– Случилось то в землях центральных. Между горным Оливаном, да королевствами морскими, а где точно уже никто и не скажет. От болезни ли, от раны умер старый герцог, оставив земли свои в наследство старшему сыну – имена их давно во времени растворились. Молодой герцог красив был, силен, горд без меры, да беда, любитель был устраивать праздники. Пили на них, гуляли до упаду, а после, проспавшись, вновь вставали и пили. Причем, сам герцог не перебирал до такого. В меру пил, но становился… злым, жестоким во хмелю. И забавы у него точь такие же были, жуткие. То стадо крестьянское псами затравит, то храм сожжет, выкрикивая богам требование явить силу, то заставит крестьян друг друга цепами молотить, пока один победитель не останется. Приятели его сменялись постоянно, не каждый такого веселья выдержит. Супротив слово сказать смел лишь один человек: брат и друг, что с герцогом с самого рождения был, всегда рядом находился. Только он мог усмирить буяна, отвлечь его от очередной идеи разрушительной.

Праздник тогда был серьезный. Седмица Противостояния, когда силы из самой бездны, и светлые, что души людские хранят, на землю грешную выходят. Присматривают своих среди людей. Сами знаете, в седмицу ту нельзя зла творить, иначе заберут демоны не только душу, но и тело.

А герцог по поводу такому очередные празднования затеял. Всю седмицу пили и гуляли в поместье. А в ночь последнюю стало герцогу скучно. Решил он на демонов посмотреть. Собрался, гостей да слуг по коням рассадил и в деревню ближайшую поехал.

Тихо было в деревне. Кто ж в последнюю ночь Противостояния на улицу выйдет? Не заметишь, пнешь кутенка, а демон решит, что злой ты и сцапает. А уж когда коней услышали, да увидели, кто к ним приехал, да в каком состоянии, так и вовсе двери подперли.

Проехал герцог деревню раз, другой, нет никого. Разозлился. Велел людей на улицы выводить и заставлять их зло творить.

Слуги мялись, кому охота из-за герцога несдержанного в бездну угодить. Заворчали и собутыльники. А брат его подъехал ближе, да увещевать стал. Просил одуматься, не губить себя, да людей пожалеть.

Что случилось, никто понять не смог. Отчего герцог, всегда к брату прислушивавшийся, вдруг взбеленился никто не знает. Да только взревел он, велел слугам схватить брата и тех гостей, кто его поддерживал, да связать. Тот и не сопротивлялся сильно, да и слуги спокойно приказ исполнили, знали, не тронет герцог брата своего. А герцог посмеялся, да велел их к лошадям привязать. Насторожились слуги, но вновь противиться не стали. А дальше… зашелся герцог совсем уж злым смехом. Достал бутылки с пойлом, да облил брата и остальных. А после, выхватив факел из рук слуги, каждого из них и подпалил. Смеялся, что безумец, пока застывшие слуги да те гости, кому повезло, глаза и рот раскрыв, смотрели в хвост понесшим лошадям. Орал приказы, поджечь деревню велел. У замешкавшихся слуг поинтересовался, желают ли те к гостям присоединиться, и те пошли, по крышам красного петуха пуская.

Ночь в закат кровавый обратилась. Гости, словно от чумного, от герцога пятились, но бежать боялись. Смотрели, как безумные лошади несут по полю пылающие факелом тела, как падают они, догорая.

А в пляске огня, деревню поглотившего, уже танцевали другие тени. Рев пламени, крики умирающих заглушил смех сотен глоток. На такое зло со всей округи демоны слетелись, корчились, дергались в радостном припадке, радуясь такому приобретению.

А один из них, аккурат за спиной герцога проявился. Улыбался черным провалом рта, радовался, что смог такую добычу заполучить.

Заорал герцог. С лошади свалился. Стал на колени, схватившись за голову, разрыдался, словно спала с него пелена безумия. А тени страшные все ближе подбираются, по плечам герцога оглаживают, душу бессмертную меж собой делят.

Вот тогда-то отмерли и слуги, и гости. Рванули прочь, обреченного господина своего бросив. Далеко, правда не уехали. Демоны-то видели – не один герцог зло в ту ночь творил.

А к герцогу другие конники подъехали. Стали чуть впереди, чтобы каждого он рассмотреть мог. Черные сами, сквозь уголь белесые кости проглядывают. Руки, от веревок освободившиеся, скрючены, застыли на незримых вожжах. Лошади под ними тихие, мясом облезлым взгляд привлекают. Дымятся еще.

Один из погорельцев тех вперед выехал. Вгляделся в герцога черными провалами глазниц. Подернулся рябью мутной и вроде как плотью оброс. Токмо плоть та прозрачная, не скрывает страшного.

Смотрит герцог в лицо брату своему единственному, а видит преступление свое.

– Я делал все, что в силах моих было, – тихо молвил мертвец, – но спасти тебя не смог. Навлек ты на себя проклятье, Герцог. Никогда тебе не избавиться от этой свиты. – Мертвец обвел рукой безумствующие тени. – Теперь они твои друзья. Вино и еда будут обращаться в прах в твоих руках. Будешь ты вечность нестись в праздничном поезде, в поисках живой души, что поможет развеять скуку. Но ни с кем побыть не сможешь. Будешь к ним через дверь входить, и тем рождать ненависть и страх. Никогда твоя свита не позволит тебе заговорить с живыми. Да и не увидишь ты живых, пока они сами тебя не позовут или не расскажут, где их искать.

Мертвец замолчал. Окинул напоследок взглядом пустых глазниц догорающую деревню, убивающегося герцога, светлеющее небо на восходе.

– Прощай, брат. – Вздохнул мертвец, поворачивая лошадь.

Вместе с ним тронулись в свой последний путь и другие.

– Прости меня, – понимая и принимая вину свою, едва слышно прошептал герцог ему в спину.

Мертвец остановился, повернулся в седле. Посмотрел на склонившего голову герцога грустно.

– Я любил тебя, брат мой. И пусть ты сделал со мной такое, люблю до сих пор. Я не желаю тебе судьбы, что описал. Но изменить ее не в силах. Ты сам себе ее выбрал. – Мертвец помолчал. – Могу я подарить тебе одно. Пожелать от чистого сердца. Найти того, кто добровольно уйдет с тобой в вечное странствие. Тогда обретешь ты простые радости. Тогда познаешь ты счастье – ощущать. Да только… вернуться к тебе все чувства, брат мой.

Мертвец кивнул, показывая, что закончил и тронул коня. Тот сделал несколько шагов и растворился в утреннем тумане, что, мешаясь с дымом, все быстрее и жаднее отвоевывал себе землю

Демоны уняли веселье. Слетелись к застывшему герцогу. Подвели ему коня, что ночи чернее, и, подняв герцога на ноги, усадили в седло. Грянула музыка, заржали кони, засмеялись сотни глоток, зазвенели бубенцы на невидимых повозках. Тронулся в путь поезд из самой бездны. Понеслись в небеса растворяющиеся в утреннем зареве монстры. Уносил черный конь и своего седока, навеки проклятого герцога.

 

Старуха замолчала. Вместе с ней, казалось, замолкли и море с ветром. Только скрип снастей не желал униматься – корабль спешил к близким берегам.

О Ночном герцоге люди предпочитали не говорить. Лишь в солнечный день осмеливались пересказывать легенду, да и то, в основном мальчишки, что еще меряются своей лихостью.

Но на корабле, посреди моря, простые человеческие страхи отступали. К тому же и денек стоял погожий, в каюте такой проводить – себя не любить. Оттого и забавлялись пассажиры, пересказывая друг другу самые пугающие легенды.

Чуть поодаль от собравшихся группкой людей, облокотившись спиной на бухту, лежал Реналь. Молодой, крепкий парень, но иссушенный путешествием. Запрокинув голову, он довольно щурился на слепящее небо. Тонкие губы, растянутые в какой-то мальчишеской улыбке, делали его похожим на малолетнего сорванца. Усиливали это впечатление отросшие, растрепанные волосы, закрывавшие уши, а сзади собранные в коротенький расползающийся хвостик. Только широкие плечи и грубые, познавшие тяжесть работы руки подтверждали, что лежащий давно уже не ребенок.

Понять откуда он родом тоже было непросто. Русые волосы северянина резко контрастировали с загоревшей до черна, обветренной кожей жителя приморья. Свободная бежевая рубаха, с распущенным воротом говорила о южных землях, тогда как узкие, полотняные штаны, заправленные в ботфорты, вновь намекали на север. Можно было бы решить, что это прикорнул матрос, если бы не лямка кожаной сумки, обхватившая плечо. Полностью исключал его морское настоящее лежащий рядом, брюхом кверху, серый короткошерстный пес. Подражая хозяину, он закинул голову, практически уткнувшись носом в палубу. Брыли обвисли, обнажив мелкие, белые зубы, слово псина радовалась погожему деньку и лыбилась такому счастью.

Разорвав тишину, прозвучала команда к обеду. Пассажиры загудели, заговорили, скинув с себя парализующий страх, навеянный последней историей. Поднялись и, все так же переговариваясь, потянулись в свои каюты.

Короткий, едва видный между лапами хвост пса пришел в движение, полируя палубу до блеска.

– Может, стоило бы перекусить? – лениво поинтересовался Реналь, впрочем, не спеша вставать.

Пес с готовностью перевернулся на пузо, натопырив уши. Полежал, разглядывая бездвижного хозяина. Не дождался от того активных действий и дернулся вперед, чуть подползая ближе.

Тишина.

Пес вновь сделал судорожное движение вперед. Уперся лапами в бок хозяина и фыркнул, очень похоже изобразив звук: Кхм?

Реналь оставался глух и нем.

Пес укоризненно вгляделся в закрытые глаза, копнул носом хозяйский бок, положил морду ему на грудь и вновь издал свое: Кхм?

Тишина.

Пес возмущенно вскинул голову, выпучив глаза, словно его резко сдавили. Уши развернулись назад, сделав морду зверя до ужаса глупой. Следующим движением пес подкинул переднюю часть, впечатав прямые лапы в бок хозяина.

– Дин! – выплюнул тот, захохотав.

Пес, обрадованный появившейся реакцией, повторил удачный маневр. На этот раз лапы выдавили из хозяина глухой ох. Третий удар наконец скинул хохочущего человека с бухты.

– Дурила ты! – усаживаясь, хохотнул Реналь.

Пес, словно желая подтвердить диагноз, вновь выпучил глаза и отвел уши назад. Присел на задние лапы и дернулся вперед, быстро перескакивая передними.

Реналь захохотал и наконец поднялся, похлопав Дина по загривку. Капитан и так смотрел на пса не слишком доброжелательно, так что, ни к чему злить его безголовыми выходками.

Дин нехотя успокоился.

 

На берег сошли на третий день, распрощавшись и с недовольным капитаном, и со скучающими попутчиками. Немного погуляв по приморским улицам, заполненным торговцами и гостями города, нашли недорогой трактир, где теперь Реналь и сидел, развалившись перед крепким и чистым столом. На нем, все больше улучшая настроение, стояли тарелка с жареной картошкой и отбивной, а так же кружка пива. Под столом, изредка вздыхая со всей возможной скорбью, прятался Дин. Пес положил голову Реналю на колени и замер. Сам Реналь мог бы поклясться, что при этом Дин старается заглянуть ему в глаза, но проверять догадку не стал: устоять перед грустной миной в таком хорошем настроении он вряд ли сможет.

Реналь не был здесь уже около двух лет. Все это время он с Дином путешествовал по южным землям. Сейчас, вернувшись, он не прочь был посетить еще не исследованные им земли на западе континента. Да только вернулся он для другого.

Реналь вздохнул. Воспоминания повернули стрелку настроения. Промелькнули перед глазами пять лет мытарств. Да, наполненных приключениями, впечатлениями. Но так же постоянно сопровождаемых тоской. Он оставил в родном городе мать, отца и сестру. Прощание было не из простых. Отец даже говорить с ним не стал. Мать, поджав губы, сухо приняла объятья сына и его прощание. И только сестра улыбалась, желая ему найти свое счастье.

Нашел ли его Реналь, сложно было судить. Ему нравилось путешествовать. Вот в этом была проблема. Его счастье – это дорога, новые места и ощущения, знакомства и впечатления.

Но!

Нужно было навестить родных, показаться, рассказать все. Однако было откровенно страшно. Отец, даже если простил, не сможет понять того, что Реналь хочет продолжить бродячую жизнь. Мать… бередить ее сердце непутевым сыном? А сестра наверняка уже вышла замуж, и, может, растит пару маленьких шкодников.

Реналь ухмыльнулся кружке. Дин, стоило тарелке опустеть, лег на пол и затих, не прерывая мрачных мыслей хозяина.

Родных нужно повидать! И встретиться с друзьями заодно. Прямо отсюда отправиться в Жарду, не съезжая с накатанного тракта.

 

Прямо не получилось. Как бы ни уговаривал себя Реналь, ехать по знакомой дороге, через известные города и села ему было неинтересно. Так что путь искривился и пролег петлями сквозь самые отдаленные селения. Конечно, в Жарду, он такими темпами прибудет хорошо если через год, но… Одним годом меньше, одним больше, какая уже разница?

 

 

Очередная деревенька, притаившаяся в разросшихся лесах Великого Норва, была большой, но странной: тихой и спокойной. Дома в ней стояли квадратом. Добротные и свежеокрашенные, они смыкались в середине огородами, обнесенными забором. Перед ними, обходя этот квадрат по «кругу», шла ровная, наезженная дорога. За ней вновь стояли дома, уже в один ряд, повернувшись тылами к лесу. Самая середина дня, но на улице не было видно ни одного человека. Реналь списал это на стоявшую уже вторую неделю выматывающую жару, но смутная тревога не отпускала.

Дин носился кругами, внюхиваясь в столбы, столбики и просто подходящие, по, ему одному известному, признаку, кочки и кусты.

– Как думаешь, Дин, здесь вообще хоть кто-то живет? – как мог весело, спросил Реналь у пса. Тот пару раз взмахнул обрубком хвоста и вновь вернулся к обнюхиванию симпатичного крепкого забора. – Эгей, есть кто живой? Мне бы переночевать! – заорал Реналь уже в пустоту улицы. До темноты еще далеко, но ему хотелось поспать хоть одну ночь спокойно, не беспокоясь о целости боков и не отмахиваясь от зудящего гнуса.

На его зов никто не ответил. Реналь поморщился, в принципе, его устроила бы и пустая деревня: дома есть, еда у него с собой, двери целые. Смущало одно – редко настолько ухоженные деревеньки самостоятельно становились покинутыми.

– Э-эй, есть кто? – повторил Реналь свой призыв, останавливаясь и оглядываясь по сторонам.

Дин, удивленный поведением хозяина, подобрался поближе и, словно передразнивая, стал вертеть головой.

– Ну и шут с вами, – буркнул Реналь, – правда, Дин? Выберем себе домик поуютнее и заночуем. – Подумав, он добавил едва слышно, – только дверь подопрем, на всякий случай.

Реналь собирался пройти еще немного по улице, когда громыхнула и скрипнула ближайшая к нему калитка в высоком заборе из толстенных стволов дерева. От неожиданности подпрыгнул даже Дин. Сам Реналь не удержался, скороговоркой проговорив пару ругательств.

– Извините, я не хотел, – пробормотал выглянувший на улицу мужчина.

Невысокий, достаточно крепкого сложения, он выглядел уставшим и нервным. К тому же, был весьма неопрятным: подбородок зарос кучерявой растительностью, торчащей во все стороны; когда-то короткие волосы, засаленные и вроде как запыленные, прикрывали уши и глаза, отчего мужчина постоянно дергал головой, пытаясь убрать их из поля зрения. В таком виде определить его возраст не представлялось возможным: может лет двадцать, а может и все шестьдесят.

– Да ничего, – кашлянул Реналь, стараясь вернуть себе природную вежливость. – Просто, я уже подумал, что здесь никто не живет.

– Живут. Только они, собственно, тебе не откроют.

– Ага, а вы откроете? – осторожно уточнил Реналь, на всякий случай нащупав на поясе нож.

– Да. Я до демонов бездны устал быть один, – искренне признался человек, открывая калитку пошире. – Пса, только, лучше снаружи оставить.

– Слушай, он мой друг, я не могу… – осторожно начал Реналь, быстро перебирая в мыслях – как переубедить мужика. Оставаться наедине со странным жителем ему не хотелось.

– Ну ладно, – как ни странно, согласился тот быстро, даже слишком. – Только повяжешь его. Собственно, есть на что?

– Да, – кивнул Реналь, судорожно вспоминая, куда сунул веревку, на которую привязывал Дина в городах.

– Идем.

Мужчину звали Готфрид и было ему всего тридцать пять лет. Стоило войти в дом, и он изменился. Выпрямился, расправил плечи. Болтал без умолку. Достал из погреба большую бутыль настойки. Быстро и суетливо накрыл на стол и все время бросал на Реналя косые взгляды.

– Ты прости, – заметив недоумение на лице гостя, проговорил он виновато, – я так давно ни с кем не разговаривал.

Впрочем, все вопросы Реналя он небрежно не замечал или прерывал, порождая подозрения.

О том, что в деревне нечисто, Реналь уже догадался, но мужчина проблемой не выглядел. Наоборот, оберегал как-то по-своему, уже раз двадцать повторив, что на улицу после захода солнца выходить нельзя.

– Слушай, друг, – в очередной раз не сдержавшись, протянул весело Реналь. – Так что у вас тут завелось. Может я помочь смогу?

Готфрид бросил на него быстрый и откровенно пугающий, оценивающий взгляд. Но тут же отвернулся, с тяжелым вздохом признавшись:

– Не сможешь. А что завелось… собственно, поглядишь. Ночью. Только на улицу не выходи, – в который раз повторил он, – и дверей не открывай.

Реналь кивнул, расплываясь в доброжелательной улыбке, но внутри не отпускала тугая пружина напряжения. Что же такое могло запугать… и только ли запугать, довольно крупную деревню. Сколько здесь население? Человек сто, не меньше.

– Сколько у вас здесь жителей? – лениво, прокручивая в руке стакан, спросил Реналь.

Готфрид замер, уставившись в стену затуманенным взглядом. Постоял так несколько минут и дернулся, вернувшись к своим суетливым действиям. На вопрос так и не ответил.

Реналь хмыкнул едва слышно и вновь погладил пальцами рукоять ножа. Идея переночевать в доме могла стоить ему многого.

Не подтверждая его опасений, ужин прошел мирно. Готфрид, приняв пару стаканов настойки, немного расслабился и даже улыбнулся, став наконец похожим на человека, а не дикого лесуна. Истории о далеких землях он слушал с открытым ртом, но своих по-прежнему не рассказывал. Отвлекшись на хозяина, Реналь совсем забыл, что неплохо было бы прогулять Дина перед сном. К этому времени солнце уже коснулось стоявшего на заднем дворе сарая.

Пес обижено лежал в углу кухоньки, привязанный к ножке шкафа. На хозяина он смотрел грустными глазами и периодически тяжело вздыхал. Лишить его единственно радости было бы верхом издевательства.

Готфрид отнесся к этому без энтузиазма, посмотрев на пса, словно на предателя, но одного Реналя не пустил, вышел следом.

Только сейчас, когда пришлось пройти через вход во второй раз, Реналь заметил несколько пугающую особенность. Замки. Демонова дюжина замков, увесившая внутреннюю и внешнюю двери, а так же косяк. Щеколды, задвижки, встроенные замки и ушки для навесных – от такого зрелища похолодело внутри. Реналь как-то резко порадовался, что ночевать будет именно в доме, под охраной всех этих приспособлений.

На прямые вопросы Готфрид по-прежнему не отвечал, смущался и бормотал:

– Увидишь. Все равно не поймешь.

Реналь прекратил расспросы, пусть и очень хотел получить ответы.

Спущенный с веревки Дин старательно обнюхивал угол сарая. Задрал лапу, подписывая новое место.

Реналь попытался шикнуть на невоспитанную скотину, но Готфрид никак на такое кощунство не отреагировал. Хозяин с каким-то беспокойством поглядывал в небо. Реналь даже про пса забыл, пытаясь понять, что же увидел там мужчина.

– Пора домой, – в какой-то момент дернулся Готфрид, а его взгляд из задумчивого стал напряженным и испуганным.

– Дин, – позвал Реналь, не желая нервировать хозяина.

Пес мотнул куцым хвостом, показывая, что слышит голос, но с места не сдвинулся, что-то шумно вынюхивая под лежащим у сарая камнем.

– Идем, нужно идти, – нетерпеливо повторил Готфрид, делая первый шаг в сторону дома, но все еще дожидаясь гостя.

– Дин, мать твою, – рявкнул Реналь, понимая, что из-за глупого пса может остаться по эту сторону замков.

Дин, подчиняясь гневу в голосе хозяина, все же двинул к нему – медленно и неторопливо.

– Оставь его здесь.

– Не могу.

– Привяжи вон у конуры, – попытался в очередной раз отделаться от пса Готфрид.

– Извини, не могу.

Затягивая последний узел на ошейнике, Реналь бросился догонять Готфрида. Тот, втянув голову в плечи, больше их не ждал, а споро двигался к двери.

В сени Реналь заскочил сразу за ним и с ужасом наблюдал, как тот быстро щелкает всеми необходимыми запорами. Он еще успел переглянуться с Дином, и ехидно ухмыльнуться, когда услышал...

Музыка. Прекрасная, грозная, зовущая. У Реналя и раньше, бывало, музыка вызывала неподконтрольные чувства: эйфорию, грусть, мурашки по коже. Но еще ни разу музыка не нагоняла на него такой жути. Нутро сдавило тревогой, опалило льдом вырывающегося из самой глубины ужаса. Сердце сбилось с ритма, запнувшись, а после перегнав лучших рысаков в карьере. А она, мелодичная, бурная, раздавалась с небес, звала и грозила.

– Что это? – едва справившись с голосом, пробормотал Реналь, пятясь.

– Потом, внутрь, – чуть слышно прошипел Готфрид, заталкивая его в дом и спотыкаясь о мельтешащего Дина.

Реналь послушно переступил порог. В просвет, почти сразу закрытый дверью, он успел увидеть тени, в диковинном танце двигающиеся за окном сеней.

В доме стояла полная тишина. После того как заиграла музыка, ночь словно рухнула на землю с неба, скрыв во тьме закат.

На двери щелкали замки, повинуясь привычным движениям рук Готфрида.

А музыка лилась, протекая в невидимые глазу щели, проходя сквозь стены, ввинчивалась в мозг, играя на оставшихся от предков древних чувствах – животном страхе и первобытной жестокости.

– Что дальше? – слегка испуганно, но по-деловому спросил Реналь.

– В зал, давай, давай, – Готфрид наоборот взял себя в руки и говорил спокойно, хоть и очень тихо.

За окнами кухни дергались в неприятных, рваных движениях тени. В сенях слышался топот десятков ног. Содрогалась от ударов дверь, звякая слишком хлипкими замками.

– Они уже внутри, давай бегом, – зашипел Готфрид, опуская на дверь зала один за другим три запирающих бруса. – В дальнюю комнату, там замки.

Реналь послушно побежал туда, практически силой утягивая за собой притихшего Дина.

– Собаку свяжи! – велел Готфрид, с явным усилием задвигая на место запоры.

– Это еще зачем? – зашипел Реналь, переводя взгляд на пса, и осекся.

Дин застыл фигурой из камня. Таким Реналь приятеля никогда не видел. В остановившихся, слишком разумных для этого пса глазах разгорался белый огонь. Когда он заполнил глаза Дина целиком, его губа поползла вверх, обнажая желтые зубы.

– Поимей меня паук, – пробормотал Реналь, пятясь. Таким он своего пса не видел за все четыре года его жизни.

Дин успел броситься, успел мазнуть клыками по выставленной вперед руке, когда его шею захлестнула веревка, оттаскивая. Следующим движением Готфрид накинул на раззявленную пасть несколько петель и дернул затягивая. Дальше они с Реналем вязали пса в четыре руки. Спеленатого веревками Дина уложили у стены, вместо коврика.

– Ложись, – успев только тяжело выдохнуть, шепнул Готфрид и теперь его голос был по-настоящему испуган. – Он уже здесь.

Кто он, Реналь уточнять не стал, потому как за дверью ясно послышались шаги. Реналь осторожно опустился на стоявшую у окна кровать и с ужасом глядел на тонкую полоску света под дверью. Правда, светом ее можно было назвать только по сравнению с той тьмой, что царила в комнате.

За дверью раздалось тихое хмыканье, от которого перехватило дыхание и захотелось с криком и визгом убраться вон из дома и проклятой деревни. К счастью тот, кто так пугал лишь своим присутствием, развернулся и, беззвучно ступая по старым доскам, удалился вглубь дома, оставив двоих мужчин дрожать от страха.

– Кто это? – с ужасом глядя на Готфрида, прошипел Реналь.

– Тш, завтра!

– Но он в доме! – Реналь униматься не желал, – а через окно они пройти не могут?

Готфрид похоже понял, что если не ответит на эти вопросы, то гость впадет в панику и наверняка выдаст не только себя, но и его.

– Нет, только через дверь, а теперь – тш!

Этот призыв так же остался бы проигнорированным, если бы шаги не вернулись. Тот… то существо осторожно коснулось двери, надавило на ручку. Дверь скрипнула, словно ее пытались вдавить внутрь, по меньшей мере, пару слонов.

Больше Реналь не издал ни звука. Даже если бы он вздумал высказаться о подлости хозяина дома, не пожелавшего рассказать заранее, что ожидает ночью, не смог бы. Горло сжало, а язык присох к небу. Реналь так и пролежал всю ночь, тараща глаза в щель под дверью, пусть неизвестный отошел от нее сразу как понял, что открывать ему не собираются. Готфрид, к его удивлению, заснул и спокойно сопел до самого утра, пока не утихла музыка. Проснулся он только когда Реналь зашевелился, желая как можно быстрее покинуть проклятое место.

– Ты обещал все рассказать, – поддавшись уговорам остаться на завтрак, мрачно смотрел Реналь на хлопочущего Готфрида. Злой и невыспавшийся, он переводил взгляд с хозяина дома на обиженного, не понимающего чем заслужил такое отношение Дина, лежащего у самого шкафа. Сегодня веревка, привязавшая его к ножке мебели, стала еще короче.

– А что, собственно, рассказывать, ты ведь сам все видел, – тяжело вздохнул Готфрид и, опустив перед Реналем чашку с взваром, уселся напротив.

– О да, я особенно понял тот момент, что в твоем доме расхаживал кто-то, а мне было велено лежать и не двигаться!

– Расхаживал… мы называем его Ночным Герцогом. Ты ведь, собственно, наверняка слышал о нем?

Реналь утвердительно кивнул. Слышал. В памяти тут же всплыла история, рассказанная старухой на корабле. То ли миф, то ли сказка, то ли детская страшилка, и встретиться с этой сказкой наяву было явно не самым приятным событием в его жизни.

– Слышать слышал. Только хотел бы получить немного больше информации, чем из детской истории, – буркнул Реналь, пододвигая к себе чашку.

– А что рассказывать то, собственно? – тяжело вздохнув, повторил Готфрид. – Кто-то Герцогу название нашей деревеньки сказал. А может, какой дурак и здесь нашелся – сам позвал. Когда музыка послышалась в первый раз, никто, собственно, не понял, что нас ждет. Наоборот, все высыпали посмотреть, что за праздник. Оттого, собственно, некоторым и удалось спастись. Пока монстры рвали остальных, те, кто, собственно, знал легенду, успели спрятаться в доме и запереться. Утром, когда мы, собственно, осмелились выйти, улицы кое-как в порядок привели. Ты бы видел, что здесь творилось. – Взгляд Готфрида остановился, остекленел, захваченный картинами прошлого. – В дома мы сунулись, но, собственно, быстро передумали. Там было страшно, собственно, намного хуже, чем на просторных улицах.

– Почему ты не уйдешь?

– Уйти? Выйти из дома и остаться ночью под открытым небом? – с ужасом уставился Готфрид на Реналя. – Нет уж. Собственно, когда-нибудь ему укажут новую цель, и он уйдет. Я лучше дождусь.

Реналь пожал плечами, судя по тому, что прошлой ночью он никакой музыки не слышал, у Готфрида, были все шансы убраться из проклятого места, но переубеждать испуганного человека он не собирался.

– Но почему они не зашли через окно, там же нет замков?

– Кто их, собственно, знает. Они подчиняются каким-то своим законам. В легенде, собственно, ведь они входили в дверь. Возможно, это не на пустом месте придумали.

Позавтракал Реналь быстро и, так же споро собравшись, попрощался с Готфридом, принявшимся навешивать на дверь очередную порцию замков.

Некоторое время Реналь потратил на переглядывания с Дином. Одно он понимал точно, довериться псу он больше не сможет, но и бросить его тоже.

– Ладно, демон с тобой, – в конце концов решился Реналь и спустил пса с веревки. Какое-то время он еще следил за каждым его движением, но вскоре погрузился в мысли и абсолютно о нем забыл.

 

Когда солнце стало клониться к горизонту, Реналь против воли ускорил шаг. А когда до заката оставалось не больше часа, и вовсе перешел на бег. Дин, несколько удивленный поведением хозяина, на всякий случай пристроился рядом, чем нервировал того еще сильнее.

– Нет, так дело не пойдет. Я сдохну раньше, чем свихнусь, – запыхано поделился Реналь мыслями с вывалившим язык псом. – Пора останавливаться на ночлег. Как минимум, я хочу встретить ночь с огнем… и подальше от тебя, – ткнул он пса пальцем в нос.

Дин обиженно облизался и потрусил следом за хозяином уже приглядевшим место для сна.

 

Сегодня костер горел ярко, выплевывая искры до самых ветвей нависших над ним деревьев.

Дин сидел в десятке метров от огня, обиженно глядя на ворошившего угли человека. Периодически пес шумно сглатывал и начинал тихонько скулить, призывая не быть таким жестоким и отвязать песика, позволив ему погреться.

– Нет уж, брат, не сегодня.

Реналь прислушался. Ему показалось, что по дороге кто-то ехал. Обернувшись, он пристально всмотрелся во тьму между деревьями, силясь разглядеть путника и возможно предупредить его о ждущем впереди.

– Доброй ночи.

От спокойного, рокочущего голоса, раздавшегося почти над самым ухом, Реналь подпрыгнул на месте. Обернулся резко и с нарастающим удивлением и страхом уставился на стоявшего рядом человека. Старомодный костюм: обтягивающие брюки, ботфорты, рубашка с рюшами и плащ – простой такой, без рукавов, зато закрепленный фибулой – отливали в свете костра самой тьмой. Белое лицо. И на фоне этой бледности черная бездна глаз. Бездна, на дне которой уже кто-то ждет и точит нож, ожидая твою душу. Да и волосы, давно уже такие длинные не в моде. Сам Реналь тоже зарос, но, по крайней мере, старался хоть раз в месяц найти себе цирюльника, а этот нет. Видно, волосы ухожены, связаны шнурком, зато подбородок, наоборот, выбрит гладко.

– Прошу прощения, я думал до ночи успеть добраться до жилья, но, как видите, не смог. Я могу присоединиться к вам, погреться у огня?

Что будет если отказать этому человеку Реналь не знал. Да он не знал даже человеку ли.

Стоило этой мысли прийти в голову и Реналь, к своему ужасу, услышал далекие, едва различимые звуки. Музыка уже играла. Сглотнув вязкую слюну, Реналь бросил взгляд на Дина и похолодел. Пес сидел, словно каменная статуя, вперив в него взгляд белых, без радужки, глаз.

– Конечно, присаживайтесь.

Голос отказался повиноваться и вместо приглашения получился невнятный хрип, но человеку этого хватило. Кивнув, он сделал два таких же беззвучных шага и опустился рядом с Реналем на полено.

– Благодарю.

За спиной гостя Реналь с изумлением заметил коня. Тот дернул гривой и вновь застыл, полностью слившись с мраком ночи. Реналю едва удалось оторвать взгляд от, казалось, пустого места, где смогло исчезнуть совсем немаленькое животное. К сожалению, глаза тут же напоролись на статую Дина, а стоило отвести их и от него, наткнулись на вежливую улыбку гостя. Реналь дернулся, ругаясь на себя последними словами, и уставился в огонь, старательно отгоняя непрошенные мысли о том, что кто-то наверняка сейчас подбирается к нему со спины.

Повисшую у костра напряженную тишину вновь нарушил гость.

– Вы идете пешком? Откуда?

– Издалека. – Делая над собой усилие, поднял Реналь взгляд на гостя.

– Вот как, а куда путь держите?

Отвечать этому человеку, куда именно он едет, очень не хотелось. Даже не так – не хотелось до леденящих пальцев, до отнимающегося языка.

– Пока не знаю, – слова давались с трудом, приходилось проталкивать их сквозь пересохшее горло, – я путешествую, нигде надолго не задерживаюсь.

– Но где-то же вам понравилось больше всего. Так, чтобы захотелось вернуться, захотелось задержаться? Где ждет близкий человек?

«Ага, сейчас, так я тебе и сказал, где меня ждут!» – зло подумал Реналь и, как ни странно, после этой вспышки страх, пусть и не совсем, но отступил.

– Нет, я люблю дорогу, – почти искренне улыбнулся Реналь Герцогу.

– Вот как. Тогда, возможно, вы хотели бы путешествовать всегда. С компанией, со мной?

«А об этом я забыл», – руки затряслись. Как теперь отказать вежливо, чтобы не обидеть потустороннюю сущность.

– Нет. Все же, когда-нибудь я бы хотел обзавестись собственным домом. Пусть и где-нибудь в глуши. Возможно даже семьей, – осторожно подбирая слова, сказал Реналь.

– Жаль, – голос герцога был наполнен такой печалью, что Реналь даже пожалел его.

– А вы, – Реналь чуть не назвал путника по имени, – не желаете остановиться? Найти свой дом?

– Хочу, – печально признался Герцог, – больше всего на свете. Только мое проклятье не пускает.

Всю ночь Реналю пришлось рассказывать о дальних странах. Причем делать это так, чтобы не навести ни на кого беду.

Герцог ушел, когда было еще темно. Сперва поднял взгляд небу, словно видел там что-то недоступное Реналю, затем встал сам и, бросив:

– Прощайте, Реналь. Спасибо за ночь, – скрылся во тьме, будто растворившись там.

– И вы прощайте, Герцог, надеюсь никогда больше с вами не встречаться, – шепнул Реналь, когда ему показалось, что перестук копыт скрылся вдали.

Музыка затихла, и только сейчас Реналь понял, что слышал ее всю ночь. Всхлипнул Дин, переступив с лапы на лапу, огляделся удивленно.

– Паскуда ты, пес. Я же теперь рядом с тобой спать не смогу! – выдохнул Реналь и поднялся. Вторая бессонная ночь делала свое дело, хотелось лечь и сдохнуть, лишь бы немного отдохнуть, но провести еще одну ночь в разговоре с Герцогом Реналь очень не хотел.

 

Отчего-то, после встречи с Герцогом, гулять по миру Реналю расхотелось. Он пытался взять направление на неизведанные земли, на непосещенные города, но путь под ноги как раньше не ложился. Уже через несколько дней путешествия мысли сворачивали на странную дорожку, показывая разуму давно забытый город. Ночами, во сне, Реналь видел его узкие, темные улочки, забитые народом. Высокие стены с маленькими окошками, не пускающими в дома холодный ветер гор. По утрам Реналю казалось, что во сне он дышал этим воздухом, чистым и прозрачным, наполненным запахом камня и цветущей сушени. Тоска по дому потихоньку одолевала, все больше изгибая дорогу путешественников к северу.

Дополнительно желание оказаться дома подпитывали порождённые рассудком странности. Каждую ночь Реналю казалось, что он слышит проклятую музыку. Первое время он метался вспугнутым цыпленком. Привязывал обиженного Дина к дереву, испуганно затихал, укутавшись в одеяло и молился всем богам, которых мог вспомнить. Так проходила ночь за ночью, пока измученное тело не взяло верх и не стало отрубаться раньше, чем музыка поселиться в голове. Но даже тогда Реналю казалось, что утром затихающие отголоски проклятого бала встречают его пробуждение.

Дин провожал все выходки хозяина печальной мордой и тихим вздохом. Спать у дерева он привык, к замолкающему вместе с солнцем разговору тоже. А куда идти ему было абсолютно все равно, каждый неуверенный поворот Реналя он встречал радостными скачками и раззявленной в дурковатой улыбке пастью.

 

– Ну что, Дин, пора и домой? – Реналь смотрел на башни города, перемежавшиеся со скальными выступами. Жарда, родной город, в котором Реналь не был уже пять лет, а Дин так и вовсе ни разу. Из-за своего любопытства, искривлявшего прямые дороги, к городу они вышли не по тракту, и теперь смотрели на него с востока, с неудобной козьей тропки.

Закряхтев Реналь принялся спускаться с очередной насыпи. Дин словно мячик заскакал рядом, совсем не заботясь о том, что камни осыпаются, дорога неровная, а катиться по ней далеко.

– Да не скачи ты, олух, – зло шипел Реналь, оскальзываясь на потревоженных Дином камнях. – Темнеет, – констатировал он с глубоко засевшим страхом. – До города не успеть. Ищи спать!

Дин, повинуясь привычной команде, остановился. Завертел во все стороны башкой с растопыренными ушами. А после, словно пнутый под зад, сделал скачок сразу четырьмя лапами и понес в сторону.

– Дурень, – со смешком констатировал Реналь, поворачивая следом.

На выбранном месте, небольшом ровном пятачке между вздыбленными камнями, пыхтящего Реналя встречала развалившаяся пузякой кверху тушка.

– Удобно камни спиной считать? – улыбнулся Реналь, бросая сумки к одному из валунов, выбранному в качестве защиты во время сна.

Темнело в этих местах быстро, сказывались прикрывающие запад горы. И чем темнее становилось, тем нетерпеливее и дёрганее делался Реналь. Выходки пса он встречал уже не улыбкой, а недовольным ворчанием. Огонь развел не с первой попытки, слишком тряслись руки. Есть не стал, не лезло ничего. Еще и Дина привязать не за что было. Каменистая почва не пускала в себя железный штырь, приобретенный для этих целей, а с камней веревка соскальзывала. Пришлось оставить все как есть, и пес, не веря в собственное счастье, осенней мухой кружился по полянке.

– Да сядь ты! – не сдержался Реналь, когда дурень чуть не рухнул в костер, погнавшись за какой-то видимой ему одному мишенью.

Дин невольно прижал уши. К тому, что по ночам хозяин становится странным, он давно привык, но в криках все равно мало было приятного. Поджав куцый хвост, пес подкрался к костру и сел послушно глядя в огонь.

Реналь застонал. От притихшего пса, той позы, в которой он застыл, становилось тошно. К тому же, последний луч солнца спрятался за горой, и в ушах вновь поселилась навязчивая, засевшая в самом сердце мелодия. Холод, пришедший вместе с ночью, забрался не только под куртку, но и глубже, в самую душу.

Музыка зазвучала рвано, словно кто-то закрывал Реналю уши. В образовавшихся паузах он умудрялся услышать крики и смех, перестук копыт и залихватский свист. Во тьме ночи Реналю показалось, что он видит несущиеся по небу тени. Словно грязная вода в сток, стекались они к безмятежному городу вдали.

– Нет, это мне кажется. Просто кажется, – горячечно зашептал Реналь, вглядываясь во мрак. Огни окон мельтешили, словно кто-то перед ними… танцевал. – Это все ложь, – зашептал он, попятившись. Бросил испуганный взгляд на застывшего пса и замер, не в силах издать ни звука.

Дин сидел, провожая каждое его движение пустыми бельмами глаз. Губа пса дернулась, чуть приоткрывая острые зубы, под кожей пробежал спазм сжавшихся перед атакой мышц.

– Нельзя, – тихо остановил тварь печально знакомый голос.

Фигура Герцога отделилась от мрака ночи, выступив вперед, ближе к костру. За его спиной, как и прошлый раз, угадывалась лишь в движении лошадь.

– Простите меня, Реналь, – тихо, с явным сожалением, проговорил Герцог.

– Но как? Я ведь не говорил вам? – застонал Реналь. Теперь он отчетливо слышал крики ужаса и боли, разлетевшиеся от обреченного города. – Это не может быть правдой.

– Увы, Реналь, – со вздохом признал Герцог и качнул головой в сторону костра. – Я могу присесть?

Реналь не знал, что делать. Позволить и вновь развлекать потустороннего Герцога всю ночь – а люди? Прогнать – а не разозлиться ли он?

– Конечно, – сквозь зубы прошипел Реналь, и сам опустился у огня. Крики, едва слышные, разбивающиеся о камни далеко внизу, сделали его тело непослушным.

– Боюсь, это моя вина, – со вздохом признался Герцог, глядя в нервный огонь. На вскинутый взгляд собеседника он пояснил, – вы единственный человек, с которым мне удалось нормально поговорить за последние несколько веков. Я… шел за вами. За вашими мыслями. Мне не нужно слов, Реналь. Дорогу можно и указать.

– Вы обманули меня, – простонал Реналь, хватаясь за голову.

– Разве? – все так же тихо, но с нотками угрозы переспросил Герцог. – Я ведь ничего вам не говорил.

И Реналь вынужден был признать, не говорил. Обманули его не Герцог и даже не Готфрид, а старые предания, клятвенно заверявшие, что следующую цель Герцогу нужно указать словами.

– Там мои близкие, – прошептал Реналь болезненно. – Моя мать, отец, сестра. Отступите, Герцог, молю вас!

Герцог поднял небу взгляд черных глаз.

– Я бы мог отозвать свиту. Более того, уйти навеки.

Реналь с надеждой вгляделся в бледное, тонкое лицо. Расширившимися глазами искал на спокойном Герцоге подсказку – что было в его словах. Подался вперед, ожидая услышать продолжение. Но Герцог молчал. И Реналь неожиданно понял, что тот имеет в виду.

Уйти Герцог сможет, только если найдет себе приятеля. Человека, добровольно отправившегося за ним в бесконечный праздник.

Музыка пела, кричала, рвала душу на части. Крики вторили ей, вгрызаясь в нутро обреченностью. Тишина у костра только подчеркивала их буйство.

Реналь сидел, прикрыв лицо руками, и молчал. Мысли его зациклились, крутясь вокруг родителей и сестры.

– Чем дольше вы думаете, Реналь, тем больше людей погибнет, – все так же спокойно произнес Герцог звездам.

Слова опалили. Сжали душу, сковав горло. Зато оттаяло тело. Реналь взвился на ноги под сдавленный рык демонического пса. Обернулся на город, стискивая зубы до хруста. Огни уже не горели спокойно на высоких стенах, они носились по городу кровавым потоком.

– Я смогу попрощаться? – едва преодолевая спазм, прошептал он.

– Сможете, но… Если вы не уйдете со мной, свита останется до утра. И завтра вернется вновь.

Реналь застонал. Проклятый Герцог давал ему выбор, выбора в котором не было. Можно попрощаться, но есть шанс, что утром никого в городе уже не останется. Можно уйти, и больше никогда не увидеть своих близких.

– Я согласен, – глухо шепнул Реналь далекому городу.

– Вы уверены в своем ответе? – безэмоциональность спала с Герцога, словно грязь под потоком воды. – Пути назад не будет.

– У меня нет другого пути. Благодаря вам, – зло проговорил Реналь, прикрыв глаза.

Герцог замолчал. Утихла музыка. Казалось, даже воздух замер, не желая нарушать волшбы проклятья.

– Мне жаль, Реналь. Действительно жаль, – наконец произнес Герцог, и мир вскипел.

Рванул ветер, ударил в грудь. Резанул по ушам топот копыт и смех проклятой свиты. Закрутились тени, но даже в таком бесплотном их виде можно было угадать оскалы и скривленные рожи.

Рядом с Реналем остановился черный, изломанный силуэт. Улыбнулся дырой в ничто и протянул поводья. На другом их конце едва угадывалась тощая лошадиная голова с белесыми провалами вместо глаз. Музыка приобрела другое звучание. Теперь она не пугала и не манила, звала напиться и забыться.

– Нам пора, Реналь, – позвал Герцог уже сидя верхом на своем коне. Тот зло и нетерпеливо перебирал тонкими ногами и раздувал ноздри, желая пуститься в бесконечный путь.

Реналь кивнул. Принял повод. Подошел к еще мутному, но уже более явному боку своего коня. Оглянулся в последний раз, на так и не увиденные узкие улочки, маленькие окна и далеких родных. Попросил у них прощения и легко вскочил в седло.

 

Над землей несся громовой раскат. Аккомпанементом ему служили невидимые инструменты и грохот копыт. Летел вперед разгульный поезд. Лилось рекой спиртное, обливая мутные, едва различимые платья. Грохотал смех сотен глоток. Впереди, на вороном коне, летел Ночной Герцог, в чьих руках блестел золотой кубок полный вина. На полкорпуса позади шел тонконогий буланый. Он нес на себе высокого крепкого мужчину с чуть отросшими волосами. Мужчина смеялся, заливал в рот вино, кричал здравицы. И только глаза их, его и герцога, были похожи – полнились беспросветной болью и тоской.

А чуть в стороне, стелясь наравне с лошадьми, летел куцехвостый пес, в радостном, глуповатом оскале обнаживший зубы.