DevilInVoid

Первый мечник на Руси

Что–что, а пиры у нашего царя–батюшки на славу получаются. Секрета тут нет – всё опыту благодаря. Сейчас сотый пир начинался, но никогда скуки во дворце не появлялось, ни на девяносто девятом, ни на девяносто восьмом пиру. Каждый раз что–то новое придумывают бояре–дворяне: то богатырей наших хвалят, то природу чудесную славят, то зверей мифических благодарят.

Сегодняшний пир в честь героев детства моего, орлов златопёрых. Легенда есть такая, что коли достойный человек в беду попадет, то спускается с неба орел громадный и на спине своей могучей спасает воина из передряги тяжелой. Когда я ещё молод был да в деревне цыганской жил, любил я от бабушки своей сказки про рыцарей благородных слушать.

– Сколько бы злодеев осталось безнаказанными и сколько бы героев погибло, не будь у мира таких благородных животных, как Орлы Золотые! Выпьем же за то, что бы и впредь люди жили в союзе с мифологическими животными! – поднял бокал хранитель библиотеки.

Другие поддержали его, хоть слов заумных, и не поняли. Я, хоть грамоте и обучен, но, признаться, тоже не понял.

– Пир считать начатым! – произнес царь–батюшка наш, и началось веселье.

Шум радостный зазвучал: музыканты на гуслях играют, юбки платьев дорогих шуршат, вилки серебряные о тарелки стучат, царь–батюшка во главе стола своего стоит и песню благородную поет - про Русь–матушку, да про силу великую.

Запах пряный стоял: и от пряников заварных, и от рыбки свежей, только–только из Волги пойманной, и от кваса настоящего, по рецепту древнему изготовленному.

Дела веселые делались: кто в лото играл, кто в шахматы, а кто в пляс пускался, сапогами по полу стуча.

Дворец блестел, сиял, переливался. Люстры хрустальные, окна витражные, росписи на полу да на потолке, росписи Богов наших, Светлого и Темного, изображающие, гармонию мировую.

Дамы поют и танцуют, купцы и мещане играют да смеются, а я – вместе с другими дружинниками, стою в сторонке и радуюсь. Да так радуюсь, что вдруг срываюсь с места, в самый центр выскакиваю, одну из жен боярских под руку беру и начинаю пляску, жизни полную. Смеется баба, радуется, а муж и не против – идет с другими боярами в лото деньги выигрывать. Ах, вот же где счастье!

Но тут прервался бал наш. Распахнулись с грохотом двери дубовые. Все головы к выходу дернули и увидали – почтовой мальчишка, весь красный, запыхавшийся стоит и письмо с королевской печатью держит, отдышаться пытается и произносит отрывисто:

– Не вели казнить, царь–батюшка. Вели слово молвить.

Слезает царь со стола, бархатные одежды свои оттряхивает, подходит к почтовому и спрашивает:

– Молви, ежели пришел. Случилось чего?

– Плохие вести я принес, очень плохие, – сделал вдох мальчишка почтовой. Ладошкой пот со лба стер и продолжил: – крест наш, всю страну от напастей защищающий, окроплённый кровью сына Бога Светлого, благодать на всех жителей Руси накладывающий – пропал! Украли его, а кто – не ведаем. Так ведь полбеды – в тюрьмах, поговаривают, чума страшная родилася. По людям пошла. Уж четверо стражников лежат в бреду, а сколько воров и разбойников – посчитать даже страшно.

Побледнел правитель наш, за волосы седые схватился, морщины грозные на лбу его выступили.

– И что ж? Царевна где? Почему не разберется?

– Искали по всем дворцам, царь–батюшка, да ведь и царевна без вести пропала. Видать, украли её, с крестом вместе. Чтоб страну развалить.

Замер царь в ужасе неописуемом. Воззрился на друзей своих, богатых, веселых, а бояре – дурачье трусливое, взгляда царского испугавшись, попрятались за спины дружинников да за бабьи юбки. Смотреть смешно!

Один я в центре зала остался, да сияла на губах моих улыбка. Давно я героем стать мечтал. Царь–батюшка остановил на мне взгляд свой суровый, да и спрашивает:

– Перси, цыганский сын, совет дай – что делать, чтобы вора изловить? Не из твоего ли племени они? Не знаешь, куды они пошли?

– Обижаешь меня, сына своего, царь. Не вели казнить, да ведь я не просто Перси и не просто сын цыганский. За всю жизнь ни одной вещи не своровал, ни одного лавочника не ограбил и даже баб за косы не дергал. Зато тебе, батюшка мой государственный, служил и служить ещё сто лет готов. Ведь я – Первый мечник на Руси, ведь имя у меня такое!

Вспомнил царь, просветлел ликом.

– Помню-помню. Так ты чего хочешь–то? Видишь же, тяжесть какая на плечи мои пала, не томи, коли, мысля у тебя есть…

– Я просто скажу, как умею. Я – крест верну, царевну разыщу, героем стану, подвиг для тебя и страны совершу. Имя свое, необычное, прославлю! А ты, отец земли русской, не тревожься, положись на меня!

Обрадовался царь–батюшка, обнял меня, в лоб меня губами отметил, да и отпустил, дав мне мешочек золотых в придачу. Бояре радостно закричали, удачи желали, силы желали.

Я царю в ноги поклонился, монетку почтовому мальчишке кинул и сразу из дворца к трактиру городскому пошел. Только вхожу – и сразу взгляд недоверчивый ловлю. Подходит хозяин, мужик с бородой, и говорит:

– Ты, цыган, чего сюда явился? Золотыми зубами мяса не купишь. Иди отсюда, проваливай, грязь вороватая!

Я улыбнулся ему – и все мои тридцать зубов золотых заблестели от пламени свечей трактирных. Изумился хозяин, а я ему и говорю:

– Я ж царский сын, чего зря бранишься? Перси, если коротко. Иль забыл лицо мое?

Хозяин ещё хмурился сперва, а затем выдохнул и кивнул:

– Твоя правда, не признал батюшкиного любимого воина. Прости уж, брат, день тяжёлый. Про крест узнавать пришел? Поговаривают, будто это культисты украли, чтобы век мрачный устроить. Вон, видишь безумца в шкуре медвежьей? – указал хозяин в темный угол таверны, мимо работяг уставших и женщин бесчестных, на старика, что короля нашего старше был, в шкуре, да штанах потрепанных, что в кружку пустую заглядывал. – Один из этих культистов-то. Всю душу вынул! Скандал устроил – грозился бога своего призвать, горло себе перерезать. Я ему сока березового налил – успокоил, да только плакать теперь он стал. Горько плачет, всё о вере своей тоскует. Ты потолкуй с ним, авось знает чего.

В голове моей тут же план родился, безумный слегка, а слегка и геройский. Поблагодарил я хозяина, монетку золотую подкинул, и к жрецу подошел, да по спине его и похлопал.

– Просыпайся, отец, помощь нужна.

– Отец? Да какой я тебе отец, дурак. Ты вообще... – он поднял взгляд на меня и замер. – Откуда цыган в городе? Война или революция в кой–то веки началась?

– Нет, просто имя у меня хорошее, значимое. Только и всего.

Жрец выдохнул разочаровано, вновь на дно кружки своей посмотрел, да голову и повесил. Я снова его по спине легонько хлопнул и спрашиваю:

– Тут поговаривают, что крест наш рубиновый, кровью сына Светлого Бога украшенный, уворован был. Может, бог твой поможет нам, людям честным? Я слышал, он чаще на молитвы отвечает, чем Светлый Бог наш.

– Игрушку царскую искать? На цыганские молитвы отвечать? Докатились... Раньше, помню, просили деревню вражескую сжечь. Хворь на воина могучего натравить. Иль из бездны глубокой тварей на поле боя призвать. Боялись раньше Бога нашего, боялись и трепетали перед ним. А теперь – в ищейки идти... Уже целый век без дела сижу! Войн – нет, голода – нет, благодать и спокойствие...

Слушаю я, да и думаю про себя: редко кто счастья для бога своего желает, все счастья для себя ищут. Встречи с богом ищут, даже если занят он делами божественными. На этом я и сыграю.

– Тогда давай я чудо сотворю. А после чуда этого дел у тебя куча будет, переделать до конца жизни не успеешь. Получится у меня Чуму призвать, пойдёшь со мной и поможешь крест найти. Коли нет – золотых тебе царских оставлю. Спорим?

Посмотрел на меня жрец удивлённо, глазами своими туманными, и покачал головой.

– Странный ты юноша... Спорим. Где чума твоя, показывай.

Вышли мы из трактира на улицу городскую и слышим, как колокол вдалеке звонит. Тюрьму открывают. Зачем им больных и дальше в тюрьме держать? Пускай лучше к семьям пойдут, в кругу родном погибать. Может, и других за собой потянут. Царская хитрость, чтобы страну от разбоев уберечь. Я царя знал и про хитрость эту догадался – частью плана сделал её.

Пошли мы со жрецом к дороге главной, что из города в лес ведёт. Сотни людей идут, в прошлом грозных преступников, а сейчас язвами черными покрытые, да кашлем страшным сотрясаемы. Видит всё это жрец, и в глазах его отражается благодарность и скорбь. Наверное, друзей своих в толпе увидал.

Я взглядом толпу безобразную окинул, и вдруг самого меня как молнией ударило. Вижу: идет чернокожий старик с глазом одним, на трость опирается. Отца своего родного я сразу узнал. Атамана деревни моей.

Схватил я жреца за запястье и за атаманом следом пошел. Тот по тропинке, хорошо знакомой мне, к деревне нас и привел. Только у околицы он обернулся и сурово глазом своим единственным на нас уставился.

– Эй! Пес королевский и жрец–убийца, куда ж вы увязались за мной? Нечего отбирать у семей наших, ничего не осталось. Пшли прочь!

Тогда понял я, что костюм свой с пира самого не переодел. Проскочила у меня мысль эта и тут же забылась. Вышел я к отцу родному, и в глазах у того я полжизни увидел, которую он за решеткой провел. По спине моей холодок прошелся, неловко перед родичем стало. Вдруг спросил у меня старик, узнав по лицу:

– Зачем вернулся?

– Мне крест благодатный вернуть велено. Жрец, по имени…

– Максим, сын тьмы.

– Помогает он мне, бога своего попросит – и тот путь укажет.

– Только вот… Жертва нужна. Просто так он помогать не станет. Задобрить его нужно.

Екнуло сердце мое. А об этом я и не подумал, пустая моя башка! Вдруг смотрю, а суровость отцовская проходит. Когда ребенком несуразным был, то вечно боялся слова атаманского, а сейчас сердце мое жалостью к старику обливалось.

– Что же... Хоть благородное дело делаешь. Племя свое прославляешь. Даже если нас ворами и убийца считают, ты героем стать можешь. Тогда и другим лучше будет. Хороший поступок, только вот имя не свое славишь… А впрочем, сам решай. Идемте, повидаюсь с родней и монетой разменной стану, хоть чем–то помогу людям своим на старости лет.

– А за что тебя в тюрьму кинули–то? Уж если б я знал, так я ж сразу бы освободил бы и…

– Я у кузнеца дворцового всё золото, какое было, украл. Другим кузнецам втридорога продал. Деньги я в деревню принес, да только поймали меня после этого. По закону меня посадили, за дело. Однако ж, с семьей повидаться… – он закашлялся и на колени упал. Совсем ослаб старик. Подбежал я к нему и подняться помог. Опираясь на посох свой, он, шагами медленными, в деревню зашел. Мы – следом.

Всё как прежде. Ушел ребенком, воротился юношей, а поменялось тут разве что белье на веревках, да дорога из камней выложена.

Дома дубовые, шаткие и скрипучие, дети, с одним–двумя зубами золотыми, бегающие, ковры расписные, в грязи лежащие, а все ж красоту не теряющие. Бочка с посудою грязной, колодец с водою пресной, да тотем птичий, орлиный, из клена сделанный, рядом с колодцем стоящий. Сколько разом воспоминаний в голове всплыло, сколько ж лет и зим я край родной не видел – аж сердце защемило. Красоты мало в этом было, зато душа была. Вот так народ цыганский живёт – в грязи и роскоши, вместе, одной большой семьёй.

Выходят ребята, женщины, мужики – пытался атаман их от себя отгородить, от болезни своей, да те не слушали. А как отошли, так у одних уж сыпь красная пошла, у кого на губах, у кого на руках, у вторых волдыри на повыскочили, у третьих кашель начался неостановимый. Душа моя взвыла, трудно ей людей родных больными видеть. Знал, что так будет, и не остановил старика. Сколько ж я по пирам шастал, пока жила моя родня в грязи? Имя красивое, хитрое выдумал, да и забыл о корнях своих. Как крест верну – всех вылечу.

Громко прокашлялся жрец, достал тушу кроличью, вспорол, вымазал палец кровью и начертил круг на земле холодной.

– Кому не жалко жизнь отдать владыке Тёмному, чтобы крест божественный отыскать? Найдется ль сильная душа?

Улыбнулся атаман зубом своим единственным и поблагодарил Максима, что уйти достойно позволил. Тишина страшная стала – с отцом деревни прощались. Поднял он посох и говорит слово мудрое:

– Жизнь я свою уж прожил, и в тюрьме я сидел, и с родней перед смертью повидался. Живите, дети мои, счастье ищите, род свой прославляйте, да на том и прощайте...

Старик Максимыч достал кинжал булатный, ритуальный и в сердце отца моего родного вонзил. Дрожь по телу пробежала. Горько мне было, да знал я, что по–другому дела не сделать.

Зашипела кровь атаманская, из раны истекая. Не успели глаза его погаснуть, не успел Максим отойти далеко, как из тела дым чёрный повалил да воздух серой наполнился. Копыта огромные из дыма показались.

Испугались больные, разошлись по домам. Подошли часовые, которые с атаманом не лобызались и здоровы были, да закричали испуганно, на дым косясь:

– Кто такой?

Раздался смех грозный из дыма. Волосатая рука с тремя когтями землю царапнула. За ней и голова козья, с тремя рогами закрученными, показалась. Тёмный Бог, властитель тьмы, хаоса и будущего, из тела атаманского появился. Он меня в два раза выше был, на животное дикое смахивал. Всё тело в шерсти черной было. Глаза козьи, будто кирпичи. Когти железные, страшные. Оскал зубов острых сверкал.

Вдруг жрец на колени перед ним упал и вознес руки к богу своему. Сперва страшился я лика темного, затем засмеялся во все горло и шагнул вперёд.

– Велик ты, это да. Поговаривают, что ты для людей – друг, а для тех, кто жертву принесет – друг вдвойне. Исполни просьбу, подскажи, где крест благодатный искать?

Бог взглянул на меня, на мужиков с копьями, на жреца и кивнул.

– Знаю где он.

– Так скажи.

– Сразу? Не–е–ет, это скучно будет. Вы кого в жертву вообще принесли? Едва живого старика, больного чумой смертельной. Кровь кроличью, давнейшную использовали. Я зачем вас учил ритуалам правильным?! Чтобы вы все наоборот делали?! – В голосе его мощном злость проскользила, аж птиц напугала так, что те с веток повскакивали и к небу улетели. Тут же он почесал когтями длинными голову и вновь оскалился лукаво:

– Ради интереса давайте сделку заключим. Сумеете меня в бою ранить – подсказку дам, где крест искать. Давно с людьми я не боролся, авось и сильные воины уродились. Нападайте, мужички!

Жрец в сторону отошёл, совсем поплохело ему от слов Бога, и грусть с новой силой на него накинулась, сидит, чуть ли не плачет. Однако ж, не успел я меч вытащить, как часовые с криком истошным напали на козла огромного. Копья в шкуру вонзились, да только пробить её не сумели. Тогда – одним ударом ладони своей раскидал всех мужиков цыганских от себя он. Разочаровано оглядел он их, но вдруг видит, как к нему мальчуган лет десяти, волдырями черными покрытый, с деревянным мечом бежит, ударить пытается. Да только не сумел он, об камень запнулся, упал на колени и закашлялся.

И так мне больно стало, так противно за себя, что понял я: Бога Темного только мне суждено одолеть. Погибнет ведь дитя, если крест вовремя не воротить. Нельзя проиграть! Победить судьба приказывает мне!

Сжал я меч свой серебряный посильнее. Скинул плащ королевский в грязь, чтобы не мешал он мне в битве. В один прыжок лицом к лицу стал перед телом дикого божества. Тот когтями по спине пытался меня садануть, да я на месте-то не стоял – обошел его быстро и со спины рубанул его со злости всей. Только и тогда на мече моем лишь капли крови синей остались. Очень уж была крепка кожа его.

Обернулся Бог ко мне, схватил в руку свою и поднял к морде. Глазами кирпичными на меня уставился. Ничего в этих глазах разобрать было нельзя, ни чувств, ни мыслей его.

– Кто ж так бьет? Хотя скорость у тебя хороша. Учился бою, юноша?

– Нет. Меч–то второй раз в жизни держу. Зато я смог хребтину твою рассечь! Уговор был, и я – победил. Исполняй теперь.

Улыбнулся Тёмный Бог, выпустил пар изо рта своего и поставил меня на землю твёрдую. Не по себе мне было от взгляда его, однако отступить и дать страху верх над собой взять я не посмел.

– Будущее у тебя интересное, хочется поучаствовать в нем. Прежде чем за крестом пойдешь, послушай совета от друга нового. Поставь ноги, чтоб под плечами были. В две руки меч возьми, а не в одну, так надёжнее. Ты должен меч чувствовать, представь, будто это твой огромный коготь, – Тёмный Бог сжал кулак и достал один палец свой с когтем железным. – Удар, как волна, идет плавно, но ни за что не сворачивает. Почувствуй его и силушку свою с умом используй.

Сжал я меч покрепче, почувствовал тяжесть его в руках и ногах. Подпрыгнул, взмахнул и обрушил удар вниз. Не рассчитал немного, сам упал, зато вижу, как три когтя железных я у бога отрубил, и те на землю, вместе со мной, упали. Тот кивнул довольно, когти тут же отрастил себе новые и произнес:

– Хороший удар, очень хороший. Вот нравитесь вы мне, люди, нравитесь! Когда всю душу в дело вкладываете, одно удовольствие смотреть! Что угодно говорите, а удивлять – у вас получается просто замечательно, – зашипели копыта у Тёмного Бога и новый дым повалил. – О, уж кто–то ещё меня зовет! Наконец–то тёмные времена наступили, долго ж я ждал! Максим, сын тьмы, если нужна будет помощь ещё – вызывай, подсоблю. А тебе, Первый мечник на Руси, так и быть, подсказку дам… Хм. Крест сейчас в Темной Башне, близ моря, где вода чернее чернил. Попросите зверя магического вас туда перенести, смертные едва ли смогут когда ещё туда попасть. И знай – мы ещё встретимся, Перси.

Пропал он в чёрном дыме, будто и не было его. Тело атаманское на земле лежало, глазом стеклянным в пустоту глядело. Максим поднялся и подошёл ко мне.

– Вот он – тёмный властелин вселенной!

Я пожал плечами. Сейчас голову мою думы забивали: а где вода чернее чернил? Что за море такое чудесное? И человеку туда не попасть, только со зверьем магическим вместе.

Тогда в голове моей картинка такая из детства показалась, как матушка сказку про море черное сказывала. Про туман волшебный, который зверя магического только пропускает, да про магов глупых, которые всё это и устроили, башню темную там возведя, а затем пропав без следа.

Значит, чтобы найти крест, зверь магический нужен. Только где же взять такого? У Царя–батюшки? Нет, нельзя так, у него ж зверинец, коллекция. Серебряное копытце – нельзя, на нем вся экономика держится, так счетовод говорит. Жар–птица создание красивое, но малое, да и не получиться сесть на неё, лишь одежду пожгу. Авось медведей говорящих в лесу поискать? Опасно это, да и не любят они людей. Что ж делать?..

Шмыгнул носом, да только мысль никакую придумать не сумел. Решили с жрецом из деревни уйти да по окрестностям бродить, пока не придумаю чего.

Простор земли русской – жизнью тут всё дышало и дышать ещё сотню лет будет. Полынь на ветру треплется, ручеек вдали журчит, солнышко в воде блестит, как тысячи камней драгоценных. Красота. Покой в сердце мое и вернулся, средь природы-то родной.

Проходим мы со Жрецом мимо озера, как вдруг спрятался старый за спину мою и шепчет громко:

– Перси, эй, Перси, ты его видишь? Остановись, пока беда нас не съела.

Я поднял взгляд на озеро, а там стоит зелёный, чешуёю покрытый, на двух лапах когтистых, с семью хвостами, склонив головы свои все три к озеру, Змей–Горыныч! Вот она, животина волшебная!

И вновь план в голове моей родился хитрый.

– Уважаемый... Почему пьём? Вы так и озеро выпьете, что ж потом Царю скажете?!

– Эй! Жить надоело?! Перси, ты чего?..

– Да что ж это такое! – взревел змей голосом обиженным. Посмотрел он на меня средней головой и молвит: – Мы уж от всего отказались! Баб сказали не воровать – мы не воруем. Днем по небу не летать – мы не летаем. Даже коров там или свиней, и тех – не трогаем. Уж только ягодами и водой питаемся, как сумасшедшие какие–то. А теперь ещё и воду нельзя?! Я только–только бабу к черному морю отвез, за мешок яблок, дай отдохнуть хоть минуту, мужик!

Поднялась правая голова, злая вся, с клыками торчащими:

– Может, съедим царя этого? В конце концов и у нас есть честь!

Поднялась левая голова, вздохнула и взглянула на меня устало:

– А ты чего хотел? Или лишь бы замечание сделать? Царский пес.

– Я, братец змей, ведь не просто так. Крест рубиновый украли.

Переглянулись головы меж собой и уставились на меня:

– Не мы.

– Знаю, что не вы. Но вы помогли ей, я думаю, это та самая баба, которую вы к черному морю привели. Вор в Тёмной Башне сидит, что на берегу чёрного моря, куда ни одно животное обычное пройти не может. Давай сделку заключим – помощь за помощь. К морю черному дорогу покажи, а я в замке за тебя словечко замолвлю.

– В зверинец запихнуть меня хочешь?! – взревела правая голова.

– Я, понимаешь ли, хотел, чтоб как раньше было. Хоть бы и злых, но баб – забирать в пещеру и есть их там, – сказала средняя голова.

– А в зверинце пускай дикие звери живут. Я как никак интеллигенция, – дополнила левая.

Я улыбнулся – по плану всё шло.

– Устроим. В тюрьмах полно злодеев всяких. Уж бабу найдём. Злую какую-нибудь. Впрочем, и мать царевны, тещу царскую, отдать тебе можем. Так что, поможешь?

В ответ змей пригнул голову свою среднюю. Взобрался я по ней, Максиму взобраться помог, обнял я крепко змея огнедышащего за шею. Тут–то как взмахнет змей крыльями громадными и в воздух нас с жрецом как поднимет, да над землей, лесами и полями понес.

Семью царскую поминать стал: о царевне, о матери её несносной и о сыне Петре, по загранице гуляющем. А после и о своей семье думы думать стал. Бабушку вспомнил, как она руками своими морщинистыми и добрыми мыла меня, да маслом при болезнях мазала. Деда вспомнил, как тот на охоту с молодыми ходил и всегда первым был, пока не заболел проказой и в лес не ушёл, чтобы другим не мешать. Бабушка за ним вслед ушла, не вытерпела разлуки с любимым.

Отца своего вспомнил, да будет пухом ему землица родная, как он мне кривые зубы выдирал, а на место их золотые ставил. Много зубьев пришлось вырвать, а те, что не врывали, сами выпали. Говорил же он мне, что я далеко пойду, что имя у меня – сильное, чтоб дорожил им я, что имя такое матери моей сами Боги на ухо нашептали.

Ах, мать моя, чудесная моя мать! Помню и смех её радостный, и слезы горькие, когда я во дворец ушёл. На улице встретил её, она знахаркой слепой стала, по руке судьбу людскую угадать могла, да травами любую болячку исцелить умела. Когда пришел я к ней после разлуки долгой, еды вкусной с пира принес, помню, нарадоваться не могла и всё крестилась да богов, то одного, то другого, благодарила. Крест кривой, помню, над могилой её похоронили близь церкви-то...

А кто ж живой остался у меня? Старики в лес ушли, мать бандиты какие–то на улице забили, а отец–атаман – сердце своё темному богу отдал, чтоб я крест вернуть сумел. Что ж получается, нет у меня родни более?..

Смахнул я слезу горькую, да улыбнулся пошире. Не гоже герою слезы во время подвига лить. Только вот племя свое забывать мне нельзя. Должен я таким героем стать, чтоб вся страна говорила: цыган, а страну спас! Чтоб всех братьев моих уважать стали да с почестью относились! А воров и разбойников по закону вешали, а не палками на улице забивали. Я стану лучшим героем Руси!

– Перси... Чего ты улыбаешься? Догадался, как крест вернуть?

– Нет, старина. Имя свое вспомнил, которым меня вселенная наградила при рождении, которое боги матери моей нашептали. Рамир!

– Ясно дело…

Летели мы высоко, ногами касаясь белых облаков. Но вот змей крылатый стал вниз править путь свой. Спустился к берегу песчаному, близ воды, чернилами раскрашенной, и говорит:

– Я вас тут оставлю, до башни сами дойдете. Ох, устал я, так много летать не приходилось уж лет двадцать. Я в лес уйду, отоспаться охота. И про договор, Перси, не забывай.

Поклонился я змею в благодарность за дело доброе. Ушел змей в туман, да и был таков.

Сели мы с Максимом на песок желтый, близ моря черного, и вижу я: виднеется Тёмная Башня вдалеке на том берегу. Башня громадная, выше звезд поднимается, уходя далеко за край космоса. Волны берег обнимают легонько, камешки редкие приносят и снова уходят. Скоро с вором сразиться придется да героем русским стать. В душе моей покой и уверенность глубокая возникла. Почувствовал я вдруг, будто всю жизнь был готов к сему, да только зря по пирам да дворцам прятался. Негоже мечнику по пирам ходить, мечнику подвиги нужны.

Улыбнулся я мысли своей глубокой, как вдруг трогает меня за плечо жрец и говорит тихонько:

– Рамир, прости меня, дурака… Да только бога своего ублажить мне охота… Столько лет впустую жил, так ещё и прогневал господина своего. Пускай наступит темное время. Чумы, и хаоса, и смерти. Бог мой будет счастлив.

Я голову на него поворачиваю и вижу – в руках кинжал ритуальный держит. Сперва и не поверил я глазам своим. Едва успел меч из ножен вытащить, как воткнул жрец кинжал в сердце собственное, да оземь с криком глухим упал. Пробежала дрожь по спине моей. Дурно мне сделалось. Я вскочил и стал отходить от тела старика. Из его рта, ушей и носа дым черный повалил. Серой запахло.

Покрепче сжав меч, я приготовился к атаке, но услышал вдруг смех озорной, почти детский, и показалась козлиная голова из дыма черного.

– Нашли море, да? Молодцы, красавцы! Давненько я тут не бывал, а все ж красивое место. Всё здесь будто тайной древней плещет. А ведь всё из–за магов! До сих пор помню, как они умоляли меня смерть им подарить, я и исполнил. Я бы и себе во владения забрал это море, башню эту, да только не любит такого брат мой, чтобы земля живая пропадала и ко мне в тьму попадала. Эй, Первый мечник на Руси, так кого я убить тут должен? Ради чьей смерти жрец сердце свое отдал? Показывай. В этом деле я мастак.

Секунды две он, улыбаясь острыми зубами, смотрел на меня кирпичным своим взглядом. Затем зрачки его округлились, в кошачьи щелки превратились. Сползла ухмылка с его лица козлиного, а когти заострились:

– Все–таки сейчас, значит? Хорошо. Сдаешься?

– Я не проиграю. Мне ещё мальчика вылечить надо.

Рванулся вперёд – первым. Растерялся на мгновение Бог, попытался когтями по мне попасть – лишь землю рассек. Всем телом ощутил я силу клинка и вес его, но только у ног козлиных оказался – тут же копыто врагу отсек. Выдохнул Бог гневно и лапой схватить меня попытался, а я уж за спиной его – быстрее ветра. И вновь всю силу в удар я вложил, только не в меч, а ногой – по спине. Он на колено упал, а затем голову свою, как сова какая–то, через всё тело повернул. Изо рта его вдруг лезвие выскочило, плечо мне рассекшее.

Подумал Бог, что, раненный, отступлю я, и готовился меня лапищами своими схватить, а я, наперекор всему, вперёд прыгнул, меч в воздух вознёс и со всей силы всадил клинок меж трех рогов Бога Темного. Брызнула кровь синяя, глаза его кошачьи поблекли на мгновение. Встрепенулось мое сердце радостно, победу празднуя. Победил я силу темную, доказал мастерство свое, стал первым мечником на Ру…

Но тут – смех раздался. То был воистину смех Бога. Звучал он будто бы отовсюду: и в голове моей и вне, от воды и деревьев эхом отражаясь, всё громче звуча. Из раны, откуда только что кровь синяя текла, руки полезли темные, на тени живые похожие. Десятки рук, сотни! У одних пальцы были скрючены, у других самих этих пальцев было числом семь, и на пальцах тех когти острее железных были. Не успел я и слова молвить, моргнуть и то не успел, как разорвали они меня.

У меня не стало рта, я не мог остановить собственный крик.

У меня не стало глаз, я видел лишь Тьму холодную и густую.

У меня не стало ног, я упал в пустоту.

 

***

Вокруг всё было серо. Хлопья пепла медленно падали. На тысячу шагов вокруг не было ничего и никого.

Мне не было ни холодно, ни жарко. Ни больно, ни хорошо. Ни грустно, ни весело. Я взгляд на тело свое опустил и даже страха не испытал. Вся кожа в шрамах страшных была. Дотронулся до глаз своих и отдернул руку. На месте глаза были, целы.

Вспомнил сотню рук, разорвавших меня на части. Не по себе стало. Погиб я, что ли?

– Смертный. Но рано погибший, – скрипучий, тихий голос, громко зазвучал в серой пустоте. Предо мной в мантии чахлой стоял скелет с косою. Из-под капюшона на меня череп уставился. Вот он, череп этот, и говорил со мной: – Боги не чтут собственных законов.

– Вы – смерть?

– Я – есть всё, и Я – ничто. У тебя осталось время жизни. Но ты погиб.

Вот теперь–то злость во мне проснулась. Ярость настоящая!

– Дурак я, эх, дурак! Родню бросил, по пирам всю жизнь ходил, да так и помер без смысла. Старик, скажи мне, куда мне теперь идти? В рай пустят? Иль в тьму вечную окунут?

– Не пустят тебя никуда. Ты слишком жив, чтобы быть мертвым. И слишком мертв, чтобы быть живым.

Ногою топнул, кулаком себя по голове ударил и волком завыл.

– Если б тренировался с другими дружинниками, если б у атамана совета спросил, если б я только умнее был, то разом бы победить сумел!

Смерть протянул ко мне костлявую руку. Перед глазами моими возникла чаща в трещинах, да повисла в воздухе. Я вгляделся в неё и кровь густую увидал внутри.

– Нет силы такой, что бога способна сломить. Есть лишь время, которое даже богам неподвластно. Время – не сила, время – правило. У каждого в мире есть свой срок. Однако ж ты погиб от рук божества, что нарушило правило мира. Человек, подумай, есть чего ради тебе жить? Если ответа найти не сумеешь, разбей чашу жизни свою вдребезги и жди своей участи.

– Нет уж, я жить готов! Ради пиров, да. Ради царя–батюшка и страны своей тоже готов. Ради рода своего и счастья для них. Ради подвига этого, ради креста рубинового, кровью сына божьего окропленного, да хоть бы и ради самой жизни, красоты её, величия её. Я жить готов! Я…

Смерть вдруг расправил плечи и отвернулся от меня.

– Мне все равно. Ответ нужен тебе. Я – не судья, Я – правило. Если ты готов жить и у тебя есть нечто, жизнь дающее, то сможешь ты отсюда выбраться. Я тело твое собрал, а дальше, выбор за душой.

Тогда кивнул я и голову опустил. Вода живая? Ромашка, жизнь творящая? Иль перо феникса, жар птицы заграничной? Ничего у меня не было. Не мог я вернуться обратно. Готов или не готов – какая разница, коли нет шанса вернуться?

Выдохнул я печально, и лишь одна мысль неожиданно посетила меня. Про мальчика того, с мечом деревянным. Погибнет ведь – и всё из–за меня. Не остановил я отца своего, не победил я Бога Темного, не вернул я крест благодатный. Лишь об этом я жалею, а об остальном – нечего и вспоминать. Если и умирать, то нужно будет про мальчика этого богам сказать, чтобы в рай его пустили. Пускай он и цыган, но не успело дитя ещё грехов на душу взять. Обязательно надо будет…

Протянул я уж руку к чаше, как вдруг говорит смерть буднично:

– Снова исключение для героя, – схватил чашу мою и растворился в воздухе, оставив после себя лишь пыль.

Вдруг слышу, взмах крыльев могучих. Дрожь по спине моей пробежала. Не может быть... Я поднял голову и увидел, как спускался ко мне орел золотой! Предо мной он сел и лапами на землю лег, на себя взобраться позволяя. Обнял я животину чудесную, сел на спину могучую да покрепче за кожу теплую под перьями схватился.

Взмахнул орел крыльями и к небу серому разом поднялся. Сложит крылья, вперёд наклонится и как полетит, клювом в землю целясь! Молнии вокруг заискрились, крик орлиный в ушах моих застыл, а глаза защипало от ветра. Моргну раз – а уж в мире живых, оказался.

Стал орел вниз спускаться, мимо башни темной летать. Вдруг вижу: в окне крест блеснул, я тут же рукой орлу и указал, куда лететь надобно, да второй рукой погладил перья золотые. Поняла меня чудо–птица: в окно влетела и села на кирпичи.

Вижу: шагах в десяти от нас с орлом в красном платье, с крестом в руках, жена царская стоит, а в глазах её страх застыл. Вдруг как закричит она, как поднимет руку свою с арбалетом царским, многозарядным!

Тут затрещал механизм. Три стрелы в брюхо орлиное попали. Взревела птица, скинула меня со спины своей, но встала предо мной – защищая. Вдруг вижу: вторую руку царица поднимает – крест рубиновый светиться начинает! И – алый луч орла до тла за мгновение спалил.

От друга моего верного одни кости обугленные лежат...

Посмотрел я на царевну и вижу в глазах её серых слезы, печали и горя полные.

– Орёл чудесный... Погубила, убила бедную тварь… Господи! Господи! Светлый Бог, прости мне злодеяние моё, ради мира, ради рая, ради...

– Эй! – голос мой грозен был. В руках мой меч лежал, а сердце колотилось пуще прежнего. – Ты же Царева жена. Царица-мать наша. Ты зачем крест украла?! Зачем чуме заражать наших людей дала?! Зачем друга моего убила?! Ответь!

– Я... Я устала, – она опустила две руки свои и залепетала: – царю лишь пиры интересны, из замка не выходит, всё пьет и ест, танцует и поет, а делами государственными – всё я! Я одну дорогу вёлю строить – три рушатся. Велю чинить – гроза начинается, ничего не успеваю. Гости из других стран приезжают – жалуются. Один в лужу упадёт, у второго карета перевернётся, третьего бандиты ножами зарежут. А муж? Пьет и ест, танцует и поет... Устала, устала, устала! Пускай уж лучше ничего не будет. Ни страны, ни мужа, ни дорог, ни бандитов!

Я взглянул на женщину эту полоумную, красотой раньше поражавшую, а нынче на старуху больше смахивающую, и понял внезапно душою своей, что и я по пирам–гулянкам ходил, а семье своей помочь забыл. И грустно стало мне... Грустно и обидно за себя. И снова я мальчика больного вспомнил.

– Отдай крест, мне человека спасти надо! Мне страну защитить надо!

– Нет! Светлый Бог, прости меня, прости грешную, прости глупую, прости, но не отступлю я более! Верь мне, о Господь!

Подняла она арбалет, и защелкали шестеренки. Тогда–то такой огонь во мне разыгрался, что каждую стрелу увидеть сумел. Взмахну мечом вверх – первую стрелу отобью, наискось ударю – вторую отобью, по центру – и третью пополам разрублю.

Вскрикнула испуганно королева, а тут и закончились стрелы в арбалете царском. Тогда крест на меня подняла, а я уж в одном шаге от неё. Алый луч в пол башни как ударит, по лезвию меча моего как пройдется! И железо, что вода, каплями начало на пол капать. А всё ж не задел меня луч и рукоять от меча оставил. Вот он – знак Божий!

Ударил я её в грудь рукоятью, да так, что закашлялась старуха, крест выронила, за горло схватилась и на колени упала. Тут же я крест схватил, и по всему телу тепло благодатное прошло.

– Нет… Верни! – кашляя, попросила старуха.

Я прижал крест к груди своей и подумал: «Отдать бы бабу эту Горынычу, а самому к царю–батюшке, героем стать. Мальчонку вылечить. На могилу материнскую взглянуть бы… И людям своим помочь».

Царевна хнычет, крест теплом меня согревает, шрамы мои лечит. Тяжел был путь мой, а сейчас ещё дорогу ко дворцу найти надобно. Вдруг слышу: за спиной моей крыльев взмах. Оборачиваюсь, а на меня три головы зеленые глядят.

– Голос в голове услыхали – узнали. Нашел крест? Богатырь! – похвалила средняя голова.

– А вы почему на полу и плачете и… Бог ты мой, это ж царевна ихняя! – начала левая голова осматривать старуху. А та не дура – флакон с ядом достала, да только и капли глотнуть не успела, как выбил я его ногой из рук её. Не уйдет теперь от правосудия моего.

– Змей, помнишь, про баб злых говорил тебе? Вот, пожалуйста, съедай. А взамен к царю–батюшке меня принеси.

– Это мы всегда готовы, – оскалилась правая голова и зубы свои острые показала.

Закричит вдруг царевна, на меня пальцем показывая:

– Проклятое племя! Чернокожие воры! Сумасшедший простолюдин! Да царь с тебя три шкуры сдерет, да царь...

– Царь? – я почесал затылок свой и улыбнулся. – У царя дела другие – пир у него идет. Я как раз к ужину успеваю. Эх, рыбки бы…

– Эх, бабку бы...

– Так ешь.

Взревела царевна, да слишком поздно – проглотил змей её и не подавился даже, ни платьем алым, ни арбалетом.

Каков конец истории сей?

Прилетели мы со змеем во дворец с крестом великим в руках моих. Змей у дверей остался стоять, а я к царю на поклон прихожу, а тот удивляется мне, без плаща дорого не узнает. Тогда говорю ему:

– Не узнаешь, царь–батюшка? Первый мечник на Руси, Рамиром меня звать. Мы со змеем Горынычем с благими вестями. Много чего пережил я: и со жрецом подружился, и с Богом Тёмным бился, и со смертью знаком стал, и орла чудесного видел, и воровку грязную жизни лишил. А главнее всего – крест земли русской в руках моих, пылает, людей вылечить желает. Примешь ли ты артефакт чудесный обратно в сокровищницу свою из рук цыганских?

Вижу – хлопать начинают, хвалить, змею яства предлагают, золотом в нас кидают, пока царь руку не поднял и не стал говорить голосом отцовским:

– Когда я привёл во дворец цыганского сына, многие нос воротили. А ведь знал я, что не может с таким именем человек плохим быть! Первый мечник на Руси, он не зря все–таки Первый! Рамир, так тебя мать назвала?

– Так, царь–батюшка. Да только имен у меня два. Родное и государственное. Но знал ли ты мою фамилию? Не знал, зуб даю. Хоть все тридцать! Ведь фамилия моя, После царя!

Не понял царь–батюшка, видно. Задумался сильно. Подбегает к нему сбоку боярин и шепчет на ухо:

– Первый мечник на Руси, После царя! Царь Дмитрий, он вашему прошлому боевому уважение проявляет.

Тогда засиял царь в лучах радости и былых подвигов, аж кожа свежее стала да взгляд прояснился.

– Помню–помню! И со Змеями разными бился, и с Кощеем, как–то раз пришлось, а как я бабу ягу на болоте обманул... Тьфу, перехитрил! И Боги улыбались мне вслед. Один раз мы с Богом Темным чай заморский в пещере мрачной пили, вот было ж время великое, время подвигов и свершений!.. Эх, Перси… Нет, как ты сказал? Рамир! Спасибо тебе за службу твою! Проси чего желаешь – исполню!

Я улыбнулся, и засияли мои зубы золотые.

– Желание у меня есть, отец мой государственный... Не серчай, но правду в лицо скажу, о семье своей. Ведь был у меня отец родной, атаман цыганский, барон известный. За то, чтобы я крест и спокойствие в царство вернул, он жизнью пожертвовал. Воровал ли мой отец? Воровал. Да только потому, что жизни обычной не знал. Не пускали его в город жить. Царь–батюшка, об одном прошу, о, отец Руси, – пускай цыгане станут частью городов. Пускай дома им продавать начнут, пускай подмастерьями брать будут и в войска пускать.

Встрепенулись бояре и как давай вскрикивать, один другого громче:

– Ишь чего удумал!

– Воровской народ! У меня как–то раз кошель с золотом украли!

– Не разрешай, царь–батюшка, разворуют и не заметит никто. Уж мы–то знаем!

Начались крик–шум–гам в зале для пира. Вдруг царь руку поднимает и кивает своей головой:

– Большое желание. Но заслуга твоя велика, да и что скрывать, имя и фамилия у тебя хороши. Так и быть – попробуем! А кто против – чего ж вы сами крест не вернули? Чего страну оставили? Нечего сейчас награду чужую делить. Заслужил, Рамир, заслужил ты царское уважение.

Ткнул меня в бок хвостом змей Горыныч и прошептал я царю о желаниях змея. Царь засмеялся и кивнул. Стал нынче змей злых баб прям из тюрем съедать.

Я вновь поклонился в пол царю нашему, доброму, рыбки свежей со стола штучки три забрал, крест рубиновый в сокровищнице оставил, да в деревню вернулся.

Вижу тут бабушку–прорицательницу, что с врачом городским, немцем, спорит. Сразу догадался я, о ком же спорят, мимо них в дом забегаю и вижу: на кровати лежит, потом обливаясь, меч свой деревянный обнимая, мальчик, весь в чуме черной.

Крест оберегает от новых болезней, но неужто вылечить не умеет?.. Как же быть?!

Сжимаю кулаки свои – от ладоней моих алый свет исходит. Понимаю я, что осталась в руках моих благодать божественная. Подхожу я к мальчику, провожу над головою его ладонью и вижу, как страдальческое лицо его мягче становиться, язвы чёрные пропадают и дыхание покойнее делается.

Радостно мне стало, вышел я из палатки и понимаю, что пока силы во мне целебные не ослабнут, я должен людям своим помочь. Подхожу к врачу и спрашиваю, где ещё больные остались. Врач удивился, но когда имя моё узнал, прошептал:

– Рамир? Который крест вернул?.. Чудеса. Идем, покажу, коли лечить умеешь.

И пошли мы с целителем по деревням другим да по селам, в города иногда заглядывая. Где барона вылечу, где девицу красную, а где и часовых заболевших. А как всех своих вылечил, пошел и простых людей лечить.

Так день за днём и пошла моя жизнь. Пока силы крестовые в руках моих не остыли. А как остыли, стал я дружинников бою на мечах учить, по приказу царскому. Первый мечник на Руси, как–никак, могу и опытом поделиться.

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...