Кукслик брякнулся. Такого с ним не случалось ещё ни в одном из миров – ему отсекли конечности прямо на бегу! Они остались валяться где-то позади, а всё остальное – то есть круглое, как мяч, головотулово – упёрлось в камень, прокатившись совсем немного вперёд и вбок. Если бы не этот камень, тогда… ужас, что тогда.

Здоровенный детина, лишивший его ног не моргнув и глазом, не моргал и теперь. Он уставился на Кукслика в упор и выглядел озадаченным.

\ - //// – обозначил некоторое неудовольствие произошедшим Кукслик, живенько отрастил себе новые ноги, но едва побежал опять, как детина вновь махнул острой длинной железякой, и ситуация с отсечением повторилась. На этот раз головотулову не дал покатиться сам здоровяк, остановил своей здоровенной ногой в высокой плотной обуви.

\ - /// - \ - / ?– спросил Кукслик. Ответом была всё та же молчаливая озадаченность.

Сообразив, что дело в языковой системе, Кукслик быстренько её телепатнул, прокашлялся и сказал:

– Не могли бы вы оставить в покое мои конечности? Их отсутствие делает невозможным моё передвижение.

Получилось довольно скрипуче, но в целом неплохо. Здоровяк всё понял. Озадаченность с его здоровенного лица (как раз с головотулово Кукслика) не пропала, но он, по крайней мере, ответил.

– Нельзя у нас бегать, сынок, – сказал он и наступил на отсечённые ноги – сначала на вторую пару, потом на первую.

– Понимаете, я бегунок, – поспешил объясниться Кукслик. – Бегунок по мирам. Так я существую – всё время бегу.

– Отбегался небось. Кто побежал – тому ноги долой! И не пучь на меня зенки, бегун ты там или какой другой колдун. Волшбой меня не прошибёшь, потому как правда за мной.

– Интересно… – наморщил лоб Кукслик. Он знал, что от критики местных обычаев лучше воздержаться, и попробовал перейти к общепонятному. – О, вы не подумайте, я не собираюсь здесь жить. Мне надо только пробежать. Просто ваш мир оказался по дороге. В следующий раз я…

– Отбегался, говорю. – Здоровяк широко улыбнулся и сплюнул. Убеждённость из него так и перла, и совсем не шуточная.

– Как же мне передвигаться?

– Катиться можешь, для примеру.

– Я умру тогда!

– На всё воля божья. Божья – и его. – Здоровяк мотнул головой, по видимому указывая сторону, где находится работающий с богом в столь тесном сотрудничестве.

Кукслик ещё немного поморщил лоб и спросил:

– Слушайте, а отчего вы решили, что у вас бегать нельзя?

– Я-то? Решил? Архип я. Кузнец. Решает всё известно кто. Повелитель. – Кузнец снова мотнул головой в ту же сторону. – Нельзя, потому что нельзя. Повелитель, стало быть, не велел. Сам не бежит – и нам не велит.

– Сам не бежит… Интересно. Сам себе запретил?

– Не может он, вот и весь интерес. По немощи своей старческой не может. Ходит-то еле-еле, какая уж там беготня! Немощен – да мудр. Понял на склоне лет, что все побегушки только за грешками. Для чего спешить, как не зло совершить? То-то.

Кукслик схватился бы за голову, но верхних конечностей у него отродясь не отрастало. Только нижние. И тех сейчас нет! Кузнец этот, понятно, не в себе. Болен или переутомился. Как же из-под его опеки освободиться? Мало ли что ещё ему померещится.

– Интересно тут у вас… – повторил Кукслик, не зная, что сказать.

– Ты мне зубы-то не заговаривай. И не надейся, беглявый, я тебя сам-на-сам не оставлю. Каб я не видел, как ты себе ноги отращиваешь, саданул бы и дальше пошёл. Но я-то видел. Побежать тебе не дам, так и знай.

– Так и будете стоять и смотреть, чтоб не побежал?

– Кого там! Я тебя с собой заберу.

– Куда?

– К булочнику. Свояк он мне. Нож вот ему несу. Для пирогов. Хорошая работа. А как в руку ложится! – Архип играючи поперебрасывал железяку из одной руки в другую. – И про тебя вопрос решим. Иди-к сюда…

Не успел Кукслик и пикнуть, как был закинут в широкую грубую сумку. Отсюда, изнутри, прорехи между колючими толстыми нитями казались довольно крупными и позволяли разглядывать то, что снаружи, но вид чужого, незнакомого мира не складывался в цельную картинку, и вскоре Кукслик перестал пытаться что-либо разглядеть.

Чуть позже этот пробел заполнил булочник и весьма оригинально. Он счёл бегунка вылитым колобком и прибил на вывеску рядом с двумя кренделями и баранкой, благодаря чему тот получил возможность наблюдать за этим миром непрерывно. Картинка сложилась, но мир был ну очень странным. В таком, пожалуй, и гвоздь в чьём угодно лбу никого не удивит. Поэтому, а может быть потому, что Кукслик так органично влился в компанию кренделей с баранкой, его никто не замечал. Гвоздя он не чувствовал, болевая чувствительность бегунков весьма сложна и специфична, но обидно, конечно, было. Обидно и безнадёжно, до бессилия, до совершенно безучастного висения.

Оказалось, что Архип с его абсурдными рассуждениями про мудрого еле ползающего старика, заставляющего ползать и калечащего остальных, вовсе не повредился рассудком и не бредил. Безногих здесь хватало. Одни, пыхтя, ползли, опираясь прямо на локти, другие передвигались используя те или иные подсобные средства, совсем малолетних таскали на себе взрослые. Вполне понятно, что счастливыми или хотя бы мимолётно улыбчивыми лицами улица не изобиловала, но никто и не роптал, по крайней мере ничего подобного не было ни слышно, ни видно. Во всём этом пыхтении, копошении и таскании было что-то мрачно завораживающее, гипнотизирующее. Как долго он здесь? Может быть, и долго. И что теперь делать? Может быть, и ничего.

– Может быть, и ничего… – в полузабытьи пробормотал он.

– Как вы там оказались? – На Кукслика, задрав голову, с живейшим сочувствием смотрел некий господин.

– Пригвоздили…

– Какое варварство! Позор и варварство – пригвоздить разумное существо! Я помогу вам. Я против подобной дикости!

– Я тоже, – вымученно улыбнулся бегунок.

– Разумное существо! Такое же, как мы! Взять и пригвоздить! Булочник всегда был недалёким. Ах да, разрешите отрекомендоваться. Юлий Корш, издатель и редактор местной газеты.

– Снимите меня отсюда, – взмолился Кукслик.

– Незамедлительно, – кивнул Корш. И не обманул.

Судя по кислой физиономии булочника, процесс освобождения разумного существа его расстраивал, а судя по тому, что он не проронил ни слова, выбора у него не было. Всё так же молча он передал бегунка-колобка редактору-издателю из рук в руки и ретировался.

– Так-то лучше! – воскликнул редактор и поставил Кукслика на твёрдую землю.

– Намного, – искренне, хоть и не слишком бодро согласился Кукслик. Он был вымотан, на осуществление же самого мудрого решения – отрастить ноги и как можно скорее дать отсюда дёру – нужны были немалые силы. Пока что их хватило только на заращивание сквозной дырки во лбу. Корша это нехитрое действо привело в полнейший восторг.

– Дружище, как вам удаётся такое? Это чистая магия, магия на пустом месте, без атрибутов! Когда-то давно, в далёком детстве, я был случайным свидетелем чего-то подобного. Но там на это ушло минут двадцать! А вы… Что ещё вам по силам? Ну же, ну, не томите! Мы дадим о вас огромный матерьял – завтра же, на первую полосу. Вы почётный гость города! Ах, как я рад, что вас встретил. Справедливости ради – вам тоже повезло. По-настоящему оценить магию может только по-настоящему образованный человек. Так что ещё вы можете?

– Пожалуй, больше ничего, пока не приду в себя. Потом… потом смогу отрастить ноги.

– Ноги? Какая прелесть! Позвольте мне пригласить вас в гости!

– Если только вы поможете мне в передвижении.

– Что я должен сделать?

– Вам придётся меня понести, – с некоторым смущением признался Кукслик.

– Сущие пустяки! Вы совсем не тяжёлый, а идти совсем близко. Вон тот розовый особняк – мой.

Кукслик, конечно, недостаточно хорошо ориентировался в нюансах недавно телепатнутого языка, но что-то подсказывало: вряд ли это особняк. Скорее домишка. Корш проживал в нём один, и довольно скоро Кукслик смог предположить почему. Этот образованный говорун утомлял. За ничтожно короткий промежуток времени он умудрился надоесть так, что начинала зреть мысль – а вдруг, если постараться, ноги получится отрастить прямо сейчас? Прямо сейчас, впрочем, это было бы весьма неловко – Кукслик для удобства общения был усажен прямо на стол.

– Не желает ли мой дорогой гость отужинать? Это взбодрит, и силы вернутся.

– О, спасибо. Мы не принимаем пищу для восполнения сил.

– Не желаете ли попробовать вина?

– О спасибо. Мы не…

– Вино не еда. Отнюдь. А говядины? Не хотите ли говядины?

– Мы не…

– Каким же образом вы восполняете свои силы?

– Они восполняются сами.

– Для этого совсем ничего не нужно?

– Кое-что нужно. Не чувствовать дискомфорта. Когда всё в порядке, силы стекаются отовсюду, прямо из пространства.

– Так давайте представим, что эта тарелка – пространство! И этот бокал. Не лишайте меня удовольствия поужинать с почётным гостем, магом из иного мира!

– Не из мира. Из миров. Я же бегунок. Бегаю по мирам.

– Ноги нужны вам, чтобы… бегать?

– Да. Конечно.

– Не ходить? Бегать?

– Да. Разумеется.

Говорливый редактор-издатель притих и отхлебнул вина, а Кукслик продолжил:

– Я пытался достучаться до ваших соотечественников, но так и не смог им ничего объяснить. Если бы не вы, я так и остался бы висеть там, над дверями. Не смог бы побежать уже никогда.

Корш допил вино залпом и направился из комнаты вон, по пути извиняясь:

– Простите, мне нужно отлучиться. Это ненадолго, займёт минутку…

Вернулся он с чистенькой длинной доской и сходу, без всяких пояснений, определил её на стол. С одного её конца блестела очень толстая, прозрачная, желеобразная клякса.

– И что же это? – поинтересовался Кукслик, всё ещё выдерживая тон дружеским, хотя и начиная опасаться.

– Это… – Корш подхватил его обеими руками и усадил прямо в кляксу, – это клей. Отличный клей. Надо только подождать, когда он застынет. – Редакторская ладонь вжала обалдевшего Кукслика в желе.

– Что это значит? Мне это совсем не нужно! Совсем! Не нужно!

– А нам не нужно – беготни. Для чего спешить, как не зло совершить?

– Это повторяли те! Глупые! Необразованные! Но вы же должны понимать! – Кукслик трепыхался как мог, но снаружи это выглядело лёгкими одиночными подрагиваниями. – Вы же должны!

– НЕ ОРАТЬ! – заорал Корш. – Конечно, я должен. И я понимаю. И гораздо больше, чем ты себе думаешь. Я понимаю, что не останови я тебя сейчас, беглявая ты мелюзга, ты будешь разносить заразу беготни повсеместно. Даже не в мире, а в мирах. Я не могу тебе этого позволить. Не могу – и не позволю.

– Бег совсем не зараза, бег это просто… просто бег!

– Как ты думаешь, кому лучше знать: тебе-мелюзге или убелённому сединами, мудрому повелителю? – Корш потрогал края кляксы и убрал ладонь с мелюзговой макушки. – Вот видишь, всё уже застыло.

Кукслик не видел – он чувствовал. Как и то, что хорошим всё это не кончится.

– Что это за доска? – спросил он обречённо.

– Прикрепим её на рынке, на газетный ларёк. Рядом с тобой приклеим развороты газеты. Будешь зазывать. Людям нравится необычное.

– Вы же говорили, что это дикость! Что это позор и варварство! Чем ваша доска отличается от вывески булочника?

– Там – гвоздь, тут – клей. По-твоему, отличия не очевидны?

Зазывать Кукслику не пришлось. Когда доску прибивали, она треснула, вслед за ней треснула и застывшая клеевая клякса, и он свалился. Свалился и, конечно, сразу же покатился. Лихо набирая скорость, с ветерком – ларёк стоял на пригорке, а вела к нему ровненькая, гладко утоптанная дорожка. Оценить её достоинств Кукслик не сумел. Ни один бегунок не сумел бы, катиться для них – значит умереть. Но на всё воля божья. Божья – и его. Того, кто убелён сединами и работает с богом в столь тесном сотрудничестве.

А в газету Кукслик всё-таки попал. Но не на первую полосу, а в раздел происшествий:

 

«Вчера на центральном рынке был обезврежен гигантский шарообразный распространитель идей бега. Под страхом смерти от колдовства и своих гигантских кулаков он заставлял горожан бегать и громко выкрикивать «Бог есть бег!». Поражают беспрецедентные лицемерие и цинизм, с которыми действовал вышеозначенный: отсутствие собственных ног не мешало ему пытаться внедрить беговую заразу в наши ряды. Изуверский план был провален. Наши ряды сомкнулись».