Иномирец лучился абсолютной красотой. Ни малейшего изъяна. С какой стороны ни взгляни. Всецело.

Хронисты фигляров уверяли паству в том, что каждый, кто явился из-за пределов тверди людской, отталкивает чужеродной безобразностью. Если и не на первый взгляд – уж точно чуть погодя, когда слепящее наваждение ослабит хватку. А коль глаз ни за что не зацепится и после, то от благоверного последователя Гримасничающего Бога никогда не ускользнут притворство в речах и лицемерие намерений незваного гостя.

Но прямо сейчас переливчатая кожа, искрящиеся витки кудрей и складные линии тонкого стана иномирца только лишь ласкали взор Гая.

Пришлый безмолвствовал, не давая возможности уличить его в неискренности и двуличии. Он ласково улыбался и придерживал за подбородок израненного мужчину, вознесённого высоко над неподвижными волнами и закрученными в спирали водяными столбами подземного озера.

Застывшая на пике ярого возмущения влага рассеяла везде и всюду отсветы узоров многих драгоценных камешков, укрывших неравномерно толстым слоем изломанный камень потолка.

Гай, вспарывая ногтями кожу ладоней, сжал кулаки. Он не имеет права поддаться. Его единственно возможный удел – принять заслуженное проклятие и выйти к Ю́лиану несломленным, цельным, без малейших признаков подточенного духа и пошатнувшейся уверенности, что в себе самом, что в фиглярских догматах.

Но как стойко противиться чему-то, внушающему настолько сильное восхищение?.. Так недостаёт сил после долгого и совсем не стелющегося скатертью пути…

Незваный, лишь двумя пальцами удерживая мужчину на вытянутой руке в воздухе перед собой, приблизил его лицо, взмокшее, обветренное, искажённое гримасой борьбы с внутренними противоречиями и искусами внешними, к своему мягко светящемуся лику. Пришлый запустил тонкие фаланги в напитанную потом смоль волос фигляра и успокаивающе начал перебирать ими, постепенно опускаясь к загрубелому, истёртому ремешками брони затылку Гая. Вкрадчиво остановив распростёртую ладонь на натянутом струною мужском теле, лукавый прошелестел наэлектризованной скулой по подбородку, щеке, уху гостя и прижался губами к вспученной жиле на шелушащемся виске:

— Делай, что пожелаешь.

Спирали водяных столбов растеряли устойчивость, тяжело накренились и обрушились друг на друга рассыпающимися рукавами влаги, одновременно лишая стен подземелья покрова отдельных недостаточно сильно впившихся в них драгоценных камней. Недвижимая россыпь капель, заполняющая всё свободное пространство пещеры, обрела массу и осыпалась на стенающее озеро, отбарабанила нестройный ритм по линии берега, по усмиряющим буйство волн мшистым валунам.

Делай, что пожелаешь?

Пришлый отдалялся, его черты смазывались за росчерками опадающих струй, хлёстко прохаживающихся по лицу жмурящегося Гая. Расстояние стремительно нарастало с каждым мгновением. Обмякшее тело мужчины, бережно удерживаемое незримой волей иномирца, спускалось на прибрежную кромку. А на затылке расходилось покалывание недавнего прикосновения. А висок нёс на себе отметину нездешних губ.

Делай, что пожелаешь.

Фигляр не сумел удержать равновесие в тот момент, когда его ноги ощутили под собой каменистое основание. Ожидаемо. Он сразу начал заваливаться назад, дёргано вскинув онемелые руки в обречённой попытке обрести хотя бы подобие равновесия, зацепился каблуками за истлевшие останки верного стража покоя озёрной глади и грузно рухнул меж разверстых рёбер в синеющий, растекающийся ручейками пепел. Тот расцветил собою высокие сапоги, неприметно-бурый комбинезон и плавные изгибы настолько же невзрачного бронепанциря Гая. Мужчина тяжело дышал и даже не пытался выбраться из того, что ещё совсем недавно являло собою внутренности безжалостного противника: клокочущие, аритмично пульсирующие, выплёскивающие опаляющую ярость.

Делай, выходит, что пожелаешь…

Совладав с негнущимися членами, продышавшись, выкашляв наконец свербящий в гортани кровяной сгусток, фигляр попытался приподняться, но надорванные мышцы подвели его вновь. Три четверти пути к выходу прошли на четвереньках. Лишь будучи уже в сиянии колышущегося света, ворвавшегося под землю через искривлённую вертикальную прорезь в камнях, мужчина сумел прислониться к стене и нетвёрдо заковылять наружу.

Так это проклятие? Никаких мук? Сложносочинённых ритуалов? Клеймления душ? Жутких вытянутых морд и закрученных когтей? И… отчего так славно и легко? Может быть… Это и не проклятие вовсе? Возможно, пришлый паскудно разыграл прислужника Развесёлого Бога? Кому, как не мастаку Гаю сполна оценить грандиозность развернувшейся перед ним шутки?

Нет. Невозможно. А вот ты, пропащий торрме́нта, и вправду заслуживаешь своей судьбы. С такими-то наполненными хулой помыслами.

Делай, что пожелаешь!

Стоило измождённому мужчине вырваться за пределы укрытого молочно-белыми травами спуска под холм, как громогласный выстрел разрядил в его всклокоченную голову крупнокалиберную пулю.

Продолговатый металл прошил настоянный в косых лучах и густом аромате дикого поля сухой воздух позднего лета и впился в покрытое испариной лицо фигляра, любой ценой намереваясь раздробить череп, разметать костные осколки, сорвать позвонки с положенных им мест. Твёрдо нацелившись не оставить и так полумёртвому Гаю ни единого шанса.

***

— К.. н…

— И ч.. т.. мн.. ере… п…

— Не.. аа…

— И?

— Так к..да лучш..

— Ув..рен?

— Эй! Он очнулся?

Невнятный гул в ушах мало-помалу уходил в небытие. Яркие, физически неприятные всполохи в сочетании с глухим бульканьем постепенно превращались в едва различимую, но всё же речь. Гай с усилием удерживал глаза открытыми. Лоб саднило. Вот же поросячья жопа.

— Ты в порядке? — Джа́нни с фонариком склонился над размолоченным в труху фигляром.

— Для того, кто поймал переносицей две унции – он более чем в порядке, — ответил напарнику за Гая также нависающий над распластанным мужчиной Винче́нце.

На суетливую пару сзади упала вытянутая тень и искривлённые артритом пальцы с нездорово-утолщёнными суставами легли на наплечные пластины братьев.

— Открыл глаза. Зрачки на свет реагируют, мэ́йстиро — отчитался Джанни перед вышестоящим чином.

— Разбираешь, что я говорю? — распрямившись над подопечными, лучисто и вдохновенно воссияв, поинтересовался предводитель группы.

— …Да… Ю́лиан, — неровно выдохнул слипшиеся между собою слова помятый мужчина.

Мэйстиро буквально на тысячную долю секунды поджал губы: не так фривольно следует обращаться к персоне, настолько высоко вознесённой в иерархии фиглярского братства. Совсем не так.

Что ж, Гай, побывав на берегах озера под холмом, ты из не более чем проштрафившегося сё́рве переродился в невероятно ценного торрмента. Пожалуй, позволим же тебе чуть больше положенного в те недолгие дни, что куцей вереницей жалостливо простираются перед тобой.

— Ты проклят, чадо. Наша проверка сполна раскрыла твою новоявленную сущность: телеса, что пред нами, – они неуязвимы, металл не справляется с тобой. Незваный подчинил тебя своей воле. Моя же сигилль взяла верх над вами обоими. Благодарю за то, что добросовестно исполнил твой долг, рискнул ступить на тот путь, который сгубил славного прежде Алессандера, но, уверен, в твоём случае – ведущий к полному искуплению. Самоцветные Своды смиренно и в тот же час в предвосхищающем волнении ожидают нашего возвращения. Готовятся принять тебя под своей сенью, — активно жестикулируя и одаривая мужчину улыбкой, славящей разом всё мироздание и его Беспечального Заступника, подвёл итоги самого важного этапа странствия Юлиан. Уголки губ Гая также облегчённо поползли вверх.

Где-то неподалёку Руф монотонно возносил принятый канон почестей во славу почившего металла: призванная для исполнения богоугодного действа пуля не прошла через податливое мясо и хрупкие кости, а расплескалась бесчисленными жалящими разбрызгами. И её уже не переплавить, не вдохнуть в неё душу вновь.

А ещё Гай так и не сумел прочувствовать, где именно на его теле мэйстиро вывел кончиком раскалённого ритуального ножа опутывающую вязь могущественных символов. Исполосованная кожа обязана вопеть о себе, но как расслышать именно её за гомоном опалённых плечей, надорванных жил, слезающей шкуры, растресканных рёбер и чуть было не взметённой фейерверком крошева головы?

— Расступитесь-ка, парни. Самое время передать вашу драгоценность в чуткие женские руки. Носилки, кажется, уже не пригодятся. В броневик их, — пробился через широкие спины Джанни с Винченце бойкий женский голос.

Розария…

— Я приподниму тебя немного, Гай? Уложу себе на колени? — опускаясь рядом с торрмента, с неизбежно присутствующим заботливым теплом в голосе поинтересовалась фарма́ци.

Мужчина только лишь прикрыл глаза, окончательно расплываясь в самой, что ни на есть приветственной и разрешающей сделать с ним всё, что заблагорассудится улыбке.

— … Прощупаю кости и суставы. Не переживай, слишком уж сильно тыкать в тебя не буду. И нужно будет выпить эту вот дрянь из термоса. Нет, Гай, ну хотя бы несколько глотков. А как иначе-то? И смажу тебя, разумеется. Нет, ну видел бы ты свои руки и лицо… — где-то на самой периферии восприятия развела ласкающую душу суету женщина.

Фигляра же целиком пожрала тёплая тьма, придавила горьковато-освежающим ароматом дикого поля, обдала струями невидимых лучей, исходящих от кудрявящихся облаков, выдворила из расколотой головы любые мысли и ощущения.

…Да и полыхай синим пламенем всё, что осталось вне неё…

***

Броневикам приходилось худо. Людям внутри них – ещё паршивее.

Транспортёры растворили бойницы и потолочную вентиляцию так широко, насколько им позволяла их физиология. При этом в неподвижном равнинном воздухе испарения минерализированных масляных разводов на крутых железных боках затягивало в пассажирский отсек ещё активнее. В тисках безжалостного окончания лета пот градом стекал с металла, насыщая терзающим грудные клетки и ввинчивающимся в носоглотки духом всё внутреннее пространство самодвижущихся туш.

Радужно-жирные пятна проступили и на лезвиях ножей, на пластинах нагрудников, на затворах винтовок и поверхности закреплённых на переборках щитов.

— Мэйстиро, дадим передышку себе и металлу? — оттягивая от скользкой шеи взмокший ворот, осведомился Руф.

Юлиан шмыгнул носом, пригладил жидкие волосы на темени и, выдержав многозначительную паузу, утвердительно кивнул. Он хронически причислял подавляющее большинство окружения, с которым ему приходилось иметь дела, к неисправимым parassiti e cretini, но к мнению немногословного и обстоятельного ассиста́де прислушивался всегда. Не каждый раз соглашался с ним, но заранее не перебивал никогда. Сейчас же подручный угодил не в бровь, а в глаз.

Руф дважды приложил кулаком по ребру переборки, сигнализируя броневику о желании его ценного груза устроить привал. Железо под рукой фигляра приятно завибрировало: изнурённый транспортёр только и ждал уже давно назревшего указания.

В укрытии вытянутой полоски тени у подножия пушащегося белоснежной травой одинокого холма дышалось куда свободнее.

Крепыш с Симпатяжкой широко раздвинули бортовые двери, выветривая тяжёлый дух из разгорячённых утроб, и сонно подрагивали флагштоками с грозными фиглярскими штандартами из жидкого металла.

Последователи Гримасничающего Бога рассыпались по вечереющему полю, мало-помалу полнящемуся пока что ещё не слишком ярким свечением трав и постепенно набирающим силу стеклянным перезвоном колосков.

Юлиан, прислонясь поскрипывающей спиной к колёсному диску, безмятежно наблюдал за игрой света и тени на упитанных боках фосфоресцирующих облаков. Руф с Винченце, негромко о чём-то посмеивались, опорожняя мочевые пузыри в стороне. Розария и Джанни полулежали на видавшем виды походном коврике и жевали морщинистые дольки сухофруктов вприкуску с галетами рядом с отказавшимся от угощения Гаем.

— Зарастаешь на глазах, — указав липким пальцем на ощутимо освежившееся лицо торрмента с едва различимыми розоватыми линиями от недавних шрамов, хмыкнула женщина.

— А ещё так могу, — прихвастнул мужчина, собирая фалангой остатки испаряющейся маслянистой влаги с пряжки ремня и стряхивая её на ещё не успевший затянуться тонкий порез.

Мимолётный голубой отсвет озарил покой привала. Он вкупе с протяжным шипением и несколькими долгоиграющими искорками привлекли внимание находящихся поодаль фигляров. Юлиан поджал губы. Флаги сбросили с себя ленивую расслабленность и сердито затрепетали.

— Наверное, и жару напустить уже сможешь, — задумчиво предположил Джанни.

— Наверное… И смог бы, — потирая схваченную запёкшейся корочкой на виске сигилль и прислушиваясь к крайне занятным ощущениям, улыбнулся Гай.

— А вот страж… Он и вправду один в один такой, как хронисты говорят? — как можно тише, чтобы подобная формулировка вопроса не достигла ушей мэйстиро, полюбопытствовала Розария.

— Точь в точь. Синемордый. Фырчит. Зубы скалит. Слюной жалится. Шуток не жалует.

— Но дробь из спецсплава уложила его вверх тормашками. Паршивец быстро смекнул, что дело плохо? — с горящим взором насел на собеседника Джанни.

— Если ты про меня, то да – быстрее некуда. Вот как только он вырвал у меня из рук «Валтро» и поджёг мне бок – я тут же смекнул, что дожа мы, наверное, порядком подведём.

— А как же вибросместители? А легированные накладки? А…

— Ты же своими глазами видел меня, Джанни, — оборвал фигляра Гай. — Виброхлам я даже запустить не успел, а все остальные средства защиты… Знаешь, Розария тебе куда лучше, как фармаци, растолкует, как они справились.

— Смотрелся ты, как уже испустивший дух. Но внутренности, что удивительно, удержались на местах и даже не в виде ассорти в кровяной подливе. Хотя, что тут удивительного… К этому времени человеческого в тебе оставалось уже в меньшей степени, — вздохнула женщина.

— И всё меньше и меньше, меньше и меньше, — отметил Гай.

Гнетущая пауза, растолкав фиглярские бока, втиснулась между людьми и нашла себе место на походном коврике. Перезвон пронзительно-белых колосков напоминал о себе всё настойчивее.

— И как ты справился? — не размениваясь на излишние приличия, с набитым ртом в конце-концов сумел более-менее выговорить Джанни.

— Да никак, — отпуская щелчок по звучному травяному стебельку, усмехнулся мужчина. — Пришлый самолично угомонил дитятко.

— Как так? — недоумённо вздёрнув бровь, затребовала подробности Розария.

— Вывернул его наизнанку. В прямом смысле. Жаль, что не до того, как я начал выхаркивать куски рёбер. Впрочем, спасибо ему и на том.

— Убил своего защитника, ограждающего хозяина от человечишки, заявившегося под холм без приглашения и разбередившего их тамошнюю идиллию крупной дробью и игольчатыми взрывпакетами, — растягивая слова, неспешно довёл размышления до логического завершения Джанни. — Я, может, упустил что?

— Ни убавить, ни прибавить, — пожал плечами торрмента. — Пёс его знает. Наверное, разглядел во мне что-то. Нечто такое, что заставило выпотрошить старую игрушку и ухватиться за новёхонькую. Что взять с иномирца? Нам не уразуметь их прихоти. А может быть и… — запнулся мужчина, вновь мысленно очутившись над подчинённым непререкаемой воле вздыбленным озером, в руках прекрасного чудовища, укрытый от любых неурядиц незыблемым заслоном пронзительной заботы и трепетного внимания.

…Делай, что пожелаешь…

— Что может быть-то? — нетерпеливо ткнула носком сапога голень фигляра Розария.

Мужчину, который вдруг осознал, что он и сам уже не совсем понимает, что ещё за «может быть и» и к чему он хотел подвести в итоге, выручил повелительный возглас Юлиана:

— Время на исходе! Сворачиваем пожитки.

— Ты справился, Гай. Да, не обошлось без помарок, без неожиданностей, но они – уже прошлое. Остаётся вспоминать о них в чём-то с улыбкой, а в где-то скрепя сердце. Путь пройден, цена уплачена, возвращаемся домой. Я чувствую одно лишь облегчение, и на твоём лице хотела бы прочесть то же самое, — покряхтывая, поднялась на корточки и крепко сжала плечо торрмента Розария. — Ты ещё не понял, но для нас всё завершилось. И дожа мы умаслим сполна. А тебе, Гай, не стоит переживать о том, во что ты перерождаешься. Сигилль мэйстиро не даст одержимости взять над тобой верх и сотворить из тебя… того, с кем ты бодался на берегу, а исцеляющий смех нашего божественного покровителя одним порывом унесёт с собой весь груз твоих прегрешений. С тобой просто-напросто не успеет стрястись ничего дурного, мальчик мой, — по-матерински припав губами ко лбу собрата, обнадёжила женщина. — Верь мне.

— Верю, сестра, — тоном, не оставляющим ни единого сомнения, отчеканил фигляр, не улавливая в своём претерпевающем метаморфозы нутре даже призрачных намёков ни на облегчение, ни на завершённость.

***

Перед тем, как бойницы с отрывистым лязгом окончательно захлопнулись, Гай урывком успел бросить прощальный взгляд на бушующую равнину за металлическими боками, напряжённо сдерживающими белоснежный прибой волн света и скрежет островерхих кромок ослепительных трав по ребристым подбрюшьям транспортёров.

Снаружи целый мир обрушивался сам на себя, прошитый насквозь выжигающим сетчатки сиянием полуночного дикого поля под грандиозную симфонию сшибающихся друг с другом хрустальных колосьев.

Броневики грузно клонились то в одну сторону, то в противоположную, изредка, но каждый раз неизбежно жёстко, проваливаясь в ухабы.

В сумрачных недрах Крепыша торрмента мутило. Мэйстиро безмятежно восседал с прикрытыми глазами, надёжно вжатый в кресло удерживающими перекладинами. Ассистаде с каменным лицом буравил немигающим взглядом раскачивающуюся во всех плоскостях крышу транспортёра. Где-то позади, в беспокойном океане неудержимого света, внутри Симпатяжки трое сёрве наверняка точно так же изо всех сил крепились духом.

Гай раз за разом крепко зажмуривался и резко распахивал глаза, вращал головой, сжимал и разжимал кулаки, силясь хотя бы немного отсрочить неизбежное выпадение за пределы запотевшего и душного, полутёмного и оглушительного но всё же материального мироздания. Тот миг, когда буйство снаружи резко оборвётся на пике стекольного вала, а сила тяжести рассеется вместе со стремительно истончающимися в абсолютной пустоте окрестностями – он вот-вот поглотит всех и вся вокруг.

Проклятый фигляр провёл влажной ладонью по внутреннему ребру транспортёра, другая рука стискивала уголок футляра для игольчатых взрывпакетов, втиснутого под его сидение. Мутнеющий и расфокусированный взгляд Гая, цепляясь за острые кромки, вихляющими зигзагами бродил по холодному оружию, заблаговременно разбросанному по решётчатому полу Крепыша. Широкий меч Руфа вместе с его же метательными ножами гремели и перекатывались от одних ног к другим бок о бок с четырёхгранным штыком от винтовки мэйстиро и не вставленными в эфесы запасными лезвиями из обязательного дубль-набора любого броневика.

Пока люди в беспамятстве – металл возьмёт груз всей ответственности на себя. Мир пока ещё полон краёв и промежутков между ними, где вовсе не человек – венец совершенного творения. Всё, что способно колоть и резать, должно быть высвобождено и разложено на виду: как только бойницы распахнутся, ощеренный поток с запальчивым лязгом ринется наружу.

Никому доподлинно не известно, с чем именно схлёстывается благородная сталь в междумирье, но выщербленные острия, загнутые навершия, вмятые боковины транспортёров – все эти последствия перехода вопиют о том, что продираться сквозь пустоту приходится с превеликим усилием.

Едва поддерживающий связность мыслей Гай благодарно погладил натянутые переборки Крепыша и вознамерился хотя бы попытаться нашептать самую простую из молитв во славу одушевлённого металла, но тут же стиснул зубы, целиком подмятый очередным красноречивым позывом перекрученного желудка. Давление внутри черепной коробки всего за несколько ударов сердца взметнулось до запредельных значений, лицо и уши торрмента полыхали, мерный ритмический рисунок, наполняющий грудную клетку, потерял выверенную чёткость и увяз тахикардической горячке. Мужчина, в один миг оказавшись в самой сердцевине звенящей громче сталкивающегося железа тиши, ощутил, как кренится всё сильнее и вот-вот вывалится из стремительно преображающейся действительности.

Краем практически закатившегося под веко глаза фигляр сумел различить плавно поднимающиеся с пола мелко вибрирующие лезвия, извивающиеся под неестественными углами оконечья стяжных ремней, округло вздутую в отсутствие какого бы то ни было притяжения такелажную сеть.

Голова Гая треснула в нескольких местах одновременно. Волокна донельзя натянутых сухожилий прорвали кожу. Сердечная мышца, источающая пульсирующее синее свечение, показалась в глубине прорехи, с мягким шипением и всполохами искорок всё более и более ширящейся на разрываемой мужской груди.

Люди не у дел. Хвала доблестному металлу!..

… От разбегающихся во все стороны радиальных проспектов Го́рогорода неизменно веяло кочующими по ним тёплыми ливнями, тянуло жирной землёй, уверенно расталкивающей сквозь ассиметричные стыки бетонные плиты над собой, резко и удушливо несло подёрнутыми цветастой плёнкой обширными лужами, настырно разъедающих бордюры и брусчатку. Броневикам здесь очень нравится.

Гай, заботливо упрятанный в спальный мешок, мало-помалу приобретал естественную для себя человекоподобную форму. Позвонок – к позвонку, связку – к связке, края костей – в суставные сумки, голову – на плечи.

Прочие члены группы уже давно были на ногах. Но также не в самом добром здравии. Более всех пострадали Крепыш с Симпатяжкой. Крыши порядком измочаленных броневиков выглядывали из-под маслянистой поверхности средних размеров водоёма, нашедшего себе место в протяжной полости дорожного провала. Транспортёры, удовлетворённо выпуская пар и поднимая целые ватаги пузырей вокруг, старательно заращивали вспоротые корпуса и мало-помалу выправляли вмятые грани. Всё холодное оружие группы, набираясь сил и хищного блеска, в одну линию покоилось на прибрежной линии – поближе к испарениям целительной для металла здешней влаги.

— Легко дышится? Или тебе уже плевать на такие мелочи? — отправляя респиратор в полёт по дуге прямиком на грудь Гая, поинтересовался Джанни.

— Всё при мне. И насморк. И рези в горле, — приподнимаясь на локтях, прохрипел торрмента.

— Я думал её… его… это, одним словом, растащат по кусочкам к тому времени, когда мы будем возвращаться, — кивнул головой фигляр в сторону распростёртых у разделительного ограждения изменчивых и мерцающих в стремлении ускользнуть от прямого взгляда останков.

— Да ну с таким связываться. Даже в неживом виде, — скривился Гай, защёлкивая ремешки дыхательного аппарата на затылке.

Баталия всего лишь с одним из непостоянств отняла сил и измотала фигляров больше, нежели весь путь к пришлому. Крайне трудно расправиться с противником, который не имеет чёткой формы и непрерывно течёт по полю брани, смешивая собственную ипостась с вздыбленным асфальтом, проникая в структуру ветхих металлоконструкций, выныривая из глубин запыленного бетона.

— Юлиан не даст нам отлежаться вволю. Мы отстаём от графика из-за всех накопленных накладок, — вздохнул Джанни.

К сожалению, в этом он более чем прав. Тяжёлый переход через белополье, неприятности в черте Горогорода, череда отъедающих по крупицам бесценное время прочих мелких неурядиц. Но вернуться к наступлению празднеств отряд обязан, чего бы это ему не стоило. Юлиан обеспечит это со всей присущей ему бескомпромиссностью.

— Дорога домой – всегда под уклон, а все ворота настежь, — выбираясь из уютных недр спального мешка, припомнил одну из многочисленных присказок тестя Гай.

Мэйстиро кого поднял на ноги, а кого заставил выбираться из маслянистых ванн буквально через час с лишком. Оставляя за собой читабельный и жирно-отсвечивающий след в тусклом свете облаков скитающейся проспектами и переулками мошки, отряд брёл уже знакомыми тротуарами по направлению к побережью. Грузиться в транспортёры, учитывая до сих пор выветривающийся из них густой и не самый приятный букет запахов, представлялось пока что совершенно невозможным. Броневики при этом, безусловно, выглядели куда более воспрявшими духом.

Штампованные дома высились бесцветными простенками между запустелыми пересечениями уличной сети, невнятно перешёптывающейся сама с собой порывами гнетущего воздуха. В изрисованных бесконечными потёками оконных проёмах частенько отсвечивали глаза-плошки снулых человекоподобий, настороженно отслеживающих каждый людской шаг. Некоторое время фиглярам пришлось провести в томительном ожидании, пока перекрёсток перед ними методично пережёвывала пространственная аномалия.

Горогород жил лишь одному ему известными категориями и смыслами. Понять его, изучить хотя бы в малейшей степени или проникнуться ним не доводилось ещё ни одному человеку, рискнувшему забраться так далеко от привычных неискушённому уму законов мироздания.

— Наизготовку!

Зычный окрик ассистаде выволок Гая из хитросплетений мыслей, в которые он незаметно для себя ушёл целиком.

— Справа! За аркой! — продолжал приводить окрестности в состояние крайней тревоги Руф.

Торрмента сощурился и направил сосредоточенный взгляд в сторону, откуда по утверждению правой руки Юлиана, исходила прямая и явная угроза. Позади угловатой, окаймлённой техногенно-ржавым каркасом арки панель многоярусного дома подрагивала, покрывалась время от времени мутной рябью и будто бы смещалась по всем возможным плоскостям. Нехороший знак. Препаскуднейший.

Фигляры уже занимали положенные им позиции под прикрытием транспортёров. Броневики лихо развернулись боком к источнику всех потенциальных проблем в ближайшей перспективе, готовые в любой момент вместить в себя спешно загружающийся отряд и рвануть в боковые проулки.

Зловещая оптическая иллюзия резким порывом перескочила со стены на придорожную стелу, исчезла под решётками ливневой канализации и резво воспарила на верхотуру проложенного между домами кабельроста.

— Вот же поросячья жопа, — только и выдохнул Гай, выхватив взором точно такие же дёрганые спецэффекты на противоположной стороне улицы под сенью горделиво вытянутой там колоннады. — Их двое, Юлиан.

Мэйстиро за доли секунды оценивающим взором смерил расстояние от фигляров до непостоянств, оглянулся на замершие чуть позади броневики и, ухватив торрмента за рукав, резко подтянул его к своему сиятельству.

— Двое. Многовато, не находишь? Поэтому, чадо, я ослаблю сигилль. Ровно настолько, чтобы ты мог воспользоваться внутренним жаром, снедающим тебя.

— Я понятия не имею, как пустить его вход, — прошипел в ответ не готовый к такому раскладу мужчина.

— Имеешь. Уже в любом случае имеешь. Только ещё не сам понял этого, — совершая сложные ритуальные движения пальцами, отрезал Юлиан. — Позволь его проклятому дару взять верх! Но уж постарайся не забыть в огне, что моя печать всевластна над тобой! — окончил краткую речь мэйстиро, стремительно скрываясь за корпусом бронетранспортёра.

В полном одиночестве Гай развернулся лицом к перескакивающим с места на место непостоянствам, пытаясь представить, что именно должен ощущать проклятый иномирцем передвижной пороховой склад в относительно человеческом обличии.

Что же торрмента однозначно чувствовал шкурой прямо сейчас – так это сотни пытливо устремлённых в его сторону глаз со всех возможных направлений, ярусов и этажей, слившиеся в единый, просвечивающий его насквозь, прилюдно препарирующий взор.

Фигляр наморщил лоб, инстинктивно приподнял верхнюю губу, обнажая клыки, и крепко выматерился прямо в морды, или что там у них было на их месте, раззадорено надвигающихся искажений поверхности, колыхания воздуха и стробоскопического мельтешения материи.

На фасаде одного из гипсово-блеклых домов расцвёл синий всполох, закрутился в опадающую спираль и опустился на бетонные плиты неспешным потоком раскалённых бледно-голубых хлопьев.

— Ох-хо, — многозначительно отметил Гай, несмотря на то, что первое более-менее осмысленное проявление его новоприобретённых способностей произошло на несколько сот метров позади шустро рикошетящих от окрестностей мерцающих переменчивостей.

Очередной всполох разметал водосточные желоба у свеса крыши далеко слева от желаемой координаты воспламенения. Торрмента выругался теперь уже на себя и всю череду обстоятельств, ставших причиной его пребывания здесь и сейчас. При этом в пылу безудержной импровизации мужчина совсем упустил из виду, как участки его комбинезона, сокрытые наплечными пластинами и под бронепанцирем на затылке зашлись клубящимися витками густого дыма.

Но этот факт приковал к себе внимание непостоянств. Они замерли почти что синхронно и практически перестали распространять вокруг себя расходящиеся во все стороны колебания, становясь едва заметными подрагиваниями на самой периферии отведённого им внимания. Одно притаилось у основания автоматического регулировщика дорожного движения, второе чуть вибрировало в колбе давно бесполезного газового фонаря.

Это обескураженное промедление наконец-таки дало возможность торрмента худо-бедно прицельно высечь искры достаточно близко к одному из искомых предметов. Смещения пространства под стойкой стародавнего механизма вновь явили себя во всей полноте и молниеносно перетекли на несколько шагов назад.

Источающий едкий дым Гай ухмыльнулся, озарённый внезапной и элементарной по своей сути догадкой. Зачем пытаться точно выпалить из непристрелянного пистолета, если есть возможность залить весь квадрат огнемётной струёй?

Мужчина так и не понял, вырвался ли этот звук, наполненный крепко сплетёнными между собой разочарованием, болью и бессильным гневом, из глоток непостоянств, или же это исключительно симфония стены грохочущего пламени. Сквозь неумолимый жар прорывались отдельные стенания хлипкого металла, множились насыщенные шуршания разбегающихся в геометрической прогрессии изломов и трещин, с заунывным гулом выгорал затянутый в раскалённый смерч воздух. Площадь поражения почему-то оказалась больше той, к которой примерялся торрмента. Но что в этом плохого? И фигляр поддал огоньку ещё. И на всякий случай ещё. И ещё, чтобы уж наверняка…

— Достаточно, Гай! Остановись! — некоторое время спустя донеслись до мужчины окрики Розарии.

Он медленно обернулся к бронетранспортёрам и встретился взглядом с заметно обеспокоенной фармаци. Рядом с женщиной, выпучив глаза и неотрывно пронизывая подопечного остекленелым взором, с каменным лицом выводил фалангами знаки Юлиан.

— Их тут уже нет! Они или выгорели дотла, либо сбежали, после того, что ты устроил! — сложив ладони рупором, пыталась донести свою мысль до собрата Розария.

Сигилль на виске фигляра гнусно защипала. Мэйстиро продолжал исполнять хитрые пальцевые пассажи.

Гай сощурился, повернулся к поднятым им из, наверное, самого земного ядра языкам свирепствующего огня. Незаметно для находящихся в отдалении соратников, торрмента решился приподнять температуру в эпицентре пожарища ещё самую малость. Мужчина внимательно оценил видимый только лишь ему результат этой попытки и, бессильно свесив плетьми руки, повалился с облегчённым шипением и долгоиграющей улыбкой на устах прямо в радужные лужи меж пентагонов тротуарной плитки, отдаваясь на милость Юлиану и его всевластной печати.

***

Океан приветствовал последователей Вечноулыбчивого Бога ласковой прохладой вод и сумеречной безмятежностью, приятно сгущающейся вокруг серебрящихся туш транспортёров по мере плавного погружения.

Крепыш с Симпатяжкой распахнули бойницы во всю ширь, позволяя всепроникающим глубоководным течениям поглаживать людские загривки, омывать помеченные Горогородом лица, снимать напряжения с затёкших шей и натруженных кистей. Порой одиночные чересчур любопытствующие рыбки заглядывали в недра идущих ко дну броневиков, устраивали ревизии колыхаемых водами волос размякших фигляров. Скопления гигантских медуз, поднимающиеся навстречу отряду, время от времени с ненавязчивым шелестом тактично ощупывали жгутами бока и подбрюшья броневиков.

Безраздельный покой, казалось, снизошёл к взывающим к нему душам на веки вечные. Вот только каждый из фиглярского братства уже отсчитывал мгновения до громогласного завершения хрупкой идиллии.

В прорезях бойниц расцвели всполохи янтарных огоньков и росчерков оттенка киновари. Они затеяли вычурный танец на удалении от транспортёров, постепенно переплетаясь между собой в текучий хоровод и дружелюбно уменьшая диаметр переливающейся теплом окружности под металлическими днищами.

Первым, как обычно, будучи обладателем наилучшего слуха и более-менее поставленного голоса в сравнении с прочими присутствующими, затянул Винченце:

— Ах, и зря! Ах, зря не послушал тебя,

Не услышал я тебя, Жепе́тта!

Обокрала меня, оболгала сполна,

Умыкнула коня, мой Жепетта!

К грустной, но по-своему поучительной истории присоединились Джанни на пару с Юлианом.

— А клялась ценить, собиралась холить,

Зарекалась любить меня вечно!

Вот и глянь-посмотри, каких слов не дари,

А любовь-то – она скоротечна!

Развесёлому Богу по нраву трактирные песни. Он всегда рад простонародному творчеству с крепким словцом, которое не раз встретилось в той части повествования, в которой главный герой ярко описывал всё то, что предстоит снести беглянке после их обязательного воссоединения.

Но вместе с тем, нестройный гул расползающегося по швам многоголосия, подхваченный своенравными течениями, оказался совершенно не по вкусу скрытым во мгле чувствительным марионеточникам, заправляющим бойкими огоньками. Постепенно смыкающееся кольцо света под фиглярами перекосилось, дрогнуло и крайне неохотно расширилось до изначальных пределов, извиваясь нервной синусоидой во время громыхающих припевов. Весьма воодушевлённый Гай зажигательно вторил рвущим глотки сотоварищам:

— Да не слушай меня, засучи рукава,

Засади прямо в нос мне, Жепетта!

Дурака как не бей, ум ему не вправляй,

Песенка, моя песнь всё же спета!

Одной истории, чтобы отделаться от навязчивых пятнышек света не хватило. В ход пошёл весь репертуар кабаков вокруг Храма Самоцветных Сводов. Каждое из произведений брало новые вершины скабрезностей, ёрничанья и мудрёных ругательств. В конце-концов, вероятно, незримым владыкам придонных просторов стало настолько стыдно от пребывания в затеянном балагане, что светящиеся точки погасли раз и навсегда.

Фигляры же только-только вошли в раж, уже по-настоящему прочувствовали, что основная тяжесть пути, небрежно сброшенная, лежит где-то позади, на линии выветренной цепочки следов, пожираемых не терпящим ничего человеческого иномирьем.

Гимны людскому естеству во всех его проявлениях разносились на витках фрактальных терасс и распугивали невесомые мыслеформы в чертогах потаённых смыслов, баламутили хладную созерцательность исполинов, стерегущих лежбище сорванных звёзд, и вносили раздрай в гнездовья охочих до безмозглых людишек манакубусов с изнаночного приволья.

И все песни неизменно имели хороший конец. И друг Жепетты таки обрёл своё личное счастье…

— Спасибо тебе, чадо, — присаживаясь рядом с торрмента, высказал благодарность Юлиан.

Во все стороны, куда хватало глаз, простиралась равнина, покрытая намётами медленно перекатывающейся с боку на бок мятного оттенка непоседливой гальки. Монотонный перестук вечно витал над этим ленивым краем. И он – крайняя точка. После него – только лишь дворец дожа и Самоцветные Своды.

Транспортёры рассеянно подрагивали флагштоками в гуще светло-зелёной изменчивости. Руф с Розарией и Джанни в тесном кружке посмеивались и что-то живо обсуждали, поглядывая на отколовшегося от них Винченце, который насуплено усевшись на крыле Симпатяжки, начищал млеющий от этого процесса выкидной нож.

Фармаци пару минут назад осмотрела Гая. Удовлетворившись результатами, она промяла его крепкие плечи и привычно нашептала на ушко, что всё обязательно будет хорошо. Душа мужчины рвалась ввысь.

— Нет. Спасибо тебе, Юлиан, — развернулся к мэйстиро торрмента.

— Не всё и всегда между нами шло гладко, стоит признать.

— Спорить не стану.

— Ты своенравен, Гай. Я – не менее. И амбиций у нас двоих всегда хватало.

— Какие уж тут теперь амбиции, — усмехнулся мужчина. — Нет, вы-то ещё вполне можете тешить их. Мне это уже давно ни к чему.

Помолчали. Каждый о своём.

— Знаешь, ведь наш Бог – он не только лишь Смеющийся Заступник. Как ты прекрасно знаешь, священные тексты гласят, что когда весь прочий пантеон пал под натиском Самовоспроизводной Скверны, то последний никчёмный божок, которого она не успела накрыть собой, отважно рассмеялся в её гибельное лицо. И это привело неодолимую силу в замешательство. Сиюминутная растерянность, которая неожиданно для него самого позволила последнему из истинных богов нанести укол в её самое сердце. Неожиданность – вот то, что я так хочу сейчас выделить. Он не только лишь Вечноулыбающийся, но и великий гроссмейстер полной неожиданности. Он знает в ней толк не хуже, чем в безудержном веселье.

— И зачастую в шутке – именно неожиданный поворот служит причиной для смеха. Да, всё так и работает.

— Рад, что ты понимаешь меня. Я только лишь хочу удостовериться, что ты видишь всё в верном свете, — доверительно проговорил Юлиан. — Ты мог бы стать идеальным орудием – безмерное могущество иномирца, окованное могучей сигиллью. Под указующим перстом дожа и фиглярского верховенства мы могли бы потеснить и островных еретиков, и города лазоревого берега. Но ты будешь принесён в жертву под Самоцветными Сводами. Могущество, какового не знал род людской с тех пор, когда одержимый Алессандер выжег половину столицы и испарил реки вокруг неё, будет уничтожено нашими же руками. Неожиданно. Шутка божественного порядка. Нечто достойное самого Беспечального Заступника.

— Несомненно, — смиренно согласился Гай.

— Твоё прегрешение, к сожалению, не искупить иным способом, Гай. Тебя вытащили из петли – и нет более непростительного поступка для фигляра, чем падение в настолько отчаянное уныние. Я никогда не переживал подобного и только лишь могу пытаться представить, каково это – узнать о том, что твоя супруга спит не только лишь с тобой, а вы с любимым сыном – совсем не одной крови. На твою долю выпало тяжкое испытание, Гай, что уж там.

— Что уж там, — вздохнул мужчина. — Мэйстиро…

— Да?

— А что, если одержимый Алессандер вовсе не был одержим?

— О чём ты, Гай?

— Просто… Что, если проклятие – совсем не проклятие, а просто преподнесённый дар, коим ты волен воспользоваться на своё усмотрение? А сигилль не может сдержать то, чего просто не существует?

Юлиан крайне заинтересованно уставился на торрмента и принялся мелко перебирать пальцами.

— Вдруг, исключительно умозрительно, вовсе не проклятия и одержимости движут человеком, удостоенным истинного могущества? — продолжал задаваться вопросами испускающий фигляр.

— Гай… — прошептал Юлиан, с неимоверной скоростью исполняя пальцевые пируэты.

— Тогда… Выжигая непостоянства на проспекте, я окончательно утвердился в своих догадках, — поделился восхитительным открытием торрмента. — Делай, что пожелаешь. Что уж там.

И светло-зелёные оттенки слились с пламенно-синими.

***

— Ты чего, барашек?

— Страшновато.

— Что не так? Что могло испугать моего ягодного леденчика? Иди-ка сюда. Не стой в дверях, раз уж пробрался ко мне в спальню.

— Мама… Можно я этой ночью с тобой побуду?

— Прячься у меня под боком. Дед опять будет ворчать, если прознает о твоих полночных похождениях, сам понимаешь. Никак, ну никак он из тебя не воспитает себе на потеху маленького гвардейца. Да? Ножки прикрывай. Носик сопит что ли? Ты приболел, счастье моё?

— Не-а. Там гремит. И голубые всполохи.

— Где гремит? Где всполохи?

— Как будто с площади. У дворца, может.

— Так сильно, что разбудили-растормошили мою р-рыбу?

— Ну мам… Правда ведь. Ты совсем-совсем не слышала ничего?

— Ничего. Но я верю тебе, Гвидо.

— И что, думаешь, там?

— Там – растяпы из прислуги или солдатни дожа опять набрались вина, спотыкались сами об себя, горланили песни и клялись друг другу в вечной любви, покуда кто-то из них не опрокинул лампу или просыпал горячий пепел из курительной трубки туда, куда ничего подобного опрокидывать или просыпать не стоило. На придворцовой площади, как ты знаешь, уже неделю идут приготовления к… К чему?

— К самому главному празднеству года – Дню, когда Беспечальный Заступник рассмеялся.

— Какой же ты у меня умный мальчишечка. Цомк… тебя в носик мокрый.

— Ну ма-ам.

— И вот ровно поэтому сейчас на площадь свезено много всего того, что громко бухает, ярко искрит, светится всеми цветами радуги и так тебе нравится.

— Фейерверки? Шутихи? Потешные огоньки?

— Все они сразу, милый. И вот радовать бы им тебя через несколько дней – к наступлению блаженных вечера и ночи, но кто-то из дворцовых увальней приступил к празднованию уже сегодня. Такое уже случалось раньше. Целая улица выгорела. Ты как раз был у меня глубоко-глубоко в животике тогда.

— Сегодня такого не случится? Всё будет хорошо?

— Всё и у всех будет хорошо, мой славный и сердобольный. У всех кроме, как я надеюсь, одного криворукого остолопа, который посмел напугать тебя своей безудержной глупостью.

— Скорей бы праздник.

— Через несколько дней, кроха. Уже вот-вот. Воздушные змеи с небесными фонариками взмоют над крышами, распахнутся фестивальные шатры, продавцы сладостей будут шнырять повсюду.

— Ты так волшебно рассказываешь, мама.

— Ну а как же ещё я могу разговаривать со своим сокровищем? Прикрывай глазоньки, согревайся под моим боком. Засыпаем, малыш. Завтра, обещаю тебе, нам будет совсем не до страхов. Цомк.

— Ну ма-ам…

***

Гай возвышался над одутлой и бесформенно растекающейся в роскошном кресле тушей мертвецки пьяного дожа.

Бессменный правитель города-государства уютно расположился на балкончике над дворцовой площадью и безмятежно пускал слюни на грудь, даже ухом не поведя, когда прямо под его опочивальней начала громогласно разрываться всевозможная пиротехника.

Торрмента упёрся руками в тонкой выделки балюстраду перед собой и с некоторым интересом наблюдал за суматошной вознёй подручных властителя посреди разгорающегося чуть ниже светопреставления. Кто-то явно перебрал тех или иных увеселительных веществ и теперь вместе со многими другими сполна пожинал плоды безответственных удовольствий и пренебрежения элементарной техникой безопасности. Всё же дворцовые уклады и вправду неизменны.

Фигляр как никогда остро до этого ощущал всю полноту клокочущей энергии и нечеловеческого могущества, распирающих его крепко сбитое тело, едва сдерживающее их. Гай рассматривал свои руки, пронизанные пульсирующими светло-голубыми линиями дара незваного, прислушивался к едва ощутимым мерным потрескиваниям и шипению, самым естественным образом вплетённым в сердечный ритм, водил указательным пальцем по мелко щербатящимся перилам, оставляя на них оплавленные линии спиралевидного узора.

Озёрный страж, который чуть было не выбил из торрмента теплящиеся остатки жизни, дышал свирепой яростью, расплёскивал вокруг себя только лишь слепое остервенение. И ничего более. Прямо сейчас же Гай казался сам себе совершенной ему противоположностью – наделённой той же самой неподвластной простым смертным силой, но гармоничной, чуткой, вдумчивой. Возможно… Возможно, именно это разглядел в нём пришлый властитель подземных вод? Именно из-за этого удостоил его трёх невероятно коротких и вместе с тем вмещающих в себя более чем всё слов?

— Делай, что пожелаешь, — беззвучно изрекли губы мужчины.

Дож хрипло забулькал в глубинах наверняка приятного сна и перевалился на противоположный бок кресла, заставив предмет обихода страдальчески скрипнуть.

Фигляр брезгливо окинул светлооким взглядом мало на что пригодную груду первостатейного жира, перевёл взгляд на утопающий в мягко светящемся мареве уличных фонарей горизонт и высвободил тот самый вопрос, который переполнял его сущность в не меньшей степени, чем проклятие иномирца:

— Так чего же ты желаешь, Гай?

Перед ним лежала безобразная масса в наивысшем из возможных чине, которая, облачившись в незапятнанно-пёстрые одеяния служителя Развесёлого Бога и зачитав положенные славословия, через несколько дней преподнесёт бесценного торрмента в качестве ни с чем не сравнимого дара Гримасничающему Созидателю. По ту сторону опожаренной площади к равнодушно-сизому небосводу тянулись храмовые Самоцветные Своды, смиренно и в предвосхищающем волнении ожидающие свершения великого таинства. Повернув голову налево, можно было бы увидеть одинокие сонные огоньки в крепко-накрепко впившемся в холм вместе с родовыми гнёздами иных господ поместье родителей Иоланды. Интересно, она сейчас там? Вместе с Гвидо? Хотя… Нет. Однозначно нет. Нисколько не интересно.

Зачем ты сейчас попытался солгать себе, торрмента? Мужчина не смог сдержать едкой ухмылки. При виде всего того, что простиралось пред ним, чувства бесконечного опустошения и гнетущего уныния опустились ему на плечи, обвились вокруг шеи и стиснули грудную клетку. Теперь отчасти, наверное, можно в чём-то понять даже Алессандера. И вновь ты совершаешь самый чудовищный грех из всех возможных, Гай. Горькая улыбка не сходила с прекрасного, распространяющего робкий свет лика фигляра. Наказать. Устыдить. Прилюдно привести к ответу.

Одержимый служитель Беспечального Заступника отвернулся от окружающей его действительности и взглянул на огромное зеркало, занимающее чуть ли не всю стену в не менее величественных палатах дожа.

Грубое, неровное, мутное по краям, не ведавшее прикосновения чьей-либо руки с инструментом для обработки в ней – оно завораживало и полностью захватывало всё внимание несовершенством форм, в которых при этом явственно ощущался чей-то неподвластный людскому уму замысел. Который, впрочем, с каждым новым мгновением всё более и более раскрывался перед просветлённым Гаем.

Отшлифованный непостижимым образом минерал отразил поступь приближающегося торрмента по распластанной белоснежной шкуре тигра-альбиноса, отсветил слепящий луч мечущегося прожектора сторожевой башенки, не упустил лёгкое столкновение ноги мужчины со столиком, на котором высился серостенный макет очередного подготовленного к возведению городского квартала, вобрал в себя мягкое покачивание водной глади во внушительном аквариуме градоправителя, нашёл среди всего прочего место в своих глубинах и для мозаичного панно из овалов изумрудной гальки, раскинувшегося над изголовьем кровати дожа.

Шутка, задуманная фиглярским верховенством невероятно хороша. Но её можно ещё чуть более приукрасить. Преобразить в совершенную. Гримасничающий Бог просто обязан сполна оценить этот невероятный сюжетный поворот.

Мужчина уверенным шагом направлялся туда, где его присутствие по-настоящему необходимо. В край, где фосфоресцирующие облака ласкают осязаемыми практически на ощупь потоками света склоны молочно-белоснежного холма, под которым Гая ожидают с истинным смирением и волнительным предвкушением. Тому, кто подарил бывшему фигляру подлинный смысл бытия, требуется постоянная и неустанная защита. От незваных приспешников Вечноулыбчивого Бога, к примеру. И от созданий куда более изворотливых и жутких.

Вновь мимо собратьев на галечных намётах, обездвиженных цепкой паутиной оплавленных бронепанцирей и клянущих на чём свет стоит паскудного предателя. Обратно к исцеляющему любые раны и терзания подземному озеру, укрытому под толстым слоем драгоценных камешков на каменистом потолке.

Обратно под самоцветные своды.