– Так, – едва слышно произнесла Маша. – Спокойно.

Воздух, выходивший из ноздрей твари, оглушал запахом июня – поздней сирени, жасмина, шиповника и перезревшей черёмухи, и этот сшибающий с ног ансамбль почти перекрывал запах обычного конского тела и навоза. Белль преимущественно лежала, но даже в таком состоянии она была опасна; хотя в следах от её копыт начинали расти розовые кусты, мускулистое полуторатонное тело в секунду разжималось, вытягивалось и протыкало человека насквозь. Или выбивало из него дух сорокасантиметровым копытом.

Да уж, в общении с этими тварями надо проявлять максимальную осторожность. Даже если ты… в общем, да.

Машу Белль… не побаивалась – о, единороги отважные звери, им ведом не страх, но дикая первобытная злоба, превращавшая травоядное животное в машину для убийства. Поэтому Белль злилась – но недостаточно, чтобы мешать Маше. Наверное, дело в том, что сама Маша её не боялась: она шла, высокая, широкоплечая, уверенный профессионал и умела ждать, пока подопечная не придёт в себя и успокоится. Алик считала, что Маша слишком мрачная и хмурая, и потому животные не ластятся к ней, как должно; может, и так. Только во время буйного психоза к Белль запускали не Алика, а Машу.

Вот сейчас следовало постоять и подождать, пока Белль не привыкнет.

– Чего бузим? – спросила Маша скорее саму себя: Белль всё равно ей не ответит – не посчитает нужным. Вокруг, на почтительном расстоянии, носится Ксаша, заснимывая происходящее на телефон – почему–то все девки из «Черепахи» брали себе странные имени. Что Алик, что Ксаша, что эта… блин… с первого раза никогда не выговоришь… Астафия, господи прости. Но Ксаша ещё куда ни шло, с ней понятно, что она Ксения. Алик – Алёна. Мерджан – ну, такое имя ей дали при рождении. А Евста… Аста… блин. Её–то с чего вдруг на пафос потянуло?

Неважно. Кажется, Белль приходит в себя.

– Ты спиной не садись, не видно! – Ксаша не ветеринар, она волонтёрка: живая, белозубая, смуглая, исполнительная девочка, ведущая аккаунт питомника буквально за еду – за банки консервов, фрукты и домашний тофу. Она славная, но Маша не любила СММщиков, а Ксаша была, что называется, СММщиком от Бога, который мог доставать контент как фокусник палочку – из воздуха.

– Да щас ей не до тебя, Ксаш, – бросила Маша, пересиливая внутреннее раздражение. Всё нормально, всё в порядке. Ксаша не дурочка, просто делает свою работу – бесплатную, между прочим, работу. А Маша… ну что сказать. Видимо, Белль чувствовала в ней родственную душу: злую и раздражительную тётеньку, злоба которой может служить постоянным эмоциональным топливом.

О, о, вот, Белль откинулась, пошёл процесс. Сейчас надо быть аккуратной, копытом она всё ещё может звездануть от души. Но, по крайней мере, схватки её отвлекают от ярости в сторону Маши, это уже хорошо.

Потихонечку, по шажочку, Маша приближалась к Белль и вот, наконец, доползла. В её практике таких опасных животных связывают, чтобы исключить опасности; связать единорога же невозможно – и не потому, что девственный монастырь, кой представляла из себя «Черепашка», не мог с ним справиться. Нет, дело в том, что никакие путы единорога не держат, а металл – да девчонки сами себя закуют в цепи с головы до ног, лишь бы несчастное животное не ранить. Металл для многих волшебных существ опасен, и единороги не исключение. Возможно, если Белль вообще не даст к себе подойти…

Нет, дала. Может быть, сработало ласковое интенсивное наглаживание Ольги. На её место, к шее Белль всё рвалась маленькая Полька, но – ага, щас они восьмилетку пустят к штуке, которая тигров на рог засаживает. Нет уж, пусть лучше смотрит на почтительном расстоянии, обиженно плача себе в руку. Ольга оказывала умиротворяющее действие и на людей, если только сама в этот момент не страдала от очередной неразделённой любви, а животных она почти что усыпляла своей добротой и лаской. Даже единорогов.

Хотя роды принимать она всё ещё не умела; да и не собиралась, по всей видимости учиться.

Девчонки заранее подготовили воду и литры дезинсептика. Маша начала неспешно мыть руки и, не отводя взгляд, наблюдала за процессом. У её рук – свой собственный профессионализм: они и без головы знали, что делать. Тянуть пока рано, всё идёт своим чередом, а вот расширить мануально выход – это она может и, конечно же, сделает.

Ксаша осмелела и подошла чуть ближе. Маша грозно зыркнула на неё, чтобы та чего вдруг не удумала; обычно это срабатывало. Машу все сравнивали с огромной мрачной совой: такое же достоинство в осанке, такой же мрачный волоокий взгляд с пушистыми ресницами. Была бы красивой – от парней бы не было отбоя, но, слава богам, пронесло. В «Черепахе» нередко дела складывались так, что волонтёрки – по возрасту, ну и по понятным причинам – сыпались просто чередой, а вот Маша уже который год оставалась с ними. Она, кажется, даже Светлану Палну пережила: как оказалось, петтинг тоже считается. Альбус натурально взревел, стоило ей появиться в приёмнике, и девушки еле–еле его удержали – не без помощи Маши, конечно. Жалко, Светлана Пална была хорошим иппологом: хорошо хоть с ней можно было связываться по видеосвязи и получать бесценные рекомендации, как говорится, онлайн. Хуже, чем если бы она была рядом, но что ж ты будешь делать.

О, пошёл процесс, пошёл!

Единороги рожали как почти любые женщины – с той лишь разницей, что происходило это редко. Очень редко. Настолько, что уже лет десять учёные бьют тревогу: в природе животных не осталось, а в питомниках они не стремились размножаться. Маша привыкла думать о плохом, как только речь заходила о природном биоразнообразии её планеты, поэтому не сомневалась, что ближайшие сто лет – и всё, единорогов, появившихся естественным образом, более не останется. Остаётся генетическое клонирование, но с его помощью волшебных существ ещё не восстанавливали – и не факт, что единороги не потеряют свою природную магию, если вылезут из пробирки.

Не факт, что они вообще останутся теми, кем были: гордыми злобными сукиными детьми.

Как этот малыш, например.

Маша уловила момент, когда она могла почти незаметно для гигантской роженицы подхватить детёныша во влагалище и аккуратно потянуть на себя. На самом деле, если всё пойдёт хорошо, и малыш не застрянет в родовом канале, можно больше Белль не мешать – она сама со всем справится. Лошади в принципе рожают самостоятельно; у единорогов есть такая беда, что их малыши чрезмерно пассивные, и им нужна помощь в появлении на свет. Но этот малыш бойкий; вот уже казались передние копыта и голова, а он уже начинает реветь.

Ну, как реветь. Жалостливо мычать.

Пока его шкура покрыта смазкой и кровью, и потому он не такой белоснежный, как его мать. На лбу – большая тёмная отметина: место роста будущего аликорна. Грива длинная, густая, но ещё пока некрасивая; когда родится, надо будет посмотреть его ноги, хребет и шею: в питомниках очень часть единороги рождаются с остеопорозом, даже при сбалансированной кормёжке. Никогда не угадаешь, насколько здоровой получится следующая особь. Как и с любыми магическими существами, это чистой воды случайность – просто кому–то везёт больше, кому–то меньше.

Мощные сокращения почти целиком вытолкнули малыша наружу. Ксаша стоит позади Маши и снимает, увеличив зум чуть ли не до влагалища; хорошо, что хоть не комментирует происходящее. Вообще сейчас все молчат, и не потому, что святое таинство родов, а потому, что волнуются: вдруг что–то пойдёт не так? Вдруг застрянет, не дай Бог, откажет сердце, или мамочка сдастся в самый последний момент? Это первые роды Белль, случится может всё, что угодно…

Так думали девочки, которые окружали Белль. Сама Маша была уверена в своих действиях, и на данный этап точно понимала, что всё позади. Осталось чуть немного поднатужиться и уже довытянуть несчастного жеребёнка из маминого родового канала.

А, ну даже делать ничего не придётся. Выполз.

– Гип–гип–ура! – завопила Ксаша, и Маша зыркнула на неё злым совиным глазом: орать рядом с единорогом! Пусть даже слабым! Сколько у Ксаши жизней, девять? Головой–то думать надо, даже если мозгов нет!

Но, к счастью для них для всех, Белль никак на Ксашу не отреагировала. Она наконец легла на живот, и Ольга вместе со всеми девочками отошла от неё на почтительное расстояние. Теперь только так, издалека, ближайший месяц Белль никого к себе не подпустит – и хорошо если только не подпустит. Единороги в большинстве своём одурелые мамашки, их забота о потомстве сравнима с человеческой: детей рождается обычно очень мало, и они не обладают никакой волшебный силой, пока не вырастет аликорн. Зато у них есть безумная ярость животного, развивающего офигительно быструю скорость и способного к размножению уже с полугода своего существования: великие достоинства для тревожных существ, лишённых преимуществ взрослых особей.

Но пока это новорождённый миленький маленький жеребёнок. Его не потрогаешь – по крайней мере, пока не удастся сковать его безумную мать. Но можно полюбоваться издалека и даже подумать о том, насколько мудро устроена природа. Потом вспомнить о других волшебных существах и понять, что нет, ни черта не мудро, но ей удаётся обмануть тебя хоть бы на секунду.

– Ксаша, блять!!!

Полсекунды – и смуглое создание в светлой маечке и шортиках летит в другой конец поля. Полька визжит как угорелая, а Маша, выдрессированная своей работы, меньше чем за секунду достаёт плёточку с металлическими наконечниками и слегка хлещет вскинувшуюся над землёй мать. Губы подняты, как у собаки, зубы… не скрежещут, но зато каждый из них размером с человеческое глазное яблоко – ей ничего не стоит просто эту плёточку перекусить. Но она не рискует: просто стоит, скалится, и воздух вокруг рога искажает окружающий пейзаж: ощущение такое, будто все они, девчонки «Черепахи», находятся на самом деле на плохой фотографии, и фон вокруг них размазан блюром по поверхности.

Но это если смотреть на рог, чего делать вообще нельзя ни в коем случае – если только ты не идиот, конечно. Тогда даже будет лучше, если ты сам себе выпишешь премию Дарвина.

– Стоять. – Маше не надо орать, чтобы быть убедительной. Но это с людьми и не волшебными животными: Белька её слушается только потому, что плёточка с металлом. И ещё потому, что она, видимо, не хочет конфликта. Она лягнула с силой Ксашу, но теперь её ребёнку ничего не угрожало…

Ох, Ксаша. Ксаша, блять.

– Как вы?

– Намана! – Ничего нормального не было: Ксаша дышала через силу, футболка… Да хуй с ней, с футболкой – со стороны складывалось ощущение, что осколок ребра пробил лёгкое, и теперь Ксаше не получается лежать.

И при этом, сцуко, она лежит такая счастливая–счастливая!

– Те… фон…

– Щас. Лара, звони в Скорую.

– Дайте. – Маша направилась к девчонкам с тем же самым лицом, которым только сейчас смотрела на взбесившуюся Бельку. Да уж, удар тут не 500–600 кг, а целой тонной, странно, что Ксаша, при её комплекции, вообще жива. Хотя, может, в этом и спасение – сила инерции откинула Ксашу подальше, и потому на неё пришлась не полная сила удара.

Прощупала рёбра: битые. Кровь изо рта не идёт. Округлый кровоподтёк. Слава богу, органы прощупывается. По всей видимости, девчонке тяжело дышать из–за боли и силы удара, а не из–за травм внутренних органов. Но это, конечно, врач покажет лучше при исследовании…

Ох, блин, вот они, конечно, попали.

 

Скорая приехала оперативно, ни врачиха, ни фельдшерица ничего не сказали, а просто погрузили (с машиной помощью) Ксашу на носилки. Та на очередной вопрос, как она себя чувствует, показывает большой палец: Ксаша, конечно, отважная, но ещё и дура. Дура, которая всё–таки сделала удачный снимок жеребёнка буквально за секунду до того, как получила копытом в грудь. Но оценить это можно будет только после того, как телефон снесут в ремонт: у него разбился и потёк экран. Девчонки поехали с Ксашей, Маша осталась с Аликом, Ольгой и Полиной: от того, что произошло с Ксашей, работы меньше не становится.

– Блять. – Алик достала заныканный между коробками со специализированным кормом бутылочку тернового джина, порывисто залила его в стопку и опрокинула в себя, не пролив при этом ни капли. В иное время Маша вынесла бы ей мозг на тему рабочего алкоголизма, но сейчас… Сейчас это было понятно и даже простительно: алкоголь только вредит её организму, но не мешает ясности действий и позволяет купировать переживания.

– Её мать нам жопу откусит.

О, это очевидно. Мать Ксаши – одна из тех неадекваток, кто жалуется на уроки толерантности в школе, ором уничтожает родительский комитет и уверена, что все, абсолютно все знакомые доченьки ведут её дорогой порока. «Черепаху» она иначе, чем «лесбиянник» не называет – и это просто потрясающе, с учётом того, что лесбиянка за всё время существования питомника, была одна, и та уже давно не работает. Но, конечно, чем ещё может заниматься сугубо женский коллектив, правильно?

– Скорее ей. – Алик хряпнула ещё одну и принялась петрушить коробку: кормовая добавка для Снегурочки и её гастрита. Люцерна, соя, пшеничные отруби, но ещё к ним клевер, лепестки эдельвейса и уникальные зёрна аглаофотиса – он тоже, как единороги, теперь в естественной среде не обитает. – Начнётся, скорее всего, стандартное: «это опасно, это не дело для женщины», ну знаешь.

– Думаешь, за дочь воевать не будет?

– Не в этом случае. Лошадь и обычная может лягнуть, ей это понятно. Там, понимаешь, злость конкретно на нас…

– Ну вот, что допустили, что кровиночку подставили.

– Не знаю. Но мне кажется, что она Ксашу сожрёт, а не нас.

– Надо бы денег на лечение насобирать, – вмешалась Ольга, появившись на секунду и затем исчезнув, чтобы не оставлять маленькую сестру без присмотра.

– Да там неясно пока ничего. – Алик болезненно сморщилась: Маша видела, насколько ей плохо, и сочувствовала, от всей души сочувствовала. Но не очень понимала, что сейчас следует делать.

«Черепаха» изначально вообще не питомник: это была заброшенная территория, на которой когда–то располагалась конюшня – но она не занимала слишком много место. Чем она служила раньше? Брошенным детским лагерем? Заросшим парком? Оставленным всеми домом отдыха? В любом случае, где–то ближе к нулевым её с трудом отвоевала Наталь Алексанна – крутая специалистка по криптидам, которая горела мечтой создать первый российский питомник единорогов. Раньше они содержались в частных коллекциях и зоопарках, но они – по понятным причинам – создавали трудности в уходе и восстановлении популяции. Она дала ему название, которое среди местных не то чтобы прижилось: что это за «White Star» такая? Вот «Черепаха», название, отпечатанное на сохранившейся ржавой вывеске, это да, это понятно, это лишено непопулярных среди жителей Череповецкой области англицизмов. Так это название переползло среди знающих; не погружённые в жизнь питомника люди доверчиво велись на официальное наименование, коверкая его каждый на свой лад – а внутри самого себя он оставался «Черепашкой». Им повезло не сталкиваться с посягательством на землю какими–нибудь влиятельными и властительными бизнесменами и политиками, им не грозило банкротство от счетов ветеринарных клиник, а пожертвования велись активно и, более того, постоянно: люди любили единорогов. Не все; те, кто не руководствовался в своей неприязни здравыми рассуждении о непокорном характере могучих убийственных чудовищ, просто исходил из животноненавидческой натуры, в рамках которой любая тварь, которую нельзя съесть, не имеет права на существование.

Но всё–таки люди любили единорогов. Примерно по тем же причинам, по которым Маша сознательно отказалась от личной жизни и посвятила им свою жизнь: они были ярким образом, символом умирающей Земли, воплощением её таинственности и когда–то утерянного могущества. Глядя на них, создавалось ощущение, что волшебство земли ещё не исчезло – и плевать даже, что в естественной среде животных, которых невозможно представить в клетках, уже совсем и не осталось.

И Маша ненавидела эту любовь. Даже в самой себе.

Ей была понятно раздражение и даже ненависть людей типа матери Ксаши: они были дураками, если не сказать чего похуже, но их рассуждения хотя бы оказывались последовательными. Волшебные животные – те же самые животные, что лошадь и другая скотина, а, значит, не требуют особого внимания. Возвеличивание же их красоты и грации – это своего рода самообман, идущий от осознания магии как некой элитарности, чего–то, чего нет у обычных животных – и это злило Машу и заставляло задаваться вопросом, а не такая же она сентиментальная дура, как остальные девочки, делающие репост с волшебной коняшкой, но не способные внести хотя бы сто рублей в работу приюта. И ведь и то и другое – чистая правда: да, они обычные лошади. И да, у них есть свои особенности, которые отличают их от остальных.

Наверное, если это заставляет других лучше относиться к животному миру, это правильно. Но Маше всегда казалось лучшим не иметь никаких иллюзий.

Она ушла работать дальше: следовало провести осмотр Бланко – кто бы мог подумать, что единороги также страдают от артроза? В их случае всё хуже: они бессмертны и потому их муки бесконечны. Сила аликорна немного смягчает боль, но они остаются в живых, покуда у них есть рог.

Да, рог.

Из всех животных питомника Бланко – самый спокойный, и при особо удачном стечении обстоятельств он даже мог дать потрогать собственный рог. Маша не злоупотребляла этой добротой: она жила в убеждении, что животное должно добровольно предлагать тебе то, что ты хочешь сделать; в противном случае это покровительственное высокомерие и сведение разумных мыслящих существ до роли комнатной собачки.

Но сегодня, то ли из–за переживаний о Ксаше, то ли из–за собственных мрачных размышлений, она дотронулась до его рога.

Бланко стоял, уставший от своей жизни и от бесконечной боли в суставах. Его борода свисала чуть ли не до пуза, а шелковистая шерсть отдавала желтизной из–за долговременных проблем с печенью. Бланко был уникальным существом, умеющим смотреть на человека всем своим глазом: не только глубокими зрачками голубого цвета, но и красновато–коричневыми белками глаз, и даже ресницами – полупрозрачными, еле заметными. Он пыхтел, и от него шло розоватое свечение, не видное, если не держишь его за рог. Только в такие моменты Маша осознавала, насколько же могущественное это животное: оно выглядело как ангел под нимбом, как утренняя звезда, как кромка неба во время восхода солнца. Даже Бланко, переживший каждого известного единорога, производил впечатление существа, которому должны подчиниться – настоящий соперник львов. Не современных крошечных кис со сваленной шерстью, а старых – огромных, многотонных и свирепых.

Бланко что–то хотел от Маши. Но… чего?

Впервые за долгое время Маша не имела ни малейшего понятия, как себя следует вести. Конечно, она не была телепатом и не всегда могла понять, чего именно хочет от неё вверенное ей в лечение животное, но, по крайней мере, она могла прийти к этому – через эмпатию или логику. Единороги же отличались от остальных тем, что у них действительно была сложная внутренняя жизнь, и они, если верить учёным, постигали довольно сложные для остальных концепции. Никто не знал, как работает магия, но магия давала когнитивные способности, а особенно единорогам. Они не умели разговаривать в том плане, что у них не было языка, помимо невербальной коммуникации и 20–30 языковых знаков, но они определённо могли или хотя бы старались передавать послания в человеческом понимании этого слова.

Конечно, этому сильно помогал рог, позволяющий визуализировать желаемое. Но сейчас… сейчас Бланко им не пользовался.

Маша не умела смотреть на себя со стороны, иначе бы она устыдилась, как же глупо она выглядит: она просто стоит, держит за светящийся рог прекрасное существо, и смотрит в его кажущуюся безэмоциональной морду. Кажущейся постороннему, но только не ей. Маша успела прочитать – или хотя бы зафиксировать – около семи разных выражений глаз Бланко и не составить их в единую концепцию. Ещё она увидела удар Ксаши копытом Беллы, но эта картинка появилась и проскочила так быстро, что вряд ли могла считаться видением.

Чего он хочет? Что пытается передать?

Когда Маша осознала это, она чуть не закричала, но было уже поздно: рог остался у неё в руках, а единорог, лишившись аликорна, припал на передние ноги и упал.

Маша сообразила быстро: она тут же набрала номер Алика, гавкнула: «Сюда, быстро», отложила рог в сторону и припала к Бланко. Он был жив и, кажется, выглядел чуть получше, чем всего–то пару секунд назад, но он стремительно умирал – в этом Маша не сомневалась ни секунды. К тому моменту как Алик появилась на поле, Маша начала выполнять сердечно–лёгочную реанимацию.

– Что, блять, произошло? – Алик была несдержана, но Маша даже не думала осуждать её за резкость. Бедолага, какой же у неё сегодня чудовищный день…

В двух словах Маша описала то, что она увидела, и под конец своего недлинного сообщения смирилась с мыслью, что Бланко подручными методами уже не вернуть. Да и не подручными тоже: им потребуется время, чтобы транспортировать его на машину и довести до ветклиники…

Нет у них этого времени. Бланко уже мёртв. Что тут ещё остаётся?

– Блять. – Алик, терпеливая и стойкая, смолила махорку и обдавала Машу крутым запахом табака. – Блять. Блять. Блять.

– Ты мне веришь?

– Нет, блять, не верю! – Алик сделала глубокий вдох: сейчас непокорные чёрные волосы встали ёжиком по всему овалу лица, делая женщину похоже на анимешного персонажа. – Естественно верю. Я блять просто понятия не имею, что делать.

– Чего делать… – Алик подбросила Маше, обычно не курящей, сигарету, и та затянулась. – Старицкому звонить. Зафиксировать смерть. Отправить рог на экспертизу…

И тут Машу неожиданно посетило осознание. Лёгкое, понятное, как будто бы присутствовавшее в машиной голове всё это время.

– Ох, Господи, – выдохнула она.

Нет, этого не может быть. Это… странно просто–напросто. Ну то есть в нашем подлунном мире возможно всё, но…

Почему?

– Что? О чём ты подумала?

– Короче. – Маша затянулась, не стряхивая пепел. – Он показал мне Ксашу перед смертью. Он хочет, чтобы мы её вылечили.

– Блять что?

– Ну как бы… Мне кажется.

– Ты блин серьёзно?

– А похоже, что шучу?

– Маш. – Алик размяла плечи и выпустила особо вонючий дым. – Вот скажи честно, ты УВЕРЕНА в том, что ты видела?

– В том, что видела? Да. Но забей. – Маша уже пожалела о своём решении озвучить свои мысли Алику, хотя не сомневалась в правоте додуманного. – Может, поняла неправильно.

– Да это полный бред, Маш. Мы не сраные браконьеры, опомнись.

– Забей, говорю. Просто… забей. Отправим на экспертизу.

– Такое вообще раньше происходило?

– Не уверена. Старицкий скажет, он руку на пульсе держит.

Маша опять соврала: руку на пульсе держала как раз она – и ей прежде не доводилось встречать такие примеры. Единороги учитываются поштучно, и если бы где–то единорог просто принял решение умереть, это бы стало всеобщей сенсацией.

Да. Маша была уверена в том, что Бланко просто решил умереть.

Единороги обыкновенно не доживали до старости. В естественной среде они страдали от львов и тигров, браконьеры уничтожали их популяцию, а вырубки лесов – ареалы обитания; однако, если убрать все эти опасности, то получается, что единороги могут жить вечно. Хотят ли они при этом жить вечно – другой вопрос; нет. Никто не хочет, кроме людей, не столкнувшихся со старостью. Неизвестно, умели ли единороги осознавать смерть – у них не было традиций, схожих с теми, что есть у слонов, но ничто не указывало и на обратное. Аликорн давал им возможность пророчествовать: дискуссионный вопрос – осознают ли сами животные те видения, которые направляют людям – не решён до сих пор, однако у Маши, как у практика–эмпирика, было своё мнение на этот счёт.

Да. Да, могут. И Бланко сделал именно этого.

Конечно, они не используют аликорн для спасения Ксаши. Конечно, это пополнит запасы Зоологического музея, и его будут использовать как уникальный артефакт. Да и вообще – её уверенность ни о чём не говорит, кроме собственной самонадеянности.

И не стоит так страшно пырить на рог, пока бедная Алик занята решением текущих проблем. Попробуй, блин, сделать хотя бы что–нибудь.

Маша провела рукой по шее прекрасного коня, лёгкого и тонконогого, с мощной грудью, в прошлом пробившей стену в доме; неудивительно, что браконьеры не ограничивались рогом животного – такая приятная текстура шерсти могла бы украсить не одну коллекцию. О, эти коллекционеры единорогов, стервятники, паразиты, ублюдки, слишком уверенные в человеческой безнаказанности. И небезосновательно: даже при поправках в законодательство мало кто из них действительно мог испытать на себе силу правосудия. И продолжают передаваться из рук в руки семейные наследство, украденные и вырванные из туш несчастных животных разные их части тела…

Это ещё одна причина не трогать рог.

«Вот что, – подумала Маша. – Надо узнать, как там Ксаша».

– Ксаша тебе что–нибудь писала? – спросила она у Алика.

– Несли в реанимацию, – нервно ответила та. – Старицкий едет, я вызываю водителя. Задержись, пожалуйста, если можешь.

Вот что. Ну…

– Да, я могу.

Она проговорила эти слова чётче, чем обычно – ей было свойственно говорить с кашей во рту. Но Алик не учуяла стоящей за этим голосом неискренности – и не услышала, как Маша ломает самый кончик уже потускневшего аликорна.

 

Потому что она так его и не сломала.

«По крайней мере, – думала Маша, пытаясь через противострессовое дыхание ослабить волнение, – по крайней мере, я попыталась».

Она вся посмурнела, расправила плечи как крылья, и направилась в помещение: помыть руки, подготовиться к внеплановому осмотру всех прочих животных и молиться, молиться на то, что Старицкий из своей Москвы приедет как можно раньше.

И чтобы с Ксашей всё было хорошо. Всё–всё–всё.