В холодную темницу бросили прилично одетого молодого человека с разбросанными по всему телу синяками. Свежие ушибы, нанесенные кулаками, мелькали в глазах у обитателей камеры благодаря еле пробивающемуся через оконную раму свету и уже окончательно разорванной на крупные дыры одежде. Приземлившись подбородком об холодный пол, до сих пор шокированный пленник не нашел в себе силы моргнуть в ответ на достаточно дружелюбный в условиях заточения кивок приветствия сокамерников. Все происходящее с ним последний час не поддавалась ни малейшему логическому, юридическому и человеческому объяснению. Если бы кто-то смог забраться к нему в голову и разделить досаду, то тут же предоставил бы объяснение, которое разложило бы все по полочкам, ведь, когда не понятно, почему происходят окружающие вещи, значит решается вопрос власти.

 

“Еще один бедняга-иностранец,”- прозвучало в сторону новоприбывшего. После озвученной мысли каждый тотчас начал смотреть сквозь иностранца, словно тот уже призрак. Моля глазами о взаимном удивлении, иностранец проваливался рассудком в незаинтересованности окружающих. После нескольких минут блуждания по камере иностранец наконец нашел для себя теплый угол одиночества. И тут же заснул.

 

После нескольких часов сна иностранец начал расспрашивать сокамерников о своей возможной судьбе и о причинах задержания. Услышав отчаянный вопрошающий возглас бедняги, сокамерники лишь ухмылялись и ворчали одно и то же: «Чтобы передать благодарность и показать, что его еще помнят». Ответ полностью не устраивал беднягу. После серии похожих друг на друга ответов тот закричал в сторону комнаты стражи с требованием объяснить, что с ним происходит. Но никакая ответная реакция не прервала царящую тюремную тишину. Кричащая пустота заточения словно шептала отчаянному заключенному: «Ты уже не из этого мира, ты лишь задерживаешься из собственного неприличия или бюрократической ошибки, самозванец среди действительно живых людей».

 

Сколько бы иностранец на протяжении следующих двух суток ни кричал, ни требовал, а порой и не открыто бунтовал, он по-прежнему оставался никому не интересен. Оставалось только спать и плакать, так как, в отличие от других пленных, его вовсе не кормили.

 

После очередной продолжительной истерики к иностранцу подполз безжалостно избитый мужчина средних лет, заточенный в кандалах. По его медленным движениям, продолжительному, почти смущенному взгляду и слабой улыбке стало понятно, что тот, несмотря на очевидность положения рыдающего, смог найти для него крупицу жалости, запрятанной для утешения себя самого.

 

После небольших утешений иностранец успокоился. В его глазах вспыхнула искра надежды, ибо с ним готовы завести разговор.

 

— Спрашивай, мой друг. Я знаю, тебе нужны ответы. У меня они есть, происходящее с тобой ни для кого не секрет, кроме тебя. «Но так и должно быть», — произнес искалеченный мужчина.

 

— Если не моя судьба, то последние дни жизни в здравом рассудке точно в ваших руках, — глядя в пол, произнес обреченный иностранец.

 

— Да будет так.

 

— Почему я здесь? Но только не отвечайте, как они, — сказал иностранец, который презрительно обвел пальцем каждое живое существо в камере, но никто даже не посмотрел в его сторону.

 

— Ты, мой друг, узнал то, чего не должен был узнать. А не должен был, потому что ты не из здешних краев. — грустно произнес искалеченный мужчина.

 

— Но что я узнал?

 

— Ты видел магию, мой друг?

 

— Да, конечно, видел.

 

— В деревне или в городе неподалеку от темницы?

 

— Да. Люди колдовали простейшие заклинания земледелия. Но я также видел магию у себя дома и в других краях. Сам я не обучен, но точно знаю, что заклинания везде одинаковые. Ничего запрещенного или тайного я не мог увидеть, — на лице юноши пробежала искра надежды. С этой секунды он молился о типичной ошибке стражи и о скором освобождении.

 

— Ох, мой друг. Ты знаешь, что магия есть везде? Что она никуда не девалась и денется? Ее присутствие в этом мире не изменится от отсутствия людей, но мои славные земляки. Они боятся, делятся знанием, —сокрушенно произнес калека.

 

— Знанием чего? О существовании магии? — требовательно посмотрел на собеседника юноша.

 

— Не совсем, мой друг. И да и нет. Народы берегут свои знания и либо делятся ими, либо защищают. Во втором случае, даже самая очевидная истина станет со временем отличимой от себя самой в другом конце мира.

 

К сожалению, мой народ пошел по второму пути. Мы верим, что наше знание отличимо от других. Нам нет нужды в новых людях. Новые люди сами к нам заходят. Это их выбор. Мы никого не приглашали. Я вижу, ты злишься. Как и многие поначалу. Но ты должен понять. Мы не злодеи. Мой народ много страдал. Мы заслужили понимания.

 

Я поведаю тебе легенду, которую знает каждый из нас. В конечном итоге и ты ее узнаешь. Её знание повлияло на каждого, кого я знал с юных лет, на каждого, кто знал меня с рождения.

 

***

Горе и страх   Сон, забирай!   Сын мой любимый,   Родная жена,   Будьте со мною   Везде и всегда.   А страх и печаль   Снесет урожай   Будем кушать,   Любить   И песни кричать.   Вот оно счастье.   Вот она правда,   Что без любимых   Счастливым не отоспаться

Отец семейства закончил колыбельную для жены Калилы и сына Мито. Данийель, так звали отца и главы семейства, поцеловал обоих в щеку и произнес: «Спи, любовь моя и ты, мой единственный сын, спите без меня, ибо на кровати Мито хватает места лишь для мамы и её единственного сына».

 

Хотя, Данийель и вырос простым крестьянином, который всю свою жизнь знал, как вспахивать поля и обрабатывать посевы. Грубость рабочих рук не передалась сердцу, потому Данийель искренне любил свою семью и выражал чувства в музыке. Такой же стойкой в своей чувственности оставалась и его жена, искусством которой была безграничная забота.

 

Отец семейства расслабился на стуле перед родными и тут же провалился в мысли. Воспоминания отрочества не дожили с Данийель до зрелости. Он помнил себя лишь с 13 лет. Наверное, очень поздно, но Данийель не думал об этом. Глядя на сына, он никогда не сравнивал свою давнюю детскую беззаботность и уже почти случившееся детство 11-летнего сына. Но туман тайны и не отвеченных вопросов висели над головой Данийеля в самые счастливые часы жизни.

 

Единственное воспоминание о детстве — слова отца, с которым Данийель начинал каждый день: «Не держи ни на кого обиду, тебе никто ничего не должен, но ты в силах это изменить». Смысл сказанного отцом много лет оставался загадкой. Лишь последнее время уходящее время отца начало беспокоить Данийеля, с которым он вроде бы обсудил все главные темы жизни, но не самые важные для самого Данийеля.

 

После традиционной игры на гитаре перед сном Данийель навестил комнату с почти безжизненными телами своих родителей. Глава семейства подошел к ослабленному от старости и вечных невзгод телу отца. Тот, в отличие от матери Данийеля, страдал бессоницей и потому был в сознании каждую секунду тянувшейся смерти.

 

— Отец, — настороженно и очень тихо обратился Данийель, чтобы не разбудить маму.

 

— Сын, — тяжело ответил Габриэль, отец Данийеля.

 

— Как ты?

 

— Невозмутимо отчаянно. Как и всегда.

 

— Не как всегда, — произнес Данийель, расстроенно поглядевший в глаза отца.

— Я уверен, что ты, мама, я не всегда были такими.

 

— Как же? — сказал Габриэль, отец Данийеля, тут же улыбнулся и потянулся рукой в сторону сына, — когда мы были хотя бы чуточку иными? — улыбнулся Габриэль отцовской улыбкой, как улыбается любой отец в сторону смышлёного сына.

 

— Не помню, отец, — Данийель тут же опустил взгляд на руку отца, золотое кольцо с большим камнем словно кричало, что ответ заключается в нем. Украшение своим дорогим видом выбивалось из окружающей картины беспросветной крестьянской нищеты, в которой Данийель пребывал сознательную жизнь, — «Наверное я с ума схожу».

 

— После тяжелого дня, сын мой, все сходят с ума. Усыпи невзгоды спокойным сном. Доброй ночи, мой мальчик. Оставь старика с его равными воспоминаниями, — сказал Габриэль, а затем Данийель ушел спать, поцеловал отца в руку. Чувство тревожности из-за мрачности окутавших его жизнь тайн никогда его не покидало.

 

Семья продолжала проживать дни в труде и самообеспечении. И так еще два года. Деревня, в которой жила семья Данийеля населялась такими же простыми крестьянскими семьями, но у кого-то было побольше детей, у кого-то в семье уже не было бабушки или дедушки, у кого-то ушли мама или папа. Но смерть в деревне существовала лишь от несчастного случая или от старости. Так о смерти думалось в тех кругах, но в счастливом кругу Данийеля старались не думать о смерти вовсе. Каждый день проведенный вместе с близкими действовал как самое лучшее лекарство от забвения души.

 

Именно так летело время. Труд. Погода менялась. Дети росли. Старики умирали. Мысли о смерти иногда посещали. Но только листочков со стихами с каждым годом становилось больше в доме Данийеля.

 

Однажды, во время тяжелой работы Данийель думал о подарке на день рождения для Мито. Тому вскоре исполнится полных 13 лет. Данийель хотел преподнести сыну подарок значимо, словно пожертвовать что-то стоящее на алтарь бессмертного семейного древа, что в наших головах иногда противопоставляется безжалостной силе времени. Данийель решил для себя, что он обучит сына музыке.

 

В день рождения Мито Калила не работала по дому, но готовила еду к столу, наводила дома порядок для семейного праздника без гостей и тратила деньги, которые откладывала еще с прошлого дня рождения сына. Мито честно работал в поле и ждал пока его позовут за стол. Данийель же переживал, как его сын отнесется к столь нематериальному подарку.

 

Праздник случился. Стол посетили бабушка и дедушка. Мито счастливо сыграл первые ноты при всех, признавшись, что очень долго ждал возможности обучаться, чтобы воплотить уже задуманные песни. Каждого порадовали слова Мито. Тыквенный пирог с сахаром Мито съел лишь кусочек и попросил маму съесть как можно больше, ведь он знал, что тыква не растет у него на родине, а купить ее можно лишь в соседей деревни, что в трех днях пути.

 

День подходил к концу. Данийель попросил сына сходить с ним выкинуть мусор и заодно обсудить музыку. В процессе совместного пути все вопросы, которые смущали или могли смущать Данийеля сдуло семейное счастье безжалостным ветром. Точно таким же, что поднимался над деревней.

 

Поначалу ветер казался лишь необыденно сильным. Спустя полчаса натурально сдувались ограждения. Через час из-за силы урагана начали слетать дома, а вместе с их обломками и люди. Родители Данийеля сгинули в ветре первыми. Калила сгинула следом. Когда Данийель и Мито вернулись, дома уже не было, как и шанса сохранить семью целой.

 

В сумасшедшем поиске родных летящие осколки изранили тело Данийеля, вместе с тем он лишился руки. Мито спас отца, отбросив того как можно дальше от подымающихся деревянных осколков дома. Ураган закончился так же неожиданно, как и начинался.

 

***

 

Следующей месяц восстановления после разрушительного урагана проходил невыносимо тяжело для отца и сына. Поначалу каждый спал на улице под покрывалом. Раннее утро начиналось с поиска досок, а позже с рубки дерева. Каждая семья в деревне или то, что от неё осталось, восстанавливали сначала свои дома, а потом помогали, если могли, остальным. Восстановление крыши над головой для Мито проходило наполовину без помощи отца, так как тот мог лишь собирать материалы и рубить дрова в небольшом количестве.

 

Данийеля и Мито покидало внутреннее желание жить. Что-то надорвалось в них, когда через неделю после того, как они построили четыре стены и крышу, они отправились на поиски тел Калилы и родителей Данийеля. Их последующее захоронение в личных могилах лишь чуть послужило утешением для живых отца и сына.

 

Отныне жизнь скатывалась лишь в инстинкт выживания без иных целей, которые они могли приберечь для себя на завтрашний день. Данийель и Мито остались с израненным сердцем и лишь общая память, которая разделила их горе на две неподготовленные души, позволила каждому не отчаяться окончательно.

 

Деревня восстанавливалась быстро. Каждый ее житель потерял близкого, оттого горе топилось в привычном труде. Сон покинул родные края Данийеля и Мито. Остались только облака и дождь. Но мрачная погода отлично поглощала грусть. Но лучше всего ее поглощала земля, в которую многие соседи отправились, не выдержав горя. Почва удобрялась хорошо. О еде на следующий сезон никто не переживал.

 

Горе, как звон в ушах Данийеля, усиливалось с каждым пробуждением от мысли, что все произошедшее-не сон. Но было что-то еще. Каждый раз Данийелю снилось кольцо отца, которое он не смог найти. Словно, его никогда и не было.

 

Данийель перестал играть на гитаре и обучать Мито музыке. С одной рукой одинокий отец кое-как справлялся с привычной работой крестьянина. Данийель держался душой за своего единственного сына, что утратил желание говорить. Мито превратился в мужчину не от первой настоящей, но утраченной любви, не от продолжительной беспрерывной работы, не от войны, на которой его заставили убивать, а от потери самых близких ему людей. Молчал он, потому что копил собственные силы для главного вопроса, который он хотел задать впоследствии отцу: почему? Но пока он обдумывал его самостоятельно, работая каждый день беспамятно и засыпая без колыбельных папы и пожелания доброй ночи мамы.

 

Однажды в деревню пришел обгорелый, никому не известный крестьянин. Он тащил свое, почти покинутое жизнью тело поближе к толпе работающих крестьян, чтобы исторгнуть последний крик в своей жизни: «Он пришел от вас!»

 

Через день после пришествия полумертвого крестьянина Данийель и Мито ужинали внутри дома в тишине. Мито готовил еду, содержал дом и дорабатывал за отцом на поле. В глубине души мальчик не хотел потерять еще и отца, потому делал все возможное, чтобы отцу было проще оставаться с ним на омраченной утратой земле.

 

В обездоленной тишине дома послышался стук в дверь. Отец и сын переглянулись, оба понимали, что соседи так же ужинают, и никто не может вот так попросту заявиться на ночь в соседский дом. Данийель нервно потянулся за виллой, которую впервые в жизни взял в руки в качестве оружия. После непродолжительного молчания стук повторился. Данийель кивком головы в сторону двери приказал сыну резко открыть дверь. После исполненного перед взволнованным Данийелем предстал бородатый старик, одетый в черную рясу. Тот полусогнутый держался об плечи парнишки, одетого как крестьянин и державшего в свободной руке небольшой светящийся посох.

 

Пригласив в дом нуждающихся, Данийель помог старику лечь у него на кровати. После вопросительного: «Что с ним?» Данийель и Мито услышали: «Он умирает, скоро уйдет, разрешите ему умереть в тепле, остальное я сделаю сам». Сын и отец пытались чем-нибудь помочь и предлагали помощь едой и теплом. Но в ответ лишь слышали, что они уже помогли, впустив нуждающихся.

 

Посередине ночи из комнаты старика прозвучал крик: «Арти, Арти скорее!» Так звали юношу, который пришел со стариком. Они тихо переговорили наедине на протяжении 15 минут. Арти вышел из комнаты с грустным лицом и тут же обратился к Данийелю:

 

— Однорукий господин, могу я с вами поговорить, — обратился Арти.

 

— Бог мой, называй меня Данийель. Что с твоим другом? — Раздосадованно спросил Данийель.

 

— Он мне не друг. Я его ученик. Мне дали имя Арти при постриге. Я вместе с магистром Соломоном на важном задании. После нескольких дней блуждания в этих чужих землях носители частички магии умирают. Соломон маг. Его силы безграничны, но возможности сломлены паразитической магией. Нам возвращаться нельзя. Уже поздно, мы слишком глубоко зашли на ваши земли, — закончив, Арти с надеждой посмотрел на Данийеля.

 

— Что за задание? — настороженно спросил Данийель, сжав в руках виллу, Арти это заметил.

 

— Я не могу сказать, мне не положено при живом учителе. Он-язык и потому мозг миссии, я-лишь помощник, — Арти произнес это с отсутствием смирения, что вроде бы так необходимо для последователей волшебных стариков в длинной одежде, — магистр Соломон попросил вас зайти к нему, он на последнем издыхании, и ему необходимо вас видеть.

 

Данийель с недоверием выслушал Арти. Он не хотел встречаться с каким-то магистром, который обладает магией. Серьезный настрой стариков, у которых есть ученики чужды простой натуре крестьянина. «Видимо плохой из него маг, раз он на ровном месте таять начинает», — подумал Данийель про себя. Арти тут же отреагировал неодобрительно на отраженные на лице мысли Данийеля, скорчив презрительный взгляд.

 

Но Данийель оставил виллу и вошел в комнату к беспомощному волшебнику, от магического которого в глазах хозяина дома был лишь светящийся посох. Тот сел перед Соломоном и начал ждать, что тот ему скажет. Старик долго собирался с силами, словно разговор их ждал долгий и тяжелый, но магистр мог уверенно черпать красноречие из наглядной потухающей жизни.

 

— Мой друг, сперва хочу поблагодарить тебя, что открыл дом для меня и Арти. Твой пример гостеприимства стал единственным из множества закрытых перед нами дверей. В месте, где царит лишь боль и страдание человек, который не оставляет другого, при том чужого, способен на многое, — слова про способности немного задели Данийеля, — Я в курсе произошедшего в ваших краях. Ветер тьмы обрушился на вас, чтобы собрать дань горя и страдания. Ваша деревня-эпицентр силы для вековой тьмы. Ваш народ утратил магию. Вы не помните своей истории. Ваши жизни словно замкнуты во тьме лжи и лишь собственные повадки кричат, что все вы другие люди. Наши магистры видели вспышку темной магии в вашем месте, что сопровождалось смертельным катаклизмом. Подобное происходило и раньше, ровно поколение назад. Я уверен, что тогда у вашего народа дела шли гораздо лучше, чем вы можете сейчас подумать. — Данийель слушал каждое слово умирающего мага и с каждым словом все больше не понимал, зачем все это говорит всесильный старик, который пришел из места, в котором полно таких же всесильных стариков, ему, однорукому инвалиду, что утратил недавно родителей и жену. История, о которой говорил Соломон не могла иметь значения для Данийеля. Сейчас ему важнее всего сын, и потому он не упустит ни малейшего шанса на человеческое счастье, которое осталось у него с сыном.

 

— Хватит, старик. Если ты умираешь, умирай спокойно. Я принесу воду и еду. Если ты бредишь, для этого у тебя есть попутчик, который с большим уважением разделит твое страдание, ибо он назвался твоим учеником. Не жди от меня большего, чем то, что я могу дать. Горе по любимым окутало меня, места в моем сердце для жалости по незнакомцам у меня не найдется. А твои слова дают мне самое вредное для отчаявшегося любящего семьянина — объяснения причин.

 

— Мужайся, мой друг. Дело касается твоего сына, — после этих слов Данийель вернулся за виллой и сжал ее яростно в руках.

 

— Старик, говори медленно, чтобы ты не пожалел о сказанном, — глаза родителя залились кровью.

 

— Да будет так. Тьма до сих пор с вами. Она питается вашим горем. Она снова нанесет удар. Нет. Не сейчас. Когда у твоего сына будут дети или внуки. Когда твой народ снова начнет поднимать голову или когда ты уже не сможешь застать нового пришествия тьмы. Но это случится снова, поверь. И твой сын будет страдать снова, постепенно забывая о произошедшем, чтобы новая рана открылась как первая с бесконечной силой страдания.

 

Данийель бросил виллу и выбежал из комнаты. В сердце он чувствовал страдание и великую борьбу. Надежда на месть обуяла его. Он знает, что есть виновник, что тот вернется снова. Доказательства ему были не нужны. Он понимал, что может выпытать у мага имя обидчика, может дать других отчаявшимся цель. И тут же Данийель вернулся в комнату Соломона, упав перед ним на колени. Магистр поведал ему, где возможно найти обидчика. Не выслушав до конца, Данийель выбежал из дома и постучался в каждый дом. Потребовал собраться каждого мужчину, а если не осталось мужчин в семье, то женщин, если и их не осталось, потребовал видеть сирот. Данийеля знала вся деревня и каждый понимал, что случилось что-то серьезное, раз смогло до такой степени воодушевить осиротевшего в зрелом возрасте вдовца.

 

Соседи слушали Данийеля отчаянно. С каждым словом лица менялись провально. Каждого Данийель задел за живое. Посередине речи многие ушли домой. Как мужчины, так и женщины и дети. Казалось, что все, кто остался, не смогли уйти физически. Скованный эмоциями люд после окончания Данийеля медленно разошелся по домам. Данийель так же вернулся к сыну.

 

— Я слышал тебя, отец, — Произнес слабым голосом Мито. — Но почему они…

 

— Я… не знаю, сын мой. Я просто не знаю. Трусы,— с чувством неправоты и отчаяния произнес это Данийель.

 

Арти подбежал к Данийелю, когда тот молча сидел рядом с сыном и попросил его вернуться к Соломону.

 

— Я. Я не хочу к нему идти. Незачем,— ослабевшем голосом сказал Данийель.

 

— Прошу вас, господин. Магистр говорит, что вы его не дослушали.

 

— Я и не хочу. Уже наслушался,— сказав это, Данийель тут же поглядел на сына. — Ладно, я могу его дослушать, а ты, сын, собери мои вещи, еду и одежду.

 

Тут же Данийель вернулся в комнату к старику.

— Мстить хочешь? Один? Оставить сына сиротой?

 

— Какое твое дело, что я хочу. Это моя семья. Для покойника ты слишком интересуешься делами живых.

 

— Удивительно, как ты разговариваешь.

 

— Что тут удивительного?

 

— Ты обучен грамоте?

 

— Не знаю, не было нужды читать.

 

— Вот как. Прелестно. Его магия очень сильна. Готов поставить свою жизнь, на то, что ты замечал достаточно дорогие предметы дома. Тебя могло тянуть к искусству или музыке, и сам ты слишком чувствителен для крестьянина.

 

— Не могу судить, что слишком для крестьянина. Если живу крестьянином вот так, значит вполне нормально все происходящее в моей жизни.

 

— Хотя может ты и прав. Лишился руки, вот и учишься красиво говорить, раз не поработаешь более, — Данийель промолчал и даже не повел бровью на довольно оскорбительную провокацию для любого рабочего человека. — Вот как, даже не расстроишься? Я видел у тебя дома небольшую гитарку. Сыграешь что-нибудь?

 

— А ты забавный, старик. Если ты решил так добиться памяти о себе после смерти, то поверь мне, глубокую могилу я тебе по-прежнему рыть не собираюсь.

 

— Ладно, хватит. Я вижу твое нутро. Ты не крестьянин. Не ошибся я в тебе. Послушай меня очень внимательно. Ваш народ десятилетиями оставался пленником абсолютного зла, что отняло у вас будущее. Я уверен, что ты родился не крестьянином. Вы позабыли магию. У вас ее так же отняли. Меня отправили сюда помочь вам. Послушай меня, мой друг. Магистра Калиори отправили со мной. Но нам пришлось разделиться. Но я уверен, он-не жилец, как и я. Если ты хочешь помочь себе и своему народу, возьми мой посох. Он расскажет правду. Развеет чары. Ты, Данийель, все вспомнишь. Но при одном условии, отправляйся к злу и покончи с ним. Освободи свой народ, — предложение Соломона нашло отклик в душе Данийеля. И тут же маг протянул посох.

 

— Я умру, как и ты? — спросил Данийель.

 

— Поторопись, если успеешь, выживешь, — после этих слов Данийель почти взял посох. — Ты попросил сына собрать вещи, чтобы пойти одному и отомстить?

 

— Нет. — Данийель вырвал посох из рук Соломона. — я хотел посмотреть на зло вернуться, чтобы убедиться в твоих словах, но теперь я намерен прервать проклятие.

 

— Да будет так, теперь и ты-носитель частички знания, — Соломон закрыл глаза навсегда.

 

Посох наполнил знаниями магии Данийеля. Рука у него не выросла, но теперь он мог колдовать. Посох рассказал ему, кем он был и о первой трагедии, что произошла еще с его семьей. Чары, затуманившие его разум были сняты. Данийель отправился к сыну, чтобы рассказать ему, чем поделился с Соломоном, но его перехватил Арти.

 

— Скажи правду, крестьянин. Почему ты согласился? — тот держал нож за спиной.

 

— Убери нож. Я знаю, почему ты спрашиваешь. Никакой мести, мой друг. До частички знания я готовился отправиться в путь ради сына. Один. Я пока не могу понять других. Отличие наше лишь в том, что на мои плечи взвалили обязанности напрямую, я не стоял в толпе. Остальные, я уверен, как и я, ушли бы в путь. Смерть ближних слишком доходчиво объяснила необходимость действия. У меня остался сын, и я не хочу, чтобы это снова произошло с Мито. А теперь отойди, дай поговорить с сыном.

 

Мито ждал отца за столом. Вещи были собраны. Мито понимал, что, если все, о чем говорил Соломон правда, то инвалид-отец может уже не вернуться. Увидев отца не с виллой, а посохом, Мито распереживался еще сильнее, словно тот продолжит дело старика, которое свело того в могилу.

 

— Отец!

 

— Сын.

 

— Не иди никуда. Прошу. Только ты у меня остался. Кто будет обо мне заботится?

 

— Сын, по-настоящему заботу в этом доме мог проявить лишь ты. Послушай, я не иду на смерть. Не иду умирать. Я по-прежнему хочу жить и быть для тебя отцом. Увидеть внуков. Стать дедушкой. Продолжить учить тебя музыке. Но я должен. Ради нас с тобой. Ради всех наших соотечественников. Если не я, то уже точно никто.

 

— Давай уйдем отсюда. Каждый отказался помогать тебе. А чем их судьба печальнее нашей? Почему ты должен бороться и умирать за них, пока они так сладостно сдаются? Почему? — Мито зарыдал.

 

— Сын, наберись терпения, сил, стойкости, храбрости и отбрось малодушие. Мы должны перестать себя жалеть и перестать надеяться на кого-то. Уйдем отсюда, придется бежать в любом другом месте. Нам никто ничего не должен. Но в наших силах это изменить. У этого народа, у нашего народа было великое будящее, сын мой. Мы владели магией, я это знаю. Но магия лишь часть знания.

 

Наши родители были образованными, умными, добрыми к другим людям, верными жителями этого города, людьми. Мы процветали. Но такой же ураган обрушился на моих родителей, когда я был в твоем возрасте. Нас заставили забыть о нем, как и всех невзгодах, что случались с нашей деревней. Утрата, лишение памяти и отстраненность откинули нас на столетия назад и отнял у нас знание, запретив помнить прошлое. И вот когда мы восстановились, у нас естественным образом стало снова появляться право на счастье, зло собрало урожай из жизней наших детей и родителей.

 

Отныне я владею частичкой знания и поделюсь с тобой мудростью, как когда-то до первого потрясения поделился со мной отец: «Верь в себя и ближнего, но лишь в тех, кто не отчаялся и готов бороться ради друга, но точно не мечом, а усердием, ибо зло разрушает быстро, а добро строится долго».

 

Я должен вернуть утраченное знание и спасти наших ближних от тирании зла. Я должен вернуть нам будущее. Мы никогда не должны были становиться крестьянами. Мы никогда не должны терять любимых, ради невиданного воочию зла.

 

Данийель закончил и встал из-за стола. Тот приказал Арти следовать за ним в лес на пути к злу, но их затормозил Мито со словами: «Если твои слова правдивы, отец, и ты желаешь вернуться, возьми с собой гитару, чтобы ты всегда помнил о своем подарке. Помнил, о нашем незаконченном обучении».

 

Отец кивнул и взял гитару с собой. Данийель и Арти отправились в путь.

 

***

 

Путь недолгий. Пройти несколько деревень и тут же Данийель и Арти настигнут пещеру зла. Данийелю нужно лишь прочитать заклинание, и тьма сгинет. Никакой опасности для жизни путников. Ничего из себя тьма не представляет для конкретных людей. Она косит лишь тысячами. 4 дня пути, и они придут.

 

— Слушай, Данийель, а можешь мне открыть пару истин, до которых меня не подпускает орден магов? — прервал вдруг молчание Арти.

 

— Разве ты не должен постичь их сам? Ты же хочешь стать магом.

 

— Да, но не уверен, что меня устроит ответ на вопросы, ради которых мне придется пожертвовать еще много лет жизни.

 

— Если ты страшишься истины, может, это не твой путь?

 

— К сожалению, господин, в том мире, откуда я прибыл, магия-это единственная альтернатива бедному существованию.

 

— Понимаю, но это не значит, что ты не можешь преуспеть в областях более приятных тебе и заслужить себе достойную жизнь. Но ты еще молод, и от тебя я слышу гордыню и страх. Потратить пару лет жизни на ремесло, что в глубине души тебе не нравится и в котором тебе не преуспеть, станет очень полезным для тебя.

 

— Потратить время на неудачу?

 

— Порой полезнее, чем достичь успеха. Учиться смирению никто не желает, а таким обычным людям, как мы с тобой, это необходимо.

 

— Но ты уже маг.

 

— И я за это поплатился и возможно поплачусь.

 

— На мой взгляд это лишь отдушина. Ты получил силу, о которой мечтают тысячи учеников десятилетия, только потому, что открыл дверь и Соломон тебя пожалел.

 

— Это не сила, мой друг, а знание. Не будь столь поверхностным. Ты втягиваешь сюда судьбу, а твой учитель смотрел на мелочи, которых ему хватило, чтобы доверить знание незнакомцу.

 

— Теперь ты знаешь многое. Но это не значит, что ты знаешь все. Поведай мне свои мысли.

 

— Я по-прежнему говорю тебе лишь то, что думаю, что понимаю, мой друг. Открыть дверь незнакомцу ночью и пустить его с бедой, когда ты сам страдаешь, что это?

 

— Чувство любопытства?

 

— Это надежда. Я ее не утратил. И это знание, что ты обзываешь силой. Думаешь, каждый, владея им, не устроит отмщение или насаждение своих правил?

 

— Ты хотел мстить?

 

— Сначала да, но меня остановил сын. То, как он старался ради меня, чтобы мне было легче, быть рядом-то дорого стоит. Самое страшное, что зло поймет вскоре, что проще заставить нас забыть друг друга, и тогда оно будет кормиться вечно нашим одиночеством, а вместе с этим ненавистью и злобой друг к другу.

 

— А ты талантливое зло, Данийель, но не маг. Магистры принимают целебат, чтобы принять знание, а ты. Твой случай пример экстренной необходимости, ибо зло готово к нашим стражам знаний. Так что не возгордись.

 

— Я не думаю о себе. Когда зло уйдет, я верну посох магистра Соломона и вместе с остальными смогу вернуться к истокам знания вместе. Если у вас были другие планы на наши земли и народ, то поверьте, против видимого врага мы сможем точно объединиться.

 

— Ты говоришь больше, чем магистры, — Арти оставил за собой последнее слово, и путники продолжили дорогу.

 

На своем пути путники увидели пожар: догорали последние деревянные домишки соседской деревни, что лежала на пути к пещере зла. Тут же Данийель вспомнил о мужчине, который пришел к ним на последнем издыхании жизни. Односельчане Данийеля считали, что соседей постигла такое же несчастье, что и их, а полумертвый лазутчик смерти лишь сошел с ума.

 

Арти и Данийель начали искать выживших. На земле остались следы огненной магии. Благодаря горсткам пепла становилось ясно, что людей сжигали заживо. От деревни мало, что осталось, кроме пепелища и нескольких спрятавшихся детей. Арти и Данийель собирали сирот и тушили огонь. Арти был раздражен. На все просьбы Данийеля он реагировал грубым кивком.

 

В конце дня, когда путники развели лагерь, накормили, успокоили и согрели детей, Арти спросил у Данийеля, почему тот не потушил огонь магией, а детей не доставал из завалов телекинезом. Данийель с грустью посмотрел на спутника и сказал: «Магия принесла им страдания. Магия -всего лишь часть ответа, что несет знание, а не весь путь. Выбор исходит изнутри, является примером того, как мы используем знание. Эти детишки выжили. Они обучатся магии со временем, когда мы победим. И что они пронесут с собой через всю жизнь будучи сильными волшебниками? Что ляжет в основу их знания? Я отправлю их в деревню. О них позаботятся, их отогреют объятиями, накормят выращенной едой. Объяснят, что у них новый дом душевной осторожностью и обучат ремеслу терпением и трепетом. А я спас их мышцами и состраданием. Знания без любви к ближним, лишь инструмент эгоизма.

 

— Магия-это часть знания, — перебил своего путника Арти. — Неужели посох Соломона дал тебе такую мудрость? Вы слишком много говорите для мудрого волшебника.

 

— Возможно, я чувствую, что осталось мне немного, ибо появилась опасность.

 

— Господин Соломон, вы усомнились в успехе миссии?

 

— Сомнения не достойны владельца посоха и силы, что он дает.

 

— Поверь, я уверен и я знаю, что моя воспитанная вне эгоизма любовь облагородила знание, но не наоборот. Поэтому посох принял меня. Только твои сомнения заставляют насторожиться, а я, лишь мыслю вслух.

 

Чтобы дети заснули, Данийель сыграл колыбельные как для Мито на гитаре и тут же вернул её в сумку Арти. Измученность сирот хорошо послужила их скорому отходу ко сну.

 

На утро Данийель отправил детей в свою деревню. Выбрав самого старшего, он объяснил ему, что путь бежит по дороге, не сворачивая. Пройдя его вместе, они найдут себе новый дом. Дети послушались и тут же ушли с едой, которую дал им Арти по приказу Данийеля.

 

На пути к пещере путники встретили еще две деревни. В каждой из них они нашли намного меньше выживших, но так же с заботой выходили сирот для их будущего пути в родную деревню Данийеля. Никто не помнил, как выглядел губитель. Еды у путников не осталось. Все забрали дети. А впереди оставался день пути.

 

***

 

— Господин Данийель!

 

— Да, Арти.

 

— Кто сжег эти деревни? Что за злодей забрался в ваши земли и начал истреблять ваших соседей?

 

— Магистр Соломон сказал, что с ним направили на задание магистра Калиори.

 

— Да, но по-вашему маги нашего ордена способны на такое?

 

— Судя по магистру Соломону, тот тоже недолго протянул. Я склоняюсь, что это его ученик.

 

— Как вы смеете? Вы судите так по мне? Что я сделал или сказал, что вы могли подумать, что наша ученическая каста может опуститься до подобного?

 

— Лично ты ничего. Но на самом деле я так не думаю. Просто не на кого даже и помыслить. Сам посуди, этот некто идет явно, как и мы к пещере. Значит он в курсе задания, значит он как минимум встречался с колдуном. Возможно, он так же умирал у него в комнате, как Соломон в моей. Но даже, если и так. Как же Калиори мог так жестоко ошибиться с выбором владельца посоха. Что-то непонятное творится. Остается только его ученик. Но зачем убивать абсолютно незнакомых людей.

 

— Вот как. История полна загадок.

 

— И не говори, мой друг. Мы почти пришли, вон пещера, мы скоро узнаем ответы.

 

Путники подбирались к пещере зла. Вход в чертоги подземелья располагался на возвышенности. При подъеме отважный, но неопытный скалолаз мог бы легко сорваться. Глядя на физическое испытание, что подстерегло героев на финальном этапе их пути, Данийель произнес:

 

— Арти, друг, поищи где-нибудь лестницу.

 

— Лестницу? Я что осел лестницы искать?

 

— Поверь мне, я не настолько силен, чтобы взобраться на такую возвышенность, что говорить об ученике магов. Придется рубить деревья, чтобы обезопаситься, глупо будет сорваться и провалить так миссию.

 

— Эх, да господин, я с вами согласен, — Арти ушел.

 

Данийель спровадил Арти, потому что понимал, что весь следующий путь уготовлен лишь для него одного.

 

Сила крестьянских мышц не подвела Данийеля. Он взобрался легко и мог бы преодолеть еще десять таких возвышенностей, но в тот момент потребность в мышцах пропала, наступил решающий момент, который требует самого сложного- стойкости душевных сил.

 

Данийель проник в пещеру. Ничто не преграждало его путь. Его мысль была занята сожалением, что даже небольшая группа людей смогла бы завалить пещеру со всяким злом, что таится тут. И нет здесь абсолютно никакой необходимости в магии. Чем глубже Данийель спускался в пещеру, тем становилось холоднее. Нечто злое таилось в судьбоносном подземелье.

 

Спустившись совсем глубоко Данийель вышел из туннеля, что привел его прямиком в пустоту, заполненной тьмой в несколько десятков метров. Перед черной мглой простиралось каменная плоскость, на которой стоял мужчина в тряпье. По виду крестьянин читал заклинание, держал в руках такой же посох, который Соломон отдал Данийелю. Данийель подошел к незнакомцу и громко крикнул, чтобы вывести его из магического транса.

 

— Добрый день уважаемый! — никакой реакции. — Я говорю, здравствуй, друг! Уничтожаешь мглу? Опередил меня? Похвально. Ты, наверное, не тратил время, чтобы детишкам помочь в уничтоженных деревнях. Боялся, что эта штука магическая снова катаклизм вызовет? — и снова молчание. — Так, хватит. Я знаю, что это ты стер с лица земли соседские деревни. Повернись, посмотри мне в глаза и скажи, кто ты?

 

— Всего лишь твой новый повелитель, — маг повернулся лицом к Данийелю. Тот сразу его узнал: это был житель его деревни.

 

— Оливьер, что с тобой, приятель? Почему ты здесь? Что ты делаешь?

 

— Тебя это не касается, Данийель. Как и не касалось после урагана. Сгинь, пока еще дышишь. Ты стоишь живым, лишь потому что мой земляк. Предупреждаю, не подходи и не мешай.

 

— Но, Оливьер, друг, так нельзя. Ты читаешь не то заклинание. Ты хочешь занять место тьмы, что причинила тебе столько зла.

 

— Занять. Отомстить. Править. Жить вечно. Мои гнусные цели по масштабу сопоставимы твоим благородным, Данийель.

 

— Править? Всех правителей ждет забвение. А мои цели так же эгоистичны, как и твои.

 

— О нет, я стану не просто правителем, а легендой, освободившей народ от зла и вернувшей им магию. А потом закреплю успех жестокостью, сжигая всех несогласных. Как ты видел, практика с огнем у меня уже была.

 

— Ты полагаешься на магию. Превращаешь ее в силу, но, что случится с твоей властью, когда наступят мирные времена? Никто с тобой не сможет жить в мире.

 

— Плевать на философские споры и на то, что возможно случится. Я могу дышать огнем. А ты сейчас дышишь занудством в мою сторону. Сколько раз ты использовал магию, Данийель? Ты вообще ее распробовал?

 

— Ни разу.

 

— Идиот. Значит, ты мне препятствие. Ты не колдовал, да даже если и так, с одной рукой тебе только молить меня о пощаде. Я сожгу тебя и память о тебе и займу место среди вечности.

 

— Для вчерашнего крестьянина мысли о вечности кажутся надуманными.

 

— Мысли о спасении других, после утраты близких-вот, что кажется надуманным. Скажи, Данийель, сколько родных осталось с тобой?

 

— Сын. Мой сынок Мито. Я здесь ради него, Оливьер.

 

— Мито. Помню его. У тебя добрый сын, Данийель. Ты и Калила воспитали хорошего сына. Он так же, как и ты, любит музыку?

 

— Да, мой друг. Я начал его учить игре на гитаре. Мито говорит, что долго этого ждал.

 

— Как и мой сын.

 

— Малек! Помню его. Он у тебя был такой сильный. Самый сильный мальчик в деревне. Он выигрывал все спортивные конкурсы.

 

— Мой мальчик Данийель, я остался один. Никто ко мне не пришел после урагана. Я один справлялся с горем, пока ко мне не пришел тот колдун. Я надеялся, что ко мне пришли соседи и открыл ему. Тот увидел во мне лишь боль.

 

— Мой друг. Всем было тяжело. Каждый справлялся с горем как мог. Ты не просил о помощи, а так же, как и мы, пытался справиться с ней сам.

 

— Не думай, что деревни сожжены, потому что ко мне не пришла ни одна такая же как ты однорукая скотина. Я хотел отомстить тьме. Маг мне все рассказал. После того как посох оказался в моей руке, я понял, что отомщу. Ученик мага направился со мной в путь. Когда мы дошли до первой деревни, наступило утро. Я увидел, что их тоже настигло лишение. Сироты, вдовы, вдовцы, родители, что похоронили своих детей. Я вспомнил Малека. Я бы хотел взглянуть на него и сказать, что я все исправлю. Ничего подобного больше не повторится. Но его не было рядом. Я хотел поделиться этим с людьми, чтобы им стало хоть чуточку легче, как стало мне. Дать цель. Может они пошли бы со мной. Сначала они мне не поверили. Я показал им магию, но они испугались. Они кричали, что магия отняла у них близких, с моих же слов, и они велели мне убираться. И я их сжёг. Последнее, что я хотел услышать от людей в мгновение сострадания-это прошение убраться прочь. Ну и помощника колдуна я сжёг. Изначально не понимал, зачем он мне был нужен. Ну и остальные деревни я стер уже по привычке. Когда устраиваешь массовые убийства привычка вырабатывается быстро, хочу тебе сказать.

 

— Им не нужна была магия, они должны сначала приготовиться к знанию. Ты слишком многое от них потребовал. К несчастным и счастливым судьба одинакова, так почему мы должны просить поблажки из-за нашего горя. Мы сначала должны требовать от каждого равного отношения, потому что мы не беззащитны пока легкие наши наполнены воздухом, а кровь пульсирует в венах. Мы не слепы и можем ходить. Остальное-лишь выбор. Наш личный выбор, — сказал Данийель, приблизившись к Оливьеру.

 

— Отныне я ничего от них не потребую. Только повиновения

 

— А как же правда.

 

— Зачем людям правда, что они будут с ней делать?

 

— Делать выбор. Чтобы стоять как мы сейчас перед ликом судьбы, изнывая от всего случившегося и увиденного.

 

— Они не станут частью легенды, как и ты, — Данийель подошел еще ближе.

 

— Ты сказал, что станешь легендой благодаря жестокости, тогда я стану легендой благодаря жертвенности, — Данийель прыгнул в Оливьера и сгинул с ним во тьме.

 

***

Израненный мужчина прервал свой рассказ. Ему было тяжело продолжать, но измученный любопытством иностранец потребовал продолжения.

После смерти двух носителей магии в пучине зла, тьма ослабла. Чары забвения спали. Каждый вспомнил свое прошлое. Измученный народ потерял близких, но не память о них, опыт любви и желание любить оставался с каждым из них. Любовь, надежда и вера легли основой для возрождения народа Данийеля, моего народа. Мито собрал отряд и завалил пещеру со злом. Легенда о Данийеле, которую им оставил ученик Соломона Арти, вдохновила каждого искать знание. Но когда Арти рассказал о догадке Данийеля, что деревни сжёг чужеземец, они закрылись от внешнего мира. Арти пообещал каждому, что защитит их земли в случае вторжения лжеучителей волшебников. Теперь каждого путника, который приходит в эти земли отправляли на небеса передать послание Данийелю, что его жертва не забыта.

 

Услышав, что произойдет с его бренным телом, иностранец заснул от голодного изнеможения, но тут же его разбудил голос. Это был Арти. Он сразу узнал его по описанию израненного мужчины. “Он рассказал не все, познайте, тюремные крысы, всю правду из-за которой вы тут же умрете. Я думаю, Данийель готов на небесах услышать правда. Её вы расскажите все вместе. Задание магистров Соломона и Калиори изначально заключалось в поиске воплощения ненависти и надежды вашего народа. Победитель определил бы вашу судьбу и будущее. Но они прыгнули во тьму оба и потому вы остаетесь в борьбе, которая никогда не закончится. Утром вы все умрете. Передайте Данийелю от меня благодарность за все.

 

После иностранец уснул. Он лишь изредка просыпался из-за музыки, что играла из угла израненного мужчины. Мужчина, что поведал ему легенду, держал в руках гитару, а на ней выцарапано: от папы Мито.

 

 

Никто не помнит о зле   Никто не знает про зло   Есть только добро   Ради него мы убьем   Мы только боимся   Мы готовы стараться   Лишь горе нам нужно   Чтоб поменяться   Славься спаситель   Ты умер за нас   Тебя мы не видим   Но смерть мы запомним