Услышь меня, дружище, сказал он. На этой сцене есть   место лишь для одного зверя, и только для одного. Всем   остальным суждена вечно длящаяся ночь, которой нет имени.     Кормак Маккарти. Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе

На фоне алого предзакатного неба, по холму, что казался чернее надвигающейся ночи, ехал всадник. За ним двигалась вереница людей. Ноги их обнимали железные кандалы, что тяжело гремели на каждом шагу. Люди шли стройно, нога в ногу, хотя при жизни никто из них не отличался ни любовью к порядку, ни, тем более, желанием повиноваться. Но не потому они встретили посмертие в бесконечном марше позади лошади Скрипача. Убийцы, насильники, людоеды, военные преступники, мародёры – все они решили примерить на себя костяную корону Хозяйки.

Смерть дозволяет каждому прикоснуться к Себе ещё при жизни: разрешает увидеть в пустых глазницах ближнего Свой далёкий образ. Кому-то хватает заметить чёрную тень в застывших зрачках умирающего от долгой болезни – и он потом всю жизнь несёт где-то под сердцем немой и тягучий холод. Люди, что шли в кандалах за всадником, – они из другой породы. Им такого зрелища не хватило.

Они жаждали увидеть смерть от рук своих; смерть, завершающую страдания, причинённые по их воле. Некоторые умудрялись найти искусство в алых тонах внутренностей. Для них смерть была красками, а человеческое тело – холстом, на котором они рисовали свой безумный мир. Были и те, кто признавались за стаканом чего-нибудь крепкого, что они просто рады убивать. Они получали от этого телесное наслаждение. И чем беспомощнее жертва – тем это чувство слаще.

Всадник же, что правил вереницей пленников, играл на скрипке заунывно-грустную мелодию. Она разливалась по чёрному холму, а грохот кандалов звонко отмерял ритм, точно удары сердца, задающие ход жизни.

Все они двигались, не замечая дороги, точно во сне или под гипнозом. Но если всадник ещё мог обрести разум, то те, кого он вёл – никогда. Их разум послужил разменной монетой. Изредка Скрипач задумывался: что там – за бездумными стеклянными глазами, но только изредка. Подобные мысли могли помешать ему выполнить работу.

Он забыл своё имя, забыл откуда он – из каких краёв, из каких земель? Помнил лишь, что хорошо играл на скрипке, стрелял и ездил верхом. Когда-то этого было достаточно, чтобы тебя считали славным парнем. Как вышло, что он стал работать на Хозяйку, кто-то старательно стёр из его памяти, прихватив заодно и воспоминания о былой жизни. Остались лишь далёкие образы, похожие на пыльные витражи да изъеденные плесенью картины. Но пока всадник играл на скрипке, призраки прошлого его не беспокоили. В мире бесконечного заката нет места воспоминаниям, там голос скрипки заполняет воздух, разгоняя мысли, там гремят кандалы о чёрную землю, разбивая надежду.

Всадник играл, пока не уловил шум среди ровного грохота железных сапог. Какое-то время он старался не обращать внимания, но шум не прекращался. Тогда всадник спрятал скрипку в футляр, привязанный к передней луке, и спрыгнул с лошади. Он взялся за верёвку, что тянулась от кольца, врезанного в заднюю луку, и пошёл вдоль неё. Точно посредине между первым заточённым и лошадью болтались пустые кандалы. Скрипач понял, что это значило, но все же огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто не сбежал – будто бы у кого-то ещё была воля на подобную дерзость. По обе стороны от холма тянулась чёрная равнина, над которой сверкали далёкие немые грозы.

Скрипач поднял кандалы и пригляделся повнимательнее. Они были необычно большого размера. Кажется, его ждал здоровяк. Но размер пленника не волновал его, ведь если новичок и замедлит общий ход, спешить все равно некуда, ибо вся их цель – путь следом за вечно уходящим за горизонт солнцем.

Всадник вернулся к лошади и отвязал верёвку от задней луки, затем достал из седельной сумки осиновый кол, припасённый для таких случаев, всадил его в землю поглубже и обвязал верёвку вокруг. Скрипач обернулся на колонну из заточённых, но не заметил никакой реакции на свои действия. Выждав ещё пару мгновений, он вернулся в седло и направил лошадь вниз по холму – туда, где сверкали молнии, разрывая чёрное небо.

Он скакал точно во сне, мимо летели беспредельные пространства, позади сияло багровое солнце, отправляя перед всадником длинную и острую, точно игла, тень. Где-то впереди обитала гроза: молнии скакали меж облаков, точно река по каменистому дну. Изредка в чёрной толще прорубались ветвистые синие вспышки, делящие небосвод на фрагменты мозаики. Местами попадались одиноко стоящие старые ивы, похожие то на виселицы, то на кресты. На ветви одной из них Скрипач увидел то, что искал. Всадник остановился точно под ветвью и снял с неё кобуру с шестизарядным револьвером и патронташ – кожаный поясной ремень, заправленный семнадцатью пулями, с одной пустой ячейкой.

Сколько он скакал, прежде чем увидел вдалеке огонёк, Скрипач бы не ответил. Разве можно сказать сколько длился сон, сидя на кровати, соображая кто ты и где? Огонёк же то пропадал, то появлялся, когда всадник взбирался на холм, сопровождаемый громами. Небо позади него рычало, но свет и вспышки не долетали до глаз Скрипача – он видел лишь огонь впереди.

В тех землях, куда он прибыл, разливалась глубокая ночь. Огонёк, что служил маяком, сиротливо дрожал в окне деревянного домишки. Когда Скрипач приблизился, он увидел ещё десяток подобных строений. Ветхие лачуги тихо дремали, поскрипывая ставнями на прохладном ветру, что летел из-за холмов. Напротив окошка, в котором горел свет, всадник увидел табличку: «Шахтёрское поселение… » Название скрывала то ли грязь, то ли кровь.

Он подошёл к двери и потянул за ручку. Сквозняк ворвался в дом, и огонёк в лампе трусливо задрожал. Скрипач попал в небольшую комнату, где на вешалке висел потёртый плащ и старая засаленная шляпа, покрытые дорожной пылью. Рядом на гвозде висела пустая кобура. Тут же лежал поломанный стул и разбитый глиняный кувшин, рядом с которым темнело влажное пятно. На деревянной тумбе стояла простенькая масляная лампа, что и привела Скрипача в этот дом. На стене над лампой застыла багровая пятерня.

Он прошёл в соседнюю комнату, где стоял рабочий стол, заваленный бумагами: часть из них скользила по полу, от ворвавшегося сквозняка. Рядом лежал добротный стул с резной спинкой и револьвер, перепачканный кровью. Скрипач подошёл к столу и взял один из листов. На нём кровью были начертаны те слова, что привлекли внимание Хозяйки. В договоре, составленном кровью, значилось имя: «Судья» В другом конце комнаты стоял широкий шкаф и из-за него выглядывал край лежанки с босыми ногами.

– Эй, там… – прохрипел за шкафом. – Сюда…

Скрипач обошёл шкаф и предстал перед человеком на лежанке. То был пожилой мужчина. Он лежал в одной рубашке, пропитанной кровью в области живота, одной рукой он старался придавить всё ещё сочащуюся рану, а другой держал платок возле рта, откуда бежали две алые струи.

– Это я призвал тебя. Тот дьявол… он называет себя судьёй… – начал мужчина, сплюнув на пол тёмный сгусток, – И это его бандиты напал на меня.

Скрипач молча следил за мужчиной. Когда тот говорил, во рту обозначались две дыры в верхнем ряду зубов, откуда и бежала кровь.

– Он явился со своей бандой несколько недель назад. Они заняли пустующую горняцкую контору к северу отсюда, на полпути к заброшенным шахтам. Поначалу они грабили торговцев, что двигались на юг. Нас они не трогали. Затем судья явился сюда с этими полоумными головорезами. Это не игра слов, они действительно полоумные – достаточного одного взгляда в их пустые глаза. Они заперлись в кабаке и пили там несколько дней, пока не выжрали всё до капли. Затем они шутки ради пристрелили хозяина салуна и всех его работников и пропали на несколько дней.

Мужчина зажмурился, силясь побороть спазм в животе. Он задышал, точно роженица, затем, успокоившись, продолжил:

– А сегодня судья вместе со своей бандой явился вновь. Они врывались в дома и наставляли на людей револьверы, пока этот лысый великан циркулями и линейками проводил свои измерения. Он раздевал детей догола, рисовал на их телах какие-то отметки, а затем измерял расстояния между ключицами, высчитывал окружность головы, ширину стопы, размеры таза и прочее. Будто они скот для продажи!

Человек попытался повернуться на бок, чтобы сесть, но только скорчился и посильнее прижал руку к животу. Он подогнул ноги, боль чуть отступила, и он продолжил:

– Я был в одном из домов, когда они вломились. На мою беду, оружие я не прихватил. Глядишь, успел бы прикончить лысого дьявола.

Человек снова зажмурился и покашлял, отчего пятно на животе чуть расползлось.

– Когда бандиты покинули дом, я выбрался через окно и задними дворами побежал сюда. Пытался остаться незамеченным, но парочка головорезов проследила за мной. Один из них выстрелил мне в живот, а второй перед уходом вырвал золотые зубы… но это ерунда. Я стар и не боюсь умирать. Но они увели шестерых детей. Шестерых! Оставили только юродивого мальчишку да его полоумную сестру. Ещё один мальчуган играл в холмах – его они не нашли. Но шестерых детишек родители больше не увидят… Ты должен остановить его и этих ублюдков. Но главное – убей судью. Без него они лишь шайка придурков, каких полно в степи. Без него они бродячие псы.

Скрипач дал человеку время отдышаться.

– Я знаю цену, – сказал раненный, – жизнь за жизнь. Ради того, чтобы этот гад исчез с лица земли, я готов отдать свою жизнь. Да я и так не жилец.

Скрипач сел на кровать рядом с человеком и одной рукой закрыл ему глаза, а другой с силой надавил туда, где за рёбрами слабо стучало сердце.

– Агх… – прохрипел мужчина, когда рука Скрипача протиснулась между рёбрами.

Пару мгновений спустя сердце остановилось, человек перестал дышать. Скрипач провёл пальцами по векам умершего и извлёк руку из замершей грудной клетки. На ладони у него блестела, ловя дрожащий огонёк свечи, восемнадцатая пуля – пуля для судьи.

Он вышел из дома и вдохнул прохладный воздух. Ветер приятно облетал лицо, напоминая касание холодных рук. Вдали всё ещё сверкали синие вспышки, выкатывая на небесные поля, словно дикие стада бизонов, могучие громы. Скрипач сунул пулю в пустую ячейку на поясном ремне и окунул окровавленную руку в ведро с дождевой водой, что стояло под скатом крыши неподалёку от входа в дом. Затем свистнул лошадь и помчался мимо окутанных трауром хижин на север: туда, где небесная тьма особенно тяжело ложилась на подлунный мир.

За поселением начинался дикий вересковый простор, разбитый пополам небольшой колеёй. Мимо проносились, похожие на тени великанов, силуэты тополей: они шумели листвой, точно перешёптывались; где-то в небесной бездне кричали козодои; далеко в степи горел одинокий пастуший костёр, от которого летела пьяная песня, но и тот остался позади Скрипача.

Он остановился лишь перед одинокой глинобитной хижиной, стоящей в стороне от дороги. Вход закрывал обрывок ткани, что плясал на ветру, разбрасывая в стороны рваные концы. Скрипач спешился и направился к хижине. Он поймал конец ткани и потянул на себя – та вылетела вместе с хлипкой деревяшкой, на которой держалась. Внутри было темно, но он различил небольшой скорченный силуэт на полу у стены. Скрипач опустился на корточки и какое-то время просидел возле, затем накрыл тело сорванной со входа тканью, вернулся в седло и двинулся дальше.

Вскоре показались огни: один большой костёр, разведённый перед двухэтажным домом, и гнёзда света в окнах первого этажа. Действие перед домом походило на языческий праздник: вокруг костра скакали люди, кто нагишом, кто в вычурных головных уборах, слепленных из чего попало, парочка мужиков вытанцовывала в женских платьях. Бандиты подливали в пламя алкоголь, стреляли из револьверов в воздух, словно отстреливались от любопытных ночных духов, и голосили лихие песни о минувших днях.

Скрипач увел лошадь с дороги и оставил её в поле неподалёку, а сам направился прямиком к высокому пламени костра, прихватив скрипку. Дойдя до границы света и тьмы, он остановился, достал инструмент из футляра и заиграл. Сначала его услышал пьяница в платье, что привлёк внимание остальных.

– Эй, слышите? – сказал он, жмурясь от дыма и огня.

– Судья играет, чего такого?

– Это не из дома, – сказал пьяница, – а оттуда!

Он вытянул палец в пустоту.

– А ну тихо! – крикнул кто-то.

Все посмотрели на крикуна, затем устремили глаза в ту сторону, куда указывал пьяница в платье.

– И правда, играет кто-то… – сообразили они.

– Эй, там! Музыкант, хе-хе-хе! А ну-ка выйди на свет! Ты бы хоть повеселее что сыграл, а то мороз по коже от твоей дудочки! Это скрипка, идиот. Не барабан – это я точно скажу! А сыграй нам про портовую дамочку со здоровенной, отвисшей до пола задницей… – кричала весёлая толпа.

Бандиты прекратили кричать, ожидая ответа от невидимого музыканта, а Скрипач так и играл свою тяжёлую мелодию, от которой нервы сплетались в узлы.

– Парни, – сказал бандит, что из одежды оставил лишь шляпу с пером да два патронташа, висящие крест-накрест через тощую грудь, – раз уж он не собирается играть ничего весёлого, так чего же мы его слушаем?

Бандит открыл барабан револьвера, выбросил отстрелянные гильзы и вставил шестёрку новых пуль.

– Я думаю так: раз он играет, что хочет, мы тоже отплатим ему, чем хотим.

– Верно! Точно! – закричали подельники.

Они спешно перезаряжали револьверы и ружья, выстраиваясь в линию перед костром. И хоть алкогольная дерзость ещё не отпустила их жалкие умы, каждый чувствовал, что за этой скрипкой во тьме, кроется что-то ещё. Они бодрились и подначивали друг друга, но по голым спинам, обращённым к высокому пламени костра, бежали мурашки.

– Готовы, парни?! Стреляй!

Загрохотали револьверы и ружья. Первый залп выдался ровным и ладным, последующие же выстрелы выбились из такта. Пули летели в пустоту, откуда доносился звук скрипки. Земля всхлипывала от вгрызающихся снарядов, в щепки разлетались вересковые ветви, пёстрая желтоглазая сова захлопала крыльями, передумав хватать убегающую мышь.

– Стреляй, стреляй! Этот гад ещё играет!

Обезумев от алкоголя, запаха пороха и наглой игры незнакомца, бандиты расстреляли все патроны. Они бросились перезаряжать револьверы и винтовки, как вдруг скрипка замолчала. Бандиты замерли, вперившись красными от дыма глазами в безмолвную тьму. На пыльных лицах поползли кривые улыбки.

– Замолчал… Замолчал! – закричали они, вскидывая руки.

Бандиты обнимались и плясали. Один решил поцеловать приятеля в голову, крепко схватив за растрёпанные волосы на висках. Только он приложил пересохшие губы к солёному и морщинистому лбу, как в лицо его полетели ошмётки и густая горячая влага. Не успел он понять, что случилось, как следом и его голова разлетелась на кусочки. В степи одна за другой моргнули две вспышки.

– Сукин сын, живой!

Бандиты спешно заряжали револьверы и ружья, не думая об укрытии. Они и на трезвую голову ничего не смыслили в стратегии боя – за них всегда думал судья. Они были лишь клавишами под пальцами пианиста, что иногда, принимались играть самостоятельно, но то лишь подобие музыки, что способен был выжать из них главарь. Они нервничали и боялись, кто-то рычал, силясь втиснуть дрожащими пальцами пулю в гнездо барабана. Тот, кто вскидывал оружие мгновенно падал на спину, поднимая с земли клубы пыли. Парочку бандитов отбросило в костёр, словно в разверзшиеся врата ада.

– Получай, получай, получай! – ревел нагой бандит с двумя револьверами. – Вот тебе ещё!

Он шёл вперёд, стреляя попеременно из двух стволов, и каждый выстрел сопровождался то ругательством, то проклятием. Перед ним в степи загорались вспышки, позади него со всхлипами и стонами умирали приятели. Остаток разума или интуиция подсказали ему, что на два ствола у него осталась всего одна пуля. Он нажал на спусковой крючок левого револьвера и тот тихо щёлкнул. Бандит отбросил оружие в сторону и выставил правый револьвер, что ещё дарил ему надежду.

– Покажись, ублюдок! Покажись! – кричал бандит, тыча во тьму дымящимся дулом.

Он ушёл достаточно далеко от костра и теперь стоял, окутанный тьмой и холодным ветром. Бандит обратился в слух. Вдалеке колоколом ударил гром. В темноте ухнула сова. Сверчки снова затрещали старую как мир мелодию. Где-то сбоку пуля окунулась в барабан. Бандит обернулся на звук, выставив револьвер, но тут услышал то же самое с другой стороны. Затем снова, но уже спереди. Потом сзади. Пятая пуля с щелчком упала в гнездо. Шестая отправилась туда же почти у самого уха бандита. Он крутанулся на месте, все также держа перед собой револьвер, точно огнестрельный оберег. Со зловещим щелчком барабан Скрипача встал на место. Сверчки замолчали.

– Хрен тебе, дьявол! – процедил сквозь зубы последний бандит. Затем ткнул дулом себе в подбородок, зажмурился и выстрелил.

Пару мгновений спустя в степи снова запели сверчки. Сова набросилась на зазевавшуюся у входа в нору мышь и, молотя крыльями воздух, понеслась прочь. Скрипач, с футляром для скрипки в одной руке и заряженным револьвером в другой, двинулся к двухэтажному зданию. Он шагал мимо трупов, разглядывая скорченные тела. Худые и грязные, высушенные южным солнцем они блестели от пота и сала, отливали алой бронзой, словно черти.

Скрипач обошёл костёр, из которого торчали догорающие тела двух бандитов, и остановился у крыльца. В окне первого этажа показалась огромная круглоголовая тень. Скрипач прислонил футляр с инструментом к дверному косяку, открыл барабан револьвера и поменял одну из пуль на ту, что извлёк из сердца. Он подошёл вплотную к двери и прислушался.

– Чего стоишь? – раздался голос судьи. – Не думал, что тебе нужно приглашение.

Скрипач потянул за ручку и вошёл. Перед ним открылась просторная комната, в конце в широком алом кресле восседал, точно древний идол, судья. На нём был старомодный костюм. В одной руке он держал скрипку, а в другой смычок. Судья выстукивал деревянным кончиком по полу известный мотив. Между Скрипачом и судьёй находился стол, за которым сидело пятеро детей. Они держали в руках засаленные карты и переглядывались то друг на друга, то на судью со Скрипачом.

– Это удивительно, что мы встретились именно сегодня. Ты веришь в совпадения, Скрипач? Можешь не отвечать: об этом мы поговорим чуть позже. Ты же позволишь им доиграть? – обратился судья. – Думаю, осталось всего ничего. Не будем же их прерывать, согласен? Продолжайте, – ласково сказал судья, упёрся одним из подбородков в скрипку и заиграл мелодию, что часто звучала на ярмарках южной стороны.

Скрипач оглядел детей. Казалось, они пропустили перестрелку, что гремела не так давно снаружи. Испуга в их глазах не было, только азарт от игры в старые карты, покрытые пятнами от кофе и виски. Детишки, высунув языки, смотрели друга на друга поверх обшарпанных краёв. Бросали карты на стол, ругаясь и дразня соперников.

– Знаешь, – судья перестал играть и уставился поросячьими глазками на Скрипача, – мне кажется, что мы с тобой коллеги. Мы оба творим один и тот же отбор, только цели у него разные. И ты и я отделяем зёрна от плевел, отделяем сильных от слабых, здоровых от больных. Мы будто бы братья-близнецы, что смотрят друг на друга с разных сторон озёрной глади. Не находишь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, заиграл вновь. Только мелодия изменилась: она стала медленнее и трагичнее.

Дети всё пристальней вглядывались в рисунки на своих картах, морщили лбы, силясь угадать масти в руках противников. Один мальчишка схватился за побритую от вшей голову. В руке он держал веер из десяти карт: в азартных играх он ничего не смыслил, но всё равно старался следить за происходящим. Девочка, что сидела напротив, вытягивала шею к рыжему соседу, а тот задумчиво чесал затылок, стараясь припомнить, какие карты ушли со стола. Он что-то такое слышал от отца, который сумел однажды прилично заработать на картах. Выигрыша, правда, он лишился на выходе из кабака в тот же день: его ограбил один из тех парней, что сидел за соседним столом.

– Я слышал, они везде следуют за тобой, – судья снова прервался. – Те, за кем ты приходишь – я про них. Интересно было бы посмотреть, кто там у тебя. Может быть, найдётся пара-тройка моих приятелей. Однажды я ходил в отряде вместе с одним ветераном. Уверен, если бы его голову не разрубили пополам, вы бы встретились. Вот, – судья засунул руку за воротник и извлёк ожерелье из высохших человеческих ушей. – Это его вещица. Уверен, будь он жив, нашёлся бы человек, готовый написать на него поклёп. А ты бы принял это за чистую монету и пришёл по его душу. – Судья усмехнулся и прищурился, отчего глаза его практически пропали с лица. – Может, оно и к лучшему. Мне было бы не так скучно, имей я приятеля под боком.

Судья только коснулся смычком струн, как игру его прервал голос рыжего мальчишки. Он бросил на стол последнюю карту, встал со стула и сказал: «Всё!» Остальные дети расстроились. Кто-то бросил карты. Кто-то недоверчиво поднял последнюю карту рыжего мальчишки, проверяя, не обманул ли тот. Девочка – соседка рыжеволосого по столу – тихо заплакала. Судья поднялся с кресла, оставив скрипку на подлокотнике. Он подошёл к победителю и потрепал мальчишку за волосы.

– Ты победил. Никаких сомнений, ты сегодня был лучше остальных – это то, что я и хотел увидеть. Вы ведь все знали, что стоит на кону, верно? Правила были озвучены, условия приняты. А теперь пора принять приговор. Ты, – судья поднял юнца за подмышки, – ты можешь идти. За домом стоят лошади моих, – судья бросил короткий взгляд на Скрипача и снова посмотрел на мальчишку, – ныне покойных, приятелей. Ты же умеешь ездить верхом? Вот и славно. Можешь прихватить с собой оружие, какое понравится. Уверен, на улице есть из чего выбрать. Ну, беги! – судья поставил юнца на пол и развернул к выходу. Тот прошёл несколько шагов и замер.

– Я хочу, чтобы они пошли со мной.

– Исключено, – отрезал судья, – условия были обозначены перед игрой. Их нельзя нарушать.

– Тогда я вернусь за ними.

– Прочь! – повелел судья, выставив толстый указательный палец в сторону двери.

– Я вернусь за вами, – сказал мальчик, глядя на детей.

Перед выходом он бросил на них последний взгляд и скрылся за дверью.

– Позволь, я закончу начатое, – обратился судья к Скрипачу. – Дети сидят здесь довольно долго и наверняка хотят пить. Верно я говорю? – судья положил руку на плечо расстроенной девочки, и та вздрогнула, будто её ужалили. – К тому же, если в тебе осталось хоть что-то человеческое, ты не позволишь им увидеть, как чьи-нибудь мозги разлетятся по комнате. Да, Скрипач? – лысый великан наклонился к девочке, прижавшись щекой к её голове.

Скрипач ничего не ответил. Он смотрел на детей, а в голове его обрывками носился образ маленькой девочки, отчего в груди становилось тепло.

Судья обошёл кресло, в котором сидел прежде, поднял с пола поднос с кувшином, и четырьмя чашками. Он двинулся вокруг стола, как добродушный официант или блаженный слуга, улыбаясь и раскланиваясь перед каждым ребёнком, которому подставлял кружку, наливая напиток, пахнущий дикими травами. Когда перед каждым ребёнком появилась кружка с отваром, судья торжественно произнёс.

– Выпейте же за игру, в которой участвовали и в которой не удалось победить! Удел проигравшего – столкнуться с поражением лицом к лицу, во всей его красе, что требует огромного мужества. Пейте же, отважные участники игры! А чтобы горечь поражения не так драла горло, я добавил в напиток немного сахара. Попробуйте скорее, а той мой гость уже заждался.

Дети подняли стаканы и стали пить. Судья удовлетворённо кивнул и сказал Скрипачу:

– Теперь можем идти. После вас, – он указал на дверь.

Стоило Скрипачу покинуть крыльцо, как позади щёлкнул взведённый курок. Он не успел обернуться, как ощутил толчок в спину, и в тот же миг из его груди наружу вырвался кровавый фонтан, вперемешку с костяной крошкой, обрывками мышц и легкого. Шатаясь, Скрипач повернулся и поглядел на судью удивлёнными глазами. Лысый великан стоял подбоченившись, он хитро улыбался, и на лбу его волнами растянулись складки. В правой руке он держал дымящийся револьвер.

– Скрипач, помнишь, я спросил тебя про совпадения: веришь ли ты в них или нет? Думаю, с пробитым легким отвечать трудно, так что, с твоего позволения я выскажу своё мнение. Я вот не верю в совпадения, – начал судья, спускаясь по ступеням, – в конце концов всё движется по заранее намеченным путям, к точке, выбранной нами вместе с первым вдохом, а кто-то считает, что ещё раньше. Судьба человека необъятна, Скрипач, и в ней легко могут уместиться все крайности, что послужат огранкой для цепи событий под названием жизнь.

Скрипач глядел на подошедшего в упор судью. От старомодного костюма пахло потом и лавандой. Ткань, охватившая толстое тело, скрипела от каждого движения судьи. Лысый здоровяк положил массивную ладонь на плечо раненного и с силой надавил так, что Скрипачу пришлось сесть на ступеньку. Судья похлопал его по спине и прошёл мимо, к догорающему костру, из которого торчали обугленные кости, его подельников. Судья сел на корточки и принялся изучать ошмётки, выброшенные выстрелом из груди Скрипача.

– Ага! Вот оно, – судья поднял что-то с земли и вернулся к Скрипачу, – посмотри. Один из моих ребят привёз мне парочку золотых зубов. Это был своеобразный дар божеству, кем они меня, несомненно, считали. Я попросил его выплавить мне из них пулю, посчитал это за неплохой анекдот. Пуля из золотого зуба, ты подумай!

Вдруг судья рассмеялся. Он схватился за пузо и запрокинул голову. Он смеялся честно и от всей души. Остановился судья также внезапно. Достал из внутреннего кармана кружевной платок и вытер выступившие слёзы.

– Теперь я уверен, что тебя призвал обладатель этих самых зубов. Полагаю, обычная пуля для тебя не страшнее капли дождя? Но вот эта пуля, что раньше была в теле заказчика – это совсем другое дело, верно? Скрипач, ты меня слышишь?

Судья потрепал его за плечо. Голова Скрипача безвольно опустилась на грудь, а затем и всё тело накренилось вперёд и рухнуло на землю к ногам судьи.

– Что же, тогда я обращусь к той, что прислала его сюда. Хозяйка, я слышал, в этих краях тебя именуют именно так, – судья заговорил громко, расставив руки, точно выступал на сцене или скорее на арене, полной свидетелей его величия. Он зашагал вокруг костра, переступая через трупы, и тень его тянулась от пламени туда, где заканчивался свет. Он шёл и тень его двигалась точно стрелка часов, отмеряющая ход мироздания, что чисто символически подвластна ходу времени, но никак не его глубинной сути.

– Посмотри же, Хозяйка, вот он твой верный слуга! – судья вытянул пухлую руку к Скрипачу. – Нашёл своё последнее пристанище на крыльце моего же дома. Не знаю, умеешь ли ты злиться, но, если бы могла, ставлю, что угодно, ты бы сердилась на меня. Но я не хотел разрушать твои планы! И они всё ещё не нарушены, подумай: что я, что Скрипач – мы оба принадлежим миру людей, также как солнце и луна. Да, мы всё время рядом с людьми, они наделяют нас магическими свойствами, пытаются познать нашу суть, принижая таинство нашего с ним бытия. Мы с ним – две хвостатые кометы в небесной бездне, что предвещают одним славу, другим – смерть.

Судья отодвинул безвольное тело Скрипача и сел на крыльцо. Он поставил ногу на спину убитого, точно гордый охотник, позирующий с добытым зверем.

– Я готов занять его место, Хозяйка! – сказал судья, любовно глядя на Скрипача. – У меня есть всё, что нужно для такого дела. Все навыки и умения, знания и опыт. Уверен, некоторые бедолаги, что побывали у тебя в гостях рассказывали про судью! Я привык, что слава обо мне ходит в тех местах, где я прежде не был. Так что рассуди, не гневаясь: ты потеряла Скрипача, но ещё можешь обрести судью! Что скажешь, Хозяйка?

Из темноты степи на свет вышел конь Скрипача. Судья следил за тем, как животное вглядывается в лица покойников, проходя мимо них. Конь обошёл костёр по широкой дуге, будто боялся опалить шкуру, и остановился напротив крыльца. Он поглядел на Скрипача, чуть склонил голову и замер, тяжело выдохнув.

– Кажется, это приглашение? – спросил судья, глядя в небо. – Я его принимаю. Только возьму инструмент, – судья поднялся и подошёл к двери, но остановился, приметив футляр Скрипача. Он открыл его и внимательно осмотрел скрипку. – Добротная работа, – отметил он, пряча инструмент обратно, – думаю, я могу взять её. Что скажешь? – спросил он Скрипача. – Думаю, тебе уже всё равно.

Пару мгновений он простоял молча, желая убедиться, что Скрипач больше никогда ничего не ответит.

– Ну что же… – судья прислушался к миру вокруг: трещал костёр, что-то возилось в степи неподалёку, в небе с писком пронеслась летучая мышь. – В путь! – сказал он и в тот же момент в степи вспыхнул огонёк. Судья качнулся и услышал, как воздух вырвался из шеи. Футляр со скрипкой упал на землю. Ноги подкосились, и он упал на колени. Подняв руку к толстой шее, он ощутил зияющую дыру из обрывков мяса и хрящей гортани. В толстую белую ладонь тут же набежала пенистая кровь. Судья хотел обратиться к стрелку, но не мог. Впервые в жизни он не мог ничего сказать. Он лишь смотрел, хлопая безволосыми веками, ожидая, кто же появится из степи.

На свет вышел рыжеволосый мальчик. В руках у него была винтовка одного из подельников судьи. Он держал её перед собой, прижав щеку к прикладу и целясь в судью, на тот случай, если лысый великан удумает что-нибудь. А судья только улыбался, смеяться у него никак не получалось. Воздух хаотично влетал и вылетал через дыру в гортани, брызгая алой пеной. Мальчик подошёл поближе к судье. Тот подавал глазами знаки, но мальчишка не понимал. Он потянул коня Скрипача, и животное послушно отошло в сторону. Затем юнец обратился к раненному.

– Я пришёл за ними, – он указал на дом, – мы все вернёмся домой.

Судья хотел хмыкнуть, но лишь вязко хрюкнул кровавым месивом на шее.

Рыжеволосый обошёл толстяка, прошёл мимо Скрипача и вернулся в дом. Увидев четыре посиневших тела, лежащих на полу рядом со стаканами, он вышел из дома, вскинул винтовку и нажал на спусковой крючок, но винтовка глухо икнула. Он нажал снова, «ик» повторился. Тогда рыжеволосый бросил винтовку в сторону, подошёл к телу Скрипача и пошарил у того под одеждой, но никакого оружия не нашёл.

Судья следил за действиями мальчика из-под полуприкрытых век, словно ему было скучно. Он чуть покачивался, положив руки на колени, а по груди его текли багровые реки.

Мальчик перевернул тело. Оказалось, Скрипач так и не выпустил револьвера из руки. Юнец с трудом разжал вцепившиеся в рукоятку пальцы. Затем встал прямо перед судьёй и вскинул тяжёлый револьвер. Судья попытался вытянуть к мальчишке руки, но от слабости лишь повёл плечами, а затем самодовольно улыбнулся.

– Чего улыбаешься, урод? – спросил мальчишка и, не дожидаясь ответа, выстрелил судье прямо промеж лысых бровей. Того опрокинуло на спину: он вытянулся на земле рядом со Скрипачом. Великан походил на тюленя альбиноса, которого, шутки ради, нарядили в старомодный костюм. Миг спустя под его головой, чудом не разлетевшейся от выстрела, натекла огромная алая лужа, и казалось, что это не из его головы, а он сам лёг в неё желая утолить жажду.

Мальчишка всё ещё не погасил пожар ненависти к бывшему пленителю. Он открыл футляр для скрипки и извлёк инструмент. Схватившись за гриф, он стал вколачивать скрипку в лысый треснутый череп. Он колотил, пока голова судьи не потеряла остатки формы. За всем этим наблюдал конь Скрипача: животное ловило каждый взмах мальчишки. Когда от головы осталась каша из костей и мозгов, рыжеволосый бросил остатки скрипки в сторону и пошёл прочь.

Уже в степи его догнал конь Скрипача. Животное шло позади мальчика, затем приблизилось и стало тыкать его влажным носом под руку.

– Чего тебе? Да чего тебе надо?

Конь опередил мальчишку и встал к нему боком.

– Я и пешком дойду! – сказал мальчик, толкая лошадь.

Но конь не отставал, он все шёл и шёл за мальчишкой, пока тот не сдался.

– Ты теперь совсем один, верно? Ну хорошо, пошли вместе, – мальчик подтянул стремена и запрыгнул на коня. Скакун тут же припустил в ночную степь.

До поселения юнца было всего ничего, но они ехали долго – слишком долго. Они проскакали под грозой, что высекала на землю синие искры. Затем конь взобрался на холм и пошёл по его хребту. Мальчишка погрузился в тягучий полусон. Он не заметил, когда в небе появилось предзакатное солнце. Повинуясь неясному инстинкту, он достал из кармана губную гармонику, подаренную однажды отцом. Набрав воздуха, он затянул единственную известную ему мелодию. Позади, подыгрывая ему, загремели сотни железных кандалов, и одни из них – самые большие – гремели громче остальных.