… минутой после алхимического взрыва

Перед тем, как взять бритву и выцвести (эльфийский язык в терапевтических целях обходит теперь любые производные слова «смерть»), мать чиркнула мне пару ласковых. Но вместо ответа на «почему» и «зачем», или хотя б извинения типа «Кирра, прости, во мне многовато крови и слишком мало любви», вот что я от нее получил:

Этот город когда-нибудь тебя тоже убьет

.

Просто супер, спасибо, ма!

Глядя на пузырящийся через бортик ванной «клубничный лимонад», десятилетний я почему-то сильней всего разозлился тогда даже не на саму фразу, а на точку после нее. Жирная черная дырка на влажной бумаге – по-моему, очень похоже на грустный финал.

Конечно, потом я в сердцах засыпал проклятиями эльфийское гетто Терновник, и всю Эклектику заодно. Загадал – Эклектика, сдохни, исчезни! Растворись в облаке гари, как двумя годами в пожарах исчез наш настоящий дом – наш Вечный лес.

Сейчас, когда театр «Метеора» действительно полыхал, и серые щупальца дыма расползались по центру Эклектики, на моих глазах дырочка с клочка влажной бумаги превращалась в здоровенную такую зияющую дыру. Alas, Кирра, глупый эльфье утренней звезды, все, о чем ты в детстве мечтал – сбылось. Come on, и что у тебя с лицом?

До «Метеоры» я добраться не успел: в узком переулке рядом с участком полиции меня вытряхнуло с сиденья мотоцикла взрывной волной и швырнуло о стену. Брякнула и взорвалась прямо в ушах сотня-другая электрических лампочек, сверху полетели щепки вперемешку с битым стеклом, но в целом – расколотый напополам шлем, порез на щеке, пара ушибов – вот и все. Мне повезло, я уцелел.

За спиной зарыдала сирена, ее поддержала подружка, и спустя всего какие-то мгновенья, целый хор пожарных «истеричек» заполонил контуженное пространство вокруг.

Раскореженный мотоцикл обрел на противоположной стороне вечный (хаха! С некоторых пор клише о вечности вызывают у эльфов вечного леса нервный тик) покой. М-да, приятель, приехали, будто бы говорило мне его крутящееся колесо, называется, добрались до финальной точки.

Все, что казалось важным – потускнело в минуту и выцвело, превратившись в черно-белый снимок реальности. Согнувшись от боли в солнечном сплетении, я хватал ртом воздух Эклектики, точно выброшенная на берег глубоководная тварь. «Этот город тебя убьет», шелестел голос моей выцветшей тринадцать лет назад матери, пока в другое ухо смеялся Алхимик: «Боль – изнаночная сторона удовольствия, кутайся в нее, укрывайся ей, Кирра, как плащом».

час до алхимического взрыва…

– В день, когда я точно решил убить Эклектику, наконец-то пошел дождь.

Я не узнал Алхимика: за неделю с нашей последней встречи, он осунулся и из молодого симпатичного парня превратился в дряхлого старика. Единственное, что осталось прежним – звериный блеск его желтоватых глаз и ухмылка, то и дело резавшая левый уголок рта.

– Все очень хотели дождя, – продолжил Алхимик, – надеялись на него. Ждали – будет дождь, во-о-от тогда-то лес наверняка потухнет, и мы сможем вернуться домой. С самого утра эльфье, все вперемешку – и вечерние и утренние, толпились на площади Терновника в ожидании этого ебаного дождя. Даже морды друг другу не пытались начистить, представляешь, как нам всем уже было насрать? Часов в двенадцать с трибуны начал вещать «смертный», жирненький такой, довольный жизнью хрюшка в черном костюме. Че-то долго разглагольствовал опять: типа горожане Эклектики очень сочувствуют, но рады, что мы теперь – одна большая и дружная семья.

Алхимик качнулся на стуле и улыбнулся мне. Он вообще много улыбался и говорил очень медленно, будто засыпал на ходу.

– Если б смертные чуть лучше понимал, что им ничего больше за это не будет – обнесли б Терновник колючей проволокой, вот как людишки обычно радуются соседству с эльфами.

Алхимик тяжело вздохнул:

– А потом пошел дождь. Жирдяю хоть бы хны – над его лысой черепушкой сразу открылся зонт, а мы, целая площадь эльфов, продолжали мяться под открытым небом, претворяясь, что нам интересно слушать его вранье.

Алхимик раз качнулся на стуле и, уперев локти в стол, подался чуь вперед.

– Я держал отца за руку и дрожал, как осиновый листик. Хотел домой, дергал отца за палец – и отец в конце концов не выдержал, опустился рядом со мной на корточки, и знаешь что?

Алхимик ухмыльнулся.

– Он затворил эльфийские заклинания. Парочку тех, которыми можно укачать или отогреть больного младенца. Мы уже знали, но никак не могли свыкнуться, а мой старый дурак похоже и вовсе забыл, что без леса все его слова превратились в напевную дребедень. Лес сгорел, с ним сгорело все: наши силы и наши бессмертие, – выдохнув, Алхимик покачал головой, – ну и жалкое это было зрелище. А мне вдруг стало смешно. Дождь, понимаешь? С неба вода полилась грязная, и я огляделся, а вокруг были только чумазые, грязные эльфийские морды, по которым струилась вонючая вода – вот кем хотела сделать нас Эклектика.

– Зачем ты меня позвал, – тихо спросил я. Мне не нравилось находится в этой комнате, и улыбка Алхимика мне не нравилась – она, словно острым ножом, резала на лоскуты мое время. Будь осторожен, предупреждал мой внутренний голос, но я пока не догадывался, в чем была проблема.

– Мой солнечный зайчик Кирра, я хочу разделить с тобой радость, – и придвинувшись еще ближе, Алхимик зашептал, – пускай у нас были разногласия, но я к тебе, знаешь ли, прикипел.

Что-то не так, Кирра. Что не так?

– Мне нравится твоя симпатичная мордочка, – взгляд его скользнул по белой стене справа, к круглым часам, длинная стрелка которых добралась до десятки, а короткая застыла у восьми, – Я, знаешь ли, с самого детства люблю клоунов и детей. Они такие смешныыые, – Алхимик, качая головой из стороны в сторону, разминал мышцы шеи, словно ждал подходящей возможности кинутся на меня, – Мой отец, когда творил заклинания, рассмешил меня просто до слез. Думал – он сильный сын вечного леса, ох ты, могущественный и прекрасный золотой эльф! А лес-то где? Лес сгорел.

Алхимик, положив обе руки на стол, принялся разглядывать ладони. Я напрягся и ждал, что он вот-вот перемахнет через стол и вцепится в мне горло.

– Ты мне нахер не сдался, – словно прочитав мои мысли, сказал он и зевнул, – Но никаких ноктюрнов больше не будет. Эльфийские помутнения должны были остаться в лесу, ога? Ты, как и большинство приспособленцев Терновника, вроде отца, например, веришь, что силы вернутся. Да-да, он верил, пока половина его друзей не выцвела, а потом вжих, – Алхимик полоснул ребром ладони по запястью другой руки, – вжих – и выцвел сам.

– Я не понимаю, –вдруг я ощутил, что внутри грудной клетки тоже заткали часы.

– Хорошо, что тебя нет сегодня в «Метеоре», – голос у него переменился – стал жестким и злобным, – Тебе бы лучше посмотреть на кардебалет из-за кулис, как в первый раз. Я ведь сразу понял – ты не один из нас. Услышав о ноктюрнах Селейн, я засомневался, но ненадолго. Настоящей эльф утренней звезды не спутается с вечерней шлюхой. Фу, вы просто омерзительные. Знаешь, какой сегодня день?

Он окончательно повернулся, несет путанный бред, решил я, но не поворачивая головы, покосился на часы еще раз.

– Все так удачно вышло, – кивнул Алхимик, – они все придут, все, включая генерал-губернатора, будут там. Полный зал, билеты распродали на следующий же день, когда слухи поползли о том, что из-под эльфийских юбок снова посыпятся блестки. Прямо им в рот, – он хихикнул, – О, они будут готовы разорвать ее на части, – он пожал плечами, – и ведь без леса она никак не сможет себя защитить, – Алхимик провел указательным пальцем по нижней губе и, чмокнув, послал мне воздушный поцелуй, – Но мы ведь им этого не позволим, правда? Я, в отличие от тебя, Кирра, даже здесь продолжаю заботиться о малышке Селейн – пусть она и вечерняя, но все же эльфийка, – он передернул плечами, – Как представлю, что какой-нибудь смертный урод запихнет в нее свой маленький член – прям блевануть охота. А тебе? Или ты, наоборот, ловишь кайф, мой милый солнечный извращенец?

– Нет-нет, дружочек, – затараторил Алхимик, – я не позволю разорвать ее на кусочки. Они все, – он сложил руки лодочкой, а затем резко развел ладони с растопыренными пальцами в стороны, – Бах! И будут гореть…смертные будут гореть. Я долго не мог взять в толк, почему же не другие спэллы вернулись, а именно ноктюрны – наша главная слабость и позор, – он засунул в рот указательный палец и принялся с отвратительным причмокиванием его облизывать, – мерзкий, грязный дурман, который опускает эльфов, самый прекрасный и сильный народ в мире, до состояния текущих от похоти животных, – он сморщил нос, – но ты полукровка. Ты ненастоящий золотой эльф.

Я уже просунул руки в рукава мотокуртки, считая в уме, сколько перекрестков Эклектики мне придется проскочить отсюда до театра «Метеора» за следующие шесть минут.

– И все же я разозлился – а если узнают? Если с другими тоже произойдет? Вдруг мы начнем, чего доброго, творить ноктюрны с людьми? Буэ-э. Как низко еще нужно пасть, чтоб вспомнить о достоинстве? Но потом меня осенило – это же знак! Увидев фотографию из твоей газетенки, я уже не сомневался – это божественный шанс, наш шанс прикончить все слабости, заодно и убить Эклектику, и мой личный маленький шанс расправиться с клоуном и вруном, – губы его растянулись в длинной улыбке, – с тобой, мое солнышко.

Он орал мне что-то в спину, но я уже бежал, перескакивая через ступеньки, вниз по тюремной лестнице.

…шесть часов до алхимического взрыва

Коробок спичек из бара, оттуда же украденная пивная кружка и винный бокал, открывашка, шейный платок, перочинный ножик, клоунский нос, карта района, билеты в кино, открытка на день рожденья от деда, пресс-папье, игрушечный паровоз, мятные леденцы, таблетки от кашля, порванный ремешок наручных часов, кусок мыла с ромашкой, игральные карты, с десяток исписанных ручек, столько же, если не больше – репортерских блокнотов, стопка визиток, давно потерянный запасной ключ от съемной квартиры, сережка-колечко, целая банка мелких монеток, кружка с зайцем, три липовых пропуска, фонарик, записная книжка, салфетки, бритва, пара несвежих носок, булавки, одеколон и маленькое полотенце, расческа, с намотанным на нее светлым волосом, невидимки, конверт с серебристым, едва различимым на белой бумаге, следом пальца, женский чулок, штраф за превышение скорости, кожаная перчатка – на первый взгляд, куча бесполезного хлама, но если задуматься, то именно из него и состояла последний год моя жизнь. Я смотрел на коробку, в которую только что собрал личные вещи из ящиков, и гадал, куда теперь их девать? Увезти в Кардену домой или выкинуть в ближайший мусорный бак?

– Появился, красавец, – Главный редактор газеты, плечом уперевшись в косяк, встал в проеме двери. В зале повисла неприятная тишина – даже секретарша Главного, отбивавшая нервную дробь на печатной машинке, остановилась и уставилась на меня.

– Глянь на него. Объясниться не хочешь? – сделав пару шагов, Главный хлопнул на мой пустой стол номер «Эклектик Ньюс», газеты, располагавшейся выше этажом – прямым конкурентом «Вечерней Эклектики» в мире желтых новостей и грязного белья. Редактор ткнул в фотографию на первой полосе, – Извиниться там…?

Газета вышла уже неделю назад – но последние семь дней я провел в квартире, закупорившись от солнечного света, как вампир, и выполз из дома только сегодня – этой фотографии я не видел, хотя был на ней сам.

Заголовок был броским и бестолковым, вполне в стиле «Эклектик-Ньюс»:

«Масштабное полицейское расследование длиной в год закончено: лидер радикальной террористической группы алхимистов задержан. Жители Эклектики могут вздохнуть спокойно – им ничего не угрожает».

Под заголовком красовалась черно-белая фотография, на которой Алхимика после ареста выводили из здания Центрального департамента полиции Эклектики. Алхимик смотрел прямо в объектив репортера, но лицо алхимика, в отличие от моего, было скрыто под реалистичной маской лесного зайца. Фотография вышла жутковатой и я невольно поморщился. Затем снял очки, положил их на стол, и взглянул в глаза Главному.

– Очки липовые. Имя тоже? – хмурясь спросил редактор.

– Имя мое.

– А говняное имячко-то, как собачья кличка, – он улыбнулся. Я хотел улыбнуться в ответ, но на столе зазвонил телефон. Главный взял трубку и какое-то время слушал, а я, не ясно зачем, перевернул страницу старого номера «Ньюс» и увидел Селейн.

Семь дней – слишком маленький срок, чтобы от нее избавиться. Я почувствовал, что опять закипаю от бешенства и одновременно к горлу от живота поднимается волна какой-то тупой безысходности, неприятная штука, но с садистким упорством я все равно продолжал пялится на Селейн. На фотографии она, выгнув спину и раскинув в стороны руки, танцевала на сцене «Метеоры», а от пальцев, волос ее разлетались в стороны легкие облачка, похожие на беловатую пыль.

Как фотографию получили «Эклектик – Ньюс»?

Главный, прижав руку к телефонной трубке, кивнул мне:

– Департамент полиции…говорят, обыскались тебя – твой приятель утром объявил голодовку, говорит: «срочно присралось поговорить с Киррой, а то отказываюсь жрать». По мне – вот и хорошо, быстрее подохнет, но капитан Франклин говорит, что тебе срочно бы…

Я снова смотрел на фотографию Селейн. Я хорошо помнил, где и когда ее сняли. Потому что, в этом у меня не было ни единого сомнения, сам ее сделал год назад.

…неделя до алхимического взрыва

– Ты нас обманул, меня и Йесси, втерся в доверие и…, – Селейн, сверкающая словно серебристый диско-шар, стояла в коридоре у порога моей квартиры. Я не хотел ей открывать, но она битый час барабанила в дверь, и желание одним глазком посмотреть на нее или, может, случайно снять слой бархатистой пыльцы с ее запястья, пересилило здравый рассудок, став невыносимым и навязчивым, как кожный зуд или зубная боль. Погляди на себя, Кирра, во что ты превратился, никакой ты не золотой эльф, ты просто джанки, слабый торчок, прошептал мне голос Алхимика.

Когда дверь распахнулась, Селейн замолкла. На короткое мгновение я увидел в ее серебристых глазах разрешение – вот сейчас мы оба сделаем шаг на встречу, и все между нами вернется на круги своя: она, уткнувшись в грудь, слизнет с моей кожи золотую пыльцу, а я вдохну серебряный ноктюрн с ее светлых волос. Я протянул к ней руку и она, приоткрыв рот, тоже подняла ладонь. И наотмашь ударила меня ей по лицу.

– Я верила тебе, – затряслась в рыданиях, прижав ладонь к шее, словно ей только что перерезали горло. Внутри нее клокотала обида, я ощутил ее немного тоже, почувствовал, как тело Селейн под одеждой затряслось, словно веточка на осеннем ветру. Ветер дунет сильней – ты сломаешься, Селейн, думал я, пусть и таким странным способом стараясь отогнать от себя нарастающее к ней желание.

Что я ей мог сказать? Я не специально, Селейн, и мне очень жаль? Но я ведь с первого дня предполагал, что наступит день, и она придет ко мне, чтобы вот так, как сейчас, обвинять.

– Я пустила тебя, впустила тебя в свое тело, доверяла, а все вокруг говорили – он не наш, другой, его человеческая часть из Кардены не знает, каково это – навсегда потеряться в чужом городе.

Лицо ее исказила презрительная гримаса, и она опять замолчала. Над головой ее крутились серебряные вихри, и сотни мерцающих в коридорной тьме песчинок оседали на ее волосах и шее.

– Йесси прав, – уже спокойнее проговорила она, – И что теперь? Единственный, кто обо мне заботился– в полицейском участке, а у тебя даже смелости не хватило …хотя бы прийти в Терновник и извиниться.

Я не знал, что сказать – видимо, от матери мне досталась не лучшая эльфийская часть. Ма тоже редко просила прощения за свои поступки.

А еще утром я получил письмо от деда. Он хотел, чтобы я вернулся в Кардену, опасался, что после ареста Алхимика какой-нибудь чокнутый его последователь выследит и воткнет заточку мне в бок. Внутри письма я нашел билет на поезд до Кардены с открытой датой. Еще немного – и я уеду домой. Капитан Франклин, конечно, не мог запретить, но пока не уляжется газетная шумиха, тоже просил не светиться в Терновнике. Но все эти, да и вообще любые оправдания выглядели жалко и нелепо под взглядом стальных глаз Селейн.

Я открыл было рот, чтоб сказать о другом, о чем уже давно думал, но Селейн меня опередила:

– Я тебя ненавижу, Кирра, – выдохнула она, – И я тебя больше не хочу.

Иногда я подозреваю, что Эклектика все же уравняла эльфов и людей: эльфийский язык терял былую силу, а слова смертных становились сильней. «Я люблю тебя», «я тебя ненавижу» – нет никакой разницы, в общем-то, что сказать, если захочешь разрушить зыбкий, словно паутинка, эльфийский «спэлл».

Селейн нарушила главное правило любого заклятия: никогда не говори, даже в сердцах не рассказывай о том, что чувствуешь. Чувствуй, пожалуйста, но молчи.

– Вот и магии конец, – сказала она и тыльной стороной ладони стерла в секунду помутневшую пыль со своего рта, – Самое время.

… месяц до алхимического взрыва

Часто ноктюрн похож на укол спицей. Порой он разрубает тебя напополам, словно удар меча. Чтобы обдолбаться и ярче кончить, много ума не надо – смертные для таких целей синтезировали немалое количество стимуляторов, но даже близко не приблизились к тому, что творит с человеком эльфийское помутнение. Поэтом-то оно не предназначено ни для кого, кроме нас.

Дни летели слишком быстро, и, если поначалу я боялся, что каждая наша с Селейн встреча – последняя, то к концу лета я к ним даже привык.

Я подобрался так близко к Алхимику, как мог. Оставалась самая малость – удостовериться, что каждая, изготовленная им бомба, никогда не взорвется в Эклектике. Их оказалось всего пять, тогда я еще не подозревал, что последнюю, шестую, Алхимик все-таки припас на десерт.

Я чувствовал, что Йесси подозревает меня, рано или поздно он догадается – все чаще, когда мы спускались с Селейн вниз на главную площадь Терновника выпить похожего на свернувшуюся кровь вина или потанцевать, я ловил на себе его тяжелый взгляд.

До премьеры спектакля Селейн оставался месяц, и на улицах Терновника появились афиши с ней. Один такой плакат, просто огромный, растянули на центральной площади. Какой-то умник золотой краской прямо поперек бледного лица Селейн в ту же ночь вывел: «Добро пожаловать в Терно Дерьмовник, вечерняя шлюха!»

– Лес сгорел, но кое-что в эльфах не меняется, – Селейн подняла со столика уличного кафе бокал игристого и «чокнулась» им в воздухе со своей огромной головой, – Твое здоровье, шлюшка!

Мне нравилось украдкой наблюдать за Селейн, ловить холодную улыбку, которой она одаривала окружающих. Я-то помнил, что могу сделать Селейн внутри горькой, как клевер, или сладкой, как молоко. Эльфы тщеславны и любят власть. Я не исключение , даже если мое превосходство заключалось лишь в том, что я чуточку чаще оказывался «сверху».

Наверное, то было лучшее наше время. К ночи мы обычно поднимались с наверх, чтобы искупаться в облаках золотистой и серебряной пыльцы, а затем часами отмокали в ванной, обращая, словно всемогущие алхимические боги, простую воду в жидкий металл.

Селейн опускала голову на мое плечо, и мы дремали – час или два, а время вокруг нас загустевало, словно кисель, и мы вязли, тоже застывали в нем, как две бабочки в янтаре. Это было красиво.

Гораздо позже, когда Селейн уже разрушила спэлл, я гадал – может быть, следовало признаться ей тогда? Но я все откладывал и откладывал на другой день, и дождался в итоге момента, когда «завтра» превратилось в «никогда».

… год до алхимического взрыва

– Что за киношная банальщина, –возмутился я. Площадь Терновника, совсем небольшая и украшенная бумажными фонариками, к вечеру наводнилась эльфами.

Мы с Кайо уселись на каменный выступ фонтана. Недалеко от нас разложил свои пожитки – бросил на мостовую фетровую шляпу, чехол, и заиграл на скрипке слепой вечерний эльф в черном плаще и солнцезащитных очках.

– Могу поспорить, – кивнул я в его сторону, – в полночь он видит в три раза лучше меня.

Кайо, мой давнишний приятель детства, криво улыбнулся. Я не видел его больше двенадцати лет, с тех пор, как мой смертный дед по отцу отыскал внука в приюте Терновника и забрал жить в Кардену.

Кайо сильно изменился, и я вероятнее всего тоже.

– Йесси неплохой малый, – произнес Кайо, – хоть и чуток резковат.

– Ага, – согласился я, дотрагиваясь подушечкой пальца до разбитой губы. Воротник белой рубашки залила кровь, я то и дело ловил на себе косые взгляды мимо проходящих эльфов. Хотел бы завести мотоцикл и свалить из Терновника побыстрей, да не мог пока – пообещал девчонке-танцовщице принести негативы.

Кайо развел руками:

– Что поделать, ты для него чужак, а образ главаря уличной банды лучше поддерживать именно так– чистить морды залетным чувакам.

Я снова кивнул:

– Ага, он себя-то в зеркало видел?

– Кирра, а ты к нам надолго? Слышал, теперь работаешь в местной газете для смертных? Заходи в гости, – вкрадчиво предложил Кайо и криво ухмыльнулся, – Я тебе кое-что интересное покажу.

Я посмотрел на него сверху вниз. Кайо был симпатичным малым, только вот глаза у него были не золотистые, а почти желтые и хищные, как у дикого зверя.

– Завтра зайду, – серьезно ответил я, а потом заметил стоящую на границе переулка и освещенной площади, девчонку-танцовщицу. Я машинально засунул руку в карман и сжал в руках конверт с ее письмом, который утром в редакцию принес мальчик-посыльный.

Кайо проследил за моим взглядом, кивнул, поднялся и хлопнул меня по плечу:

– Вот и отличненько, ога, – рот его растянулся в улыбке. Он еще раз махнул мне рукой, и растворился в толпе, а девочка, стоило Кайо отойти, быстро направилась ко мне.

Я поднялся на ноги. Интуиция, или, скорей, чутье, говорили, что все это– пустая трата времени, тебе не нужна девчонка, тебе нужен кто-то другой. Но я все равно пошел с ней, она взяла меня за руку и увела прочь с площади.

– Полезай наверх, ты первый, – сказала она тоном, не терпящим возражений, указав на пожарную лестницу трехэтажного, увитого плющом здания.

Я собирался возразить, но схватил пальцами нижнюю перекладину и послушно полез вверх.

***

Мы перелезли через перила и очутились на узком балконе. Волосы Селейн растрепались, в свете луны, выглянувшей ненадолго из-за облаков, она казалась прозрачной и бледной, как призрак.

– Принес? – спросила тихо.

– Ты чудная такая, – невпопад зачем-то начал я, одновременно доставая из кармана кожаной мотоциклетной куртки скрученную в рулон пленку и две фотографии – все, что я успел проявить. Она взяла негативы, а снимки не глядя порвала на кусочки.

– Никому не рассказывал? Ничего про меня не писал?

Я поправил съехавшие с переносицы очки указательным пальцем:

– Я на стажировке, только фотографирую пока, статьи еще не дают – нет хорошего материала.

Выдохнув с явным облегчением, она кивнула и выдавила не слишком дружелюбную дежурную улыбочку.

– Проваливай тогда.

– Лады, – я пожал плечами, и снова взялся за перила, собираясь лезть вниз, но тут в лицо будто ветер швырнул горсть раскалённого на солнце песка. Я зажмурился от неожиданности, в носу защекотало и я едва не чихнул. А потом вдруг заметил серебряную галочку, проявившуюся над верхней губой девчонки. Странно, что я раньше ее не увидел, подумал я – девчонка нахмурила брови, вопросительно уставившись на меня, а в следующую секунду я наклонился к ней близко-близко и как настоящий торчок, вообще не контролируя свои действия, слизнул тонкую серебряную полоску с ее пухлого, полуоткрытого от удивления рта.

… год и день до алхимического взрыва

– Эльфы слабы до внимания, им сложно не бахвалиться достижениями, важно, чтобы ими публично восхищались. Вряд ли они упустят возможность сойтись с тобой поближе, если узнают, что ты – репортер из «человеческой» газеты. Мы выдумали отличную легенду, – сказал капитан Франклин, расхаживая из стороны в сторону по своему кабинету, где были развешены по стенам фотографии и заметки из. Потом он кашлянул, вспомнил, наверное, что я тоже наполовину эльф, и развел руками, – Не обижайся, Кирра, ты и сам должен понимать – эти, эти типы из Терновника, они не такие, как в Кардене, наши – совсем отребье, ленивый эльфийский сброд.

Он ткнул в квадратный снимок молодого эльфа, сфотографированного в участке на полицейское досье:

–Йесси, сам видишь – двадцать четыре года, сорок приводов, драки, нападения на офицера полиции, торговля наркотиками, мелкое хулиганство. Он там вроде за главаря молодежной банды, полный отморозок, – Франклин постучал пальцем по столу, – Процентов на девяносто пять, Йесси и Алхимик – одно лицо.

– Не думаю, что мы подружимся, – ответил я, разглядывая лицо эльфа на снимке.

– Мне наоборот казалось, что у вас, – капитан Франклин замялся, – много общего.

Я пожал плечами:

– Мы оба полукровки, это правда, но, между нами, все-таки есть разница, – ответил я, – Я – наполовину человек, а он чистокровный лесной эльф, просто по одному из родителей – утренней звезды, а по другому – вечерней.

Я оторвал взгляд от фотографии.

– Но я попробую.

Капитан Франклин удовлетворенно кивнул.

– Если что – у него есть сестра по матери, – он заглянул в досье, – Селена, Селейна …как-то так. Кажется, месяца два уже танцует в кардебалете «Метеоры», в театре – кабаре тут недалеко. Если не выйдет, можно попробовать через нее что-то о Йесси разузнать.

Я встал из-за стола.

– Давай, сынок, не подведи, – проговорил капитан Франклин, пожимая мне руку, – И да, добро пожаловать на службу, младший сержант. Спасибо, что согласился на перевод из столицы, в твоих силах спасти огромное количество невинных жизней Эклектики.

***

Тем же вечером я отправился в «Метеору», но так получилось, что потерялся в огромном центре Эклектики и сильно опоздал.

Вошел в двери театра с черного хода, когда на вешалке осталось висеть только одно пальто. Охранник, ни слова не сказав, кивнул мне на двустворчатую дверь, и я зашел внутрь. До сих пор не знаю, что я хотел там найти.

Длинный зал с рядами обитых красным бархатом кресел был совершенно пуст, но сцену освещал один мощный прожектор. Я сел в кресло на последнем ряду и проверил, зарядил ли в камеру пленку. А потом увидел, как в пятно холодного света на сцене вошла худая девушка в балетном розовом платье.

Не соблазнительная, не манящая, некрасивая, вообще никакая, абсолютно ничем не примечательная танцовщица кордебалета, уверил себя я, но все же поднял выше вспышку, и, когда девушка начала танцевать, нажал на кнопку и сделал первый кадр. Она еще продолжала по инерции свой танец, когда я сфотографировал ее второй раз. Вспышка почему-то ослепила меня тоже, я попытался прикрыть глаза рукой и взглянул на свою ладонь. В трещинках на коже мерцал блестящий золотой песок.

Танцовщица испуганно замерла, словно лань, повстречавшаяся я в лесу с охотником, а затем она развернулась и выбежала со сцены за кулисы.

Хочешь знать, что я тогда вдруг понял о Селейн?

Где бы она ни была, что бы с нами не произошло я теперь всегда буду возвращаться к Селейн. Даже если для этого, стиснув время в своих золотистых ладонях, мне придется бесконечное множество раз останавливать его и поворачивать вспять.

КОНЕЦ

 

,

 

Ноктюрн первый и последний

Я добрался до Терновника к утру. Гасла ночная и медленно разгоралась на лилово-желтом небе новая утренняя звезда. Я пришел на площадь Терновника, чтобы взглянуть еще раз в глаза Селейн, но один из канатов на растяжке лопнул, и она свалилась со здания, закрутившись в тугое полотно.

Я оглядывался по сторонам и не понимал, почему Терновник всего за пару часов словно вымер, а потом заметил и здесь следы разрушений – перевернутые столики кафе, выбитые витринные стекла, разбросанные по мостовой бумажные фонарики.

Обогнув круглый фонтан, на том месте, где обычно зарабатывал на жизнь местный слепой скрипач, я заметил прижавшегося спиной к камню Йесси. Опустившаяся рядом с ним на колени Селейн, чумазая, но совершенно точно живая, разматывала на его левой руке бледно-розовый бинт.

Я подошел ближе, еще до конца не уверенный, в том, что не размозжил себе голову, упав с мотоцикла, и не переживаю сейчас пусть и очень приятное, но не слишком настоящее предсмертное бардо.

– Чувак, – сказал Йесси, морщась от боли каждый раз, когда Селейн переворачивала его окровавленную кисть, – мне три пальца оторвало на левой, прикинь? А ты где был?

– Да, – ответил я, проигнорировав его последний вопрос, –Ксчастью, ты больше никогда не сможешь играть на флейте, мой маленький эльф.

Йесси повернул голову к сестре и, сощурив глаза – один серебристый, а другой – золотой, повторил Селейн то, что я слышал от него уже раз пятнадцать за последний год.

– Какой же он придурок, Селейн, как тебя угораздило, какой же он идиот, – она в ответ изогнула губы и развела руками, а Йесси согнул ноги в коленях и попытался встать.

– Ты извиниться не хочешь? – спросил он, хватаясь за мою руку – Я две недели в обезьяннике отсидел.

– Ты бутылкой в меня запустил, а я, между прочим, был при исполнении.

– Моя б воля, – пробурчал он, разминая ноги – я бы тебя вообще прибил. Нам бы убраться отсюда поскорее – часа через полтора здесь станет не продохнуть от полиции, – он картинно взмахнул руками, – ах да, один уже тут давно трется– я то че думаю, мне последний год так тяжело дышится, задыхаюсь прямо, прикинь? Где твой мотор?

– Разбил, – проговорил я.

– Селейн уволили из театра, –сказал Йессе– На следующий же день, как узнали, что фотографии с ноктюрном – просто очередная газетная утка. Козлы. Вечно прутся от всяких эльфийских сказочек, святые грешники, какие же наивные, а мы потом еще и виноваты – он повертел головой по сторонам, – предлагаю угнать тачку, – помахав забинтованной рукой перед моим лицом– Одолжить. Ты за рулем.

 

 

Центр Эклектики будет полыхать всю ночь и весь следующий день, и только к рассвету, пожар удастся потушить. На следующие сутки об оглушительном провале операции городского полицейского департамента напишут все, кроме одной – «Вечерней Эклектики» – газеты страны, а всего через три дня республику захлестнет волна этнических погромов, которая начнется с чудовищной резни в эльфийском гетто – Терновнике.

Но пока мы об этом ничего не могли знать. Мы шли улицам Терновника, по которым, судя по всему, ночью прокатился сокрушительный шторм. Я все пытался поймать взгяд Селейн, но Йесси, вклинившийся между нами, не давал мне на это даже шанса, каждый раз, когда я пытался с ней заговорить или дотронуться до нее, пихал меня в бок.

Может быть, подумал я, пришло время научиться чему-то новому. К примеру, извиняться. А еще принять, что Эклектика, возможно, когда-нибудь нас всех действительно убьет.

Но ведь это случится не сегодня. Нет, не здесь и не сейчас.