(теологическое фэнтези, хроника одного дня райской жизни)

 

1. Дух Небесной Канцелярии

 

В Небесной Канцелярии царила привычная для ангелов атмосфера. Такая же, как вчера и много дней назад. На информационном стенде, предназначенном для божественных новостей, висел плакат с противоречивыми надписями. Первая надпись, выполненная красным цветом и расцвеченная розовыми сердечками, гласила: «Всё от баб!». Надпись эта была решительно перечёркнута. Ниже была вторая, ярко-жёлтая, обведённая траурно-чёрным: «Всё от лукавого!». Эта надпись тоже была перечёркнута, и тоже решительно. Под ней торжественно сияла свеженаписанная, выполненная голубым цветом и расцвеченная золотыми звёздочками: «Всё от Бога!».

Рядом со стендом для божественных новостей блистал очередной номер еженедельной стенной газеты «Ангельский вестник». Лист газеты, сдобренный фразеологической магией, поочерёдно выпячивал и затушёвывал поучительные для ангелов фразы:

«Если тебя ударили по левой щеке, бей по правой».

«Хочешь сделать как лучше, делай, как всегда».

«Не рой землю носом, используй лопату».

«Не наступай на одни и те же грабли! Вноси креативное разнообразие».

«Старайся расти не только над собой, но и под себя».

«Ангел, ты — не человек. Не бойся подниматься высоко».

«Помни! Спуская грешную душу в унитаз, ты загрязняешь экологию».

«Не позволяй людям обманывать ближнего и гадить на нижнего. Пусть это делают дальние и верхние».

«Будь бдителен! И в раю есть уши!».

 

Таких поучительных фраз было несколько десятков. По слухам, в следующем номере их должно быть около сотни. В благодатных условиях полного отсутствия божественной цензуры ангельские сарказм, сатира и юмор переживали пик буйного расцвета.

 

Как обычно, на небесном, голографическом экране, разноцветно вспыхивали, искрились и мелькали молитвенные обращения к Господу на разных языках. Все многомиллионные обращения выражали единую суть тайных желаний простых смертных. Чаще всего искрилось и мельтешило лаконичное: «Господи, пошли мне мешок евро или юаней!». Реже сверкало молнией: «Гоподь наш, великий и могучий! Накажи соседа моего! Лиши его квартиры, потенции и всякого осязания, чтобы и вкуса водки, виски и коньяка не чувствовал!». Затем уж толстопузыми удавами змеились и сияли длинные прошения, подробные, как протоколы осмотра места преступления: «Пошли небесную кару начальнику моему...», — и далее назывались имя, фамилия, год рождения и место работы начальника, а также все его тайные пороки, включая подробные описания любовниц и внебрачных детей.

 

Под сияющим и сверкающем небесным экраном, наискосок, была приклеена полоска белой, рисовой бумаги с категоричным вердиктом, начертанным пером, выдернутым из крыла своего коллеги каким-то ангелом-шутником: «Пошли вы все...!». Полоска бумаги на месте адреса посыла была перегнута и сам посыл упрятан от посторонних глаз. Этот перегиб-маскировку тайком сделал явно другой ангел. Вероятно, он сохранил ангельское раболепие перед литературным языком, которым были наделены ангелы со дня своего сотворения, либо сильно побаивался визита Господа, который такую надпись сочтёт богохульной. Впрочем, Господь уже лет сто не посещал Небесную канцелярию, и, по развед-данным самих ангелов, не собирался делать этого и в ближайшие ещё сто лет. А сами ангелы, уверовав в благоприятный прогноз, давно уже пустили в свободное плавание свои служебные дела и сидели за большим столом, предназначенным для конференций и прочих небесных заседаний. Они весело галдели и пили напитки, не похожие на прохладительные. И над ними витал... Нет, не дух божий, а два духа: дух спиртного и дух полной бесконтрольности витали над ними.

 

Согласно давнему графику в Небесной Канцелярии проходил год славянских языков и сейчас проходил месячник одного из них. Язык этот имел своё, кодовое название: «кучерявый, как воронежский мат». Сложно объяснить, почему именно этот, «кучерявый язык» вызывал у ангелов чувственный интерес, а затем приобрёл большую популярность и вошёл в обиход. Возможно, магической, притягательной силой были игра слов и скрытый смысл того, о чём говорили люди, говорящие на этом языке. Всё возможно. Во всяком случае, просматривая сквозь Большую Увеличилку трудовые будни представителей «кучерявого языка», кто-нибудь из ангелов обязательно говорил:

— Гвозди бы делать из этих людей...

 

В самом начале этого хроникального дня, так же, как и в начале прошлых, в Небесной Канцелярии вместо побудки прозвучал громкий диалог-перекличка:

— Здорóво, Валюха!

— Картошку копаю!

— Тетéря глухая!

— Картошка гнилая!

— Ушей тебе тачку!

— Да на зиму хватит!

 

А в утренние часы, когда райские кущи наполнял бодрящий холод, — установленный по указу самого Господа для профилактики от райского гриппа, — кто-нибудь из ангелов, вспорхнув на специальный постамент, с благоговением и ангельским выражением лица читал «противогриппозный» стих:

«Себя от холода страхуя,

В универмаге наверху я,

Купил доху я на меху я.

На той дохе дал маху я...».

Стих этот завершался совершенно не литературной строкой о том, что купленная доха для страховки от холода, — ну! — абсолютно не греет.

 

После побудки и «антигриппозного» стиха, рабочий день Небесной Канцелярии набирал привычные обороты. Кто-то пел, кто-то танцевал, кто-то наполнял бокалы для себя и других. Но были и те, кто был занят познавательной беседой. В комнате для небесного чаепития дежурный ангел по прозвищу Пончик, — получивший своё прозвище за пухлый, сдобный вид и круглое лицо, — расставлял чайные приборы и слушал ангела Ишима. Ангел Ишим поучительно наставлял толстячка:

— Лицом к лицу яйца не увидать. Большие видятся на расстоянии. Ты понял меня, Пончик?

— Чего ж тут не понять.

— Смотри, не ударь в грязь яйцом.

— А... а вот это я не понял.

 

Постепенно, с небольшим ускорением, весёлая атмосфера заполняла Небесную Канцелярию. И вот, размахивая серебряным бокалом, кто-то из ангелов уже начал напевать оперным сопрано: «Ах, водевиль, водевиль, водевиль! Музыка, песни, интриги и танцы!...», — и при этом, для бодрящей разминки, ритмично взмахивал босой ангельской ножкой под белым балахоном из гофрированного котона. В разных местах, то тут, то там, начинали звучать песни, преимущественно танцевальные. Шумно, с большим чувством произносились целые тексты из разных пьес, разыгрывались сценки. Похоже, что Мельпомена, Талия, Терпсихора, Эрато и прочие музы опоили ангелов своим весёлым, эротическим и трагическим зельем, и ангелы, добавив к этому коктейлю божественного алкоголя, начинали дружно расслабляться и веселиться. И слава Богу! Чем бы ангелы не тешились, лишь бы не впадали в деменцию.

 

Тикали небесные часы, строго отмеряя и отрезая положенные отрезки времени в поясе Зодиака. И всё скорбное, и весёлое уходило в прошлое. Два ангела, Гермаэль и Рамиэль, поставив серебряные бокалы на пол и прислонившись к шкафу с папками «Для заплёванных душ», негромко переговаривались. Ангел Гермаэль, дружески покручивая двумя пальцами складку на баллахоне ангела Рамиэля, шёпотом делился воспоминанием:

— Намедни, я ради отчёта, — ну, ты же понимаешь, Рамиэль, — ради отписки, решил поговорить с одной женщиной. Сидит в парке на лавочке, рядом никого. Ну-у...присмотрелся. На вид приличная: в шляпке, в очках, с книжкой. Я подсел и, так, в английском стиле спрашиваю: «Как дела?».

Рука Гермаэля, вдруг, крепко зажала и смяла складку балахона на груди Рамиэля.

— Это всё, что я успел, Рамиэль... всё, что успел!... — и Гермаэль, в тисках жутких воспоминаний, двумя руками ожесточённо стиснул баллахон Рамиэля у самого горла. — И тут началось, Рамиэль!... Бла-бла-бла! Бла-бла-бла! Бла-бла-бла!

— Гермаэль!... не надо!... — хрипел придушенный Рамиэль.

— Нет, ты только послушай! Послушай! Бла-бла-бла! Бла-бла-бла! Без перерыва, Рамиэль, без перерыва!

 

По-прежнему тикали небесные часы, и, в промежуточное время, когда тёплый день склонялся к тёплому вечеру, наступало благоприятное время для проверки сообразительности. Ангел Ишим, в силу наработанной привычки экзаменовать и наставлять других, подошёл к ангелу, сохранившему в пылу веселья небесно-голубые, незатуманенные глаза, и задал ему экзаменационный вопрос:

— Что может физически и психически здоровый мужчина любовно всунуть в руку красивой женщине?

Экзаменуемый, сохранив к этому времени ещё и ясность ума, чётко и скрупулёзно перечислил:

— Психически здоровый мужчина может любовно всунуть в руку красивой женщине оброненную ею сумочку; корзину с вином и продуктами для романтической вечеринки; или золотой браслет с каменьями.

— Ммм... прекрасная подборка для всовывания. А можешь классифицировать женские ножки земных женщин с точки зрения ихних мужчин?

— Могу.

— Классифицируй.

— Женские ножки с точки зрения ихних мужчин имеют три разновидности. Опьяняющие — в форме бутылочек. Сногсшибательные — в форме клюшки. Зажигательные — в форме спичек.

— Неплохо. А как ты объяснишь выражение: «Купи селёдку и морочь ей голову»?

— Объяснить можно так: «Не пудри мне мозги и отвали».

— Впечатляет. А можешь более точно передать смысл выражения: «Закрой хлеборезку»?

— Могу.

— Давай.

— Более точно смысл выражения: «Закрой хлеборезку», передаёт другое выражение: «Захлопни пасть и не звезди!».

— Молодец, как солёный огурец! А солёны огурцы не бывают молодцы. С тебя рубль.

— Какой рубль?

— Я тебя экзаменовал?

— Экзаменовал.

— Ты экзамен сдал?

— Сдал.

— Гони рубль.

— Какой рубль?

— Я тебя экзаменовал?...

Остановимся на этом моменте. Ангелы слишком сильно прониклись влиянием языка, популярного на этот день, и диалог, выясняющий «какой рубль?» может продолжаться очень долго.

 

И вот, прохладный вечер пришёл на смену вечеру тёплому. Прохлада освежила головы и весёлые, хмельные мысли ангелов начали испытывать потребность поговорить. Где-то ещё слышны переборы частушки: «Я любила тебя гад, четыре года в аккурат...», — и задиристое, бьющее чечёткой: «Старушка не спеша достала ПЭ-ПЭ-ША...», — но постепенно, шажок за шажком, в компании ангелов, уставшими от веселья, началась серьёзная беседа, касаемая вопросов бытия. Кто-то из них осторожно сказал:

— Помните, как-то слух прошёл, что Господь сделал ошибку, сотворив людей и заселив ими землю. И он хочет всё исправить, сотворить совершенно другой мир, где вместо людей будут совсем другие. Интересно, что это будет за мир, и кто эти другие?

— Не ангельского ума это дело. Слухи, что злые духи. Заведут туда, незнамо куда. Лучше говорить о том, что знаем сами. Вот, я знаю, что у людей простота — хуже воровства. Какой из этого мы должны сделать вывод?

— Из двух зол люди не станут выбирать худшее. Пусть воруют.

— Хорошо ли это?

— Хорошо. Людям ничего нельзя запрещать. Ни-че-го! Для них запретный плод, как для мухи мёд. Пусть убивают, воруют и прелюбодействуют. По воле Господа они получили полную свободу. Всё от Бога.

— Слава Богу! — хором отозвалась компания ангелов.

 

Впрочем, как это бывает в райской жизни, — и не только, — серьёзные вопросы могут принимать самую неожиданную форму. И в конце дня: когда небесное светило ушло сквозь розовые занавески в свою опочивальню; когда звёзды вытаращили свои яркие глаза на потемневшей голубизне небес; когда умолкли хмельные арфы веселья и разноголосые трели разговоров; когда приятная истома начала шептать каждой клеточке в телах ангелов: «Спать пора... спать пора... спать пора...», — ангел Уриэль, под занавес, спросил ангела Нефилима:

— А если Господу станет угодно, чтобы ангел стал человеком?

— Ну, тогда, конечно. О чём речь? Господь сказал — ангел сделал.

— А если Ему станут неугодны и мы, и люди?

— Тогда... погоди... Это как же? — и вдруг, тонкой, оборванной струной на весь рай, погружённый в ночь, прозвучал голос Нефилима: — Это что же!... Господь отвернётся от всех нас?! Боже, спаси и сохрани!

 

2. Апартаменты Господа и дух Его.

 

Господь сидел в своём рабочем кабинете. Божественное чело его, окружённое потемневшим нимбом, омрачала печать глубокого и мрачного раздумья. Ангелы Небесной Канцелярии, опираясь на слухи, справедливо отметили, что Господь что-то замыслил по части переустройства управляемого Им мира. Последние сто лет Господь тщательно планировал последовательность божественных действий, которые приведут Его к успешному, новому эксперименту. Мощный блок божественной энергии защищал мозг и мысли Его от любого проникновения чужеродных квантов-соглядатаев, и не позволял ничему и никому понять даже бледный образ тайных мыслей Господа, которые оставались неисповедимы и для людей, и для богов, до скончания веков.Тысячи лет ушли на создание этой защиты. И затраты столь долгого времени были оправданы. Мир полон ушей и поставщиков подслушанного. И вот теперь...

 

В запертую дверь постучали. Господь молча кивнул и двери открылись.

Вошёл Архангел Михаил. В левой руке он держал папку, обтянутую тёмно-красным бархатом. Как доверенное лицо и правая рука Бога, он был и личным секретарём по особо важным божественным делам.

 

— Слава Господу! — поприветствовал архангел Михаил.

— Слава, — ответствовал Господь.

— Господи, я... — с нотками беспокойства начал Михаил.

— Знаю, Миша. Тебя тревожит моё затворничество.

— Очень тревожит, Господи. Вы, извините, забросили дела земные и наши дела, небесные.

— Не забросил, а отложил на неопределённое время.

— Так ведь, Господи, столько лет пролетело, уже на сто тянет.

— А что такое сто лет для вечности?

— Оно, считай, что ничего. Только вот и ангелы в разнос пошли... я имею в виду, шибко вольно чувствовать себя стали. И люди подраспоясались.

— Ну, ангелочки наши всегда были маленькими мерзавчиками. Вначале, как маленькие пушистые котята, из которых потом вырастают такие котяры... А люди... Ну, а что люди, Миша?

— Пьют, воруют, прелюбодействуют. Опять же, бойня на земле, как на скотобазе.

— Меня это должно удивлять?

— Нет, конечно. Бог с ними, пусть убивают. Но уж сильно пьют и воруют. А разврат такой — ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Ну, тогда уж, Миша, не надо ни сказывать, ни описывать.

— Оно может и так, Господи, но.... ясности хотелось бы. Без божьего надзора весь люд земной в преисподнюю отправится. По моим прикидкам, очень даже скоро.

— Ну и чёрт с ними. Мне на них... как это они между собой говорят?... — насрать на всех.

 

— Господи, я... это... э-э-э...

— Что, Миша?

— Сильно тревожусь я. Не о себе, Господи, о Вас. Вы уж простите... и в раю есть уши. Кто-то, — не дай Бог, конечно, — услышит, кому-то передаст, как чертополохи тут же вырастут слухи, а чего не поймут — додумают. И непременно какой-нибудь борзописец напишет и разнесёт по всему свету, мол, Господь в глубокой депрессии, отошёл от дел и всякое такое. Ещё и всяких ужасов понаобещает, похлеще Армагеддона. Сейчас столько поразвелось таких писак! Может, прихлопнуть их всех разом, как мух?

— Да пусть пишут, Миша, что хотят. Когда-то и я, сорок веков назад, в скрижалях заповеди им написал, — целых десять! — кои чтить и коим следовать надо. А что от заповедей этих осталось? Голый нолик, который по правилам ихней арифметики и разделить нельзя. Очень маленький он, нолик этот, даже на два не делится. Такая вот, Миша, величина моя на земле. Так что, пусть пишут, кому ещё пишется. Авось, их писанина проживёт дольше, чем мои скрижали. А обо мне не беспокойся, Миша. Пока я не в полном порядке, но с моей, божьей помощью, скоро буду в полном.

— Как скоро, Господи?

— Потерпи, Миша. Ты же сто лет моего невмешательства в дела небесные и земные терпел?

— Терпел, Господи.

— Ну вот. Все, как и Христос, терпят, что им отпущено. Мы же не люди, которые и до ста не доживут, а уже в деменцию впадают. Как эта, деменция, по-нашему называется?

— Слабоумие.

— О! Какое восхитительное слово! Слабоумие! Человек разумный, — человек! — чело века! Пыжился он, Миша, тужился, и миром повелевать хотел, а время отстукало и стал человек умом слаб. Поистине, уму не растяжимо!

— Так ведь, Господи, люди — не боги.

— Верно, Миша, не боги, а свободные люди. А потому, пусть сами по себе без Бога и живут. Не нужен я им, а они мне. У них свои идолы, свои золотые тельцы, — пусть им и поклоняются. Авось, они исполнят ненасытные людские желания. Только вряд ли. Ненасытного не накормишь. Эти люди, Миша, и простые, и титулованные, и попы, и святые отцы, и даже отпетые грешники, всегда смотрели на меня, как на джина из старой лампы. Вот, потрёт кто из них себе лоб крестным знамением и я, Гоподь, прощу им все грехи их тяжкие, очищу их души от грязи и разврата, совершу для них чудеса сказочные, наделю богатством, властью и перебью всех врагов ихних, на заказ. Мне только ещё осталось колена перед ними преклонить и раболепно спросить: «Чего ещё изволите, человече? Каких дел наворотить ради вашей глобализации? Кого из вас помазать на царство надо всем миром, и кому я должен верно служить, и быть у него на посылках?».

— Да Бог с ними, Господи, раз уж Вы всё решили... — Михаил оглянулся, как бдительный страж, прижал ухо к стене рабочего кабинета Господа, а после постучал пальцами по папке, обтянутой тёмно-красным бархатом. — Здесь дела...

 

На этом месте словно всё оборвалось, покрылось завесой тайны, сквозь которую не пробьётся и квант света. И более ничего не известно, какие дела обсуждал Господь и архангел Михаил.

 

3. Постскриптум

 

Когда-то, около двух веков тому назад, ангелы Небесной Канцелярии обсуждали странный слух о том, что Господь увлёкся вдруг сказочными мирами, в которых живут необычные для Земли существа. И один из ангелов божился, что своими ушами слышал, как Господь, прогуливаясь по райскому саду с архангелом Михаилом, говорил о том, что хочет просить Совет Богов дать Ему новую звёздную систему для сотворения сказочного мира, и дать новые зародыши жизни, несущие в себе магию и волшебство.

 

Пустив на полную мощность машину человеческой логики, можно предположить, что Господь решил-таки воплотить свой давний план и востребовать другую звёздную систему, полную нерастраченной созидательной энергии, в которой сможет создать сказочную планету, где будут жить волшебные феи, эльфы, русалки, тритоны, единороги, драконы, закованные в железную чешую, и разные волшебные животные; где удивительные гномы, наделённые магией и волшебством, одним прикосновением маленькой руки, как царь Мидас, превращают камни в золото, и делают из него удивительные украшения, посуду, золотые монеты, и прячут эти сокровища в своих подземных пещерах. Найдётся ли человеку место на этой сказочной планете? Ну, это зависит от тех, кто создаёт такие миры и заселяет их живыми картинками своего воображения...

 

(Конец)