Пот вперемешку с колючей красной пылью выедал глаза. Забывшись, Олег утерся рукавом. Как наждаком прошелся. Он выругался и потянул с пояса флягу. Вода отдавала тухлятиной. Но сейчас и такая – амброзия.

– Не надо так пить, – сказала из-за спины Уклейка, – Еще идти. Тяжело будет.

Олег поморщился. Пить хотелось зверски, но Уклейка права.

Сама она все делает как надо. Присела на корточки, свернула головку своей фляге, смочила губы. Губы у нее, кстати, всегда сухие.

Федотов молча ждал, к фляге даже не прикоснулся, хотя сейчас ему должно быть хуже всех. Уж больно он грузный. Да и возраст…

Солнце палило нещадно. Пересохшая река, по руслу которой шли с самого утра бесстыдно показывала свои внутренности. Камни, потрескавшаяся корка такыра, белые, выскобленные, то ли корни неизвестных растений, то ли кости. Тень высокого берега не давала ни намека на прохладу.

– Вперед, – Федотов пошевелил плечами, распределяя вес рюкзак, поухватистей перехватил карабин и пошел.

Олег порадовался, что ему оружие не положено. Стоило представить, как врезается в плечо брезентовый ремень СКС. Даже пистолета как у Уклейки ему не надо. Тяжело.

Уклейка легко поднялась на ноги. Ее белесые, будто выцветшие глаза скользнули по Федотову, по Олегу и дальше, к видимой и понятной только ей цели. И пошла она легко, снисходительно примеряясь к шагу спутников.

Олег тащился в полузабытьи. Иногда прикрывал веки, чтобы унять резь, но тут же спотыкался. Вот бы сейчас в Москву. Уехать на Чистые. Там хорошо, прохлада. Лебеди, мамаши с колясками. Воды фруктовой выпить. Или даже пива, если завезли.

– Олег, – на локте сомкнулись прохладные пальцы Уклейки. – Не спите, замерзнете.

Он с трудом разлепил веки. Впереди маячил потный затылок Федотова. Старший двигался ровно, оранжевый рюкзак сидел на плечах как влитой.

Сознание снова поплыло. Теперь хотелось не пить, а лечь, подобрать под себя ноги, заснуть и никогда не просыпаться.

– Олег, вы действительно хотите, чтобы я вам оплеуху отвесила?

– Нет. Я как-нибудь сам, – сказал Олег, сжав зубы. Манера Уклейки строить фразы бесила неимоверно.

– Давайте, поговорим? – через длинные две минуты сказала Уклейка, – Отвлечетесь. Станет легче.

Уклейка двигалась ровно в такт его шагам. Олег отчетливо понимал, что говорить с ним ей не хочется. И идти рядом не хочется. Но еще в самолете Федотов велел ей беречь Олега, как китайскую вазу. Вот прямо так и сказал. И еще что-то добавил, вспомнить бы, шершавое такое слово, неприятное.

– О чем говорить? – буркнул Олег.

– О чем хотите. Хотите о погоде в Антарктиде?

Олег от удивления чуть не споткнулся и скосил глаза. Неужели Уклейка шутит? Нет, она не улыбалась.

– Мне уже кажется, что Антарктида не существует, – мрачно сообщил Олег и вдруг, сам не зная почему, признался, – Пытаюсь представить, что я на Чистых прудах. Там скамейки, тень. Бывали там?

– Бывала.

Олег закашлялся и сплюнул вязкую кирпичную слюну.

– А какое ваше любимое место? – Манера коверкать фразы, оказывается, может быть заразной… Тьфу ты! Заразительной.

– Любимое? – Уклейка задумалась на секунду, посмотрела на спину Федотова, но тот не обернулся. Хотя слышал. Фиксировал.

– Есть кладбище, возле села Дубравы, – сказала, наконец, Уклейка, – плёс, берег высокий, Кузнечики поют. Земляника растет.

– Странно. Там кто-то близкий у вас?

Уклейка ответила не сразу, будто бы хотела соврать или подбирала нужное слово:

– Сестра.

С берега сорвался камушек, прошуршала небольшая осыпь. Федотов остановился, вскинул сжатую в кулак руку.

Олег знал – жест означает «стоять!». Или – «опасность». Но какая тут может быть опасность? На этой сковородке нет и не может быть ничего живого. Все высохло, сгорело.

Федотов скользящим шагом сместился под защиту обрыва. Олег шагнул было к нему, но Уклейка дернула назад и вбок, притиснув к огромному изгрызенному водой камню. Это было обидно. Тем более, что такая фигня происходила уже не первый раз. Федотов вот так же останавливал группу, Олег под бдительным присмотром Уклейки приседал, прятался за чем-нибудь подходящим. Федотов выжидал несколько минут и трогал группу дальше. Всякий раз опасность оказывалась мнимой. В отличие от жары.

Жара началась сразу. Прямо с трапа самолета. Ударила кулаком под дых, выступила потом, хотя в Джамму прилетели ночью. Олег вертел головой, пытался разглядеть хоть что-то (он первый раз оказался в другой стране), но кроме огней полосы и прожектора на вышке никакого света не было. В темноте мерещились неясные контуры.

«Ох, баня, – говорит Чечеткин и утирает пот, – а летели всего ничего». Федотов закуривает.

Уклейка толкнула плечом, приложила палец к губам и тут же исчезла. Если она или Федотов не вернутся, Олег останется один и умрет. Может быть, умрет в любом случае. Время растекалось смолой. Звуков не было. Но не было и тишины. В природе никогда нет тишины, просто ты этого не понимаешь.

Там на аэродроме, когда начальство скомандовало отбой, Олег думал, что не заснет, но отрубился, едва раскатав спальник. А утром их уже ждали. На три группы три машины, чем-то похожие на газики, но непривычно угловатые на толстых ребристых колесах и, почему-то, без дверей. Инструктаж, планшеты с картами.

– Товарищи, – напутствовал их майор Иванов, – помните, люди здесь темные. Феодализм, религиозные пережитки, суеверия. Столкнуться придется… с разным. Главное выполнить работу. Все остальное – не важно.

– А с пережитками что делать? – спросил неугомонный Чечеткин.

– Никаких дискуссий. – Майор ожег прицельным взглядом. – Отнестись с пониманием. Всё. По машинам, товарищи.

И они поехали. Машина со смешным названием «бэби хаммер» бодро скакала по камням. Федотов щурился и мрачно пускал дым в плоское лобовое стекло.

Над головой простучали мелкие камушки. «Вылезай, – сказал голос Уклейки, – к нам гости». Олег вздохнул и выбрался из укрытия. Федотова он увидел сразу же. Тот стоял, сунув руки в карманы и покачивался с носка на пятку. Чуть поодаль сидел на валуне очень смуглый человек в полосатом халате и накрученной на голову неопределенного цвета чалме. Человек широко улыбался, демонстрируя отсутствие верхнего резца.

– Сала Малайка, уважаемые! Я буду ваш проводник! Почему не на машине, да? Я следил, да, думал – вы или не вы.

– Сломалась машина, да, – передразнил Федотов.

Олег смотрел в лицо пришельца и пытался понять, друг он или враг. Что-то беспокоило, что-то не вязалось, не складывалось в образ.

– А почему раньше не подошел?

– Нэ успел, уважаемый. Я – Рашид. Я буду переводить для вас, да.

– Будешь, будешь. Хотя у нас есть переводчик, – Федотов кивнул на Уклейку.

Рашид посмотрел, как будто только увидел, и негодующе всплеснул руками.

– Нет-нет. Не переводчик. Женщина! Никто не станет говорить. Нужен переводчик из Дружба Народов, да.

«А вот и пережитки», – подумал Олег. В Москве, когда готовили их группу, он не слишком внимательно слушал, что рассказывали про нравы и обычаи местных жителей. Должны же они в конце концов понимать… Что именно должны понимать местные жители Олег не додумал. Жара, усталость, пережитый только что страх смерти, необходимость еще куда-то идти перемешались в голове сделали мысли медленными и ватными. Олег снова тупо переставлял ноги упершись взглядом в оранжевое пятно рюкзака Федотова.

К деревне вышли, когда яростный дневной зной сменился тухлым ночным. Еще и вонь эта.

– Вот, и пришли! – радостно сказал Рашид, показывая на приземистый сарай с пустым, без всякого намека на дверь, темным проемом. – Гость в дом, бог в дом. Утро вечеру мудрено. Переночуете, да. Воду-еду принесут.

Ночь обрушилась, как удар дубиной по башке. За сложенными из серого слоистого камня стенами брехали собаки, всхрапывали и блеяли овцы. Овцы, наверное, не спали никогда. Человеческих звуков слышно не было.

Рашид первым зашел в сарай, повозился. Чиркнула спичка. Задрожал огонек то ли свечи, то ли какого другого светильника. Речь проводника журчала почти не касаясь сознания. «…а в деревню пока нельзя. Солнце село. Никак нельзя, да. Утром…».

Олегу было все равно. Он машинально расстелил спальник, упал и провалился в сон. Ему снилась дорога. Снилось то пересохшее русло здешней сезонной реки, то подмосковная распутица, то Карелия. Студентами они сплавлялись на катамаране по реке Шуя. Кто же там был? Инструктор из Пятигорска – имени не помню, девочки и Миша Луговский, конечно, куда же без него. И сейчас Миша где-то здесь. Только группа другая.

Они встретились за сутки до вылета. Сидели. Миша курил и рубил ребром ладони черный московский воздух. Зарядивший с вечера дождь барабанил по жести крыши полуподвала. Черный настороженный двор ухал высотой.

– Мы вернемся героями, все бабы наши, слышь? – говорил Миша.

Дождь бил, пригибая траву, а лопухи просто простреливая насквозь.

– Мы делаем важное дело. – Олегу не хотелось шутить. – А герои, не герои, какая разница... Ты вот был в больнице? Я был…

Миша помолчал. Олег знал, что он был. У Маши – точно. Они трое дружили с первого курса. Сначала и Олег, и Миша били к Маше клинья, но не подбили, а дружба взяла и наладилась. Только Маша в вирусологию не пошла, стала анестезиологом. И заразилась одной из первых.

Выжила Маша. Только у нее навсегда теперь шрамы.

Мигнуло. Олег вспомнил палату, резкий неоновый свет. Окно, до уровня глаз замазанное белой краской. На койке человек. без лица. Вместо кожи ходит-дрожит что-то темное. Дыхание вырывается хриплое, с присвистом.

Олег отворачивается и снова видит Мишу. Они вдвоем сидят на кухне и пьют пиво по-студенчески, прямо из трехлитровой банки. Еще одна, полная, ждет своего часа в холодильнике. Миша что-то говорит, размахивая руками, как крыльями.

– Миша, ты мельница!

Но это уже не Миша, это уже Уклейка и Федотов. Как тогда, пять дней назад. Федотов стоит к Уклейке вплотную, точно они сейчас начнут целоваться. Олег вышел подышать, но увидел, застеснялся и нырнул в тень. Со стороны невидимого минарета доносился протяжный крик муэдзина.

«Сила моего слово, печать. Камень на душе», – Это Федотов. И в ответ: «Я поняла, Ваал».

Дальше снилось кладбище. Как его описала Уклейка, а Олег представил. Только почему-то осень. Бурые мертвые репьи. И могила раскрыта. Ждет кого-то.

Олег не хочет, но его тащит к яме неведомая сила. А там, внизу, на дне – Уклейка. Не в гробе, так. Лежит, волосы разметались, платье белое в глине перемазанное. И глаза открыты.

Олег проснулся и долго лежал, вслушиваясь в темноту. Федотов спал под стеной бесшумно и неподвижно, рядом храпел и чмокал губами Рашид. Уклейки не было. Непонятно, как Олег понял это, но как-то понял. Он тихо поднялся и вышел в ночь. Звезды горели над головой близко. Как будто здесь им интересней смотреть, чем внизу на равнине.

– Куда идете? – Голос Уклейки из-за спины. Олег вздрогнул и обернулся. Она стояла почти невидимая, только глаза ее белые отражали свет.

– Просто подышать… А ты… Вы чего не спите? – слова прозвучали фальшиво.

– Я никогда не сплю.

Олег вдруг рассердился. Сам от себя не ожидал такого. Накопилось, наверное.

– Ну нет. – Он почти закричал. – Глупости! Если вы бы не спали, вы бы умерли через трое суток! Максимум через неделю! Это простой медицинский факт.

Злость схлынула также внезапно, как накатила. Уклейка стояла, наклонив голову к плечу.

– Давай на «ты»? – предложила она. Помолчала. – А не сплю я потому, что я не человек.

– А кто, робот?

Олег попытался добавить к фразе предложенное «ты», но это не получилось. Ему вспомнился робот из старого, довоенного фильма «Вратарь» – неуклюжая громоздкая машина, мало чем отличающаяся от средневекового рыцарского доспеха. Робот умел говорить три фразы: «Стой, кто идет!», «Добро пожаловать» и «Уходя, гаси свет». Никак Уклейка не была похожа на робота.

– Нет, не угадал. – сказала Уклейка. – И с другой планеты я тоже не прилетела. И вообще, не занимайся глупостями, хорошо?

Олег хотел, что-то сказать, но вдруг зевнул страдальчески.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Не ответив, Уклейка повернулась и растворилась в темноте.

Олег вернулся к своему спальнику и рухнул ничком. Землю под ним шатало и потряхивало. Впрочем, потряхивало ее не первый день. Скачки по местным дорогам или тому, что их заменяло, напрочь вышибли вестибулярку. Так что Олег даже на мгновение обрадовался, когда «бэби хаммер», преодолев очередной ухаб, зарычал, всхрапнул и встал мертво.

– Чего там? – Спросил Олег у валяющегося под машиной Глеба Зимина.

– Приехали, – донеслось из-под машины. – Сцепление полетело, и еще тут… Возвращаться, короче надо. Сами не починим. – Глеб оттрубил срочную в автобате, и про автомобили знал если не все, то очень многое.

Он вылез, подхватил с капота тряпку и принялся вытирать руки. Федотов молча полез в планшетку за картой. Возвращаться до ближайших жилых мест километров тридцать, не меньше. И работа насмарку. Нет. Возвращаться категорически нельзя.

– Один пойдешь, – сказал Федотов Глебу. – Тут под горку, часов за шесть доберешься.

– А вы?

Федотов не ответил, пожал плечами, откинул брезент и принялся выгружать рюкзаки. Олег малодушно подумал, что надо было выбрать какую-нибудь другую специализацию. Но, как многие из поколения мальчишек, опоздавших на войну, он очень хотел стать героем. И не прогадал. Возможность совершить геройство представилась. Но сначала в последнюю декаду декабря пятьдесят девятого года умер художник Кокорекин.

Автор знаменитого плаката «Смерть фашистской гадине» только-только вернулся из двухнедельной поездки в Индию.

Когда началось расследование, выяснилось, что вернулся он на день раньше, чем сообщил семье, и сутки провел с любовницей. Засыпая под утро, когда по Садовому пошли уже первые троллейбусы, Кокорекин увидел сон. Вроде бы ничего особенного, просто яркое воспоминание.

За несколько дней до конца поездки друзья уговорили его посетить похороны одного местного брамина. Сначала он отказывался, все же похороны – не место для зевак, но соблазнился экзотикой. Особенное впечатление произвела на него богато украшенная одежда мертвеца. Художник даже потрогал украдкой расшитую золотой канителью полу халата. Потом, когда запылал погребальный костер, он на миг зажмурился от дыма, а когда открыл глаза, Индии уже не было. Была обычная русская осень, черный дым над трубой серого бетонного здания, свинцовая река за прозрачным, облетевшим березняком, раскисшая колея. И по этой колее бредет к нему худая, кожа да кости, корова удивительного фиолетового окраса. Идет и смотрит печально. Вообще, что-то с этой коровой не то, но что именно, Кокорекин не понимает.

Сон этот Олег, разумеется, придумал себе сам. Просто по привычке. Он с самого детства любил сны. Там можно было спрятаться, там было интересно, впрочем, к делу это отношения не имеет. В отличие от реальных событий последних дней жизни художника, которые имели к делу самое прямое отношение. И были разобраны следствием практически посекундно.

Выяснили, что покинув любовницу Кокорекин вернулся в аэропорт, подгадав к очередному рейсу из Индии. Там его встретили жена, дочь от первого брака и друг семьи на личном автомобиле. Погрузили подарки, поехали домой, где уже ждали гости и накрытый стол.

И был рассказ об удивительной Индии, была демонстрация привезенного. Особенно домашним и гостям понравился замечательный кашмирский ковер.

В какой-то момент Кокорекин почувствовал вдруг сильную усталость. И есть совсем расхотелось. «Знаете, – вспомнил он подходящую к случаю историю, – в Индии есть люди, которые совершенно не едет пищи. Насыщаются солнечным светом и все».

– У нас-то не насытились бы, – улыбнулась жена, – по полгода солнышка нет.

Художник улыбнулся ей, извинился и сказал, что пойдет поспит. К ночи поднялась температура. В бреду Кокорекину виделась фиолетовая корова. «Уйди!» – бормотал он в горячке и махал руками. Но корова не ушла, посмотрела грустно и взгромоздилась копытами прямо ему на грудь. Кокорекин закашлялся. На следующий день он побывал в поликлинике, где терапевт поставил «грипп» и прописал постельный режим.

Однако художнику становилось все хуже. Началась лихорадка, по всему телу пошла сыпь. Вызванная женой скорая отвезла Кокорекина в Боткинскую. Его положили в палату к больным гриппом, хотя молодая ординаторша приемного покоя, услышав, что больной только что вернулся из Индии, уверенно определила «натуральную оспу». Состояние все ухудшалось. Кокорекин почти не приходил в себя. Через день началась агония. Вызвали родственников, и к вечеру художник скончался. Точный диагноз так и не был поставлен. При вскрытии было выдвинуто предположение, что имеет место токсическая форма чумы.

Молодой вирусолог, недавний выпускник медицинского института имени Сталина, с гордостью носивший на пиджаке красный эмалевый поплавок со змеей и чашей, в те дни должен был отправиться в Ленинград на стажировку в Мечниковскую. Командировка была подписана, вещи собраны. Уже с чемоданом он зашел на вахту отдать ключ от лаборатории и наткнулся на свою непосредственную начальницу. Обычно флегматичная и даже как будто сонная, сегодня Анна Львовна заметно нервничала.

– Хорошо, что застала вас, Олег, – сказала она устало. – Отменяется Ленинград. ЧП у нас. В пробах у трех пациентов тельца Пашена. Срочно поезжайте в Боткина.

В вагоне метро было полно народу, только что закончилась дневная смена. Олег смотрел на людей и чувствовал немного стыдное, но явное превосходство. Потому что он, Олег, единственный из всех здесь знает тайну. А еще он отлично представлял, что будет, если в такой вагон зайдет человек с оспой. Всего один. В городе, где живет несколько миллионов…

Оспой Олег заинтересовался еще в школе, причем произошло это на уроке истории. Историю Олег, тогда уже твердо решивший поступать на медицинский, не любил. Точнее даже не сам предмет, а манеру историка Геннадия Владленыча пускаться в пространные отвлеченные рассуждения. Так что Олег совершенно не запомнил, каким образом учителя вынесло на тему великих эпидемий. Как-то вынесло. «Что чума! – Горячился Владленыч, – чума появилась и исчезла. Оспа – вот, что по-настоящему страшно. Ее еще Гиппократ упоминает!» Дальше Олег расследовал сам. Читал как оспа путешествовала с караванами по Европе и Азии, убивала императоров Японии и Китая, пересекала океаны. Узнал, что в девятнадцатом веке во Франции отсутствие оспин на лице считалось даже особой приметой. Самое интересное, что удалось раскопать – в России одной из первых привилась от оспы императрица Екатерина Великая. Храбрая женщина, – думал Олег, – не было ведь ничего. Ни научной базы, ни даже элементарных представлений о санитарии. Неужели не боялась?

Пушкинская, Маяковская – Олег смотрел в окно, машинально отмечая проносящиеся мимо станции, слушал нарастающий и смолкающий стук колес. Он вышел на «Динамо» и поспешил знакомым коротким маршрутом к больнице. Снег уже стаял, но к вечеру подморозило. Под ногами хрустел ледок.

Было немного обидно, что не получилось с Ленинградом, но здесь его ждало что-то безусловно интересное и может даже героическое. Эпидемия – это серьезно. Насколько –он понял, когда на входе его остановили. Капитан в фуражке с синим околышем потребовал предъявить документы, долго вчитывался, куда-то звонил, заставил подписать бумагу и наконец бросил мрачно: «Ждите, вас проводят».

Дальше все закрутилось, как карусель в парке аттракционов. Олег сам не видел, но знал, что где-то в Средней Азии посадили на военный аэродром и изолировали целый самолет с пассажирами, один из которых мог быть зараженным. Снимали людей с поездов дальнего следования. Жестко перетряхнули весь потенциальный круг общения Кокорекина. Выявляли зараженных. Среди них оказался и врач, осматривавший художника в поликлинике. А он мало того, что с момента контакта успел принять больше сотни пациентов, так еще и встречался с дамой в это же самое время принимавшей экзамены у третьекурсников. В опросе и обследовании этих молодых людей Олег принимал уже непосредственное участие.

Курс собрали в большой аудитории. У дверей маячили синие околыши в марлевых повязках и накинутых поверх формы белых халатах. Врач Григоренко опрашивал студентов одного за другим.

– Скажи только честно, – устало повторяет Григоренко набившую оскомину фразу. – Твоя соседка говорит, что ты после экзамена целовалась с Васильевым. С кем-то еще тесные контакты были…

В ответ – сдавленные рыдания…

В Боткинской заболел сантехник, чинивший в новогодние праздники канализацию в главном корпусе. Умирал он страшно. Все лицо и плечи в сочащихся сукровицей язвах, свистящее надсадное дыхание. Олег как раз дежурил в палате, когда больной перестал дышать. Это была последняя из смертей чуть не начавшейся эпидемии. В Москве шла полным ходом обязательная вакцинация. Прививали всех – от двухмесячных младенцев до стариков.

Когда все закончилось, в свою лабораторию Олег не вернулся. Сначала остался в Боткинской, потом работал у знаменитого вирусолога Жданова, который еще в пятидесятых говорил о необходимости, а главное реальной возможности полностью искоренить оспу в мире. В шестьдесят седьмом решение объявить вирусу войну на уничтожение было принято. Специальные команды советских врачей полетели в Индию, в Азию, в Африку. Искоренить гадину. Создать барьер.

Олег проснулся, как от толчка. В прямоугольнике бившего через дверной проем света танцевали пылинки. Федотов сидел на корточках у стены и смотрел.

– Уже утро? – тупо спросил Олег.

Ныли плечи, гудели ноги. Сейчас бы лежать и лежать, и лучше бы не здесь, а в колодезной прохладе московской квартиры. Там даже в самую жару остается толика этой самой прохлады. А еще хорошо в ванну бы. Горячую-горячую, чтобы на грани терпежу. Лучший способ избавиться от молочной кислоты в мышцах. Лучше просто не бывает.

– Больно? – без всякой заботы спросил Федотов. – Ничего, расходишься.

Олег вышел наружу и зажмурился. Первое, что он увидел, когда перед глазами перестали плавать радужные пятна, была Уклейка, игравшая у стены с огромным псом. Изначально Олегу показалась, что собака голая, в смысле совсем без шерсти. Но нет, шерсть была. Черная, очень мелкая щетина. Еще были высокие уши торчком. И разрез глаз – непривычный.

Уклейка то обозначала нападение, то падала на землю. Пес с радостной ухмылкой прыгал, прижимал ее. И у нее, и у пса, все было хорошо.

– Опять началось, – сказал из-за спины Федотов. – Как увидит собаку, так все. Ничего больше не надо.

– Что это за порода, не знаете? – спросил Олег.

– Откуда? Вон у нее спроси. Или у этого, который «дружба народов», – Федотов махнул рукой в сторону появившегося из-за угла Рашида.

Рашид улыбался и махал свободной рукой. В несвободной он нес черный матерчатый сверток.

– Сала Малайка, уважаемые. Сейчас в деревню пойдем, в гости пойдем, да. Только ей, – он выпятил бороду в сторону Уклейки, – переодеться надо. Вот так нельзя. Харам, да. – Уклейка и пес смотрели на него с одинаковым выражением лица. Но это длилось всего мгновение. Потом Уклейка гибко прянула навстречу, вынула сверток, встряхнула. Еще мгновение, и она уже стоит, одетая по местной женской моде, в черном балахоне с капюшоном, так что видны только кончики пальцев.

– Я готова, – говорит Уклейка. – Ведите.

И они пошли. Прошли единственной длинной улицей, не похожей на улицу. Домов не видно. Заборы одни. Кажется, в Средней Азии их называют дувалы. И редко-редко калитки щелястые. Не понять, кто живет, как живет. Рашид рассыпался мелким бисером. Олегу ужасно надоели эти постоянные «уважаемые» и «да» в конце фразы. Но он терпел.

Наконец пришли. Безликий снаружи, дом, в который их привел Рашид, внутри поражал роскошью. Как в кино. Ковры, подушки, украшенное оружие на стенах.

На входе Рашид придержал Уклейку, кивнул ей на идущий вдоль стены коридор, скрытый очередным ковром, и что-то тихо сказал. Уклейка без возражений нырнула в темноту.

– Извините, уважаемые, – развел руками Рашид. И повторил свое непонятное «харам».

Олег вскинулся было, но Федотов успокаивающе положил руку на плечо и кивнул. Рашид, низко поклонившись, пропустил гостей в центральное помещение. Там уже был накрыт низкий, высотой сантиметров пятнадцать-двадцать стол. Рядом стоял плотный немолодой мужчина. Он улыбался в бороду и разводил в стороны руки, будто собирался обниматься.

– Мой отец, – гордо сообщил Рашид. – Очень уважаемый человек, да.

– Здравствуйте, – сказал Олег. Федотов молча склонил голову.

В Союзе их долго и тщательно инструктировали, как вести себя в подобных ситуациях. Особенно инструктор напирал, что за едой, которую хозяин дома обязательно предложит, нельзя говорить ни о чем серьезном. Но и молчать тоже нельзя. К счастью, бремя вежливой беседы взял на себя Федотов. Тоже как старший. Рашид почтительно переводил.

– Скажите, уважаемые, – вклинился Олег в паузу, – мы видели у деревни очень странную собаку…

– Почему странную? – удивился Рашид, но оглянулся на отца и перевел.

Тот выслушал, кивнул, рассмеялся и ответил длинной фразой, в которой несколько раз прозвучало «кельб таль-фенек» или что-то в этом роде.

– Это фараонова собака, да. Отец говорит, они пришли к нам из Египта тысячу лет назад. – Рашид улыбнулся. – Такая легенда. Еще отец говорит, другой такой нет. Остальные собаки наджис… Змеи.

Олег ничего не понял, но на всякий случай поблагодарил. Надо было как-то перевести разговор на нужную тему. Речь была заготовлена заранее. Он начал, но хозяин дома поднял руку останавливая.

– Там выше в горах, – отец Рашида говорил медленно, давая паузы, чтобы сыну было проще переводить. – Там была большая деревня Драбгам. Не та, который сейчас. Старый. Один раз, задолго до того, как над нами воссияла мудрость Пророка, туда в деревню пришла молодая женщина в красной одежде. Женщина была очень измучена, она попросила пищи и убежища, как велит закон гостеприимства. Но неразумные забыли закон, забыли заветы предков. Они польстились на красивую одежду путницы, а еще больше польстились на золотое ожерелье на ее шее. Они сказали, мы дадим тебе пищу, если заплатишь. Женщина ничего не ответила, склонила голову, сорвала ожерелье и бросила им, бросила так сильно, что ожерелье рассыпалось на бусины. И там, где бусины ударились о кожу несчастных, сделались язвы. И у тех, кто пытался помочь, залечить язвы тоже делались язвы пока не осталось в Драгбаме ни одного человека. Кто не умер, тот ушел жить в другие места. Мариатле звали женщину. Все знают, если она приходит в деревню, приходит смерть.

Рашид замолчал, посмотрел на отца. Тот кивнул.

– Отец говорит, мы позволим вам вашу… – Рашид задумался, подбирая слово, – битву. Я соберу людей.

Через час на площадь сошёлся народ. Мужчины. Молодые, старые. Они настороженно смотрели на Олега, от Федотова и Уклейки, которая бесшумно соткалась из воздуха за спиной старшего группы, отводили глаза.

– Здравствуйте, – сказал Олег, жестом попросив Рашида переводить. – Мы приехали к вам из Советского Союза, чтобы победить самую страшную болезнь на земле. Вы зовете ее черной смертью или проклятьем Мариатле. Мы называем оспой и умеем делать так, чтобы никто больше не заболел. Мы пришли не только к вам. Наша цель очистить всю Землю.

«Говорите как можно короче и понятнее», – предупреждал инструктор. И Олег изо всех сил старался. Но только он набрал воздуха, чтобы продолжить, из глубины толпы раздался хриплый дребезжащий голос. Олег по инерции выдал заготовленную фразу: «Мы скоро победим все болезни…» и замолчал, вопросительно глядя на Рашида. Тот замялся, но перевел.

– Уважаемый Ахсан спрашивает, – зачем тогда ты привел к нам смерть? Он говорит, что видел, как смерть играла с собакой.

«Ну что за суеверия, – подумал Олег. – Причем тут смерть». Вслух же сказал:

– Мы привезли вакцину… лекарство, которое как щит защитит вас. Каждого из вас…

Он говорил и говорил, чувствуя, что не может прорвать глухую стену недоверия. Люди тихо переговаривались. Лица были мрачные, взгляды то и дело скрещивались на замершей как статуя черной фигуре Уклейки.

Гомон в толпе стал громче, когда на площадь вышла и улеглась у ног девушки фараонова собака.

– Они спрашивают «зачем?» – зачастил Рашид. – Когда три года назад к нам приходила черная смерть, здесь уже были люди с красным полумесяцем и крестом как у вас. Они тоже принесли лекарство, но умерли все, кто заболел. Что вы можете сделать с Волей Творца?

– Давай-ка я скажу, – предложил Федотов и не дожидаясь согласия, начал.

– Переведи, Рашид. Скажи им, что поздно поднимать щит, когда враг уже ударил. Спроси, разве они не знают, что бить надо первым, и только тогда Творец дарует победу.

Рашид перевел. Гомон на площади стих, но тишина была угрожающая. Вперед вышел старик в пыльном драном халате, но по тому, как почтительно перед ним расступались, это был «очень уважаемый человек».

– Он говорит, «покажи свой щит», – в голосе Рашида была тревога.

Ну, это было легко. Олег вынул из кармана заранее заготовленные ампулы с сухой вакциной и дистиллированной водой, собрал шприц и принялся закатывать рукав. Старик, задававший вопрос, сказал что-то резкое и рубанул рукой воздух.

– Что он говорит?

– Уважаемый, он говорит, чтобы ты сначала сделал укол ей, – Рашид махнул подбородком в сторону Уклейки. – Если она Смерть, пусть умрет. Если нет, мы посмотрим, что будет. Мы подождем.

– Ставь, – сказала Уклейка и протянула руку.

Бледная кожа ее была чистая, без характерной отметины.

– Но…

– Ставь немедленно.

Олег вздохнул, наполнил шприц и сделал укол. Уклейка прижала пальцем ватку со спиртом.

– Вот и все, – он придал голосу уверенность, которой не чувствовал. – Может быть небольшая температура, но она быстро пройдет.

Рашид сказал:

– Не буду переводить. Они не поймут, – и подмигнул хитро.

Вечер и ночь прошли без приключений, хотя Олег всю ночь переживал, как там самочувствие Уклейки, но сделать, понятно, ничего не мог. Впрочем, утром она была такой как обычно.

Дальше шло по привычной схеме. Им предложили еще раз проверить вакцину – теперь на неприкасаемом, так здесь назывались парии, нищие, рабы.

Федотов пытался объяснить, но только махнул рукой. И снова был вечер в гостеприимном, но душном доме Рашидова отца. И снова было утро, и Олег ставил одну за другой прививки молчаливым мужчинам.

– Рашид, – позвал Олег, когда почти все мужчины уже переговаривались, разойдясь по площади и потирая уколотые плечи. – Спроси, когда я смогу вакцинировать женщин?

– Никогда, – был ответ.

– Почему?

– Никому не дано видеть их. Мужчины сами защищают их от смерти.

– Ты же понимаешь, что с оспой это не работает?

И снова Олег говорил перед возмущенно глядящей на него площадью. Объяснял, как нерадивым детям, пугал, силился донести, что если не сделать прививку всем, любые усилия будут напрасны. Искал слова, пытался, точнее хотел попытаться рассказать, что женщина имеет такие же, как и мужчина, права, что «вот у нас, в Советском Союзе…», но натыкался на белесый взгляд Уклейки и менял тему.

Наконец договорились.

Теперь Олег в сопровождении Федотова, Уклейки и неразлучной теперь с Уклейкой фараоновой собаки ходили от калитки к калитке. Калитки приоткрывались и оттуда просовывались женские руки. Молодые, старые, разные. Все происходило в молчании, только однажды кто-то с той стороны забора завыл, зарыдал в голос. Следом за врачами шли мрачные бдительные мужчины, вооруженные кинжалами. Ощущение было не из приятных, но Олег терпел. Была у него и еще одна причина для беспокойства. В доме отца Рашида одна из рук, тонкая смуглая, явно принадлежавшая молодой девушке, показалась Олегу не то слишком вспотевшей, не то слишком горячей. Впрочем, в таком климате…

Вечером снова было застолье.

– Хорошо, – говорил Рашид, что всем ставите. – Сейчас отдохнете, а завтра я вас дальше провожу. Большая деревня там, да. Скоро моя сестра туда женой очень уважаемого человека пойдет. Третья жена будет. Сестра красавица, ей хорошо будет. Третья жена. Третья – самая любимая, да.

– Многоженство, это плохо. Ты же учился у нас, знаешь…

Олег осоловел от обильной непривычной еды и слегка потерял контроль.

– Мы боремся с пережитками, – Рашид хитро подмигнул ему. – Давай выпьем, да?

И стало совсем хорошо.

Со стороны женской половины донесся смех. Олегу почудился любопытный взгляд из-за шелохнувшегося ковра.

– А у тебя уже есть жена? – спрашивает Рашид. – Хочешь здесь тебе возьмем. Даже выкуп платить не придется.

– Как же мы ее выберем, если даже посмотреть нельзя?

– Просто. Ты гость. Самую красивую выберем.

По другую сторону стола зашевелился Федотов.

– Спать пора, – сказал он.

Олег с сожалением стал подниматься. Непривычного вкуса алкоголь ударил в голову. Хотелось любить все человечество сразу. И спасти. И вообще…

– Я найду тебе жену! – пообещал Рашид не слишком трезвым голосом. – Свадьбу по-нашему сыграем.

Они вышли в ночь подышать. Над горами висела огромная рыжая луна. Деревня спала, только на одной из плоских крыш стояла, задрав к небесам башку кудлатая белая коза.

– Эх, красиво здесь, – вздохнул Олег.

Федотов не ответил, пожал плечами и ушел обратно в дом. Олег вздохнул и двинулся следом, нашарил в темноте спальник, рухнул и уснул без сновидений. Почти сразу – так показалось, – кто-то потряс его за плечо.

– А?

– Тихо. – Прошипел Федотов. Хватай рюкзак, и ходу. Сестра Рашида умирает. Осложнение, похоже. Или опоздали.

Он вздернул Олега на ноги. Сунул в руки рюкзак с вакциной. Уклейка уже ждала по ту сторону забора. Рядом шевеля ушами-локаторами сидела фараонова собака.

– Быстрее!

Олег шел, спотыкался, ругался шепотом и одновременно пытался оправдаться, перед кем? Федотов не слушал, Уклейка то отставала, то ускорялась разведывая путь.

– Мне же показалось, что у нее температура, – шептал Олег, – температура значит не ставлю… но я был не уверен.

В оставленной деревне послышались крики, заметались отблески огня, забрехали собаки. Федотов чертыхнулся сквозь зубы.

– Беги! – велел он, – Беги и не оглядывайся. Уклейка с тобой.

Между горами заметалось эхо выстрела. Федотов скользнул вбок и растворился в темноте.

Уклейка схватила Олега за локоть и потащила вниз. Хватка у нее была стальная.

– Мы разобьемся! Я не вижу ничего!

– Я вижу! Быстрее.

Олег скакал с камня на камень. Мысли куда-то делись, только одна крутилась как заезженная пластинка. Только бы вакцина уцелела, только бы вакцина…

Сбоку потянулась посеребренная луной скальная стенка с чернильными провалами теней.

– Жди здесь! – Олега вбили, втиснули в одно из таких пятен. – Жди и не шевелись.

– А ты?

– А я смерть. Ты же помнишь, что они говорили.

И Уклейка исчезла. Олег остался один, хотя нет. Только он попытался высунуться осмотреться, темнота зарычала. Фараонова собака осталась сторожить. Видно ей тоже было велено.

Со стороны деревни прогрохотала очередь. «Автомат Калашникова – самое востребованная оружие в мире», – вспомнилось Олегу.

Здесь в горах в каждом доме есть автомат. Или хотя бы винтовка. Иначе просто не выжить. А это значит, что их всех убьют. «А и правильно, меня точно надо убить…» – Олег затосковал. Убьют, это точно.

Жалко было не то, что погибнет в чуждой стране. Жалко, что не получится остановить оспу. Одна деревня – это не щит. Это так, небольшая запруда на бурной реке. Чуть сильнее поток и смоет, снесет. Олег закрыл глаза, сжался. Под бок втиснулось теплое, щетинистое, завозилось устраиваясь.

Так они и сидели, пока из темноты не возникла Уклейка. Ее светлая тропическая куртка теперь казалась черной. Кровь, – понял Олег. – Ужас, как много крови.

– Ты ранена?

Олег нашарил в кармане фонарь, посветил, прикрывая лампочку ладонью и чуть не заорал. На груди и плече Уклейки чернели опаленные пулевые отверстия. Кровь уже не текла, видимо нечему было течь.

– Пойдем быстро, – сказала она, – мне надо отвести тебя к нашим.

Мысль, что с такими ранами не живут, он задвинул в дальний угол сознания.

– Где Федотов?

– Убит. Иди, не разговаривай. – Уклейка снова взяла его за локоть.

Когда шли через деревню, Олег отводил глаза и дышал ртом. На улице лежали убитые люди. Много. Наверное, все. Да что, наверное, они бы не шли так свободно, если бы кто-то остался жив.

– Почему тебя зовут «Уклейка»? – спросил он невпопад.

– Не знаю. Не я придумала.

К вечеру в быстро наступающей темноте они разбили привал. Уклейка разожгла небольшой костерок. Олег сидел пришибленно. Все что случилась, казалось сном или шуткой. Ведь он не видел боя. Может быть мертвецы ему просто почудились. Может он болен, заразился тропической лихорадкой и бредит.

Вокруг плясали тени.

– Там в деревне ты убила всех? – спросил Олег.

– Нет. Они бежали. Тебе надо поспать, Олег. – Она положила руку на загривок фараоновой собаки и замерла. Из раны в плече толчком выплеснулась кровь. Уклейка закусила губу.

– Я должна тебя довести. Потом умру.

– Как так?

– Просто, – она усмехнулась, – мой Ваал… хозяин… умер. Значит, и я. Но не бойся, до наших доведу.

– Нет, я не от том… Я не понимаю просто. С такими ранами, как у тебя, не живут. Я все же врач, я знаю. И что это за разговоры о хозяине. Кто ты в конце концов.

– Раньше была человек. Сейчас – не знаю, сделали. Надо было у хозяина спросить.

Она сидела близко, практически вплотную, но не было от нее ощущения живого человеческого тепла.

– Когда ты рассказывала о кладбище, ты говорила не о сестре?

– Нет. Ты правильно понял, там моя могила…Была. Без хозяина мне не добраться.

– А если… – Олег сглотнул подступивший к горлу комок, – может быть, кто-то станет другим хозяином? – он задал вопрос, и задохнулся.

– Не успеет.

Она глядела сквозь огонь и сквозь тьму. В отсветах костра испачканная кровью одежда казалась красной, праздничной.

«Только золотого ожерелья не хватает», – внезапно подумал Олег и сразу же отогнал мысль. На смену ей пришла другая.

– А могу я стать твоим хозяином?

Уклейка не ответила, даже не пошевелилась. «Бред, – подумал Олег, – о чем я вообще. Мы пришли сюда победить болезнь, а вместо этого убили людей».

– Можно. Наверно, еще можно. – голос Уклейки был тихим и ровным. – Но ты уверен, что ты хочешь?

– Я уверен.

Уклейка подняла на Олега глаза, всмотрелась в лицо и вдруг лизнула в нос, как собака.

– Хорошо, – сказала она совсем другим голосом. – Я буду служить, Ваал. Идем. И не зови меня Уклейкой. Этого имени теперь нет. Зови меня теперь…

– Я понял, Мариатле, – сказал Олег поднимаясь. – Идем. Нам нужно собрать очень много бус.