Евгения Кинер

Глядящий в ночь

 

Огонь в юрте повитухи почти погас, красные угли тлели в очаге среди золы, словно глаза злых духов.

«Плохой знак», — подумала Сайна.

Но выйти за ветками и подбросить их в очаг она не могла, боялась отвлечься. Прошло много часов, а стоны роженицы никак не сменялись плачем новорожденного. Младенец не закричал и после того, как его мать, последний раз напрягшись, изогнулась и, наконец, смогла вытолкнуть его наружу. Повитуха подхватила ребенка, ловко обвязала пуповину красной нитью и перерезала ее ножом.

Мальчик молчал. Сайна ударила его, повертела в руках и даже слегка подбросила. Но тот не издал ни звука и лишь глядел на нее взглядом, какого не бывает у новорожденных. Смотрел как взрослый, будто понимал, что видит.

«Снова плохой знак, — поморщилась женщина, — ребенок не заплакал, значит, скоро умрет».

Но умерла мать. Не успев подержать свое дитя, она покинула этот мир, улыбнувшись напоследок странной улыбкой, от которой у Сайны внутри все похолодело. А может, задрожала она от ветра, который, откинув полог юрты, позвенел железными колокольчиками оберегов и окончательно погасил огонь.

Глаза мертвой женщины смотрели в пустоту точно так, как глаза ее сына. Словно видели там кого-то. Ему она и улыбалась.

Его она встретила с радостью.

***

— Бабушка Сайна, погляди.

Тугал вытянул из корзины с собранными утром корнями серую ящерку и теперь разглядывал, осторожно переворачивая белым брюшком вверх.

— Отпусти, хвост себе оторвет.

Тугал удивленно округлил раскосые глаза, но ящерку бросил. Та сразу же исчезла, растворилась, неотличимая по цвету от таких же серых камней.

Сайна села у юрты и принялась перебирать золотой корень — алтан гагнуур, очищая от подсохшей земли. Растение редкое, а в ее деле очень полезное. Тугалу исполнилось девять, он уже охотился сам и давно ходил в степь один, знал все травы и легко их находил. Лучше чем сама повитуха. У нее уже и глаза стали не те, и колени болели.

Сайна внимательно посмотрела на мальчишку. Тот осторожно укладывал камни один на другой, строя высокие, но шаткие башенки, которые рассыпались от любого прикосновения. Все дети так делают. Обычный мальчик.

С того самого дня, когда он родился, повитуха искала в нем следы тьмы или проклятия, предвестие бед, а может… наоборот — особое благословение Богов? Она пристально всматривалась в глаза ребенка, слушала плач. Он ведь все-таки заплакал, промолчав почти семь дней.

И каждый раз глядя на него, она вспоминала, как увезла его мать подальше от поселения и выкопала глубокую яму. А похоронив роженицу, утоптала землю, как положено в степи, не оставив над ней ни одного знака. Чтоб никто не смог найти и осквернить могилу.

— Эрдэнэ, — прошептала Сайна и на прощание высыпала из ладони горсть песка. Внезапно налетевший порыв ветра не дал ему коснуться земли, унес в степь, похитил вместе с последний раз произнесенным именем погибшей.

Никто не вызвался помочь ее похоронить. Никто не вышел проститься. Никто не заберет ребенка.

Эрдэнэ и ее мать Вэйин были в улусе изгоями. Когда-то один из молодых воинов украл Вейин с полей на границе Цзинь и привел в дом как жену. А через три дня он ушел на охоту и не вернулся. Вскоре его нашли, мертвого, с переломанными костями и отпечатками множества копыт на теле, словно его затоптал табун диких лошадей. Следы нашли и вокруг его юрты. Следы копыт и босых человеческих ног. Ночью кто-то слышал далекое ржание и топот. Но самих лошадей никто не видел.

И Вейин осталась одна. Никто не сомневался, что она вызвала духов и прокляла мужа, но выгонять ее не стали. Одной ей здесь и так не прожить, уйдет сама или погибнет. Но женщина вела себя тихо, помощи не просила. А через девять месяцев родилась Эрдэнэ. Сайна много раз видела ее. Тонкую, узколицую и красивую нездешней красотой. Но и ее никто не захотел взять в свой дом ни женой, ни даже прислужницей. Казалось, девочка ничуть не страдала. Зимой они с матерью плели бусы из бирюзы, вышивали на одежде удивительные узоры, странных животных, сложные орнаменты из цветов, которых здесь никто не встречал. Расшивали их жемчугом и лазуритом. Такие вещи не брезговали купить даже у чужачки, которую считали ведьмой. А стоили они дорого. Летом же, мать и дочь надолго уходили в степь и пропадали там до осени. Может, ходили в Цзинь за шелком и камнями, а может, за чем-то еще. Так продолжалось из года в год. Пока однажды Эрдэнэ не вернулась одна, а вскоре всем стало ясно, что она беременна.

Кем был отец мальчика, она так и не призналась, а может, никто и не спрашивал. Как и Вейин, помощи она не просила. А теперь… кто все-таки заберет ребенка?

Подумав, Сайна положила его на землю, там, где только что похоронила мать.

А потом развернулась и быстро зашагала к своей телеге. Пусть. Этот ребенок пугал ее. Да и слишком она стара, чтобы заботиться о нем.

Лошадь не тронулась с места. Повитуха сама остановилась, словно ноги окаменели и перестали слушаться. Вперед они двинулись лишь тогда, когда Сайна, недовольно хмурясь, вновь взяла мальчика на руки.

— Нет, не могу. Это просто дитя. Ничего в нем особого нет. Может, его мать и была странной, но он ее никогда не узнает. Значит, никогда не станет таким же, — убеждала она себя.

От воспоминаний ее отвлек грохот. Одна из каменных башенок упала и рассыпалась, увлекая за собой все остальные.

Тугал раздосадовано хлопнул по земле рукой.

«Обычный мальчик, — кивнула сама себе Сайна и тихо улыбнулась. — Хороший. На мать совсем не похож, да и как? Он про нее никогда и не спрашивал».

Не спросил и потом. Потому, что видел ее каждый день

***

Странные сны о ночной степи Тугал помнил столько, сколько помнил себя. Ничего особенного в них не происходило, он бесцельно брел вперед к светящимся вдали огням, но добраться до них ни разу не получалось. Но вот ощущения от таких снов казались настоящими, долго не отпускали и после пробуждения. Ночной холод, сырой ветер, какого не бывает в степи, горько-сладкий запах чабреца и полыни. Усталость, будто он и правда гулял где-то всю ночь.

Тугал не считал эти сны чем-то необычным. Всего лишь ночная степь. Пока однажды он не провалился в темноту внезапно, прямо посреди дня. В тот день он бегал у юрты, пытаясь поймать катящийся на ветру пучок травы камбак. Секунду назад все заливал солнечный свет, миг — и ничего не стало, будто кто-то накинул на небо черный платок. Осталась лишь бледная луна, своим светом окрасившая сухую желтую траву в серо-голубой цвет.

Улус пропал, только степь, куда ни глянь. Но раньше он всегда был один, а теперь неподалеку заметил силуэт женщины. Та протянула к нему руки, но Тугал, испугавшись, шагнул назад и упал. Все вновь исчезло. В глаза ударило солнце. Он лежал возле юрты и смотрел в небо. Где он был? Он что, уснул на бегу?

Но на следующий день все повторилось. Теперь, когда свет утреннего солнца резко сменился на темноту, он точно знал, что не спит. Тугал вновь стоял там, в серо-голубой траве. Женщина тоже была здесь. Длинное светлое платье, в черные косы вплетены бусины бирюзы и лазурита. Она опустилась перед Тугалом, коснулась его лица, а потом прижала к себе. Он не стал спрашивать, кто она. И так понял — это его мать.

Она взяла его за руку и куда-то быстро повела. Ветер подул сильнее, трава под ногами заколыхалась, словно волны. Небо оставалось черно-синим, но Тугал видел все, так ярко в этот раз светила луна.

Степь сегодня не была пустой. Вокруг сновали тени, полупрозрачные человеческие силуэты, черные, как дым пожара, или, наоборот, светлые, как туман.

Реже попадались страшные существа — люди с головами животных, многоглазые или слепые, зубастые, бегающие на четырех ногах, поросшие шерстью или чешуей. Еще реже прекрасные — девушки с белыми крыльями и птичьим клювом, огненные антилопы с человеческими лицами.

Кое-кто шел мимо, не обращая внимания на мальчика, а кто-то тянулся к нему, пытался коснуться, но хватало одного взгляда женщины, и те отступали. Они шли долго, пока не добрались до реки, вода которой была почти черной. Мать склонила голову, крепче сжала его руку и что-то произнесла. Тугал видел, как шевелились ее губы, но слов услышать не мог. Все сущности вокруг него оставались безгласны. Ночной мир был миром тишины.

Мать жестом приказала наклониться. В черной гладкой, как смола, воде Тугал увидел свое лицо, бледное и испуганное. За его спиной появилось отражение матери. Она печально улыбнулась. И в тот же миг ее сильные руки обхватили его плечи и окунули в реку. Тугал провалился в черную глубину, бил руками по воде, пытался встать, но руки все еще держали, не давая всплыть. По телу прошла судорога, грудь сдавило, кровь запульсировала в голове, а потом вдруг перестала. В легких кончился воздух, и, устав бороться, теряя сознание, он вдохнул черную жижу.

В тот же миг его выдернули из воды. Тугал, вдохнув полной грудью, почувствовал себя как-то иначе. Будто не просто спасся от смерти, а только сейчас и начал жить — впервые по-настоящему почувствовал сырой воздух, капли на коже. Мир вокруг вдруг так изменился. Словно раньше он смотрел сквозь толщу воды, мутно и не четко, а теперь все наполнилось цветом, ожило. Он видел не то, чем все казалось — а то, чем было по-настоящему. За каждой тенью, каждым существом скрывался человек — живой или умерший. Их поступки — прошлые и будущие, их предназначение и судьба сплетались в сложный узор, тянувшийся в воздухе цветными нитями.

А главное звуки. Ночной мир наполнился голосами. Тихим шепотом, чьими-то криками вдалеке, журчанием реки, наконец-то шелестом травы, которого мальчику так не хватало. Теперь он бы никак не принял это место за сон.

Тугал опустил голову и в воде, в которой все еще стоял, вдруг увидел свое отражение. Свое, но больше не человеческое. На него смотрел як, с огромными белыми рогами и синей шерстью. Он испуганно рванул из воды, понесся по траве. Бежал, не зная куда. Но чем дальше, тем больше ему это нравилось. Словно он бы создан, чтобы бежать так вечно. Шерсть развевалась на ветру, он и сам словно стал ветром, а потом — полетел.

Позади него послышался смех. Немного поодаль бежала его мать, ставшая белой лошадью с черной гривой. Но теперь Тугал видел ее сразу и женщиной, и зверем.

Ее копыта тоже не касались земли.

***

Тугал очнулся у очага, укрытый овечьей шкурой. Потянулся и сел, улыбаясь воспоминаниям о полете над степью.

Горестный вопль заставил его вздрогнуть.

— Ты чего, бабушка? — удивленно спросил он.

Но та уже подбежала, ощупала его, словно не веря, что он здесь.

— Ты не просыпался три дня! Я не знала почему. Думала, ты умираешь.

Она обняла его.

Три дня… Время в мире ночи шло совсем медленно. Но что время… То, что он видел там — не сон. Так что же?

— Кто я такой? — прошептал он пересохшими губами.

Руки, обнимавшие его, дрогнули. Повитуха как-то обмякла.

— Никто… Ты Тугал — мой мальчик. Ты мой, мой, — бормотала она и гладила его волосы.

А внутри него все похолодело. Потому что он вдруг вспомнил, что видел там и ее. Узнал многих, а про Сайну понял только сейчас. Белая куропатка всего на миг пробежала в траве у его ног. Казалось, не было никакой связи, но глядя на нее сейчас — он просто знал. Что такое тот мир? Пристанище духов? Отражение этого мира?

С того дня все изменилось. Он начал проваливаться в ночь все чаще, по нескольку раз в день. На несколько минут, на пару дней. Это могло произойти в любой момент — на дороге или в улусе, даже во сне он мог вдруг понять, что не спит, а снова стоит возле черной реки.

Вскоре это начали замечать люди: «Ваш Тугал упал там, возле колодца, он не шевелился и лежал как мертвый! Чем он болен?»

Сайна отмахивалась от вопросов, но по ночам плакала. Тогда он стал убегать, чтоб она не увидела, если он снова упадет.

Покидая мир людей, Тугал не чувствовал тревог и страха. Оставалась лишь голубая степь, ветер, бег и легкость полета. Черная река и белые птицы над ней. Темная ночь и далекие огни. Но возвращаясь обратно, он каждое пробуждение было ужасно. Затекшее тело болело, желудок сводило от голода, к горлу подкатывала тошнота, сухой язык едва ворочался. Он не высыпался ночью, а днем только и ждал, что снова пропадет. Когда это случится в следующий раз? А что, если как-нибудь он останется там слишком долго? Умрет ли его тело? Что будет делать Сайна?

Однажды темнота накрыла его в степи, далеко от улуса. Он пролежал на земле не так долго, но солнце успело зайти. Ночи в степи холодны, траву покрыл иней, он сделал белыми его волосы и одежду. Дыхание клубилось слабым, едва заметным дымком. Земля стала тверда, как камень. Тугал не смог пошевелить закоченевшими конечностями, не чувствовал, бьется ли сердце.

«Вот и все?» — пронеслось в голове.

Мысли спутались, темнота вокруг мешала понять, где он сейчас — в мире людей или духов. Огромная луна то вспыхивала в небе, то вновь гасла, а сердце стучало все медленней. Он умирал в обоих мирах.

А потом рядом вновь появилась мать.

— Нет, так не пойдет, — произнесла она, качая головой. — Ты превратишься в тень прежде, чем разберешься, что здесь к чему.

Она долго разминала его замерзшие мышцы, поила отваром каких-то трав.

— Разведи костер… — слабо просил он раз за разом.

— Огню здесь не место, — терпеливо повторяла она. — Ты ведь еще ничего не знаешь. Но и мне этот мир лишь недавно стал ближе, чем тот, где я родилась. Только я не спешила и попадала сюда редко, иногда приходилось ждать неделями. Среди людей я оставалась одна. А тут со мной была мама и темный ветер. Потому мне никогда не было важно, куда он меня понесет. Но ты не сможешь уйти от людей. А значит, тебе придется поймать ветер и самому указывать ему путь.

***

Первое, чему научила его мать — выходить из темноты. Узнавать свои следы и, наступая в них шаг за шагом, возвращаться обратно. В ночном мире он всегда был яком, но следы оставались человеческими. Чтоб не путаться и быстро находить дорогу, он стал носить лишь один сапог, оставляя левой ногой отпечатки босой стопы.

Тугал постепенно исследовал дороги, летая, по-прежнему видел вдалеке яркие огни. Наверное, там были большие улусы или даже города. Но идти туда он пока не решался. Наблюдал за существами, которые, как он знал, были людьми, точнее их изнанкой — может быть, тем, чем они являлись на самом деле?

— Нет, — смеялась мать. — Это обличье — лишь полуправда. Так они ощущают себя сами, и так их привыкли видеть те, кто рядом. А истинную суть может открыть только кровь. Никто не выглядит таким как есть, ведь принять себя и освободиться от чужого мнения никто не способен.

Другими жителями темного мира были мертвые — черные тени. Безликие и тихие, они медленно скользили над голубой травой и о чем-то шептались друг с другом.

— Им можно задавать вопросы, — учила мать Тугала. — Кто же знает все, как не мертвые? Но они должны думать, что ты один из них. Отправляясь говорить с призраками, завяжи лицо черной тканью — тогда они не разглядят за зверем человека.

Ночной мир так бы и оставался для Тугала лишь странными снами наяву. Пока однажды в его юрту не явился пастух Дэгэй.

Он долго шептался с бабушкой, убеждая ее в чем-то. Видно было, что ей не нравятся его речи, но в конце она махнула рукой и кивнула. Дэгэй подошел к мальчику, сел рядом и, немного волнуясь, произнес:

— Недавно я видел, как ты упал посреди дороги. Но я знаю, что ты не болен. Мы с братом гоняли стада далеко на восток и видели всякое. И однажды я уже встречал такого человека. Тот старик называл себя «глядящим в ночь». Он тоже засыпал и во сне мог говорить с мертвыми, узнавал будущее, искал скрытое… Ты так умеешь? Поможешь мне?

Не дожидаясь ответа, он протянул Тугалу колчан без стрел.

— Это принадлежало моему брату — Чирхаю. Осенью он спрятал все деньги, какие у нас были отложены на покупку нового стада овец. Но недавно он внезапно умер, не успев сказать, где искать. Если мы не купим новых овец, и мои дети, и его обречены на голодную смерть.

Тугал не знал, что ему сказать. Он никогда не искал людей специально. К тому же никогда не видел брата Дэгэя. Он взял колчан, повертел в руках. Племя найманов кормилось только выращиванием скота, и без нового стада семья Дэгэя и правда погибнет. Он хотел помочь, но как?

Внезапная темнота. Как он это сделал? Никогда ему не удавалось уйти сюда по желанию. Рядом с ним стояла высокая тень. На месте глаз тускло мерцали два огонька. Тень, не отрываясь, глядела на мальчика.

Тугал похолодел, обычно мертвые не обращали на него внимания.

— Чирхай?

Тень шагнула вперед, чернота вокруг нее расползлась, закрыв лунный свет.

— Это мое… — прохрипела она, протягивая вперед руку.

Тугал вдруг понял, что все еще сжимает в руках колчан.

— Мое… — опять потянулся призрак и уже почти выхватил колчан, как вдруг ошарашенно отпрянул от Тугала.

— Ты… живой? — просипел он, удивленно.

Тугал поднял колчан над головой и выкрикнул:

— Хочешь его получить? Покажи мне, где спрятал деньги для покупки стада. Твой брат ищет…

— Что за дело мне здесь до брата? — призрак Чирхая вился вокруг Тугала черным дымом, как большая змея. Поднимался вверх, словно прикидывал, откуда удобнее напасть. Но потом вдруг осел и, словно смирившись, тихо произнес:

— Ладно, хочешь знать, где деньги — не отставай.

Он взмыл вверх и понесся к далеким холмам, на склонах которых росли низенькие искривленные на сильном ветру деревца. Он летел быстро, похожий в небе на черную птицу, синий як едва поспевал за ним, ему все же нужно было иногда отталкиваться от земли.

Тень долго петляла меж деревьев, словно сама забыла, куда шла. Но вдруг резко остановилась.

— Запомнишь? — прошелестела она, указывая.

Тугал кивнул. Дерево заметное, с черной корой и раздвоенным согнутым стволом. Тень дунула на землю у корней, и мальчик на миг увидел, как блеснули под ней золотые монеты.

— Это твое, — мальчик протянул тени колчан.

Та придвинулась вплотную к Тугалу, схватила колчан, но не отступила.

— Этого мало, — тихо смеясь, прошелестел Чирхай.

И не дожидаясь, пока он опомнится, тень прошла сквозь Тугала. Голову мальчика заполнила чернота. Он на миг задохнулся, но все тут же закончилось.

Снова послышался смех. Но голос Чирхая изменился. Тугал резко развернулся и увидел напротив свое лицо. Свое человеческое лицо, которое, казалось, было неумело вырезано и приделано к черному дымному телу призрака. Лицо кривлялось, надувало щеки, вращало глазами, словно призрак с трудом управлял им.

— Вот теперь то, что нужно! — противно захихикал он вновь. Черный дым взвился вверх и исчез в темном небе.

Обессиленный, Тугал опустился на колени. Его трясло. Чирхай украл его душу? Какой он теперь вернется к людям? А вернется ли? Его следы один за другим таяли на песке.

— Мама… — позвал он шепотом, не веря в то, что она сможет услышать.

Но она услышала. Порыв ветра затянул луну тучей. Чья-то тень нависла над ним. Белая лошадь — Эрдэнэ.

— А ведь я предупреждала о том, что нужно закрывать лицо и ничего не давать мертвым, покачала она головой. — Но говорить теперь поздно, нужно спешить, ты должен вернуться по моим следам.

Мать топнула, ветер поднял пыль, и мальчик увидел дорожку из отпечатков ее ног, ведущую с холмов.

— Но как же Чирхай? Говорят, он раньше не был плохим…

— Каким он был, неважно. Призраками движет лишь голод, жажда и жадность. Он получил лицо живого человека. И теперь тоже может выходить в мир людей. Ты навсегда связан с ним, он стал частью тебя. Рано или поздно он тебя проглотит, а может, наоборот. Но что сделано, то сделано. Уходи.

— Спасибо… — одними губами прошептал Тугал.

Но его мать уже была не здесь, вместе с ветром летела далеко над степью. Уходя, он не успел заметить, что ее ноги больше не оставляли человеческих следов — теперь это были отпечатки копыт.

Очнувшись, Тугал нарисовал в дорожной пыли холмы и низенькие согнутые деревца. И то самое, раздоенное, указав даже, с какой стороны копать. Дэгэй кивнул и ушел. Но вечером вернулся и высыпал перед удивленно охнувшей Сайной несколько золотых монет.

— Я расскажу всем, — сказал он мальчику, уходя, — что тебе можно верить. Пойдут еще люди. Мои дети теперь не будут голодать. И вы тоже не будете.

***

С тех пор в улусе больше вообще никто не голодал. Тугал не мог отвести бед, предотвратить набеги, смерть или болезни. Но он всегда предупреждал. И каждый раз люди были готовы.

Время шло, община росла, и в последние годы улус даже перестал кочевать. Слишком большими стали стада, слишком много накопилось скарба, да и искать стало нечего. А от воинственных племен теперь проще было откупиться. Впервые всем всего хватало, впервые они чувствовали себя в безопасности.

Тугал тоже вырос. У него не было друзей, его дар отдалял его от людей. Но он ни разу не почувствовал себя чужим или ненужным. Любой мог прийти спросить совета. И бедные пастухи, и старейшины регулярно заглядывали в его юрту. Он не отказывал никому, пытаясь разглядеть в темноте запутанные линии их судеб, угадывая, где одна пересечется с другими или оборвется. За свои предсказания он ничего не просил, но никто не приходил просто так. Тугал качал головой и, бывало, отказывался, если подношений было слишком много. Зачем ему, ведь теперь он жил один. Совсем недавно белою куропаткой упорхнула в темноту душа Сайны. Рано или поздно все уходят. Он сам провожал ее к черной реке, шел следом, следил, чтобы дошла и не заблудилась. Там она сразу его забыла.

Зато его не оставлял Чирхай. Каждый раз, когда Тугал уходил в темноту, тот черной змеей вился где-то неподалеку, следил, посмеивался. Иногда он сам приходил в мир людей и ночами сидел у очага, грелся на камнях, глядя в огонь и чему-то ухмыляясь. Лицо его не повзрослело, так и осталось лицом мальчишки, круглым, с пухлыми щеками. Тугалу он не мешал, а иногда даже подсказывал, что делать. Но тот лишь отмахивался. Начнешь слушаться — и главным станет призрак, поддаваться нельзя. По улусу давно ходили слухи, что пастухи то и дело находят в стадах обескровленных животных. А однажды обнаружили мертвого младенца, всего в человеческих укусах. Чирхай смеялся и шипел в ответ на расспросы, но он мог и не отвечать. Его маленькие острые зубки всегда были перепачканы кровью.

— Я с тобой еще разберусь, — хмурился Тугал. Но знал, что ничего с ним сделать не может. Призрак наполовину он сам.

Но сколько бы Тугал не грустил по Сайне, сколько бы его не донимал Чирхай, он бы выдержал. Ведь теперь у него была Лин.

Он встретил ее год назад, когда гулял с матерью. С той ночи, когда Эрдэнэ отдала ему свои следы, она почти перестала превращаться в женщину и больше не могла говорить, но все еще узнавала сына.

Они шли мимо реки, мать вдруг остановилась, осторожно подняла из травы белое перо и подала его Тугалу, кивнув в сторону птиц.

— Хочешь, чтобы я нашел чье оно?

Эрдэнэ кивнула и закрыла глаза.

Тугал поглядел на реку. Птиц там всегда собиралось множество, и все белые — чайки, цапли, лебеди, какие-то совсем маленькие пташки. Они носились над черной водой, капли которой скатывались по перьям шариками обсидиана.

Тугал осторожно понюхал и прикусил край пера. Почувствовал что-то едва заметное, легкий теплый ветер на коже. Он мог бы найти след этой птицы. Но их было так много, они так быстро мелькали, сбивались в стаи и тут же рассыпались. Линии их судеб путались, заплетались сложными узлами. Тугал не успевал их отследить.

Тогда он просто поднял перо и позвал. Стая птиц поднялась в воздух, испугавшись его голоса. Они все разом загалдели. Но он успел заметить ее. И после видел уже только ее одну. Та птица замерла и глядела прямо ему в глаза, смотрела осознанно. Видела его подлинного, видела человека. Тугал прыгнул в воду, распугав птиц еще больше. На миг у него в глазах все замельтешило, он оглох от хлопанья крыльев и криков. Но на берег вернулся, неся в руках белую цаплю, за перьями которой видел девушку. Девушку из далекой Цзинь. Потому, когда она заговорила — он ничего не понял. Попытался сказать что-то в ответ, но она лишь улыбнулась и коснулась пальцами его губ. Среди теней и призраков ночной степи они так долго искали кого-то, такого же, как они, кого-то настоящего. И теперь слова им были не нужны.

***

— Завтра я отправлюсь искать тебя в мире людей, — говорил Тугал, разглаживая длинные черные волосы Лин, рассыпанные по голубой траве. Они лежали у реки, глядя в небо. Синий як и белая цапля для всех, люди друг для друга.

Лин привстала и кивнула. Но по лицу Тугал понял — не верит.

И правда, прошло больше года, он собирался к ней уже несколько раз, но всякий раз оказывался нужен в улусе. На самом ли деле нужен? Нет, скорее просто боялся, что без него не справятся.

— На этот раз точно, — пообещал он. — Я не могу видеть свою судьбу, но все другие линии указывают на то, что скоро мы встретимся.

— Значит, скоро, — кивнула она поднимаясь. И вдруг хитро улыбнулась. — А ты так и не научился нормально летать. Догоняй!

Огромные белые крылья распахнулись и унесли смеющуюся Лин в темное небо.

— Научусь, — усмехнулся Тугал. Он подпрыгнул высоко, как только мог, и понесся следом, оставив голубую траву далеко внизу.

— Выше, выше! — кричала Лин.

— Я все же не птица, — отвечал Тугал.

Она поднималась выше облаков. Но потом всегда уставала, садилась на спину яка, обнимала, закапывалась руками в синюю шерсть. И они летели еще долго, так долго, что далекие огни становились большими и яркими, а вечная темнота здешней ночи казалась не такой уж беспросветной.

Утром он собрал вещи. Привязал сумку с припасами к седлу своей маленькой лошадки.

«Нужно предупредить старейшин», — подумал он, потушив очаг и оглядывая напоследок юрту.

Но дойти до них он не успел. Они пришли сами.

— Значит, ты тоже знаешь? — спросил Юнгур, один из старейшин, оглядев походную одежду Тугала. — Я говорил. Нельзя соглашаться на предложение Темуджина. Колдун бежит не зря…

— Никуда я не бегу, — возмутился Тугал. — И ни о каком предложении не слышал.

— И о Темуджине тоже? — недоверчиво хмыкнул Юнгур.

Да, о нем он знал. О нем уже успели узнать все. О том, кто обещал объединить все племена степи. Захватить, подчинить и поглотить. Вести за собой, по собственному желанию или в цепях, до самого последнего моря.

— Зачем ему мы? — пожал плечами Тугал. — Среди нас больше пастухов, чем воинов. Мы уже и забыли...

— А может, пора вспомнить, — выступил вперед младший сын Юнгура — Алтан. — С Темуджином уже идут племя джордоран, кереиты. Меркиты и тайджеуды разбиты, но все, кто от них остался, тоже предпочли перейти к нему.

— Вы хотите знать, что будет, если и мы присоединимся?

— Да, — кивнул Юнгур и протянул Тугалу стрелу.

— Мне все равно, — тряхнул головой Алтан. — Я ухожу к нему. Уйдут многие. А вы все и правда разучились сражаться. Слишком много общались с овцами и сами превратились в овец!

Тугал не стал дослушивать. Он сжал в руке чужую стрелу, снял с плеча черный платок и повязал на лицо, теперь он всегда был при нем. Закрыл глаза и открыл всего через несколько минут. Все было ясно.

— Это не важно, — медленно начал он. — Примкнем мы к Темуджину или станем сопротивляться... Я видел там сотни оборванных судеб. Что бы мы ни выбрали, в этом бедствии нам не выстоять.

***

Старейшины отказали послам Темуджина. Но те ушли не одни. Около тридцати молодых всадников уехали вслед за ними. А под утро на улус напали.

Воины пронеслись по деревне, как ветер. Горели юрты, кричали дети. Небо заполнил черный дым. Странно было одно — многих избили, ранили, кое-кто погиб сопротивляясь, но специально никого не убивали. Людей согнали в загоны для скота и выставили караул. К вечеру оттуда вывели старейшин, и обратно они не вернулись. А затем пришли за Тугалом.

Его привели в самую большую и богатую юрту улуса. Раньше она принадлежала Юнгуру. У низкого стола на коврах сидели несколько человек. Они что-то тихо обсуждали, посмеивались, понемногу прихлебывая из пиал подогретую молочную водку.

Тугала толкнули поближе к столу, ударили по спине, заставив опуститься на колени. Из его рукава черной змейкой выскользнул невидимый для всех Чирхай. Закрутился, завертел головой, на которой вместо змеиной мордочки как всегда белело недовольное детское личико.

— Колдун… — улыбнулся один из сидевших за столом и подвинул к нему пиалу. — Вот ты какой. Почему не пошел за мной? Может, видел мою судьбу?

Тугалу не удалось хорошо разглядеть говорившего — левый глаз заливала кровь из рассеченной брови, на правый падали длинные волосы. Но по всему - человек напротив и есть Темуджин. Держится спокойно, чувствует свою силу. Но ничего особенного Тугал в нем не заметил — очередной мелкий правитель, возомнивший себя великим.

— Нет, — мотнул головой пленник. — Я посмотрел лишь участь своего улуса. Решение принимал не я, но он исчез бы при любом выборе. И вот он разрушен.

Темуджин улыбнулся.

— Я пришел дать вам второй шанс. И на этот раз выберешь ты. Улус — это не юрты, это люди. И тебе решать, что с ними станет. А чтобы не ошибиться — посмотри, что ждет меня? Может, вам и правда лучше умереть сейчас? Говорят, истину открывает лишь кровь, — он резанул кинжалом по ладони и протянул его Тугалу.

Кинжала тот не взял.

— На этом лезвии кровь десятков людей, и большинство из них мертвы, — покачал головой он. — Не хотел бы я встретить их всех разом.

Темуджин улыбнулся.

— Тогда пей, — он протянул пленнику руку.

Тугал глотнул кровь, собравшуюся в ладони. С большим трудом сдержался, чтоб не вцепиться в нее, как зверь, и понял, что это желания Чирхая. Тот колесом носился по ковру, ловя красные капли, захлебывался, кашлял. Но вдруг его маленькие глазки наполнил ужас, и он растаял, оставив лишь след сажи на ковре.

А перед Тугалом в голубой степи стоял настоящий Темуджин. Огромный зверь — белый волк, возвышался над всем, как гора. Глаза его горели огнем, и, казалось, ночь стала еще темней. Под его ногами оставались глубокие следы, выжженная земля, черный безжизненный песок. Следы эти останутся тут навечно.

Волк завыл, голова его закрыла луну. Где-то далеко ему ответили другие волчьи голоса, в степи загорелось множество глаз. Тугал упал на колени — линии судеб вокруг волка сплетались во что-то невообразимое, великое как море или небо. Этого Тугалу было не постичь. Он понял лишь одно — если в этом мире и есть Боги, то вот — перед ним один из них.

— Я пойду за тобой туда, куда ты скажешь, — произнес он глядя в глаза Темуджина-человека. — Потому, что твоя судьба — судьба всех народов степи. Твой путь изменит путь всего мира.

***

То, что Тугал увидел в ночи, вскоре стало очевидно всем. Такие как Темуджин — редкость. Перед ним склонилась вся степь, провозгласив его Чингисханом.

Ходить в темноту теперь приходилось чаще. Изучать врагов, предсказывать исходы битв. Тугалу никак не удавалось разгадать ту сложную паутину людей и событий, сплетенную вокруг Темуджина. Но с каждым разом он видел новую часть, замечал сложный поворот, и мозаика постепенно собиралась. Восхитительная и величественная. Он почти отыскал все ее детали.

Он не мог найти только одно. Из ночной степи исчезла Лин.

Тугал пришел к ней сразу, сразу после освобождения.

— Понимаешь, это очень важно. Я родился в степи, я должен идти с Темуджином. Если бы ты увидела его…

Она лишь кивнула. Он не услышал ни упрека, ни удивления. Может, она читала пути лучше него. Потому тогда и не поверила, что он и вправду придет.

В ту ночь они сидели, обнявшись у черной реки. А на следующий день Лин не пришла. И больше уже не появлялась. Сначала Тугал не волновался, ведь она, как и его мать, слушала лишь ветер. Он подолгу стоял у воды, разглядывая птиц. Но все они были не те.

Потом Тугал злился. Она что, решила наказать его? Но как он мог все бросить? Разве она не понимает? Разве не видит, что ему предназначено быть здесь? Сейчас не время уходить. После.

В бешенстве он верхом на лошади скакал впереди отряда, размахивая палашом, с громкими криками разрубая врагов.

— Возьми лук, — уговаривал его Чингисхан. — Так ты погибнешь. Кто тогда будет ходить для меня в ночную степь?

Но Тугал его не слушал. Он хотел рубить, чувствовать запах крови, ощущать, как она брызгает на лицо. Он слизывал ее с губ, чувствовал вкус железа и видел, как новая черная тень, метущийся призрак окунается в черную реку, и как та выходит из берегов. Смеялся и выл Чирхай, летел рядом с лошадью Тугала, рвал горло врагам и пил кровь, становясь с каждой битвой все больше и больше.

Если сражений не было, Тугал уходил в степь и лежал, молча глядя на небо. По ночам он тоже не спал. Почему девушка стала так важна, что он не может забыть ее столько лет? Потому, что ночная степь без нее была пустой. Он стал пустым. Даже в мире людей, где у него теперь было полно друзей и соратников, в огромном военном лагере он впервые чувствовал себя одиноким.

— Лин… — звал он в темноте, боясь представить, а вдруг с ней что-то случилось? — Лин… Я не бросал тебя! Я ведь все равно приду. Поговори со мной!

Или наоборот. Проклинал ее.

— Молчишь? — в ярости кричал он на луну. — Вот и хорошо! Ты не нужна мне! Слышишь?

Злился он все чаще. Гнев лучше помогал забыть. Он заполнял ноющую давящую пустоту, приглушал боль. Ничего ему не нужно. Только гнев, злость и сражения.

Но в следующий раз, когда Темуджин попросил проверить, куда им лучше двигаться теперь, он не стал смотреть.

— Для тебя открыты все дороги, мой хан. Но в своей судьбе я ошибся. Она ведет в Цзинь. Отпусти меня в Кайфын…

***

Темуджин отпустил, направил к своему военачальнику, приказав помогать во всем. Но тот принял его холодно, решив, что хан недоволен столь долгой осадой.

— Я и не знаю, чем ты мне поможешь, колдун, — усмехнулся Субэдэй, тыкая пальцем в сторону высоких крепостей Кайфына. — Чингисхан бы не прислал тебя просто так. Но полководцем он поставил меня, потому решать, принять ли твои советы, тоже мне. Осада длится почти год. Китайцы мастера строить стены. Может, научишь нас перелетать через них?

Он громко засмеялся, ожидая, что Тугал посмеется вместе с них. Но тот не смог выдавить улыбку.

Военачальник тоже посерьезнел.

— Год — это ничто. Я знаю, что внутри многие умерли от голода. Бедняки то и дело нападают на дома богачей. Они перебьют друг друга сами. А уж потом мы возьмем город. Недавно был мор из-за плохой воды, они выбрасывали мертвых прямо за стену. Не меньше сотни трупов!

«Белые кости на камнях. Мор. Голод. Лин…»

— Они предложат мир, — повернулся к нему Тугал. — Я это видел. Хорошие условия. Сегодня или завтра, принесут много даров и воспитанника императора в качестве заложника. Нужно согласиться.

Лицо Субэдэя помрачнело и напряглось.

— Так вот, к чему ты здесь… Я получил повеление осаждать город, ничего другого я не слышал. И если слушать, то уж не тебя, колдун… — он плюнул в сухую пыль и направился в сторону лагеря.

А Тугал остался.

«Значит, будет битва, какой еще не было…»

Он достал из кармана белое перо, повертел в руках и вдруг услышал за собой яростное шипение.

Черный дым, Чирхай, злобно скалил зубы и поднимал вокруг себя клубы пыли, будто готовился кинуться на Тугала.

— Опять вцепился в свое перышко. Чтож. Наконец мы пришли к тому, от чего я так старательно охранял тебя все эти годы. Каждую ночь гонял по степи белую цаплю, обрывал ей крылья. Каждую битву был рядом с тобой, сражался и защищал, видя, что, наконец, ты стал настоящим воином, настоящим монголом! Чингисхан, битвы и я — вот твоя судьба. Но ты променял все на девчонку! И все равно притащился в Кайфын! Нет, видно от судьбы не уйдешь. Здесь ты найдешь свою смерть.

Дух ударился об землю и в облаках пыли полетел к лагерю вслед за Субэдэем.

Тугал обернулся к башням Кайфына, закрыл глаза и провалился в темноту. Где-то там за стеной была его птица. Лин, которая, выходит, не бросала его, а продолжала искать, не смотря на Чирхая. Города во тьме он не увидел. Ни домов, ни стен. Лишь море огня, в котором вспыхивали и рвались тысячи нитей — китайцы, чжурджени, монголы… Он искал долго — такая знакомая золотистая теплая нить. Как Чирхаю удавалось ее прятать? Судьба Лин тоже пропадала в огне и обрывалась.

Он протянул к ней руку — она была короче ладони. И продолжала таять.

***

Небо взрывалось стрелами, они летели навстречу друг другу, свистя, будто ветер меж скал. От стен слышались крики. Субэдэй заставил китайских крестьян — женщин, стариков и детей — носить хворост и засыпать ров. Сбитые стрелами, они сами падали туда, и ров постепенно заполнялся. Где-то громыхало, это стреляли бамбуковые баллисты, заряженные осколками жерновных камней и каменных катков. На каждом углу городской стены их было поставлено до сотни. Рано или поздно где-то появится пролом, и тогда все, огромная армия монголов тонкой струйкой вольется внутрь, растечется по улицам, и город захлебнется. Баллисты стреляли, не переставая, ни днем, ни ночью. Груды камней уже сравнялись с внутренней городской стеной.

— Стена упадет тут и вот здесь, — Тугал чертил в пыли то, что видел в темноте, отмечая камнями будущие пробоины.

Субэдэй хмыкнул. После разговора о мире он считал гадателя трусом. Но все же послушался и отправил отряды туда, куда тот указал. Но с одним из отрядов он отослал и самого Тугала.

Тот не противился. Он желал этого. Сегодня он умрет, так чего же ждать? А может, если он успеет зайти в город первым, то найдет Лин и сумеет спасти ее?

Увидев у стен отряд монголов, цзиньцы зарядили свои баллисты. Но стреляли они не камнями. В орудия заряжались чугунные горшки, заполненные порохом, смешанным с металлической стружкой. Огненные шары летели не далеко, взрывались прямо в воздухе, громыхая, будто раскаты грома, и землю заливал огненный дождь. Искры горели долго, не давали подобраться к городу, расплавленные капли металла прожигали и кожаные доспехи, и железную броню.

Стена обрушилась именно там, куда указал Тугал. Он и сам до конца не мог поверить, что после очередного удара баллисты угол огромного, как гора, сооружения, вдруг сомнется, словно бумажный, и завалится внутрь. Облако пыли на миг скрыло все вокруг, но захватчики не стали дожидаться, пока оно осядет, и рванули внутрь. Перед Тугалом летел Чирхай, рыча на каждого, кто посмел приблизиться. Его не видели, но чувствовали необъяснимый страх.

Китайцы опомнились быстро, и их оказалось несравнимо больше. К пролому приближались еще отряды монголов, но пока помощь доберется — первые неминуемо погибнут. Их задачей было лишь удержать проход, пока не подойдут основные силы. Но Тугал еще надеялся ускользнуть, найти в лабиринтах улиц тонкую золотую ниточку.

Огненный дождь, свист стрел, крики. Кровь впитывается в желтую пыль. Воет Чирхай. Блестят клинки мечей. Нет. Дальше ему не пройти. Отсюда не выбраться.

От отряда уже почти никого не осталось, монголу привычнее лук, а не меч. Тугал поплотнее перехватил липкое от крови копье, отбросил зазубрившийся палаш. Где-то затрубил рог.

— Сюда идут сразу две сотни китайцев, — прошипел Чирхай, черным столбом вырастая рядом с Тугалом.

Тот тяжело дышал, шатаясь от ран и усталости. И лишь усмехнулся.

— Все, как ты и говорил. От судьбы ведь не уйдешь, верно?

Лицо Чирхая не изобразило ни насмешки, ни радости. Он смотрел на Тугала со странным выражением, словно решаясь на что-то.

— А если уйдешь? — медленно проговорил он. — Славная битва. Черная река сегодня разольется по всей ночной степи. Всегда желал умереть так, — детское личико расплылось в злой звериной улыбке. — Но… Я ведь и правда могу так умереть.

Миг — и он вырос перед лицом Тугала. Глаза в глаза. Одинаковые — детские и взрослые.

— Я же часть тебя, — зашипел Чирхай. — Мне погибать уже не страшно. Мы обманем судьбу. Отдай свое тело и лети — спасай Лин.

— Но… — засомневался тот.

— Лети! — выкрикнул дух.

Рот его кривился, глаза покраснели. И Тугал понял. Он не осмелился благодарить Чирхая, просто закрыл глаза.

Что-то пронеслось сквозь него. Чернота заполнила голову и исчезла.

Тугал открыл глаза и увидел, что остался там же. Только теперь он превратился в огромного синего яка, каким становился в мире ночи. Перед ним, в его человеческом облике стоял Чирхай. Он поднял меч с чьего-то тела и засмеялся диким, безумным смехом.

— Да… Славная битва! — выкрикнул он, продолжая хохотать.

Он смеялся долго, а подошедший к тому времени отряд китайцев все не мог решиться напасть.

— Он с ума сошел, — шептали они.

Чирхай бросился на них первым.

***

Синий як летел по улицам Кайфына, легко задевая копытами керамическую черепицу крыш. Он не видел, что стало с Чирхаем, не видел, как к пролому подошли еще отряды цзиньцев. И как внутрь прорвались войска степняков. Где-то вдруг загрохотало, огненная волна поднялась над стеной и обрушила ее, далеко расшвыряв огромные камни. Это взорвался приготовленный для обстрелов порох. Намеренно или случайно, было уже не важно. Ветер быстро разносил огонь по улицам. Кайфын горел.

Тугал знал, что времени у него мало. Сейчас он видим для всех, как сбежавший из темноты дух. Наверное, границы слишком истончились, река и вправду вышла из берегов и топила голубую степь. Чирхай смешал миры, изменил судьбы, спутал нити в один большой клубок.

Тугал задыхался в дыму, синяя шкура тлела, прожженая огненным дождем. Он нашел Лин тогда, когда сил уже не осталось. Рухнул к ее ногам и смог заставить себя лишь поднять голову, чтобы посмотреть на нее.

Она залезла ему на спину, запустила пальцы в шерсть и приникла щекой к шее, как бывало раньше. Он почувствовал ее тепло и, застонав, приподнялся.

— Не нужно, — Лин обняла его, путая монгольские и китайские слова. — Лежи. Улететь мы уже не сможем.

Огонь был повсюду. Он казался жидким, ветер разливал его по крышам, он стекал вниз по стенам, поднимал вверх едкие клубы дыма. Волны пламени слизывали краску с каменных стен, сминали листья деревьев и катились дальше, а все, что оставалось позади, теряло форму, осыпаясь черной золой и тлеющим пеплом.

В городе не осталось домов, окна которых не светились оранжевым, но ветер продолжал дуть, разнося искры и серую пыль по улицам. В воздухе стоял треск, гул пламени, где-то вдалеке раздался грохот — обрушилось деревянное здание. Воздух дрожал и плавился, дышать им было мукой.

«Вот и все?» — пронеслось в голове Тугала. Он грустно улыбнулся, вспомнив, что уже думал так. Но в тот раз он умирал от холода, его спасла мать...

— Ай, Тугал, — произнес кто-то рядом. — Так не пойдет. Вставай.

Она. Эрдэнэ. Его мать явилась не белой лошадью, а женщиной. Такой он не видел ее много лет, со дня встречи с Чирхаем.

Он послушался. Встал. Шатаясь подошел к ней. На спине без сознания лежала Лин. Мать погладила синюю шерсть на его лбу.

Ее силуэт дрожал, может, от нагретого воздуха, может, в глазах у Тугала расплывалось. Но он становился совсем прозрачным, таял, будто его развеивал ветер. Она сама превращалась в ветер, сырой и холодный — черный ветер ночного мира. Тугал почувствовал, что становится легче дышать. Руки Эрдэнэ опустились. Черные косы расплелись, из них сыпались бусины бирюзы и лазурита, становясь на его шерсти горькой водой.

Тугал, как мог, оттолкнулся от земли. Ветер подхватил и понес его, помогая лететь, придавая сил. Он дул все сильней. Гасли искры и пламя, огромные костры унимались, когда они пролетали мимо. Те цзиньцы, кто смог увидеть, еще долго рассказывали, что от полного разрушения Кайфын спас огромный синий як, не иначе — божество воды, который пронесся по улицам, погасив пожар и оживив мертвых. А взамен як унес на небо девушку.

Тугал очнулся на берегу черной реки. Он не помнил, как долетел. Неужели ветер принес его прямо сюда? Тот дул по-прежнему, колыхал голубую траву, гнал тучи по черному небу. А его мать ушла навсегда.

Он попытался пошевелиться, но тело болело. От ожогов и ран продолжала идти кровь. Перья Лин обгорели, но она осталась цела.

Что-то маленькое пробежало в траве рядом с Тугалом. Белая куропатка — Сайна. Но в этот раз она знала, кто он. Не могла говорить, но точно знала! Лин она видела тоже… А значит — они оба все-таки задохнулись в том дыму. Нет, Чирхай. От судьбы не уйдешь. Мать сохранила их души и принесла в мир ночи. Но отныне они заперты здесь.

Пока он не мог встать, Сайна оставалась с ним. Вместе с Лин кормила его какими-то травами, поила черной водой. Вырывала свои короткие белые перышки и прикладывала к ранам. Те прирастали и на синей шкуре появились белые пятна.

Через три дня он смог подняться. Глубоко вдохнул ночную сырость, запах чабреца и полыни. Тугал любил этот мир не меньше мира людей. Пожалуй, именно здесь он и чувствовал себя дома. Он вдруг понял, что вся суета, которая волновала его раньше, здесь не имеет никакого значения. Хотя однажды, он все-таки отыщет Темуджина, просто для того, чтобы узнать — чем же все это закончилось?

Волновало его сейчас другое. Будет ли здесь счастлива Лин?

— Ты ведь знаешь, что мы уже не сможем вернуться к людям, — спросил он ее.

Та кивнула. Он опустил голову.

— Жаль, что я так и не приехал, не нашел тебя. И что не смог спасти.

— Жаль? Не нашел? — воскликнула Лин и развернулась к нему. — Посмотри! Вот она я! Мы вместе. И наконец-то, впервые — абсолютно свободны. Все, что мне нужно — это полет, ночь, ветер… и ты. Догоняй!

Она взмыла вверх и понеслась меж черных туч прямо к луне.

Выше!

Что ж, он все-таки научится летать выше. Она села ему на спину. Синий як помчался к далеким огням. Ведь теперь, когда их время бесконечно, ничего не помешает узнать, что за огни сияют там, на краю степи?

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 4,75 из 5)
Загрузка...