкуса. Показания двух свидетелей, жены и бармена, сходились в том, что на этой неделе я заходил в бар «У моста». Я же этого совершенно не помню. Вернее, совершенно точно помню, что в бар не заходил. Получается, что я действительно что-то забыл, что какой-то кусок реальности напрочь выпал из головы. Надо бы сесть, сосредоточиться и попытаться хоть что-то вспомнить. Чушь собачья! бывает, вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь – и до того довспоминаешься, что вспомнишь то, чего никогда и не бывало!

Всего же хуже то, что описанную барменом женщину, брюнетку с седой прядкой и выдающимся бюстом, в черном пальто с алой подкладкой, я видел месяц назад – в морге следственного отдела. Она и сейчас там. На ярко-алом Bugatti она вылетела на встречную полосу, сбила фиатик с молодой мамой и двумя детьми (все погибли), и врезалась в придорожную скалу. Странно, но внешних повреждений она почти не получила, умерла от внутренних травм. Документов при ней не было; машина была собственностью международной благотворительной организации BPMT (расшифровку аббревиатуры не помню), незадолго перед этим прекратившей деятельность в нашей стране…

После ужина я сразу лег в постель, подумал: «завтра же с утра…», и мгновенно уснул.

Но с утра началось то же, что вчера. Моя бригада работала, не покладая рук, а я ездил отчитываться в главк, в министерство, в парламентскую комиссию, в администрацию президента, снова в министерство. Везде с меня спрашивали так строго, как будто я не вел следствие, а организовывал убийство. С одним из референтов вице-короля, показавшимся мне вменяемым, я поделился подозрением: судя по тому, как свободно чувствовал себя киллер, кто-то в охране депутата, и никак не рядовой телохранитель, работал на организаторов убийства. Референт посоветовал держать эту версию при себе, «в целях продления собственной жизни», «потому, что это так и есть». Ни больше, ни меньше. Типа, мы знаем, кто убил, мы, может быть, сами все организовали – а вы работайте, не отвлекайтесь. Чертова нечисть!

Ребята между тем работали. По найденным мной отпечаткам следов удалось установить, что киллер был моего роста и комплекции, и ботинки купил в том же магазине, что и я, примерно в то же время. Работали с продавцами, работали с жителями окрестных домов, опрашивали дворников, почтальонов, бомжей. Анализировали связи господина депутата, политические, деловые и личные – их были тысячи… После обеда позвонил эксперт, доложил, что земля, принесенная мной утром, идентична земле с той дорожки. Что, черт меня побери, это значит?! Откуда она в моем доме?! Надо было думать и думать – а я выполнял функции пресс-секретаря! Пресс-секретарь, впрочем, тоже был весь в мыле.

В холодильник следственного отдела я выбрался поздно вечером. Долго звонил у входа, сунул под нос наконец открывшему вахтеру удостоверение – в сумраке он вряд ли что-то рассмотрел, тут экономили на освещении. Но он молча впустил меня, снял с доски ключи и повел в подвал. У двери в морозильную камеру на вбитых в стену гвоздях висело несколько овчинных тулупов, вахтер предложил выбрать подходящий. «Обойдусь», коротко ответил я. «Там – 22. Длительное хранение». «У меня минутное дело». Терпеть не могу напяливать на себя чужую грязную одежу, тем более мехом внутрь. «Воля ваша», проскрипел вахтер. Он облачился в тулуп, отомкнул запоры; ломом, с двух-трех раз забив его в щель, со страшным морозным скрипом стронул дверь с места. Дальше пошло легче.

После темноты свет в холодильнике на несколько секунд ослепил меня. Я сунул вахтеру бумажку с номером ячейки, помог выкатить цинковый ящик. Вахтер снял крышку. Труп весь заиндевел, черные волосы просвечивали сквозь иней, огромные груди закаменели, развалившись по сторонам. Я пробежал глазами табличку на торце ящика, список вещей, бывших на трупе: черные туфли, черные чулки, черное платье, черное пальто на алой подкладке… Это несомненно была она. Я надел перчатки, с трудом оторвал заледеневшую руку трупа от туловища, сколько мог, разогнул ее и стер иней с локтевого сгиба. Там была та же татуировка: пятиконечная звезда с вписанной в нее козлиной мордой. Я потянул из кармана телефон, чтобы сделать фото – и тут же получил резкий удар под локоть! – телефон вылетел из руки и вдребезги разбился о кафельный пол! Вахтер стоял передо мною, пригнувшись, ощерившись, как дикий зверь, готовый броситься. Глаза его… Я узнал эти глаза!!

Жуткий звук заставил меня оглянуться. Труп, вцепившись в края металлического гроба, пытался подняться; да, труп вставал из гроба! ледяная корка трескалась на нем и отваливалась полупрозрачными струпьями; черные волосы стояли дыбом…

***

Истерзанный двумя монстрами, я умер на холодном, как адский пламень, кафельном полу. Это была моя первая смерть, всего же смертей мне было семь; и семижды семь; и семижды семьдесят семь – по одной не за каждый мой грех, и не за каждый десяток или сотню, ибо грехи мои страшны и долги мои неисчислимы; Хозяин же мой, имя Ему Бафомет, аки лев алчущий, не встанет с добычи, пока не насытится, не уйдет, пока не возьмет своего. Он же всемогущ, ибо Число Его, Число Зверя, есть в святых книгах всех богов: есть шестьсот шестьдесят шестая буква в Торе, и шестьсот шестьдесят шестое слово в Евангелие; и по слову Его, слава Ему, я вдруг престал быть.

***

 

… за стеной шумел лес, в соседней комнате потихоньку бубнил телевизор. Программу «Живая планета» вел Николас Н. Дроссель: «Ареал обитания этого редкого животного почти так же широк, как ареал лисицы обыкновенной, – говорил мягкий, добрый, улыбающийся голос, – Vulpes Versipellis, так же как Vulpes Vulpes, встречаются в Европе и Азии, в Северной Америке и Северной Африке. Лисы обоих видов живут в разных ландшафтах – в лесах и степях, в пустынях и тундре, в горах и на равнинной местности. Но в отличие от обыкновенной лисицы, которая все же предпочитает открытые пространства с перелесками и оврагами, лисы-оборотни селятся исключительно в пригородных зонах, по окраинам городов, у дачных поселков и садоводств. Это связано с особенностями строения слюнных желез лис-оборотней и состава их слюны. Попадая воздушно-капельным или иным путем на кожу ребенка, слюна вызывает острые галлюцинаторные расстройства, позволяющие лисам-оборотням заманивать детей в непроходимые места леса и там без труда расправляться с ними. Дети увлечены ложной идеей бегства или погони; им кажется, что лисы разговаривают на человеческом языке, а то и превращаются в других животных и даже в людей. Этим объясняется тот факт, что на всех языках мира это удивительное животное называют оборотнем»…

– Это все ложь, ложь! – сам не знаю почему, отчаянно закричал я, – Это неправда! На самом деле…

– Абсолютно верно! На самом деле все не так, как в действительности. Но и действительность меркнет перед реальностью, – ответил голос из-за стенки, заглушая телевизор. Этот голос не улыбался, как голос обаятельного старика-ведущего, восторженного любителя змей, – это был голос самого Змея, прародителя всех змей – и этот голос показался мне странно знакомым.

Через полминуты в комнату ко мне вошел человек. Снизу, с полу, мне очень удобно было его рассмотреть: весь в сером, и сам какой-то серый, стертый. Я на всякий случай зарычал. Но он приподнял веки и так сверкнул глазами, что я решил не связываться. Он схватил меня за шкирку и потащил в соседнюю комнату; я упирался всеми четырьмя лапами, но тщетно; он посадил меня на ковер перед большим, обильно уставленным столом. Я подобрал хвост, поднял глаза – и узнал их всех. Большегрудую злобную ведьму, опять в черном с красным, серого убийцу с глазами-лазерами… но во главе стола…

Во главе стола сидел сам господин депутат Б.! Господин Бафомет! сияющий здоровьем и силой, живой – живехонький! живее живых! как всегда, донельзя довольный собой. Меня, жалкого лиса, как будто на миг накрыло океанской волной – это был мой Хозяин, мой великий Хозяин, счастье и свет моей жизни! Я в восторге упал перед ним на спину.

– Ну что, господин полицейский комиссар, рыжая шкура, – смеялся, скаля сверкающие зубы, Господин Бафомет, – Думал убить меня, а убил себя? Думал убить смерть! Идиоты… Блуд правосудия у вас в крови. А так молодцом! чуть сам себя не поймал... Ну, ладно. Поработал на государство, поганый пес, – послужи теперь мне, «в виде лисье». Угодишь, жить будешь. Не справишься, велю с живого шкуру снять…

… Серый помощник Хозяина выкинул меня за забор. Я знал, что делать.

 

***

За забором я нырнул в сухую прошлогоднюю траву и невидимым ушел в лес. В кронах ревел ветер. Древеса бесновались, небеса неистовствовали, а что было в лесу живени, та вся унорилась да со страху примёрла. Я находился как бы в трех мирах, и мир звуков был стократ больше видимого, а мир запахов вообще не имел границ и пределов. Я бежал по тропе войны и охоты и внимал трем мирам, пока не учуял тончайший запах, слаще которого нет на свете: запах детского страха, неопределенного, сосущего под ложечкой. Я повернул на этот запах, побежал быстрее, иногда приостанавливаясь, чтобы прислушаться. И услышал: скрипнула подошва по песку дорожки, стукнула калитка: мальчик; лет шести; вышел за ограду своего дома; возможно, впервые в жизни один; скорее всего, без разрешения. И запах страха изменился: был страх-предвкушение, а теперь страх одиночества в ревущем ветреном мире. Я был уже близко, запахи и звуки уже дали мне весь облик мальчика, оставалось его увидеть. Я выскочил на дорогу метрах в десяти от него.

И замер, как будто испугавшись мальчика. И он испугался лесного зверя. Мы смотрели друг на друга и боялись, а потом думали, стоит ли бояться, а потом… Я вытянул передние лапы и положил на них морду, глядя на мальчика с обаятельной, знаменитой на весь мир лисьей улыбкой. И притявкнул как можно умильнее. Мальчик невольно улыбнулся в ответ и стал шарить по карманам в поисках чего-нибудь для чудного лиса, а лис, склонив мордочку к земле, прижав уши и мотая хвостом, как распоследняя дворняжка, конечно же, подошел за угощением. И когда рука вынулась из кармана ни с чем, лис не обиделся – лизнул пустую ладошку.

Подождав немного, чтобы подействовало, я сказал:

– Привет! У тебя правда ничего нету?

– Нету, – ответил мальчик, забыв удивиться, – я же не знал, что встречу тебя.

– Жаль… Тебя зовут… Альёша?

– Почему это? Меня зовут Поль.

(Ну, Поль, так Поль…).

– Моего брата звали Поль. Но теперь…

– Что? Он умер?

– Ах, брось! Это только так говорится. Он сейчас в одном прекрасном месте. Там ночи светлее дней, и небеса в алмазах, и солнце ходит по луне. И ты играешь, во что хочешь и сколько хочешь, и ложишься спать, когда вздумается.

– Ого! – сказал мальчик.

– Тут недалеко! Если хочешь, сходим туда, я тебе все покажу!

Он неуверенно оглянулся на свой дом… от смеси его запахов, от букета сомнений и вожделений, можно было сойти с ума и захлебнуться слюной!

– На полчасика! Они и не заметят! Ну, пожалуйста!

Мне как будто не терпелось. Я пробежал несколько шагов и призывно оглянулся на мальчишку. И мальчик

пошел

за мной…

Мы шли по тропинке, коротким и тайным путем к дому Повелителя, и я рассказывал мальчику о доброй фее в алом плаще, превращающей всё во всё, и о великом охотнике, взглядом сбивающем ворону хоть с ветки, хоть с лету; о моем же Хозяине я говорил, что он так велик, что у меня нет слов, и что упасть перед ним на спину и стереться в прах и смешаться с грязью под его ногами есть великое счастье, на что мальчик отвечал, что любая собака так думает о своем хозяине, а если бы умела говорить, и говорила бы – а я обижался, я говорил, что я не собака, я лис, к тому же говорящий, а говорящих собак никто никогда нигде не видел, потому, что собака говорить не может, собака существо низшее… И мы дошли, и серый убийца встретил нас, отодвинув доску забора, и всю дорогу у меня с языка текла и капала слюна, потому, что, думал я, когда они натешатся, это нежное мясо и эти сахарные косточки достанутся мне, только мне.

Будь оно все проклято…