Пальцы рук болтались, как будто клешни в автомате-хватайке, которые не удержали игрушку, — и телефон полетел вниз. Он ударился о декоративную ручку тумбы, отлетел в сторону и шлепнулся на паркет — на экране появилась паутина трещин. Это был дорогой телефон, но если бы он разбился вчера… А сейчас не жаль.

Сила возвращалась в тело бушующей волной. Нога замахнулась на плафон — желтый, в цвет чашки, которую я подарила на День влюбленных, ударила, и сдавленный вскрик вырвался наружу. Мой вскрик. Плафон пошатнулся, но устоял. В голень отдало болью — будет синяк.

— Зачем?! — закричала я на плафон, но он не ответил.

Заиграла наша любимая песня — опять звонил телефон. Я надавила пяткой на треснувший экран.

— Не-е-ет!.. — заорала я так, чтобы все вокруг услышали: я не согласна! Бесполезно: он не оспорит мой протест.

Я пнула телефон, как мяч, и он улетел под диван. Но это был гол в мои ворота: песня еще назойливо звучала. Перед глазами стояла прошлая пятница, и я ясно видела, как мы двигаемся под эту самую песню. Он, в синей рубашке, одной рукой держит мою ладонь, а второй обнимает за талию, напевая слова.

Я бросилась к окну — ливень тарабанил в стекло так, будто требовал впустить его в квартиру. Я распахнула левую раму — первым вбежал холод и укутал меня в мерзкое одеяло из мурашек. Следом запрыгивали капли, украшая подоконник узором в горошек. Я забралась на окно и посмотрела вниз с двадцатого этажа. Тут же закружилась голова, дыхание стало тяжелым. Даже ноги онемели. Я почувствовала себя совсем маленькой в этом огромном доме. Лицо и водолазка быстро намокли. Было высоко и по-настоящему страшно.

Я ухватилась руками за правую раму и отползла вбок, спрятавшись за прозрачное, но прочное стекло.

Я должна, но не могу. Только если по-другому.

— Не оставлю, — шептала: — Я как и ты…

Я сползла с подоконника и бросилась на кухню. Схватила аптечку: обезболивающее, жаропонижающее, порошок от простуды, сироп от кашля — да какая разница, что брать! Налила стакан воды, запила, понимая: не поможет, не то.

Не теряя времени, метнулась в ванную, схватила косметичку и села на коврик. Искала на ощупь правой рукой, внимательно изучая запястье левой: такие нечеткие, будто все чувствуют и прячутся; голубые, как реки, протекающие под кожей.

Нащупала. Блестящее. Острое.

Я смогу!

 

***

 

Темнота. Где-то вдали падают капли. Я дышу ровно, но, кажется, слишком громко. Интересно: я здесь одна? И где это — здесь? Я аккуратно поднимаю руки и осторожно трогаю все вокруг: впереди меня пусто, а позади — стена, твердая и неровная, как будто окаменели мелкие волны.

— Это ты? — раздался знакомый голос, и я вздрогнула.

— Паша! — вскрикнула я радостно.

Я медленно пошла на шум, проверяя руками черноту перед собой. Его пальцы коснулись моих ладоней, потянулись к плечам, опустились и обхватили за талию, подняли в воздух. Я обвила его шею руками, и мы вместе вышли из темноты в каменный зал, едва освещаемый таинственным светом. Это была пещера.

— Ты рядом, — прошептала я, прижимаясь к твердой груди, вдыхая едва уловимый запах его тела.

Он опустил меня на землю, и я снова прижалась к нему. Мои руки побежали по его грязным и слипшимся волосам, спустились по спине, натыкаясь на мелкие дыры в изотермике из полара.

— Я не знал, что и ты здесь, — сказал он, поглаживая меня по голове. — Как же я рад тебя видеть!

— А где мы? — спросила я.

— Сам не знаю, — признался Паша. — Это вроде карстовая пещера, но… странная. Иногда мне кажется, что это некий портал между всеми пещерами мира. Если пройти раз, два… четыре зала влево, то попадем в мир светлячков — сразу почувствуешь свободу, как там, на поверхности, под открытым ночным небом. Такая пещера есть и в Новой Зеландии. А если долго идти через те проходы, — Паша указал правее, — выйдешь к мраморным залам, точь-в-точь как в Патагонии. Но если пойти еще дальше, начинаются кристаллические пещеры. Это невероятно, но все самые интересные пещеры мира можно найти здесь, в одном месте… Я покажу тебе! Вот только… одежда… Ты все-таки выбрала флис?

— Нет! — возмутилась я и ощупала свое тело: начала с шеи, спустилась к стопам.

На ногах оказались резиновые сапоги, которых у меня никогда не было. На теле — чужой изотермик из флиса, хотя сшитый как раз по размеру.

— Это все ты подстроил? — насторожилась я.

Подобный сюрприз нельзя назвать приятным, однако он бы привнес столько ясности в происходящее, что мне хотелось услышать «да».

Но Паша признался:

— Нет, я и сам удивлен, что ты здесь. Уверена, что не взяла с собой хотя бы комбинезон и каску? Я-то привык, но за тебя беспокоюсь. Это тебе не город.

— Я… я думала, мы сразу отправимся домой. Паша, когда мы вернемся?

— Нет-нет, — замотал он головой. — Я должен остаться. — И, посуровев, добавил: — Я должен победить!

— Победить? — удивилась я. — Ты с кем-то соревнуешься?

— Это всё твари, понимаешь? Они повсюду.

По телу пробежала дрожь, и я как можно крепче сжала его руку.

— Паша, мне страшно. Пожалуйста, пошли домой…

— Теперь наш дом — эта пещера. Только здесь я смогу победить…

— Я… не понимаю…

— Тише! Ты слышала этот звук? — встревоженно спросил Паша. Я помотала головой. — Мы слишком громко разговариваем. Они знают, где мы, они уже близко… Спрячься за тот сталагмит. — Он кивнул на широкую глыбу. — Я буду защищать тебя!

Я сдавила его ладонь еще крепче. Неужели он говорил всерьез? Хотелось рассмотреть его лицо, но освещение было слишком слабым.

— Доверься мне, — шепотом попросил он, высвобождая руку из моих пальцев. — Побудь там. Так безопаснее.

Пещерная глыба выше меня ростом напоминала неровный постамент для скульптуры. Сталагмит был совсем близко, но я не пошевелилась. Требовалось всего несколько шагов, чтобы спрятаться, но я боялась снова остаться одна в незнакомом месте. Тело не слушалось, я застыла.

Вдруг раздался слабый писк, от которого передернуло так, что я тут же оказалась за сталагмитом, словно телепортировалась. Меня трясло. Вот опять этот подозрительный писк…

В той части зала было уютнее. За сталагмитом находился узкий лаз: вот он, источник света в пещере.

— Паша, ты видел этот туннель? — закричала я из укрытия. — Там свет! Мы можем проползти наружу!

— Слишком поз…

Паша не договорил. Вместо слов послышались странные звуки: сбитые выдохи и оханье, будто совершалось действие, требующее немалых усилий, а еще — стон и тот самый противный писк, который превратился в бесконечный фон.

Наконец всё стихло.

— Выходи! — позвал Паша. — Я расправился с этими тварями.

Я робко выглянула, держась за сталагмит, будто он мог меня защитить.

— Вот они какие…

Паша сжимал в кулаке что-то совсем маленькое. Мне полегчало: да разве может такое причинить серьезный вред? Паша потирал запястье.

— Кровь, — пояснил он.

— Не больно? — забеспокоилась я, приблизившись.

— Нет. У них в слюне анестетик — действует как обезболивающее.

— Но кровь… нужно остановить…

— Сама скоро остановится. Там есть еще что-то вроде антикоагулирующих ферментов, поэтому кровь не сворачивается.

Я внимательней присмотрелась к кулаку.

— Это ведь… — запнулась я. Нагнулась, чтобы убедиться, и воскликнула: — Да это летучая мышь!

— Нет. Они только притворяются мышами.

Его слова пугали, но голос звучал естественно, будто он сам верил в то, что говорил, в то время как кулак удерживал маленькую и беспомощную летучую мышь.

— Они ведь разносчики бешенства и другой заразы, а у тебя рана, — сказала я, будто это имело отношение к подозрительному поведению Паши.

Паша покрутил зверька в руках, вытягивая части тела для демонстрации. Крепко обхватив шею большим и указательным пальцами, он резко отдернул крючок лапки — зверек запищал. Паша схватил тонкое крыло и оттянул в сторону: оно оказалось длиннее человеческого предплечья и напоминало воздушного змея. Ушки зверька прижались к меху, выпуклые глаза смотрели настороженно. Он шмыгал поросячьим носом, часто втягивая воздух.

— Осторожно! — Я переживала за летучую мышь.

Но Паша вновь собрал пальцы в кулак и сжал покрепче. Он давил до тех пор, пока писк не стих.

— Зачем? — Я невольно ахнула.

«Зачем? Зачем? Зачем?» Вопрос казался настолько знакомым, будто я задавала его сотню раз. Но ответа не было.

— Подожди, и прилетят остальные, — предупредил Паша.

— Не понимаю…

Я внимательно смотрела на него: хотелось разглядеть выражение лица, но в темноте не получалось. Тогда я провела рукой по его лбу — жара не было.

— Там есть проход, — напомнила я, указав за сталагмит. — Это выход отсюда?

— Мы не сможем уйти, пока не уничтожим их. Они все равно найдут меня, понимаешь?

Я не понимала. Опять послышался странный звук, но четче и громче. Он больше походил на монотонную сирену, чем на писк.

— Если они приблизятся к тебе, убей! — сказал Паша. — Не получится — целься в уши. Они используют эхолокацию…

— Эхо… чего?

— Эхолокацию. Когда их собственный писк ударяется о препятствие, они улавливают эхо, отраженный звук. Так они понимают расстояние до препятствий, ориентируются в пространстве. Поэтому, если не можешь убить, целься в уши! Нарушишь слух — считай, победила: они больше не смогут передвигаться. А пока прячься!

Паша оттолкнул меня к укрытию. Но я не успела. На этот раз прилетела целая стая и облепила Пашу со всех сторон. Силуэт Паши стал больше, будто он растолстел. Казалось, я вижу ауру вокруг него. Паша стонал и кричал, размахивая руками во все стороны, и с каждым взмахом отбрасывал летучую мышь, одну или несколько. Как обычные безвольные камни, они бились о стены пещеры и падали, пока всё новые и новые твари набрасывались на Пашу. Он не справлялся с ними.

Я хотела помочь. Требовалось всего лишь убить летучую мышь — но как?! Я и таракана раздавить боюсь! И скольких я смогу уничтожить, прежде чем они атакуют меня? Прежде чем облепят всё мое тело точно так же, как Пашу?

Я понимала, что даже если не убью ни одной, но позволю им пересесть на меня, Паше станет полегче. Я твердо решила вмешаться, но тело снова не слушалось, и я безмолвно смотрела фильм ужасов наяву, уговаривая себя: «Вот сейчас… досчитаю до трех… и вот три… и еще до пяти… еще через три секунды… я все равно заступлюсь…» Но я стояла неподвижно, как будто вросла в пещеру, сама превратилась в сталагмит.

И тут пухлый силуэт разделился — их стало двое. Один был всё тот же Паша. Второй накинул длинный плащ. Паша громко закричал. Но крик оборвался, как только второй наклонился к нему, и они словно слились в поцелуе.

В памяти пронеслась вечеринка, на которой мы играли в фанты, и Паше пришлось поцеловаться с привлекательной, но неприятной девушкой не из нашей компании. Кажется, ее звали… Не важно!

Меня точно током ударило — я почувствовала, что мое тело снова подчиняется мне, и бросилась к Паше. Не думая, что и зачем делаю, я стала яростно колотить кулаками по второму — точнее, по его плащу. Плащ был твердый, будто сделанный из прочного пластика. Моих ударов как будто не замечали, но я не останавливалась.

Маленькие летучие мыши перепрыгивали с Паши на меня. Одна даже залезла на лицо, и я с криком отдернула ее, отбросила в сторону. Что-то теплое потекло по носу, коснулось губ, соленое на вкус, как кровь. Я чувствовала десятки летучих мышей, облепивших меня, но думала лишь об одной. Второй силуэт тоже оказался летучей мышью, только огромной. Мои удары приходились по его непробиваемым крыльям.

Тогда я вспомнила про уши. Летучая мышь была одного роста со мной — достать нетрудно. Я подняла кулаки и стала бить то по ушам, то по мохнатой шерсти. Это подействовало: тварь оторвалась от Пашиного рта, и он заорал. Его крик разлетелся по пещере, и волнами эха возвращался снова и снова, отдавая болью и ужасом. Я била, пока туша не рухнула на каменный пол пещеры. Последний удар оплеухой прилетел Паше.

— Ой! — Я остановилась, опуская руки.

Тварь между мной и Пашей исчезла, будто ее никогда и не было. Кругом стоял гул — маленькие твари разлетались в разные стороны, оставляя нас вдвоем.

— Ты как? — спросил Паша. — Опять меня спасаешь? — Его речь звучала неразборчиво: так разговаривал мой дедушка, когда вынимал вставные челюсти.

— Обычно для твоего спасения хватало слов… Это все-таки не летучие мыши, да? — уточнила я.

— Летучие, но не мыши. — Паша сплюнул кровь. — Точно не они. Летучие мыши питаются по ночам, а эти… устраивают налеты в любое время суток. Если бы они размножались как летучие мыши, всего одна-две особи в год, я бы их давно истребил. Но нет! Их всегда очень много. Даже когда я полностью разносил их скопища, они все равно нападали новой стаей.

— Как эта тварь стала такой огромной? — спросила я. Казалось, я все еще колочу летучую мышь ростом с человека, но теперь я будто смотрела на себя со стороны.

— Любая может стать большой. В такую влезает много крови. Я думаю, что так они делают запасы пищи. Знаешь, как поступают мыши-вампиры? Делятся добычей с теми, кто неудачно поохотился. Это как переливание крови, только через рот. Вампиры запоминают тех, кто поделился пищей с ними, и помогают в ответ, а жадные умирают с голоду за двое суток. Как и у людей, не правда ли? Если есть обмен поддержкой, то живут, а если нет — дохнут. Я ведь для них всего лишь корм… Я не раз уничтожал их стаи, пытался отыскать детенышей, но без толку… Сколько бы ни следил за ними, так и не понял, как они размножаются и почему неистребимы. — Паша снова сплюнул. — Прости, больно говорить.

— Щиплет. — Я почесывала лоб, руки и ноги, нащупывая влажную кровь и свежие дырки во флисе. — Раз они улетели, мы можем выбраться отсюда?

— Ты все еще не понимаешь?

Где-то вдалеке раздался знакомый писк.

— Паша, они могут вернуться! — встревожилась я. — Давай поговорим там, наверху!

— Я никуда отсюда не уйду! Они всегда будут возвращаться, если их не победить!

— О чем ты? Кто они?

— Они…

Паша задумался, но ничего не ответил.

— Как же мы здесь оказались? — спросила я опять.

— Я там, где я должен быть, — твердо сказал Паша.

— Что это за место?

— Я тебе уже рассказал про него…

— Ты спелеолог, ездишь по пещерам, но ведь без меня! Я никогда не хотела спускаться в пещеры, а сейчас… я здесь… Не понимаю… Зачем?

— Чтобы победить.

— Зачем ты борешься с этими тварями? Давай просто уйдем!

— Ты не понимаешь! — вскипел Паша. Он схватил меня за руку и потянул за сталагмит, к свету. Расстегнул верхнюю часть изотермика и приспустил ткань, обнажая торс.

— Это все они! — выкрикнул он.

Раны были повсюду, и не одна, и не две. Они покрывали все тело, как подростковые прыщи покрывают лоб и щеки. Маленькие, как родинка, и большие, как кулак или глубокий порез от ножа… Я заплакала и бережно коснулась настрадавшихся плеч, провела ладонями по вымученной спине, прикоснулась губами к израненной шее.

— Если останемся, они растерзают нас, — тихо проговорила я. — Давай уйдем, Паша! Пожалуйста…

— Как же ты не понимаешь? — раздраженно воскликнул Паша. — От этих тварей невозможно убежать! Они всегда были и будут там, где есть я…

— Нет! Не говори так! Их никогда не было! Никогда — ни разу с тех пор, как мы вместе. Смотри, какие раны ты получил за это короткое… — Я не закончила, задумалась: а как долго? Сколько времени прошло? Что было до пещеры? Почему я ничего не помню?

— Это старые шрамы… Им уже много-много лет…

Я помотала головой.

— Нет! Я вижу их впервые! Их не было раньше…

— Смотри! Видишь вот этот, самый большой? — Он указал в область сердца. Толстая линия рассекала левую часть груди на две неравные части, шрам тянулся вниз, до самого пупка. Да разве летучая мышь способна оставить такой след? Больше похоже на искривленное лезвие топора, которое придавили к груди, сделав печать на теле. — Это самый первый, они оставили его еще в детстве. Я тогда не умел защищаться. Разве рана выглядит свежей? Нет! Она давно зажила, но шрам остался навсегда.

— Тут что-то не так… Сколько времени ты провел в борьбе? А я? Как я сюда попала? Паша, что это за место? Ты давно здесь?

— Да, — кивнул он.

— Я не понимаю, как оказалась в этой пещере… Не понимаю, когда… Но еще совсем недавно, кажется, еще вчера мы точно были вместе и… дома…

— Нет, я был здесь всегда.

— Нет-нет! Нет! — Я замотала головой и опять заплакала. — Паша, послушай меня! Мы были вместе дома!

— Нет. Я был здесь всегда, но раньше — без тебя. Я рад, что теперь ты со мной.

— Паша, я не хочу оставаться. Пожалуйста… давай уйдем…

— Ты слышала?

Да, теперь услышала и я. Противный писк становился все громче, все ближе. Паша оттолкнул меня к сталагмиту.

— Будь осторожна! Это моя битва, и я не хочу, чтобы тебя снова ранили. Я буду защищать нас, я буду бороться!

— Нет… нет… Не-е-ет!

Их было много. Они облепили Пашу со всех сторон. Его силуэт становился плотнее, шире. Он ловко отбивался, выдергивая кровососов из своего тела, швыряя их о стены, сжимая кулаки и разбивая тварей друг о друга. Он вскрикивал, стонал, но продолжал бороться.

Писк усилился, и одна из тварей оказалась возле меня. Она вцепилась в мои волосы, подтянувшись, как на канатах. С визгом я сорвала ее с головы, сдавила ее маленькое тельце так сильно, как смогла — и крепко сжимала, пока тварь не смолкла. Но писк звучал все так же близко, так же громко. Оставаться было слишком опасно.

Я бросилась к лазу и заползла в него, подтягивая за собой ноги. Попыталась обернуться, но ничего не увидела: мое тело закрыло свет, погрузив пещерный зал в темноту.

— Это место не может стать нашим домом, — прошептала я.

Цепляясь руками за выступы, как неуклюжая гусеница, я подтягивала тело, нащупывая опору для ног, и так пробиралась по каменному туннелю. Я чувствовала, как надо двигаться, и действовала, не думая.

Вскоре стало совсем тихо. За мной никто не гнался. Решать было мне: возвращаться в темноту или ползти дальше, к свету. Я присела отдохнуть на первом же глубоком выступе и снова расплакалась.

— Прости… я понимаю… это твой выбор… это не моя борьба… это не мои твари…

Отдохнув, я продолжила путь — и с каждым моим движением света становилось все больше.

 

***

 

Было слишком много света, слишком много белого. Три силуэта стояли надо мной, но я никак не могла сфокусироваться и долго моргала. Запах был очень знакомый, но неприятный: стерильность и дезинфекция.

Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось рассмотреть лица. Вовка, лучший друг Паши, тут же отвел взгляд в сторону, словно боялся посмотреть мне в глаза. Я сразу узнала яркий чехол Пашиного телефона — он торчал из кармана Вовкиной байки. Чуть в стороне стояла мама, вся в слезах, а рядом с ней папа. Он смотрел на меня строго, как в детстве, будто хотел отругать за двойку, но выглядел робко. Особенно руки: они неестественно и напряженно свисали вдоль тела, едва касаясь его.

Я заерзала, попыталась перевернуться, чтобы лечь поудобнее, но что-то кольнуло — это была игла от капельницы в правой руке.

— А где Паша? — спросила я.

Вова сжал кулаки, но посмотреть на меня не смог. Родители переглянулись встревоженно и ничего не сказали. Мама попыталась улыбнуться — не вышло, уголки губ нервно дернулись, и она вдруг громко завыла. Ее руки закрыли лицо, словно занавески упали на окна, — она была с нами, но не здесь.

И тогда я все вспомнила.