Жила была девочка, которую звали Ли́са.

Жила она в небольшой деревушке в семье кузнеца и мечтала о... О разном мечтала девочка. Когда ей исполнилось пять, мечтала о деревянной лошадке, с которой можно было бы играть вместе с мальчишками во дворе, а не прясть пряжу вместе с матерью. Когда ей исполнилось семь, она мечтала обрезать свою роскошную косу по самые уши, чтобы голове было легко и свободно. Когда ей стукнуло десять, она мечтала, чтобы ее волосы перестали виться и стали, наконец, черными, как вороно крыло, как того хотела мать. Когда к ней пришла пятнадцатая весна, она стала мечтать о счастье. О таком недостижимом счастье, о котором поют птицы, о котором стрекочут сверчки и кузнечики, о том, к которому стремилась душа. Это когда не думаешь о каждом дне, как о пройденном, но при этом только начавшемся; когда можешь быть собой, не стыдясь, и делать можешь желаемое, а не должное, ни на кого не оглядываясь.

И надо же было такому случиться, что именно эта ее мечта сбылась. Тогда, когда меньше всего ждешь, как водится, мечты и сбываются….

Однажды утром Ли́са, устав от наставлений матери, сбежала на речку, не забыв, впрочем, взять с собой вышивку ( «Хоть это с собой возьми! Приданое пора уже заканчивать, а ты только начинаешь!»). Там, на лоне природы, среди цветов и трав девушка могла спокойно дышать полной грудью, могла погружать пальцы в матушку-землю, не боясь испачкаться, там никто не стоял над ней с упреками и наставлениями, там она могла слушать («Вечно ты витаешь в облаках!»).

Она сидела на берегу одного из рукавов могучей реки, скрытая от глаз небольшим утесом, и заканчивала салфетку с петухами, которая однажды будет лежать на столе в ее семье, с которой будет есть ее суженый и их дети. Но пока Ли́са лишь вздыхала и старалась не орошать грубоватую ткань слезами – тяжелее будет потом заканчивать шитье.

Лишь на секундочку прикрыть глаза и услышать, как журчит вода, отпустить ненавистную иголку, разжать пальцы, и пусть она падает, куда ей вздумается. Упасть на траву позади, и пусть травинки путаются в волосах («Вечно ты валяешься где-то, а потом волосы растрепаны!»). Над головой безоблачное голубое небо, и кружатся птицы. Счастливые! Что у них забот? Накормить да накормиться! Вот бы к ним сейчас.

- Птицы, а птицы! Возьмите к себе! – Ли́са порывисто поднялась с земли и вскинула руки вверх, а затем закружилась, обнимая себя.

Наверное, со стороны это все выглядело, как сумасшествие. Но ведь она такой и была по мнению многих – иной – ведь не стремилась к тому, о чем мечтала каждая девушка. Поэтому наедине с собой можно было не стесняться естественных порывов.

Музыка ветра расправляла плечи девушки, устремляла ноги в пляс, кружила юбку, пока тело делало оборот за оборотом. Может быть, ветер и помог? Но в какой-то момент ноги оторвались от земли, и в небо поднялся огненно-рыжий вихрь из одежд и распущенных волос («Девушка может распустить косу только перед мужем! Когда уже ты наконец это запомнишь?»).

Ли́са открыла глаза в восторге от того, что ее никто до сих пор не окликнул (оклики в голове не в счет), и она смогла, наконец, насладиться моментом, и обомлела еще больше от того, что ее тело парило в нескольких локтях от земли….

Падение было очень болезненным, лишь только пришло осознание. Кажется, эти самые локти и ушиблись больше всего. Но внутри разгоралась тайна, ведомая только ей одной. Природа услышала ее! А что, если она и дальше сможет помогать? Ощущение силы покалывало пальцы. А что такое сила? Сила - это свобода! Ее едва уловимый запах проникал под кожу и кружил голову. Мечты начали сбываться.

Девушка подхватила испачканные юбки, вышивку и скорее побежала домой. Каждая клеточка ее тела чувствовала себя иначе, словно в ней зажглись маленькие огоньки, и бегали по жилам, озаряя каждое движение. Коса тяжелой плетью больше не била ее по бедрам от неистового бега, волосы невесомым плащом летели за спиной.

Все вокруг с самого детства шептались, что столь яркий рыжий цвет волос – отметка бесовщины, отметка ведьмы. Мать не верила и красила ее волосы травами. Вот только они, проклятые, очень быстро возвращали свой цвет или же вовсе с самого начала отливали огненными всполохами, стоило только лучу света коснуться их – ну, не напасть ли на всю их семью? Но в тайне от всех только одна Ли́са их очень любила, и гладила их по ночам, запуская пальцы в густые пряди. Оранжевый цвет вообще завораживал девушку, он напоминал ей огонь, когда тот еще только разгорается, когда греет, но не обжигает, напоминал осенние листья и тепло земли, укрытой ими.

Ли́са с детства не понимала, что плохого в том, что она не такая, как все, но убедить в этом остальных быстро отчаялась. Вся деревня жила по одним и тем же правилам и законам, и никакая дочь кузнеца не сможет их искоренить несмотря на то, что ее отца все уважали и ценили. Его, но не ее. Теперь же они узнают, что и она на что-то способна. Сколько пользы она сможет принести деревне, умея летать! Она сможет чинить крыши, сможет быть гонцом, сможет помогать строить дома.

Сердце девушки наполнялось радостью и гордостью за себя, в груди билось желание осмотреть теперь все тело и увидеть те изменения, которые с ней произошли, - она это чувствовала. И в тот момент Ли́са вовсе и не думала, зачем она стирает в кровь ноги о камни, если теперь может летать. Об этом потом, решила она, всему свое время.

Хлопнула грубо сколоченная деревянная дверь, заскрипели доски под грязными босыми ногами, зацепился край юбки о занозу на стене – было привычно оставить там пару ниток, если очень нужно оказаться наверху как можно быстрее. Стрела с лисьим оперением – так ее в детстве называл папа. «Только бы никто не остановил!» - думала она сейчас, заворачивая в светёлку. Последняя дверь, деревянный засов, и огромное зеркало в старинной рамой перед нею, а в нем стройная и красивая девушка. Ли́са подошла ближе и придирчиво оглядела себя: тот же стройный стан, белоснежные руки, пышная грудь, что никак не успокоится от колотящегося сердца и долгого бега, узкие плечи, обрамленные в зеленые рукава ее простого платья. Ах, как же много травинок теперь на нем! Руки сами собой потянулись очистить его, но девушка стерпела и продолжила разглядывать себя, приближаясь все ближе к заговоренному стеклу – так о зеркале говорила еще ее прабабка. Лебединая шея и изящная головка в обрамлении густых медных волос, которые спускались до бедер, пушились и овевали спину и плечи тугими кольцами. Когда Ли́са о чем-то крепко задумывалась, то накручивала локон себе на палец, и мать вечно шутила, что потому и росла с пеленок кудрявой. Алые полные губы, небольшой нос и зеленые глаза – по крайней мере таковыми они были сейчас, но люди не раз замечали, что они принимают самые разные оттенки.

Дочь кузнеца обладала какой-то дикой, пугающей красотой, и немногие осмеливались открыто свататься к ней, хотя многие этого хотели - это было известно.

Сейчас же Ли́са была невозможно красива и видела это в зеркале так, словно бы кто-то стоял рядом и показывал ей доселе скрытое. Кожа ее словно сияла, маня к себе, вся женская сущность призывала к себе.

По комнате пронесся вздох восхищения – больше никто и никогда не посмеет сторониться ее! И тут девушка в зеркале подмигнула ей. Ли́са на секунду отпрянула, вгляделась в отражение, но ничего более не заметила.

С того дня ее волосы вообще перестали поддаваться окраске, как бы мать не мучалась над ними. Пришлось их прятать под тугой платок. Теперь Лиса днем исправно исполняла женские обязанности, а по окончании сбегала в лес, задерживаясь там до сумерек. В лесу она просила ветер помочь ей снова взлететь. И каждый раз ветер исполнял ее просьбу. На пятый день она попросила огонь сжечь трухлявый пень, чтобы удобрить землю и дать волю новым побегам, и тут же пальцы ее стали теплыми, а глаза зажгли пламя. Еще через пять дней она чуть не спалила просеку, и попросила воду помочь ей, тут же из-под ног ручьями заструилась вода.

На короткое время Лисе стало страшно. Стихии подчинялись ей, но надолго ли такая благодать? А вдруг люди правы, и все это не от Матери-природы, а от бесов? Бросилась тогда девушка в отчий дом, кинулась в ноги отцу и матери, да и повинилась во всем. Стоило ей поднять глаза от пола, как увидела она напротив себя глаза, полные ужаса, как будто ставших чужими людей, и пожалела она о сказанном.

Матушка притворилась тогда, что ничего из услышанного в тот вечер, не будет препятствием их размеренной жизни, обняла да спать отправила. Но холод, который заполз в сердце дочери, ничем уже оттуда было не выгнать.

Нечаянно подслушанный разговор на рассвете поставил все на свои места:

- Привязать к кровати, косу бесовскую отрезать да окропить святой водой. Батюшку позовем нынче же. Да пусть и заберет ее к себе во служение.

- А ежели не заберет?

- Замуж пойдет!

- Да кто ж ее такую, да еще и без косы возьмет?

- Известно кто! Ванько и возьмет! Давно сватался.

- Погибнет она у него. Которая жена уже будет.

- Значит судьба девкина такая. Я все сказал.

Ни жива, ни мертва стояла та самая девка, прижимая худенькие плечи к стенам избы, что была кровным домом, и уже не сдерживала непутевую влагу, стекающую по щекам. Бежать надобно! И где ж ее обретенная у зеркала в тот день уверенность? Оглянулась она на него, словно ища поддержки, и снова заметила блеск глаз в отражении, подошла ближе – тут же протянулись к ней руки через зеркало, обняли ее и слились с ней отраженные губы в жарком поцелуе. Ли́са не успела вздохнуть даже, как уже оказалась заперта в собственном теле, а затем и вовсе тьма поглотила ее.

 

Некому было заметить подмены. То же лицо и тело, а душа никого и не интересовала нынче. Пока мать с отцом продолжили шептаться, понизив голоса, связала Ли́са (или уже не Ли́са?) узелок с едой, с рубахой сменной да рукоделием (А куда ж без него-то?), да и ушла из дому, куда глаза глядят. Не ее это был больше дом, незачем там и задерживаться.

Долго ли бродила она по дорогам до боли знакомым (память девушки услужливо рассказывала о каждом камешке, что встречался на пути), где еще девчонкой ходила и ездила на телеге, нагруженной подковами да топорами отцовскими, меж деревнями и ярмарками – нигде не было ей покоя, душа девчонки до того сильна была внутри, что волком выла и скреблась в груди, а меж тем провизия заканчивалась. Ночами подстилкой были еловые лапища, а небо одеялом. Совсем озябла, платье изорвалось о цеплючие ветки – ушла с дорог в лес, в поисках сама не зная чего.

Не так Ведьма, что завладела юным телом Ли́сы, представляла себе это путешествие, когда шагала через зеркало, да вот только снова поторопилась, боясь упустить силу девичью, новорожденную, манящую и притягательную, что текла теперь в ее жилах.

Теперь, наконец, она будет счастлива! И возьмет все, что ей никогда не принадлежало, и слепит из него свое счастье, которого никогда не было. А что же есть счастье для нее? Крыша над головой, огонь в камине, тепло семейного очага и любимый рядом, детишки, что цепляются за юбку. Ужели много? Много, раз ни один еще не польстился на ее красоту, изуродованную в детстве. Кто бы мог подумать, что может сделать всего одна головешка, отскочившая из печи, с лицом девочки, играющей рядом. Мать родная и то смотреть боялась! Девушка же сама завешивала все зеркала – все, что под руку попадались, пока однажды не сыграли с ней деревенские отроки шутку злую – под видом редкого заморского лекарства не подарили ей девичью радость - зеркальце, столь редкое, что за него любая девица на многое была бы готова. Волшебное стекло было инкрустировано в крышку шкатулки, которая легко сошла за баночку целебной мази.

К тому дню не видела она себя уже много весен, а открыв «баночку», диву подивилась – красавица смотрела на нее из зеркала! Не того юноши ожидали, когда она счастливо заулыбалась, бросилась целовать их, да они отпрянули, а потом умчалась в дом снимать все тряпицы с больших зеркал, чтобы рассмотреть себя новую. И не замечала девушка, как шарахались все от нее. Ведь чуда не случилось, просто зеркало досталось ей непростое, искаженное. И нашептывало то древнее зеркало о могуществе, что скрывалось в женских руках, и о том, как им овладеть.

Ну, ничего, теперь у нее все будет по-другому.

Долго было идти до той деревни, где бы никто не знал девушку, да не воротил бы назад к отцу. В том лесу все знакомо было – начиналась пора ягод. Вот они уже зрели у самых ног, наливались соком и цветом, приманивали к себе, просились в руки, да и не заставили себя ждать. Вот только наешься ли соком ягоды, как бы много ее ни было? Убивать Ведьма зверушек не умела, да и жалела их. Девка непутевая, незамужняя.

С каждым преодоленным шагом росла в груди доселе неизвестная гордость, питалась обидой давешней за непонимание и непринятие и превращалась в гордыню. Она то и очерствила сердце, дала сил костер развести и зайца изжарить. Жалость жалостью, а живот есть просит. Запретила себе Ведьма думать о том, что не должно, но в ту ночь впервые за последние одинокие недели ложилась спать сытая. А за сытостью и мысли верные пришли.

На утро собрала она коры да кореньев разных, сколько руки смогли унести, связала их, да понесла на ярмарку продавать в ближайшую к лесу деревню. Давнехонько она бывала здесь, еще девчонкой малой, никто поди и не узнает в ней ее нынешнюю. В каждый шаг Ведьма вложила остатки уверенности, переплела на ходу косу, оправила платье.

Торговля была в самом разгаре, никто и сперва не заметил, как прошмыгнула она за раскинувшимися навесами за ближайший прилавок, как тихонько травы разложила – словно и стояла тут с самого утра, сверкая по сторонам своими зелеными глазами. А стоило чуть повернуться, так оказалось, что стоит она рядом со знахаркой, а та хитро подмигивает ей. Признала будто бы? Али пожалела?

Не иначе как судьба свела их в тот день. Не думая вовсе, вручила себя в ее руки Ведьма, да и пошла в услужение к старой женщине. Девка хоть и непутевая была, да смышленная.

***

Сколько весен прошло, прежде чем ученица превзошла наставницу? Никто и не считал. Отвары, которые она делала, снимали хворь людскую, какой бы лютой она ни была. К ней приходили все больше, все сложнее давали задания, каждое из которых было словно вызов для никчемной девчонки, которой она уже давно не являлась.

Оказалось, что если чуть пошептать, пока травки ступой мнешь, то и настой потом крепче. Слова-то от сердца шли, словно бы с живыми она разговаривала, молила их, , шептала и шептала. Никто тому не учил, само пришло, как и все то, что умела теперь.

Подозревала травница, что травки непростые, а заговоренные, но никак поймать на том Лису не могла, все присматривалась да помалкивала, пока однажды не узнала, что сеет она раздор в семьи, что жизни отнимает да продолжает радоваться.

Тогда-то и свершился меж ними разговор:

- Неужто змею я на груди пригрела, Лисонька? Знаешь ли ты, что ничего нет ценнее жизни человеческой? Когда сердце твое льдом покрыться успело, что ты всевышним Богом возомнила себя? Когда гордыня овладела тобой? Или же ты всегда такой была, а я не увидела тогда на ярмарке этого в твоих глазах?

- О чем толкуешь ты, матушка? Никак в толк не возьму.

- Я о детской душе толкую, которая в небо отлетела благодаря чаю твоему «целебному»,что дала ты матери будущей.

- Так она в ноги кинулась мне. Сама о том просила. Разве ж ты не этому учила меня? Помогать людям, если они просят.

- Извратила ты мои слова, девочка. Как счастлив может быть тот, у кого на руках кровь ребенка малого?

Покачала головой Ведьма в ответ на слова травницы и отвернулась от нее. Не было в тот момент на сердце ее печали, но не было и радости, а лишь уверенность в правильности всего того, что делалось и будет делаться. Что просили, то и получали они, люди добрые. И никто здесь косо не смотрел на рыжеволосую, а ежели и шептались за спиной, то в восхищении. Никто не видел изуродованного лица, лишь красавицу горделивую.

Тот разговор был не окончен. Были и продолжения, детали которых были впитаны стенами избушки, где они жили. Вот только слова отскакивали от стен, застывая в сердце хозяйки. Зрело в нем решение отпустить дитя, раз не получилось воспитать. Ночь за ночью эти мысли терзали разум, пока руки находили на полках ядовитые сборы и неведомые ранее растения, опасные в своей сущности – это чувствовала знахарка от одного взгляда на них – хищные формы, яркие краски – словно отпугивали они от себя, щеря острые зубы. Не учила ее мать такому, да и бабка не знала ядов, она уж и подавно узнавать не хотела.

А потом увидела, как мужчины деревни смотрят на ее воспитанницу, как во взглядах их смешивается желание и страх. Меж тем Ведьма распустила свои ярко-рыжие волосы по плечам, научилась пользоваться соком растений, чтобы делать ярче глаза и губы, туже затянула на талии платье…. Что же это?

- Не пора ли, Лисонька, замуж? Мы бы нашли тебе хорошего жениха. Вон сколько юношей засматриваются на красавицу, - и был полон ответный взгляд злобы, ужаса и такой неприкрытой ненависти, что спросившая испугалась.

- Не пора. Мне и одной сладко. – рука девушка толкла в ступе травы, и было каждое движение столь сильное, что пестик раскололся. Девичьи мечты о семейном очаге давно рассыпались в прах. Зачем ей один, если можно владеть всеми?

А ночью знахарка услышала в сарае стоны. Была она давно уж не девочкой и знала, что так звучит любовь. «Что же это? Замуж выходить отказывается, а сама…» Ответ был прост – дверь отворилась, и вышел оттуда женатый муж, а за ним следом выпорхнула яркая птица, да и бросилась мимо.

- Ли́са…. Не по-людски это. При живой-то жене…

Минуло пара дней, и жена та умерла от странной лихорадки, оставив двух малых деток и счастливого мужа, что бросился к нашей ведьме сей же час. Вот только на его предложение семьи та лишь засмеялась , да и дверь перед носом захлопнула.

Одна дверь закрылась, другая отворилась:

- Уходи! Покинь мой дом и больше не возвращайся!

- Что же это, матушка, гонишь ты меня? – и не было в ее голосе мольбы, лишь искорки смеха. Ведьма медленно подкрадывалась к добыче.

- Уходи.

- А если не уйду? – шаг за шагом.

- Велю выгнать.

- Ой ли? Кто же выгонит меня? Не те ли добры молодцы, что постель со мной делят? Или жены их? Так себя бы спасли сначала.

- Ты не сделаешь этого.

- Уже сделала.

- Ведьма! Я остановлю тебя!, - знахарка бросилась к полкам, но умело подставленная подножка - и вот уже тело женщины распростерлось на полу, а под ним растекалась лужа крови. Забытый камень, что дверь прижимает, оказался не в том месте.

Ведьма в ужасе наблюдала, как последние капли жизни уходят из тела женщины, которая приютила ее, и наклонилась, чтобы попытаться помочь. Не того хотела она. Припугнуть пожилую женщину, чтобы хоть не воспитывала ее более – от матери натерпелась, но зла ей не желала. Видела, как ранят слова, но забрать назад не могла, выстроив меж ними стену незримую .

Подол платья испачкался в крови, а руки меж тем почувствовали тепло жизни, ноздри зашевелились от неведомого ранее манящего запахи силы, которая растекалась лужей по полу, и ведьма глубоко вдохнула, закрыв глаза. А когда открыла их, то увидела иссушенный труп перед собой, и свои светящиеся от новой силы ладони .

 

Занимался рассвет новой знахарки. Никто в деревне так и не узнал, что произошло со старушкой, но с любовью приняли ее преемницу. Вот только быстро они наскучили ей, и ушла она в долгое путешествие по селам и деревням за новыми силами, которые впитывала с каждой новой жертвой, но не насыщаясь, а голодая все больше.

В ней внутри словно поселился зверь потаённый, ненасытный, безжалостный. Он и не пытался искать другие пути для достижения сытости – он шел проторенными дорогами, заслоняя собой маленькую неуверенную девочку, которая сидела рядом с ним внутри ведьмы и запускала пальцы в густую шерсть. Эта девочка плакала, когда видела кровь жертв, а он слизывал ее слезы большим шершавым языком. Он улыбался ей, показывая, что она может быть сильной и красивой, и ей больше нечего бояться. Что теперь она не одна.

Вот только, когда зверь спал по ночам, удовлетворенно урча, обвив пушистым хвостом ноги девочки, она не спала, и немая тоска сжимала ее сердце – сердце Лисы.

Однажды добралась она со своими нехитрыми пожитками до места столь дальнего, что о нем даже купцы приезжие в ее родной деревне не говорили. Здесь и цвет гребешков на крыше иной был, да и сама резьба другая. Богатое село было, по всему видно. Алчно облизнула губы ведьма и пошла искать соратницу по ремеслу.

Чутье подсказывало ей, что здесь все будет не так, как раньше. Здесь все было пронизано силой – то была местная знахарка. А избушка ее стояла прямо по центру селенья, являясь сердцем оного. От него, словно лучи солнца , расходились потоки, что питали здесь каждое дерево, каждый камень, по которому ступала и нога человеческая, и лапа звериная, делясь с ними здоровьем, счастьем и удачей. Ведьма видела эти лучи так ясно, словно они были начерчены на земле, и не могла сдержать улыбки. Вот куда надо было ей идти с самого начала.

Она верила в себя и шла по известному пути, не отвлекаясь и не теряя времени. Стоило девушке подойти к резной постройке, как глаза разглядели искусство мастера, пригонявшего каждый брусок к бруску, наносившего узоры, переплетающиеся столь плотно от стены к стене избы, словно руки матери, обнимающие ребенка, словно ветки плюща, стремясь к солнцу. И в узор тот вплетены были символы. Но стоило Ведьме протянуть к ним руку, как отворилась дверь избушки, и на пороге показалась, нет, не старуха, а женщина, красоты которой еще не видел свет. Ее густые каштановые волосы касались края платья, а стан был гордый и крепкий, словно и не живая была. Но больше завораживало лицо той красавицы – каждая черта его словно был вылеплена, выверена сообразно представлениям о прекрасном.

Испугаться бы, но не могла себе позволить того ведьма. Не отрывая своих глаз от глаз незнакомки, она занесла ногу над первой ступенькой крыльца, с каждым шагом поднимаясь ближе к цели, не говоря ни слова, словно бросая вызов. И потому не видела она, как при каждом шаге от ее ног разбегаются красные искры. Но видела это хозяйка избушки и, наконец, вымолвила:

- Ну, здравствуй, погибель моя. Ждала я тебя долгие годы. Подготовилась, да видно плохо. Вижу, что мои охранные заклинания не действуют, а то бы и шагу ты ступить не смогла. Позволь спросить, почему ты пришла убить меня? Все карты мне это говорили, но нигде не видела я причин.

- Мне твоя жизнь не нужна . Лишь сила интересна. Вечно голодная брожу я в поисках таких, как ты, - в том теперь моя цель и счастье.

- Не в том счастье твое. Счастье твое - в зеркале.

- Смеешься надо мною? Его я уже обрела там. – усмехнулась Ведьма и погладила себя по стройной талии, поднимаясь выше и покачивая бедрами.

- Отчего же? Мне это ни к чему. Ничто не изменит мою судьбу, но я еще могу попытаться помочь тебе. Бежать мне некуда. Идем же внутрь, чего стоять на пороге. Гостья дорогая, заходи. Чаю липового налью тебе с дороги, угощения приготовлю. За ними и расскажу тебе все.

Ведьма ушам своим не верила, но уж больно речи сладкие были, да и чаю, правда, попить не мешало. Не так она представляла эту встречу, но как бы то ни было - все успеется. Она никуда не торопится.

Девушка зашла внутрь и огляделась: изба богатая и простая в то же время. Не было здесь дорогих ковров, но много было домотканых ярких половичков, стены украшали кушаки да фартуки, полотенца, с вышивкой – невольно руку протянешь, чтобы ощутить узор на пальцах. На полках тут и там стояла глиняная посуда, а по углам - образа. Скамьи все сплошь резные, по стеночкам, словно девицы, приютились, ладные да изящные. Вот и светлица… На большом столе скатерть белая с красными узорами держит на себе все к чаю подготовленное, разве что пара над чашками нет.

Хлопочет хозяйка, а Ведьма сидит да помалкивает, присматривается. Уж не заворожено ли здесь все? Уют и тепло очага, светлые дорожки из окон – все дышит добротой и покоем, обволакивает, убаюкивает, проникая дремой на душу.

- Я расскажу тебе все, что умею. Не оставлять же деревню без ведуньи. Любят они меня, да и я их… Не дал Бог семьи, так они семьей моей стали. Кто знает, может и ты найдешь здесь ее.

- А если предам тебя?

- Предашь. Но не отведет ли потом руку и сердце от зла?

 

Минутка за минуткой шли, и часы все не кончались. Проговорили женщины весь вечер и всю ночь. Незнамо как Ведьма рассказала свою историю, и так покойно потом стало на душе («Какая ж разница, когда силы забирать? Сейчас или после?»), обняли ее руки теплые, да голос ласковый рассказал про дар, что ей достался. Словно мать, баюкала девушку незнакомка, кутала в пуховые одеяла да спать укладывала, все приговаривая, что утро вечера мудренее.

Весь следующий день она показывала ей в подклети травы свои, да были там те, что отродясь ведьма нигде не встречала – долго писала она названия да суть трав в книгу большую, которую давно смастерила, и с коей не расставалась.

День проходил за днем, а женщинам все вздохнуть было некогда, так сроднились они за общим делом и работой, что забыли о дне, когда познакомились. Младшая впитывала словно губка знания, не помышляя пока о силе – зверь внутри спал, убаюканный, а девочка радовалась солнечным лучам вокруг нее.

Все изменилось в одночасье. Однажды Велена (так звали хозяйку) поведала Ведьме про род свой. Рассказала, как все детство блуждала с кочевым народом, как танцевала у костра, босыми ногами втаптывая землю и бренча браслетами, как смотрела, как мать и бабка предсказывали судьбы, лишь коснувшись линий рук людей, что возникали на их пути, как рисовали жизненные карты по картам гадальным и заглядывая в шар стеклянный. Тогда и оглядела избушку ведьма заново и поняла, почему кажущийся уют и красота в доме были иными, нежели ей приходилось встречать раньше. Здесь было собрано все из разных мест – не собирают столько в одном доме. Словно бы его хозяйка пыталась сохранить все то, что нужно, создать благополучие и впитать его – так, как должно быть и так, как оказалось, у нее никогда не было. Что было в кочевом фургоне? Уж явно не кушаки да вышитые платья, не образа да горшки с резными лавками. Так, одна тарелка на семью, чашка с ложкой да нехитрая одежда на каждого.

Но о чем же ведала Велена? Что за карты и шар стеклянный? Новым знанием повеяло на девушку, и посыпались вопросы, которые наткнулись на стену непроходимую.

- Тайное это. Не стану рассказывать. Погибель навлекло это на семью мою, - сказала, как отрезала, и впервые за все время повернулась спиной к Ведьме.

Зашевелился зверь внутри, открыл глаза. За время, проведенное вместе, ведьма успела немного узнать ведунью - если решила та что-то, то уже не отступится. Хочешь что-то узнать, бери только хитростью, иди обходными путями.

Нашла она Велену в уголке своем заветном – был такой в избе за занавесью, приобняла за плечи и сидела так молча, надеясь, что раскроется сердце да вымолвит еще хоть словечко. Так и случилось.

- Пролилась тогда моя первая кровь. Всем родом ждали того дня, ждали, когда и я смогу видеть судьбы, когда из простой девчушки превращусь в ярку девицу с глазами горящими. Вот только ничего более тот день не принес. И следующий. Бабка проводила ритуалы пробуждения, но и они не помогали. Решили тогда, что бракованная девка, - на этих словах Ведьма вздохнула – ведь и ее такой считали. Меж тем Велена продолжила:

- Однажды ночью блуждала я во тьме сновидений и чувствовала, что непростые они, словно наведенные. Да только некому было сны наводить, не было у меня врагов тогда еще. Наваждение считалось у нас самым худшим, нечестным поступком: во сне человек беззащитен, и только трус мог так поступать. Тревожно мне было, когда по таким, ставшим родными, полям, бродила я среди непроглядного тумана, темного, словно дым от трубки, что курили мужчины нашего рода. Бродила и не могла проснуться, хотя и пыталась. И вдруг увидела: впереди стоит наша кибитка, да фонарик покачивается у входа. Коней нигде не было видно, как и ничего живого. Зашла я за полог, а там на маленьком сундуке все для гадания разложено, и шар теплится прямо по центру, а изнутри у него свет такой чистый и светлый льется, что показалось мне тогда, что внутри сила моя заточенная, та, что не приходит никак ко мне. Протянула я к нему руки, хотя знала, что делать этого никак нельзя. Всем женщинам и мужчинам известно, что касаться шара гадалки может только его хозяйка, иначе беда может настигнуть всех на мили вокруг.

Сон же это, думалось мне. Хоть и немного страшно было, но тянул к себе свет. Чуть только ощутили тепло подушечки пальцев, как бесшумною волной выбросило меня из повозки. Очнулась я уже не во сне, а наяву, а вокруг все словно выжжено. Тут и там тлеют ткани, лежат мертвые тела дорогих мне людей. Все слезы я выплакала тогда, ища хоть кого-то, хоть что-то уцелевшее. Вмиг я стала сиротой, собрала вещи свои и пустилась искать новый дом, пока не нашла этот. Тогда не была еще деревня такой большой, и дом стоял на окраине. Поселилась я здесь да выполняла работу любую, что не попросят жители. И служкой, и чернавкой была, покуда сила моя себя не проявила . И даже тогда я не доставала стеклянный шар.

- Так ты взяла его все-таки? – сказала девушка и тут же язык прикусила.

- Взяла, девка глупая. Завернула в тряпицу бережно и взяла память о роде своем. А потом закинула так далеко, что и не знаю, где он сейчас.

Чувствовала Ведьма, что лукавит Велена, но спорить не стала. Коль шар ей так дорог был, что взяла, да еще и бережно, пронесла сквозь все расстояния и невзгоды с собой, а потом вдруг закинула неведомо куда? Невозможно.

На том разговор и окончили. Поднялись они с кровати да пошли учиться, словно и не было сказанных слов. Впитали стены его и забыли, вот только Ведьма ничего не забыла.

Показала Велена книгу свою колдовскую ей (да только не ту книгу, что интересна была более всего), что вести начала в деревне, чему научилась здесь и у приходящих знахарок, что захаживали в деревню по ее малолетству, а потом уж и не нужны стали, покуда сама она не обрела силу врачевать, защищать и создавать, оберегать деревню и жителей.

А Ведьма знай все подмечала да зверя своего слушала. Вот уснет Велена раз, да и обыщет девушка один уголок дальний, уснет другой, еще поищет. А уж сон крепкий навести много уменья не надо. Самой же ей не было сна и покоя теперь. Голод просыпался, сил просил, но не хватало более знания. Почуяв нечто большее, шевелилось внутри неведомое, поднимало голову и облизывало острые зубы.

Долго иль нет, но нашла Ведьма то, что искала: в стене, за старым бревном лежал, обернутый в тряпицу шар, а вместе с ним книга, столь ветхая, что и в руки ее брать уже было страшно - как бы в пыль не рассыпалась. С трепетом листала девушка пожелтевшие страницы, сидя в красном углу под иконами (вот же ирония, что только там хватало лунного света), гладила полуистлевший корешок кончиками пальцев и впитывала заклинания, которые хранило в себе это сокровище. Велена спасла память всего рода! Видно было, что сама не вписала ни строчки – пыталась отречься, да видно не получалось, раз до сих пор не предала огню и земле все это.

Рассвет за рассветом неизменно встречала ведьма теперь в одной позе, пока не прочла все и не поняла, что лишь одного ей не хватает, чтобы овладеть знанием – силы Велены. Как бы не старалась она, но часть символов не слушались ее. Как бы не хотелось оставить ведунью в живых, но голод с каждым часом пересиливал.

Однажды под тихий перезвон утренних колокольчиков, что висели в спальне, зашла к ней Ведьма, воздевая руки над головой, готовая приложить их ко лбу той, с кем столь дружна стала последние дни. И в тот самый миг Велена открыла глаза, полные печали.

- Сбылось. Все же пришла…. Но знай, не будет тебе счастья, пока не заглянешь ты в зеркало! До той поры вечной скиталицей от дома к дома душа твоя будет бродить, собирать крупицы того, что, как ей кажется, ей не хватает, и не находить.

- Что говоришь ты, Велена? Все равно не остановишь ты меня. Решение уже принято.

- По старой дружбе прошу лишь выслушать меня и показать тебе то, что вижу я, чтобы помочь и сократить время твоих поисков. А час мой пробил, это я уже и так знаю. Нить жизни рвется, рассыпаясь на глазах….

- Бредишь ты что ли перед лицом смерти?

- Как перейдет к тебе моя сила, и ты научишься видеть то незримое, что вижу я.

Понимая, что Ведьма не удерживает ее более, ведунья тихонько поднялась с постели, величественная и утонченная в длинной льняной рубахе, до пят расшитой золотыми нитями, отбросила с плеч свои волосы и повела за собой в сарай. Туда они практически не ходили – старая утварь, горшки да лопаты – что там было изучать? Разве что взять горсть старой земли для заклинаний….

В углу, за барахлом стоял сундук, заржавевший от времени, покрытый пылью. Петли даже не сразу поддались под женскими руками, а внутри старые платья да рубахи, дырявые сапоги и…маленькое женское зеркало с треснувшей рамой, что раньше брали девушки с собой приданным из отчего дома.

Не глядя в него, лишь смахнув пыль рукавом, Велена протянула его, рукоятью вперед ведьме, а затем отвела глаза и отошла в луч света, что падал из окна неподалеку. Она словно хотела напоследок увидеть солнце, а Ведьма меж тем взяла зеркало и вымолвила:

- Неужели это твоя последняя ловушка? Почему сама не смотришься в него прежде?

- Скажи, а чувствуешь ли ты от меня угрозу? Посмотри в зеркало. Если хочешь, я тоже могу посмотреть. Можем даже вместе, но это все пустое, - она отвернулась.

Ведьма же стиснула рукоять и с жадностью стала всматриваться в безликое стекло. Ей хотелось поскорее узнать, что же скрывал этот предмет, так похожий на тот, что привел ее сюда, а затем совершить задуманное. Словно по щелчку пальцев по поверхности тут же пошла рябь, а затем она увидела себя, точнее кого-то с таким же лицом, как у нее, в уже знакомой комнате детства, где росла она и слезы проливала на изуродованные щеки. Только вот на нее смотрело такое же красивое лицо, которое у нее есть сейчас, и счастливое, словно бы и не было того ожога. Вот в зеркале появилось и мужское лицо – явно кто-то подошел и обнял ее сзади, а затем и поцеловал в рыжую макушку.

- Кто это?

- Это ты.

- Это не могу быть я! – голос срывался на крик, а глаза следили за фигурой в зеркале, которая кружилась в танце и пела. Пальцы уже подрагивали от силы, сжимая рукоять, грозясь сломать ее.

- Но это все же ты. Просто в другом мире. Ты же уже не успела узнать, что существует множество миров, и мы живем лишь в одном из них? Это та версия тебя, которая пошла по другому пути. Она счастлива, посмотри. Значит и ты сможешь.

- Ты просто заманиваешь меня. Не хочешь, чтобы я лишала тебя жизни, а осталась с тобой, потому что ты мне еще не все рассказала, ведь так? Но ты мне больше не нужна!

- А вот это ложь и только часть возможной правды. Я…, - договорить ей Ведьма не дала и обрушила весь свой гнев и досаду, забрав силы той, которую успела полюбить. А с силами пришли и ее знания.

Теперь она знала: чтобы обрести счастье, нужно забрать его у себя самой. А ведь думала, что не стремится больше к семье, что все это пустое, но сердце дрогнуло, стоило увидеть себя. Нужно стать той, что в зеркале - вот в чем был секрет. Ведьма могла получить все, что хотела, но днями и ночами ее снедало одиночество. Не находило сердце покоя в любви, как бы она не убеждала себя в обратном, не стучало в унисон, как пели птицы. А все, кто делил с ней ложе, любили лишь ее тело, но не душу.

Она снова посмотрела в зеркало. Там знакомая ей незнакомка гуляла среди деревьев с любимым, кружась зачем-то с зеркалом, словно любуясь. Они держались за руки. Периодически он останавливал ее, чтобы обнять и поцеловать, и столько в его глазах было любви и обожания, что Ведьма позавидовала и возжелала оказаться на месте той, что стояла напротив.

Ведьма задалась новой целью, сглотнула подступившие слезы и приказала себе отогнать девочку внутри подальше, загнав в самый дальний угол, скрыв ее тенями. И только ее испуганные глаза и доносящиеся всхлипы все равно почему-то наполняли душу.

Вот уже красные сапожки перешагнули через распростертое тело, которое после взмаха руки вспыхнуло пламенем, и оставило после себя лишь пепел.

 

С тех пор каждый день ведьму наполнял голос, который шептал ей мысли девушки из зеркала, рассказывая о ее жизни, о любви, о печали и сомнениях. Первое время Ведьма стискивала виски, стараясь выгнать из головы то, чего там никогда не было, а потом осознала, что чем больше она узнает, тем легче ей будет стать той собой, из зеркала, чтобы никто не почувствовал подмены. В первый раз перед ней не было такой цели, но теперь она стала умнее. За гранью зеркала с ней будет близкий человек, от которого она сбегать не собирается, как сделала это с новым телом.

Ох, и все же соврала – расставила ловушку ей Велена: она увидела счастье свое, да вот только не знала, как достигнуть его, и теперь мучалась только больше. Мерзкое стекло не пускало ведьму внутрь, несмотря ни на какие заклинания – сработав однажды, более они не работали.

Все полнолуния Ведьма проводила теперь за гаданиями на судьбу и будущее, и звезды упорно твердили ей, что все сбудется. Ведьма ждала и готовилась. Преумножая свою красоту, она варила приворотные травы. Ведь если он полюбил ее однажды, пусть и в другом мире, то и в этом тоже должен полюбить – так рассуждала девушка.

Звезды не говорили о сроках. Звезды молчали о том, что станет с той, чье место хочет занять Ведьма, но она готовилась к ее смерти – не было внутри нее места для третьей Ли́сы.

Однажды шар показал ей тот самый момент, в котором две Ли́сы смотрели друг на друга в зеркале, и руки их сплетались, а тела соединялись в одно, и показалось тогда ведьме, что в том и есть разгадка – надо им обеим посмотреть в зеркало одновременно. Но как заставить ту, вторую, это сделать в нужный момент?

Каждый день ведьма сидела подолгу у зеркала и ждала, ловя мгновения. Она уже примерно знала распорядок дня той девушки, чтобы понимать, когда можно не томиться рядом. Дело в том, что зеркальное отражение вообще редко смотрело на себя, и всегда мимолётно, так быстро, что Ведьма вообще не успевала поймать этот момент.

Но в этот раз все было иначе. За ее спиной стояли мужчины, поглядывая на нее с любопытством и нескрываемым интересом. Сердце Ведьмы забилось чаще, когда она положила ладонь на гладь зеркала и почувствовала отклик с той стороны – девушка тоже протянула руку. Их ладони соприкоснулись. Наконец-то! По стеклу пошла рябь. Тела соединились, и Ведьма увидела, как мужчины вдалеке смеются. И тогда она поняла, что вернулась назад – туда, откуда пришла в этот мир, туда, где ее безобразное лицо никогда не видело зеркала, которое словно запомнило шрамы на коже и в ее душе….

Предсказание Велены о счастье обернулось проклятьем.