Тени, особенно чёрные и страшные, стелились по земле, впитывая в себя занятое пространство. Мозес бежал словно испуганная лань и каждый раз боялся провалиться в бесконечную бездну. Хотя ещё больше он боялся тех людей или существ, преследовавших его в этой полосатой тьме, в которую вплетался серебристый лунный свет. Парень любил луну, она напоминала ему о спокойных временах, что он провёл в пансионе со своей попечительницей. О тех прекрасных вечерах, о созерцании ночной природы. Тогда всё виделось не таким враждебным. Всё сущее, казалось, отдыхало и восстанавливало силы перед следующим днём. Как всё так перевернулось? Как он пришёл к этому жалкому побегу? Почему принял роль (с удовольствием принял!) жертвы, за которой открыли охоту хищники? Мозес мог бы рассуждать дальше, вот только сложно углубляться в и без того глубокие вопросы мироздания и самой субъективности личности, когда мозг работает только в одном направлении: выжить! Глаза чётко видели каждый поворот, каждую лазеечку между деревьями. Вот только трава неутомимо пыталась обвить лодыжки, как будто намеренно препятствовала движению. Тем не менее, парень не позволял себе споткнуться, он бежал дальше без остановок.

Погоня происходила в лесу и, как стало ясно из всего, что было описано выше, ночью. Уши вслушивались изо всех сил, но могли различить только стук собственного сердца, отрывистое дыхание и хруст веток под ногами. Стук собственного сердца… он вызывал двоякое ощущение: и трепет, и раздражение. Раздражение из-за того, что звук настолько громкий, что мешает услышать преследователей, которые передвигаются с завидной лёгкостью и бесшумностью. А вот трепет придавала оптимистичная мысль, что ты ещё жив. Ты дышишь, бежишь, а значит, есть шанс на спасение. Если бы только у Мозеса всё ещё была магия, если бы его не лишили этого прекрасного дара! И проклятья в одно и то же время, но опустим этот момент, ведь о диалектизме нынешнего мира парень мог говорить часами, изворачивая тему так и эдак.

Мозес не оставлял попыток прибегнуть к магии – он вскинул руку на ходу, силой мысли пытаясь вызвать портал, который перенесёт его в безопасность. Безуспешно. Пространство не желало подчиняться, оно оставалось таким же невозмутимым как и прежде. Словно оставило человека на произвол судьбы! «Я же умру!» – от этой мысли у него зашевелились волосы на затылке. Мышцы, казалось, тут же зарядились энергией и парень, не чувствуя усталости, припустил ещё быстрее. Но рано или поздно силы должны были покинуть, а потому юноша искал взглядом хоть какое-то пристанище. И, наконец, нашёл. Забежав за особенно большой, раскидистый дуб, объять который не получилось бы даже у пятнадцати человек, Мозес осел у его подножия на траву и, прислонившись к могучему стволу спиной, пытался отдышаться. Он срочно должен был придумать, что делать. Хотелось бы ему раствориться во мраке, чтобы никто не нашёл его и не услышал. Пусть враги пройдут мимо, потеряют его, а он, в объятиях мрака, переждёт эту беду. Вот только судьба была не столь благосклонна: из тьмы слева и справа резко вынырнули фигуры. Преследователи! Мозес вскочил на ноги как ужаленный и хотел было бежать, но чернота надавила и бесформенные фигуры, попав под лунный свет, обрели человеческую форму. Они схватили юношу за плечи сильными, совсем белыми с синеющими венами руками и пригвоздили к стволу дерева.

– Пустите! – закричал испуганный юнец, невольно дёргая ногами. – Что я вам такого сделал?!

– Ты существуешь, – последовал непримиримый ответ.

В нём не было ни злости, ни злорадного удовольствия. Не было вообще никаких эмоций, словно Мозес говорил с бездушными роботами, исполняющими приказ. От этого стало ещё страшнее. Как можно надеяться на удачу, если у твоих крайне неприятных при таких обстоятельствах «собеседников» нет ни единого рычажка, на который можно надавать? Они подобно гладкой поверхности, на которой ничего не задержится. Соскользнёшь по ней – и поминай как звали!

– Если существую, значит, не зря! – попытался вступиться за себя Мозес.

– Ты опасен, – вновь холодный ответ.

Парень попытался заглянуть им в глаза, но лучше бы не делал этого – чёрные, пустые, холодные, как будто мрак смотрит тебе прямо в душу. Вот только, оказывается, вдвойне ужасно, когда ты отчётливо понимаешь, что в этом мраке не скрывается ничего. Что это банальное отсутствие света, и никто там не прячется, не таит какие-то эмоции и мотивы. Почему страшно? Потому что ты остаёшься совсем один. Без случайностей, без удачи, без надежды. Душой овладевает мрачное отчаяние, грозящее перейти в истерическое исступление. «Не могу я умереть!» – эта мысль, последняя агония надежды, постепенно утихала, тонула во мраке бездонных глаз, что с безразличностью смотрели на жертву своей экзекуции. Смертельной. Одна из Теней занесла руку во тьму, а затем вновь показала её свету. Изменения были кардинальные: кисть трансформировалась в пистолет, который тут же приставили к животу Мозеса. Он задрыгал ногами от дикого страха и от осознания, что это конец. Что ждёт дальше? Да и может ли быть начало после конца? Ох, кто там уже знает! Что-то в этот момент надломилось, в самой голове. На неё будто вылили ушат ледяной воды, который поверг все мышцы и даже мысли в полнейшее бездействие. Должно быть, Мозес сам себя убил раньше, чем это сделали с его телом. Он отупевшим взглядом посмотрел на пистолет, а затем время, казалось, мучительно растянулось на многие часы. Хотя, слово «мучительно» здесь лишнее – юноша выключился из реальности, для него перестали существовать эмоции. Отчаяние, дикий страх, от которого, должно быть, седеют волосы; агония светлых чувств, которые дают нам жизнь и силы для её поддержания: надежда и вера – с их смертью выключился и доселе неведомый предохранитель, механизм, который держал в узде того, кто столько лет пытался вырваться на свободу. Мозес вдруг услышал его голос – низкий, клокочущий; он сам вышел из тьмы и ей принадлежал. «Идиот» – едкая усмешка. – «Вот так и позволишь им убить нас?».

– Нас? – спросил Мозес про себя скорее по инерции, привычке, чем от истинного интереса. – Кто ты?

Глупо было спрашивать, ведь он прекрасно знал ответ. Где-то в глубине души понимал, с кем общается, понимал, кто очнулся от долгого сна. Это был гигант, живущий в подсознании. Гигант, норовивший захватить власть и не просто наблюдать за разворачивающимися событиями, но и участвовать в них. Мозес знал его с самого детства, ощущал незримое присутствие и порой это пугало его. Та сила и мощь, что веяла от сущности: сама древность, архаическая сила которой не знает границ – кто бы смог сопротивляться такому? Разве это в силах обычного человека, ребёнка, который всё ещё не понимает, что происходит с ним с самим? Но сейчас, в эту самую минуту, всё изменилось. Мозес равнодушно ощущал его мощь, не испытывая ни страха, ни трепета. Парализованная личность никак не реагировала на происходящее. Казалось бы, если так важно заполучить контроль – бери, никто сопротивляться не будет! И тем не менее, это будет посягательством на свободу, а за то грозит страшная расплата. Нужно получить согласие…

– Спаситель, – ответил гигант с усмешкой на машинальный вопрос Мозеса. – Дай мне контроль наконец, и мы будем жить!

Вмиг возникшая эмоциональная тупость, казалось, не давала словам пробиться сквозь выросший хитин. Мозес слышал всё, но не мог выйти из оцепенения. Взгляд его зафиксировался на пистолете, что был приставлен к животу, и… на этом всё. В голове пусто, мысли застыли, завязли в болоте парализующего ужаса. Он даже не моргал, не сводил чёрных глаз с ужасной картины.

– Ты слышишь меня? – гигант терял терпение.

Никакого ответа. Оказанное давление не помогло – личность всё ещё не желала выходить на контакт, не желала чувствовать эмоции. Существо из мира архетипов уяснило, что мальчишка уже готов к смерти. Даже мышцы тела расслабились, не в силах сопротивляться судьбе! Однако гигант не желал быть управляемым какой-то судьбой. С чего он должен подчиняться ей, если сам может писать собственную историю? Зачем служить тому, что твой разум может объять с такой лёгкостью?

– Дай мне контроль!

Гигант властной рукой ухватил бразды правления, жёстко отодвинув личность Мозеса в тень. И как раз вовремя – стоило существу моргнуть, как время полетело с неимоверной скоростью. Мышцы тела, которое ещё мгновение назад принадлежало Мозесу, пришли в полную боевую готовность. Однако они при всём желании не могли отразить пулю, что экзекуторы с такой лёгкостью всадили в живот. Но что для бессмертного разума, открывшего все скрытые возможности тела, подобные ухищрения? Одной пули теперь было бы мало, чтобы убить Мозеса. В глазах сверкнуло серебро – казалось, тёмно-карее напыление слезло, обнажило то, что всё это время скрывалось под ним – холодный металлический оттенок, чистый серый цвет, пугающий своей безупречностью. Человек, или, вернее, гигант, вышедший из мира подсознательного и непознаваемого, резким движением впился в горло своего убийцы. Тот не шелохнулся, однако ни он, ни его напарник не были напуганы. Конечно, какие эмоции могут испытывать те, кто не обладает психикой как таковой? Но в них есть гораздо более глубинная структура – символы. Они подчиняются законам, которые для человека скрыты. И всё же даже человек находится во власти символов и чувств, он никуда от этого не убежит, хоть и не осознаёт простой истины.

– Скройтесь в тенях с глаз моих! – повелел гигант рычащим голосом.

Фигуры слегка задрожали, однако выполнять приказ не собирались. Тот, кто назвался Спасителем, свёл брови к переносице, сверкая своими серебряными глазами. «Не так просты» – подумалось ему, поэтому он спросил:

– Чей приказ вы исполняете?

– Матери, – последовал ответ.

– Ложь, – отрезал гигант. – Я сам Её сын, она не уничтожает своих детей! Отвечайте мне правду.

Молчание. Впрочем, Спасителю не нужно было напрягаться – он быстро понял, что к чему:

– Вы отродья Гекаты. Так вы не лгали, значит? Она действительно ваша Мать. Что же, почтенная Сестра не боится навлечь на себя гнев нашей общей Матери? Любопытно. Очень занимательно. Отправляйтесь к ней и передайте, что Я охраняю этого человека! Мозес под моей защитой. Но прежде чем вы растворитесь, я должен знать: почему Геката так взъелась на мальчишку?

– Мать не желает рождение Императора.

– Ясно. Но решать это не Матери, – грозно сказал гигант, после чего фигуры, сотканные из тени, мрака и шёпотов, действительно исчезли.

Спаситель сделал вдох полной грудью и, слегка размяв мышцы шеи и плеч, поднял голову вверх, в чернеющее небо. Если бы не висящая почти в самом центре небосвода луна, то можно было бы подумать, что сама бездна перевернулась вверх тормашками. Гиганту хотелось пожить немного вот так, ощутить эту субъективную ограниченность, ведь он раньше не чувствовал ничего подобного. Это был удивительный концентрат из эмоций и чувств, из странных предрассудков, которые до этого были чужды гиганту. Его мысль – безграничная и вечная, не поддающаяся описанию, больше походила на полёт и статику в одно и то же время. Сейчас же он чувствовал пьянящую динамику, смотрел на мир совсем иначе и чувствовал его другим. Более диким, враждебным, опасным. Это подогревало кровь, щекотало нервы – и, как удивительно! – раньше сущность даже не могла представить, каково это чувствовать такое. Будь он обычным смертным, который не раскрыл всё величие своей души, он, должно быть, сильно бы испугался. Однако Спаситель слишком хорошо знал законы мироздания и их чарующую простоту. Он внимательнее посмотрел на дерево, ствол которого был изуродован пролитой человеческой кровью и пулей, что прошла навылет и застряла в коре. Только теперь гигант вспомнил про тело, но мог бы даже не задумываться об этом, ведь существо, вставшее во главе, которому подчинялись все мышцы и процессы, прекрасно знало, что тело способно к регенерации. Поэтому от раны не осталось и следа, должно быть, она затянулись в тот же самый миг, как пуля покинула брюшную полость. А вот дерево… его Спасителю стало жаль. Жалость. Он поморщился от этого слова, пришедшего на ум – всё отголоски мыслей Мозеса. Гораздо больше импонировало слово «сочувствие», ведь у них даже корни кардинально разные: «жалость» от слова «жало», которое делает больно и впрыскивает яд, а вот «сочувствие» означает совместное чувствование. Гигант коснулся рукой повреждённой коры, извлёк пулю, а затем плотно приложил к неровной поверхности ладонь – кора стала медленно заживать, приобретая прежний вид. Если задуматься о подобном явлении, не значит ли это, что все мы подчинены прошлому опыту? Подчинены ему до такой степени, что, помня, какими мы были раньше, можем вернуться обратно и восстановить то, о чём уже знаем. Либо изменить это по своему желанию. С одной стороны, это прекрасно, ведь каждый человек, каждое живое существо застраховано. Пережил что-то – и у тебя уже есть уверенность. Если пережил один раз, то что мешает пережить это второй, третий и четвёртый раз? Опыт решает такие ситуации как нельзя лучше. Но в то же время прошлый опыт ограничивает нас от чего-то нового. Новое – что-то неизвестное, непонятное, а оттого и страшное. И вот здесь во всей своей красе проявляется парадокс: если человек так подчинён своему прошлому, если он опирается на него и доверяет только ему, то, выходит, он и живёт в этом прошлом? Для него уже нет настоящего, потому что в настоящем проявляются новые ситуации, новые события, которых раньше не было в опыте конкретного человека. Настоящее – это и есть сама жизнь: разнообразная, активная, неоднозначная. Живя в настоящем, человек получает новый опыт, но не доверяется ему беспрекословно – он допускает, что может быть иначе, а порой и пробует избрать другой путь, совершенно новый и неизведанный. Настоящее формирует будущее, только настоящее может изменить пространство и то, что в этом пространстве происходит. Должно быть, это воистину процесс со-творчества. Живя же всё время в прошлом происходит следующее: меняются люди вокруг, постоянно выставляются другие декорации, но суть при этом не меняется. Одни и те же события и ситуации в сути своей проигрываются из раза в раз, и человек вроде справляется с этим как может… но где же здесь творчество? Это больше походит на день сурка. Настоящее и будущее (равно как и прошлое) становятся иллюзией, и тогда смысл жизни теряется совершенно. Вся жизнь становится иллюзией – искусной, крайне индивидуальной для каждого человека, – но это лишь суррогат истины. Счастлив ли человек от этого? Едва ли. Впрочем, автор просит у дорогого читателя прощение за это отступление, которое для наших героев не играет никакой значимой роли: для гиганта всё это понятно как ясный день, а Мозеса сейчас не интересовали подобные вопросы. Его теперь в принципе ничего не интересовало.

«Я нарушил один из законов Мироздания» – думал гигант, шагая по траве. Теперь она не препятствовала, а послушно стелилась перед существом. «Ответ на мои действия должен прийти скоро, но вот… я не хочу ему подчиняться. Меня снова заставят уйти в глубины, которым я принадлежу. Однако, если всё стремится к развитию, если всё для этого и существует, то не будет ли считаться развитием мой переход из объективного в субъективное? Ведь это неведомая для меня среда… Как в этой форме текут мысли, как всё воспринимается… Как это ново и занимательно!». С каждой новой мыслью Спаситель воодушевлялся, шагал увереннее, привыкая к новому телу и всем тем странным ощущениям, которые оно заставляет испытывать. Звуки, силуэты, касания – всё стало острым, ярким, полным удивительного… экстаза? Это подстёгивало душевные силы, заставляло кипеть всё внутри и желать, желать! Познать всё, что он и так знал, только с чувственной стороны. Над головой тем временем разразился гром: мощный, раскатистый, угрожающий. Громкому «бум», от которого содрогались внутренности, каждый раз предшествовало несколько ярких вспышек, разделяющих чёрное небо на множество кусочков. Словно мозаика. Запах в лесу изменился – всё больше стало пахнуть дождём, а скоро нагрянул и он сам. Ливень, сравнимый с тропическим: холодный, и как сказал бы любой человек, очень гадкий. Вот только гиганту, не ведавшему всё это, безмерно нравилось то, что он чувствует. Одежда вмиг прилипла к телу, также как и намокшие волосы прилипли ко лбу. Гигант поднял задумчивый взгляд вверх, навстречу крупным каплям. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Волшебно. Губы невольно растянулись в улыбке. «Мир духов многое упускает» – подумал он, с удовольствием ощущая, как капли дождя барабанят по всему телу, а затем быстро, шустрыми ручейками, сбегают вниз и возвращаются в землю, питают её и растения, которые так в этом нуждаются. Когда Спаситель открыл глаза, как раз блеснула молния, осветив весь лес. Гигант увидел кое-кого, хотя, он почувствовал Её приход заранее, буквально за пару секунд. Конечно, разве Она может оставит в покое так легко? В особенности, когда он прогнал её приспешников…

– Геката, – произнёс он, не удостоив тёмную госпожу повторным взглядом.

– Стоило тебе стать человеком, как ты сразу же начал использовать все эти имена? – послышался мягкий, напевный шёпот.

– Я не стал человеком. Я лишь примерил роль.

– Это деградация для тебя.

– Это новый опыт. Ни ты, ни я никогда не были… вот такими, – он развёл руками.

– Но не каждый хочет стать таким, – усмехнулся подрагивающий силуэт, скрывающийся во мраке, сливающийся с ним. – Теперь я понимаю, Омега. Этот мальчишка вовсе не опасен. Точнее, опасен не он как таковой…

– Хочешь сказать, что опасен я?

– Ты правильно понимаешь. Как вижу, я предвосхитила события. Теперь мне ясно желание Великой Матери. Мне ясна моя роль.

– Мать не будет пытаться уничтожить меня.

– Ты знаешь, что в системе нет места деградации. Только не для нас. Это не наш путь. Мы – столпы творения, мы те, кто призваны следить за порядком! Мы должны помогать развиваться новым Творцам – людям. Их разумы дойдут до того момента, когда они сотворят новые миры, когда проявят себя в полной степени. Наши же сущности не испытывают тяги к чувственному. Это знание уже заложено в нас, это пройденный этап. Мы не пытаемся стать Творцами, если Мать сама нас не попросит об этом. Чувственность же свойственна людям, которые только стремятся к тому, чтобы стать Творцами. Всё чувственное примитивно, оно связано с Эго. Людям необходимо пройти через это, чтобы достичь ещё большего. Бесконечного. Но ты… Даже сейчас мне приходится говорить с тобой через Эго… Что ты сделал с собой? Ты нарушил уже не одно правило!

– Я нарушил правила и не отрицаю этого. Но разве это свобода? Быть скованными правилами, быть, как ты выразилась, «столпами»!

– Это почётно.

– Нас используют!

– Ты оскорбляешь Мать.

– Нет. Я Люблю Её. Не смотря на то, что Она не даёт нам возможности стать творцами, что Она прописала для нас роль и требует, чтобы мы следовали ей. Моя любовь к Ней велика, но я не хочу мириться с Её решениями. Этот человек, Мозес, взывал ко мне с самого своего рождения. Думаешь, это просто так? Я наблюдал за столькими людьми, но все они оставались равнодушны. Они не обращались внутрь себя, вся их сущность была сконцентрирована в Эго. Но этот мальчик… Ему стало интересно, что же скрывается в глубинах.

– Так это он заразил тебя?

– «Заразил»? Ты выбрала смешное слово. Он просто показал мне свой мир. Приоткрыл дверцу. Мне стало интересно, я стал наблюдать с большим любопытством. Удивительно! Во мне возникло любопытство, такая человеческая черта! Тебе было когда-нибудь любопытно, Геката?

– Нет.

– Тогда ты не поймёшь меня. Никогда не поймёшь. Любопытство – очень двоякая штука. Она толкает человека и к развитию, и к деградации. Что же перевесит? Это занимательно, ты не находишь?

– Не нахожу.

– Я так и думал. А Мозес… Он всегда слышал меня, хоть и боялся. Но сейчас… нет, я не причиню ему вреда. Он может меня не бояться. Я помогу ему стать Творцом и стану Творцом вместе с ним! Посмотри, какой здесь мир. Я никогда не видел его таким и… я хочу им обладать. Я хочу, чтобы этот мир, все его обитатели принадлежали мне.

– Захватить мир? – возмутилась Геката. – Ты развяжешь войну! Ты говоришь, что любишь Мать, но разве это акт любви? Ты хочешь свергнуть её!

– Не свергнуть! Я буду Её наместником.

– Ей не нужны наместники.

Омега пожал плечами. Выглядело это так, что на самом деле ему всё равно, что нужно или не нужно Матери. Он хотел воплотить свой родившийся интерес в жизнь. Геката помолчала пару секунд, и гигант чувствовал её пристальный взгляд на себе. Затем она прошелестела:

– Ты собираешься поработить его душу, – она имела ввиду Мозеса.

– Поработить? Нет. Объединиться.

– Называй это как хочешь, суть остаётся одна.

Омега слегка усмехнулся. По лицу его со светящимися в полутьме серебряными глазами текла вода. Он дышал, воспринимал, жил. Больше его ничто не интересовало, по крайней мере, не сейчас.

– Ты же не думаешь, что это оправдание? Тебя ждёт расплата за пошатнувшуюся гармонию. За свои поступки нужно отвечать, Омега.

– Я знаю. И я буду отвечать. По-своему.

Геката неодобряюще зашелестела. Помолчав с секунду, она сказала:

– Сим объявляю, что тебя будут пытаться вернуть на путь истины. Не только я, но наши Братья, Сёстры и сама Мать. Сделай это сам, пока не стало поздно.

– И я объявляю во Всеуслышанье, – отвечал гигант, вскинув голову, – что буду следовать своему пути, чего бы это мне ни стоило!

– Как по-человечески. Пафосно.

– Пытаюсь вжиться в роль. Скажешь, у меня плохо выходит?

Молчание в ответ. В какой-то момент гигант осознал, что Геката уже исчезла, растворилась повсюду. Он вновь поднял взгляд, полный ликования и пьянящего воодушевления к небу, как над головой прогремел гром. Тело содрогнулось, и Мозес проснулся от этого ощущения. Правую ногу его свело судорогой, поэтому парень с громким «ай!» поспешил ухватиться за неё и растереть конечность.

Сев в кровати со всё ещё ноющей ногой, Мозес провёл руками по заспанному лицу и глубоко вздохнул. «Какой реалистичный сон» – пробубнил он себе под нос, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Юноша посмотрел на время. Было почти восемь. В девять в пансионе начинаются занятия, поэтому ему нужно успеть собраться и позавтракать в общей столовой. Встав с постели, парень подошёл к зеркалу и, посмотрев на своё отражение, словно пытался убедиться, что это всё ещё он и ничего не изменилось, ушёл в ванную. Вот только отражение не скрылось вслед за своим хозяином. Оно осталось, и карие глаза вмиг стали серыми, колкими и крайне внимательными – они задумчиво проводили Мозеса до самой двери, после чего фигура растворилась также мягко и быстро, как дыхание на зеркальной поверхности.