Пахло озоном, мокрым асфальтом, канализацией и ванилью. Ванилью — от ларька с мороженым, канализацией — из кустов Городского ада. О том, куда попадал всяк входящий в парк, сообщала вывеска над воротами. Администрация периодически предпринимала попытки вернуть на законное место букву «с», приваривала, прикручивала её к соседним, но от силы через пару дней умельцы опять утаскивали часть вывески, и сад вновь становился адом. Продолжалась эта история не один десяток лет и подхватывалась не одним поколением — парк был самым старым в городе. Правда, сейчас сюда приходили в основном собачники, любители заброшки и парочки в поисках приличного (с натяжкой, но всё же), уединённого места.

Палатка с мороженым недалеко от центрального входа уже долгие годы оставалась единственным работающим объектом инфраструктуры.

Крались сумерки, накидывая мягкий туман на мир. Казалось бы, парк затих и засыпает до утра, но через час подтянулись парочки и романтики, не боящиеся ни сырости, ни темноты. Позже ушли и они.

Тогда со стороны одной из боковых аллей, почти полностью заросшей, но ещё хранившей память об асфальте, вышла дама, сухощавая, немолодая уже, с ярко прорисованными стрелочками и одетая, будто накинула на себя всё, что было в шкафу. А было всякое: яркая длинная юбка, вязаная кружевная накидка, доставшаяся, судя по виду, от бабушки, шаль в стиле оренбургских платков. Странно это выглядело. Дама подошла к палатке, остановилась и молча посмотрела на продавщицу, невысокую женщину с тщательно уложенными локонами. Та улыбнулась, похлопала себя по бокам, кивнула подошедшей и уже на ходу поблагодарила:

— Томочка, спасибо тебе большое, что подменяешь. Да из наших и вряд ли кто заглянет уже.

Томочка кивнула. Зашла за прилавок, закрыла крышку, выпустила дневную сменщицу, села на старый стул и приготовилась дремать. Не тут-то было. Прямо перед прилавком спрыгнул дед в телогрейке, выпрямился, потянулся, хрустнул косточками-веточками.

— Ты что это так рано, а, Михалыч?

— Та чтот не спится, милая. Мороженки дай.

— Брусничного?

Лесовик закивал и угукнул, чтобы наверняка. Кикимора за прилавком неспешно поднялась, заглянула в холодильник.

— Не спится, так сам бы тут постоял. А то всё Томочка да Томочка. А я, между прочим, Тамия, и продавцом подрабатывать не нанималась, тем более мороженым торговать. Тиной вот болотной можно бы, я в ней хоть разбираюсь. Дефицит опять же…

— Ну что ты, милая. Можно ж и тиной, только ж спрос на неё ведь не тот уже, правда? Зато тут в курсе всего, что вокруг да что говорят. Да зарплата ж не лишняя. Не волнуйся, Томочка. Не переживай. А мороженка у тебя вку-у-усная. Получше тины будет.

Вздохнув, Томочка-Тамия взяла горстку монет, протянула Михалычу мороженое. Лесовик взял с улыбкой и неспешно пошёл к скамеечке. С кикиморой он общий язык всегда находил, ещё до того, как город вырос, до того, как они в этот парк перебрались.

Проснулись и блуждающие огни, рассыпались по кустам, замерцали. Кто-то из них ещё помнил, как водили людей по чаще, но больше молодых было, которые разве что пьяных к дальней калитке заманивали, за которой вытрезвитель. Они хотели посмотреть, что там, за парком, между высоких каменных исполинов, но было страшно потеряться в незнакомом, и страшно одним. «С чужими опасно», — говорили старшие, — «а вдруг заведут не туда?». Свои же в город выбирались редко, всё обещали как-нибудь взять на экскурсию, но всё никак…

Заскрипели закрывающиеся ворота старыми петлями. Охранник посмотрел, что это так рано ночная смена заступила, но ничего не сказал. Сами разберутся.

 

***

Тем временем панельки около Городского сада жили своей жизнью. В одной из них — не видавшей капремонта девятиэтажке — окна как раз выходили на ту часть парка, где располагались аттракционы. Не работали они лет как десять. Только ржавые остовы тихонько покачивали на ветру металлическими лапами. Если уж совсем честно, иногда школьники на спор залазили сюда посидеть на качелях и сделать несколько фотографий. Да леший, бывало, потихоньку запускал небольшую карусель, низкую, прикрытую деревьями и потому с улицы и из окон невидимую. Для забавы этой Михалыч регулярно покупал масло в строительном магазине неподалёку. Кататься любили, правда, только он и метаморф Валечка, ну и ладно. Негромкое гудение даже в тихую ночь не вызывало вопросов, списываемое то на ветер, то на объездную, проложенную пару лет назад за районом. Эта ночь тихой не была.

— Ты на себя посмотри! — в квартире на одном из верхних этажей дома, точнее было непонятно, набирал обороты скандал, — Ну что ты мямлишь? Вот даже Петя, друг твой… Знает, чего хочет. Не сомневается. А ты трусишь всё, думаешь… Чего тут думать то? Опять молчишь?!

Ближе к полуночи послышался звон посуды, хлопнула дверь, а через несколько минут из подъезда вышел парень. Вышел и направился прямиком к ограде парка, за которой виднелись качельки-карусельки. Там в ограде был лаз, через который и выходили ночные обитатели в город. Лес расступался по команде. Движение и вылезавшие из кустов люди (которые, строго говоря, людьми не были, но проверить никто не спускался) незамеченными остаться не могли, кто-то из жителей всё той же панельки напротив увидел проход, и с той стороны им тоже стали пользоваться, в основном те же школьники.

Михалыч повернул голову на треск. Кусты ходили ходуном, деревья волновались. Гостей всегда было слышно. Хорошо, что карусель уже вырубил. И можно было не пускать, закрыть ажиной колючей путь, да к чему? Всё развлечение.

Под свет луны выбрался парень. Остановился, посмотрел наверх, ища луну. Но луны не было, были тучи.

— Я не трус. Было бы чего бояться… — тихо сказал, пробурчал даже, взъерошил волосы и пошёл по дорожному крошеву к центральной аллее.

Около старого фонтана остановился, не дойдя немного до палатки с мороженым, и, проигнорировав скамейки, сел на землю.

Талия замерла за прилавком. Из аллеи, откуда пришёл человек, тихо выступил Михалыч. Что-то шерстяное боднуло кикимору под руку — оборотень пришёл посмотреть представление. Огоньки замигали новенькой подсветкой на старом дубе. Зрители собираются.

Парень разговаривал. Пусть и не с ними, а сам с собой, но перебивать зачем. Можно и послушать.

— Зачем я сюда пришёл? В парк этот? А куда идти ещё? Подумать бы спокойно…

Ничего нового.

Минут через десять Леший стал засыпать, загрустили огоньки, и кикимора решила разрядить обстановку:

— Молодой человек!

Парень подпрыгнул и закрутил головой.

— Мороженого не хотите?

— К-какого мороженого, ночь же, парк закрыт… Вы тут откуда?

— Так я… дежурю. Чтобы не шастали, значит, всякие. Ну и продать могу, если очень надо.

— Что продать?

— Мороженое, молодой человек, — вздохнула Томочка.

— А… сколько стоит?

— Двести. Наличными только, уж прости, терминал сломался.

— Дорого что-то...

— Ночь. А тебя как зовут, касатик?

— Саша, — удивлённо посмотрел на женщину.

Та хихикнула:

— Прости, нахваталась от подружек городских.

Саша совсем потерял логику:

— Аа.. А вы из деревни?

— Ну тут недалеко.

Тем временем оборотень аккуратно выглянул из-за прилавка. Саша наклонился было, чтобы погладить. Волк отпрыгнул.

— Эта тварь не готова к взаимодействию, — тихо прокомментировала кикимора.

— Что? — Саша опешил.

— Да, не готова, видишь, пёсик с тобой разговаривать не хочет, не в настроении, — кикимора посмотрела вслед скрывшемуся уже в тенях волку.

Саша пожал плечами и полез искать наличные по карманам:

— Как вы тут без света?

— Ты увидишь только то, что подсветит луч. И это будет лишь часть картинки. Зачем? После яркого света не видишь ничего вокруг.

— Я и так не вижу…

— Так приходи днём погуляй. А пока на, — кикимора протянула мороженое, — шоколадный пломбир. Деньги завтра отдашь, сменщице.

Саша пожал плечами. Взял мороженое. Двинулся было к скамейке, но отвлёкся на засветившиеся деревья. Балующиеся огоньки походили на праздничную иллюминацию, окутавшую аллею, что вела вглубь чащи. Да, заработала она после полуночи, и подсветка была только вдоль одной из множества дорожек, будто вела куда-то. Но ведь и не такое бывает, кто поймёт эти городские службы? Саша пошёл на свет.

Леший тем временем жаловался к кикиморе:

— Вот куда огоньки-то понесло, а, Томочка?

— Скучно им.

— А к вытрезвителю зачем? Этому-то не надо ж вроде?

— Не надо. Ну а какая разница, в какую сторону?

— Не скажи… Вот нет чтобы туда его… Обратно, значит, к дому. Погулял и хватит. И ты хороша! Нет бы выпроводить поскорее. Зачем ему мороженое?

— Ну, видишь, у человека проблемы с самооценкой.

— Да может он вообще… Того… Маньяк!

— Ой, ну что он тебе сделает? Травку потопчет? Так она ещё не проросла толком.

— Да пусть попробует… Ишь ты, проблемный… Нет уж, глаз да глаз нужен. Травку… А она между прочим так-то прорастает уже!

 

***

Саша тем временем шёл сквозь ночь вперёд вдоль подмигивающих огоньков на деревьях, неспешно откусывая по кусочку от мороженого, и бормотал:

— Я не трус. Надо разобраться в себе. Вон даже Петя, чтоб ему. Петя молодец. Я же не буду рассказывать, как его достало всё. Получится, что оправдываюсь... А надо посмотреть в лицо своим слабостям, и ударить по ним. Тогда… — и тут огоньки то ли наигрались, то ли ещё что, и свет погас. Аллея погрузилась в ночную темноту, по-летнему густую, хоть и весна.

— Ненадолго электричества хватило, — прошептал Саша, озираясь вокруг. Тени танцевали среди веток, подсвеченные луной, существовавшей где-то далеко и высоко, отгородившейся от одинокого человека переплетениями крон старых деревьев. Саша сделал шаг, споткнулся о валявшийся сучок. Тонкий и хрусткий, он переломился под ногой. А чуть дальше — уже ветка посерьёзнее, тяжёлая на вид. Её Саша и поднял на всякий случай. Махнул пару раз. Улыбнулся, покачал головой, переложил в левую руку, чтобы укусить потёкший пломбир. Уже размокший вафельный стаканчик, а внутри почти молочный коктейль. Но всё равно вкусно.

— Ну и что я тут забыл? — опять проговорил человек сам себе. Кто-то фыркнул из подлеска, соглашаясь.

Саша развернулся в сторону выхода и упёрся взглядом в лицо. Тёмное, зыбкое. Моргнул — нет, чёткое, знакомое. И вокруг огни. Видно хорошо. Его лицо, Сашино. И Саша ударил. Со всей силы, то ли всхлипнув, то ли прорычав. Отпрыгнул.

Фигура упала. Саша застыл. Из деревьев выскочил Михалыч, бросился к лежащему на земле, упал на колени, стал слушать сердце. Сашины глаза смотрели не мигая, потом поплыли, стали смазываться.

— Ты как? Живой? Болит где? — поднял голову и крикнул громко, — Тамия, быстро сюда, да с телефоном! — наклонился обратно.

— Ж-живой, — проговорил лежащий парень, приподнимаясь, — Нормально всё.

— Какой нормально? Шта творится! Мокрое же на лице, — леший ощупывал голову парня, уже не так и похожего на Сашу, вертел её аккуратно из стороны в сторону. Парень облизнулся:

— Ага. Мокро, липко. И вкусно, — мотнул головой, — Всё, хватит уже, Михалыч. В порядке я. Но рука тяжёлая была… Только нос побаливает. Сейчас поправлю, — лицо окончательно поплыло.

— А кровь, Валь? Огоньки, чтоб вас! — капельки света выпрыгули из-за веток и камней, подлетели, засветили на пострадавшего. Часть кружилась вокруг, то подлетая, то отлетая, волнуясь. Валя вздохнул:

— Ну в основном тут мороженое… Шоколадное, судя по всему. Хорошо, не палкой. Неожиданность —В наша всё. Грязный теперь только…

Леший повернулся к так и стоявшему неподвижно Саше:

— Ты идиот? Палку брось.

Прибежала кикимора, огляделась быстро, глубоко вдохнула, выдохнула, достала из кармана на юбке пузырёк, глотнула.

Саша отпустил палку, та упала с глухим стуком рядом на побитый асфальт. Спросил:

— Эт-то кто?

— Метаморф. А ты бы ещё посильнее ударил, да дубиной. Жил бы тут, пока Валечка в твоём облике в больнице лежал. Один. Среди людей. У, дурак, — леший замахнулся на Сашу, но тот даже не дёрнулся. Только Томочка покопалась опять в кармане, достала ещё одну колбочку и протянула Михалычу. Тот в себя опрокинул залпом, кхекнул. Саша проводил взглядом пустой пузырёк, убранный обратно в юбку кикиморы:

— Простите, а можно мне тоже?

— Нельзя, — покачала головой Тамия.

— Извините. Мне правда жаль. Я… от неожиданности. И темно было.

— Отравишься. Поэтому нельзя. А извиняйся вон, перед Валей.

Валя уже встали слушал разговор, ощупывая аккуратно нос. По лицу с нечёткими, смазанными чертами стекало мороженое.

Саша достал из кармана упаковку бумажных платочков, протянул Вале:

— Вот, только они сухие, лучше бы влажные, конечно…

— Спасибо. Норм, гораздо лучше, чем рукавом будет.

— Я прошу прощения, не хотел вас ударить. Правда. Если чем помочь, скажите, пожалуйста, — запнулся, — Только зачем вы подкрадывались? И зачем… Почему с моим лицом?

Лицо метаморфа смазалось окончательно. Ответил успокоившийся почти, то ли от настойки, то ли от того, что со всеми почти всё в порядке, леший:

— Баловались они. С огоньками. Скучно, значица. Развлечений мало, а мозгов и того меньше, — зыркнул на Валечку. Тот проговорил тихо:

— Простите...

— А я думал, это знаки, — после паузы сказал Саша, смотря под ноги. Ответил опять Михалыч:

— Знаки то они, конечно, знаки. А вот какие, это уж ты сам решил. Им гулять хочется, вот и бесятся. А в город выпускать опасно, за ними присмотр нужен. Кто в курсе, поймёт, а остальным не след.

— Вы меня простите. Хотите, я вашим… Э… Огонькам завтра вечером экскурсию проведу? По городу. Выходные как раз. Чтобы скучно не было. И вам, — посмотрел на Валю, — если хотите. Только вы… Ну, как-нибудь, чтобы не пугать никого, можете же выглядеть?

Метаморф неуверенно улыбнулся. Огоньки, быстро забыв о чувстве вины, стали кружиться вокруг Саши. Кикимора же, оставшаяся серьёзной, спросила:

— А не страшно?

— Да страшно ему, страшно не хочется, — вклинился леший, — домой идти. Выяснять, разбираться…

— Нет, вы знаете, я сейчас домой. Разберусь, давно пора. Но мне правда хочется как-то загладить вину. Хоть это всё и… неожиданно, конечно.

 

***

Саша ушёл домой в раздумьях, Валечка и огоньки смаковали предвкушение и старались отделаться от чувства вины в одной из дальних беседок парка, любопытствующие подходили за деталями суматохи и уходили без информации, но большей частью с мороженым. Торговля у кикиморы шла, пузырьки заканчивались. Часа через два у палатки с мороженым опять остались только Тамия и Михалыч.

— Доигрались… Что пять лет, что сто пять, всё туда же… Может, надо было его того…

Тамия отвечать не стала, приподняла бровь молча:

— ?!

— Ну той же палочкой. Не совсем. А потом сказать, что примерещилось, от удара то.

— А если бы у Валечки была травма? Мы бы двоих Александров скорой сдавали, одинаковых? И как бы объясняли потом?

— Я думал, тебе жалко-то его.

— А чего его жалеть? Всё у него нормально. Вот даже ты его не того… Палочкой. И живёт близко. И не истерит не по делу. Редкость для человека. Пригодится. Хорошо. Только огням сказать, чтобы думали, куда светить.

— И то верно. Пусть приходит, под присмотром будет. Мороженка-то осталась?