«Пошевеливайтесь, крысёныши!», — рявкнул идущий впереди всех беззубый атаман разбойников. Он сплюнул на землю и добавил: «Если не поспеем за остальными, нас всех на кол посадят! Уяснили?». Его люди молчали и смиренно продолжали шагать вдоль дороги, сжимая покрепче своё оружие и стиснув зубы. Всего их было двенадцать: разодетых во что попало головорезов. Повозка в их сопровождении, запряженная старой клячей, ужасно скрипела под тяжестью награбленного. Иной раз, так и хотелось каждому из них прирезать другого, чтобы забрать себе всё нажитое грабежом да разбоем. Однако в одиночку далеко не уедешь: поймают и голову отрубят, а этого они страсть как боялись и посему держались вместе.

Не знали ещё лиходеи проклятые, что до своих им добраться не суждено. Их бандитскую братию ещё за версту заприметили и принялись ждать, пока те сами зайдут прямиком в ловушку. Стоило им только заступить на лесную тропинку, как устоявшуюся тишину нарушил грохот стрелецких пищалей. Кусты заволокло дымом. Половина разбойников свалилась на землю, иные — тут же сдались, завидев выскочивших из чащи царских людей. Атаман был ранен в ногу и не сопротивлялся. Покойников стрельцы обобрали да оттащили с дороги, пленников связали покрепче и повели вместе с добром у честного люда отобранным к своему сотенному, князю Илье Ивановичу Шереметеву, который в это время стоял привалом на опушке и трапезничал.

Пленных разбойников вместе с атаманом поставили на колени перед князем.

— Вот, Ваше Благородие, поймали супостатов лихих в лесу неподалёку. Видать, они-то деревеньку и сожгли. Телегу с ценностями везли, — доложил белокурый стрелец Андрюшка. Уже через минуту злодеи слёзно о пощаде молили, и лишь один молчал.

— Кто среди вас старший? — поинтересовался Шереметев.

Те разом закивали в сторону беззубого.

— Выходит, ты?

— Ну я!

— Как звать тебя, окаянный?

— Мурзой меня кличут! — неприятно улыбаясь, ответил разбойник.

— Почём деревни жжёте, собаки? Небось, Тугарину Змею служите?

— Всё так, князюшка! Голова у тебя светлая, да только не долго ей осталось на плечах держаться! Последние деньки со стрельцами своими живешь, так и знай!

Шереметев нахмурил брови, но с места не сдвинулся.

— Всех недругов царских под своими знамёнами Тугарин Змей собрал! Войско несметное за ним следует, и от топота его земля дрожит! Он с тебя шкуру заживо спустит, а стрельцов твоих…

— Довольно! — закричал Андрюшка и мигом вынул саблю из ножен. Замахнулся. Вырывалась наружу душа молодецкая, не в силах терпеть слова грязные о князе и товарищах. Другие пленные побелели от страха да вжались в землю.

— Стой, Андрюшка! Не глупи, спрячь сабельку да поживее, — сказал Илья Иванович и поднялся с насиженного места у костра.

— Слушаюсь, Ваше Благородие, — с досадой произнес Андрюшка и вернул оружие в ножны.

Ростом Шереметев был высок, ел за шестерых, от чего силищи в нём было столько, что он с легкостью мог поднять целого коня. Уважали его стрельцы, ведь берёг своих людей Илья Иванович и понапрасну силушку не разбазаривал; все в Стольном Граде знали, что нет ему равных в кулачном бою. И всё же не испугался Мурза его грозного вида, не скулил и не молил о прощении. Кажется, не осталось на свете ничего, что устрашило бы этого безобразного головореза. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Шереметев грозно шагнул к Мурзе, подминая под собою землю, и вскоре тот почувствовал, каковы на вкус подошвы княжеских сапог. Дерзкий душегуб простился с последней парой желтых зубов, прежде чем Илья Иванович повелел увести пленников с глаз долой, выпороть как следует, а затем заковать в кандалы. «И чтобы глаз с них не спускали!», — прорычал он.

Утро следующего дня. Снова марширует браво сотня отважных стрельцов. Ведёт колонну князь верхом на белом, как снег, коне. По центру катят две пушки и обоз. Держат путь они во Брядву — городишко, что у речушки одноименной стоит, на помощь седому воеводе Каменскому. Ему Царь-батюшка и поручил командовать войском. Закаленный в боях воевода должен был силами своего войска положить конец бесчинствам налётчиков и бунтовщиков, а самого Тугарина Змея привести в Стольный Град, желательно, живьём. Вот так задача! В тот же день Царь отправил гонца князю Шереметеву, чтобы тот прощался с женушкой да отправлялся вновь на службу. Давненько не встречались Илье Ивановичу супостаты, и сам он изголодался по подвигам ратным, а потому с большой отрадой принял весть о том, что направляют его в подчинение воеводе. А Настасья Филлиповна, супруга его верная, всё сокрушалась: «Не пущу!». Чуяло женское сердце неладное, но поделать она ничего не могла. В ответ ей было лишь: «Извини, родная, служба ратная зовёт». С тех пор, как оставил князь свой терем, так и сидела она у окошка ночами, в далёкую степь глядя безутешно.

Долго шагали. Андрюшка с другими лазутчиками неустанно докладывали князю, нет ли врага в окрестных лесах. Всё было тихо. Один раз всё тот же Андрюшка вернулся с необыкновенной вестью: дескать, птица чудная на дубе вековом сидит да по-человечьи молвит, песни запевает прелестные. Князь ободрился и приказал колонне удвоить шаг, чтобы успеть поглядеть на чудо расчудесное. К вечеру, когда небо уж побагровело, всё более отчетливым становилось завораживающее пение. Они уверенно шли на этот ангельский голос, и вскоре чудесные звуки привели отряд Шереметева к живописному и необычайно большому дубу, гордо раскинувшему свои густые ветви. Не слукавил Андрюшка: на дубе том взаправду сидела изящнейшая птичка. В иссиня-черных перьях её отражался закат, и когти блестели, как золотые. Поднимешь взгляд, а головка-то девичья! Стрельцы все разом ахнули, стали перешептываться. Князь же повелел всем молчать, подъехал к самому дубу и заговорил любезным тоном:

— Здравствуй, птица прелестная! Уж прости ты нас, ежели покой твой потревожили.

Птичка лукаво сверкнула глазёнками в его сторону и ответила:

— Здравствуй, Илья Иваныч. Здравствуйте и вы, витязи прелестные!

— Кто тебе поведал как меня зовут?

— Я ведаю обо всём, что было, есть и будет. Взору моему открыты судьбы всех людей на свете!

— Кто же ты, скажи на милость? Быть может, околдовала тебя злая старуха, в обличье птицы заточив?

Птица-дева рассмеялась и ответила:

— Да нет же, княже, я такою рождена. Гамаюн — вот моё имя! Но позволь спросить, отчего твои стрельцы так оробели? Неужто я страшна? Мои пёрышки опали? Али сломано крыло?

— Нет, что ты, Гамаюн! Ты прекрасна, спору нет. Никогда не видал я птицы по красоте подобной тебе! Мои мужики от восхищения тобою оцепенели, не от страха.

Гамаюн прищурилась, внимательно вглядываясь в ряды стрельцов. Их глаза выражали любопытство и искренний интерес к её персоне. Она горделиво подняла подбородок и сказала:

— Ты не лукавишь, как я погляжу, а в людях я честность ценю превыше всего.

Шереметев кивнул.

— Ты обмолвилась со мною, что ведаешь обо всём, что когда-либо было и будет. Ежели это действительно так, то поведай мне о моей судьбинушке, Гамаюн!

— Что же, будь по-твоему, княже. Ты встретишь свою гибель в скором бою, — Гамаюн произнесла это без всякой грусти и сожаления. Казалось, что её никак сие печальное известие не волнует, но вслед за ним чудо-птица дала князю наставление: — Лишь твоё горячее сердце рассеет тёмные тучи и даст вновь дорогу солнцу. Поступай так, как оно тебе велит. Прощай же, Илья Иваныч. Прощайте и вы, добрые молодцы! Мне надобно лететь...

Гамаюн взмахнула крыльями и поднялась ввысь, исчезнув в небесной синеве. Князь не смог вымолвить ни слова. Серьезно тронуло его предсказание чудо-птицы. Многие стрельцы расстроились, что не смогли спросить у неё о своей судьбе, а Андрюшка переживал за князя, как за себя, ведь не мог он не заметить, что гордый витязь сделался хмурым, на привале не спал, отвечал сухо, без того самого задора, к которому так привык Андрюшка.

С тех пор прошло три дня. До Брядвы оставалось совсем немного, когда на горизонте вновь поднялись чёрные столбы дыма. Тугарские полчища сожгли даже самые маленькие деревушки вокруг Брядвы. Главная дорога к городу проходила аккурат мимо такого хорошо расположившегося на холме селения. Нельзя было остаться равнодушным, глядя на чернеющее пепелище, бывшее совсем недавно чьим-то домом, на лежащих в случайных местах истерзанные тела крестьян. Колонна шла молча, понурив головы.

— Вася, похороните их достойно, — тихо отдал команду Шереметев.

— Слушаюсь, князь-батюшка, — вздохнув, ответил стрелец.

Из-за соседнего холма, спотыкаясь и падая, бежал один из шереметевских лазутчиков. Князь едва не задавил бедолагу, который бросился под копыта его коню.

— Ну-ну! Куда полез? — возмутился Илья Иванович и остановился.

Стрелец всё никак не мог отдышаться и бормотал:

— Там...всё пропало. За...за…

За холмом во всю пировали вороны. Поле было усеяно телами мертвецов, застывших в неестественных позах. Воздух был пропитан запахом смерти, от которого становилось до того дурно, что не хотелось дышать. Князь убеждал себя в том, что это воевода наголову разбил тугар, но чем ближе подходила его сотня к полю недавнего боя, тем отчетливее проглядывались в лицах погибших знакомые черты лица, на многих была стрелецкая форма. Вся эта кровавая бойня подрывала боевой дух солдат. Столько дней они шли на подмогу тем, кого уже нет в живых. Внимание Андрюшки привлёк богато украшенный шлем, лежащий на земле, среди трупов тугар. Под ними и нашли тело воеводы, изрубленное на куски, утыканное стрелами. Всеобщая скорбь поразила сердца шереметевской сотни. Исхудавший Мурза, волочась за строем вместе с прочими пленниками, в душе ликовал, но старался этого не показывать, чтобы не получить очередной удар плетью.

Горевать было некогда. Князь твёрдо обозначил цель: «На Брядву!», и собирался добраться до города при любых обстоятельствах. Скомандовав колонне продолжать движение по дороге, он поймал себя на мысли о том, что, быть может, прямо сейчас ведёт этих людей на верную гибель в уже занятый врагом городишко. Сомнения охватили его душу и не давали покоя на всём пути до Брядвы. Вскоре возник вдалеке прочный частокол, за ним крыши домов да высокие терема.

— Целёхонькие, — с облегчением произнёс Илья Иванович.

В Брядву отовсюду стекались местные жители из числа тех, кто успел спастись от грозных налётчиков. Многие были ранены и еле стояли на ногах. На улочках началась суматоха: гарнизон поспешно выстраивался в шеренги на площади, жители в панике собирали пожитки, готовясь бежать прочь из города. Всё расставил по своим местам приезд князя, которому, не задавая вопросов открыли ворота и впустили в город.

— Люди добрые, внемлите словам моим! — вещал Шереметев перед народом в центре площади, не слезая с коня. Он снял с себя шлем, чтобы каждый мог разглядеть его лицо. — Город мы тугарам не сдадим! Все дороги наверняка уж перекрыли, а потому повелеваю не пускать никого за ворота!

Стрельцы закивали: «Дело говорит!».

— А теперь всем старикам да бабам с детьми живо по домам! Андрюшка, всех мужчин созвать сюда, на площадь. Будем к осаде готовиться.

Боеспособных мужчин в городе было немного: всего восемьсот человек. Пищалей и боеприпасов на всех не хватило, а потому ополченцы брали на вооружение то, что осталось: пики, тугие луки, топоры. На выгодные позиции заранее подкатили пушки.

Князь осматривал очередную партию новобранцев, когда ему доложили о приближении врага. Он бросился на частокол и стал вглядываться в чернеющий горизонт. Вместе с тёмными тучами пришли и тугаре. Их стяги развевались по ветру, а людей было так много, что они, как рой саранчи, без труда окружили бы весь город, но пока держались поодаль, ведь хорошо знали об опасности пушек, которых у них самих не было. Где-то там, за всеми их шеренгами, в богатом шатре восседал Тугарин Змей со своими атаманами. Отправили они своего человека в город. Заметив гарцующего всадника, Шереметев приказал не стрелять, а дать ему подъехать поближе. Посланник Тугарина Змея держал на вытянутой руке связку отрубленных голов, демонстрируя всем собравшимся у частокола людям варварские трофеи. Затем, остановив резвого коня у самых стен, крикнул, что было мочи:

— Отворяйте ворота, собаки, коли жизнь дорога!

— Ты чей холоп будешь? — спросил его князь.

— Холоп? Ещё посмотрим, кто из нас холоп! Я Тугарина Змея гонец, и с чернью мне не пристало пререкаться! Отворяй сейчас же, а то прикажу спалить тут всё до тла!

— С тобою, червь, не пререкается, а говорит князь Шереметев! Передай своему хозяину, что, ежели он намерен брать город приступом, то пускай прикажет своим смердам рыть себе могилы.

— Чего-чего? Да ты, видать, смерти ищешь!

Шереметев пропустил слова всадника мимо ушей и продолжил диктовать свои условия:

— Пускай завтра на рассвете Тугарин выйдет со мною в чисто поле силушкой помериться. Победит меня — и город сдастся без боя. А теперь проваливай обратно да передай ему всё в точности так, как я сказал!

Гонец фыркнул, бросил головы к воротам и ускакал прочь. Андрюшка и другие стрельцы, услышав о намерениях Ильи Ивановича биться против Тугарина Змея, стали вопрошать: «Княже, как же так? А ежели сложишь головушку, как Гамаюн предсказала? Неужто нас оставишь на растерзание проклятым тугарам?». В ответ на это Шереметев лишь спокойно произнес: «Покуда живы вы, родные, жить будет и наша земля, а не станет меня — не велика потеря».

Надели холопы на князя лучшие доспехи, вооружили копьем да сабелькой острой, посадили на свежего боевого скакуна, вручили крепкий расписной щит. Всем городом молились за победу Шереметева, но не уходило у многих из головы предсказание вещей птицы. Помнил о нём и князь, с каждым мгновением всё больше отдаляясь от своих людей. На хмуром небе собирались в чернильный комок грозные тучи, подобно тому, как вставали толпой тугаре взглянуть на славный поединок. Орда посередине внезапно расступилась, и под звонкие разбойничьи вопли на поле показался сам Тугарин Змей.

«Так вот он каков, лиходей проклятущий...», — думал Шереметев, глядя на своего противника. Тугарин, гордо восседая на вороном коне, смело скакал навстречу князю. Он сжимал в одной руке тяжелое копьё, а в другой крепко держал выпуклый круглый щит. Всадники встали по центру поля и принялись рассматривать друг друга с особым интересом. Тишину нарушил громоподобный голос Тугарина Змея:

— Ты тот жалкий наглец, что решил биться со мною? — с усмешкой вопросил он, выставляя на показ свои острые, как ножи зубы. Вид у него был поистине звериный: грубое лицо с выдвинутой вперёд челюстью, заостренные уши и свирепые красные глаза без зрачков. Шлема Тугарин не надевал из принципа, считая это уделом слабаков и трусов.

— Всё так. А ты, стало быть, та самая трусливая крыса, что убивает безоружных?

Не ожидал Тугарин Змей подобной наглости от князя, а потому взбесился больше прежнего и, брызгая слюной от злости, закричал:

— Хоть ты и князь, а сдохнешь как смерд, подобно прочим! Я прикажу скормить собакам твой обезглавленный труп, а всех до единого, кто спрятался в городе, убьют без пощады! А всё потому, что ты не преклонил колени!

Илья Иванович не шелохнулся.

— Я умру за каждого из своих воинов, а они — за меня. Готовы ли твои пугливые отбросы пойти на то же самое?

Тугарин прорычал что-то невнятное, не найдя ответа. Они разъехались в разные стороны на почтенное расстояние и снова встали лицом к лицу. Тугарин выставил вперёд копьё и прикрылся щитом. Шереметев последовал его примеру, и их кони пустились во весь дух навстречу друг другу. На всём скаку сшиблись они копьями. Княжеское пробило вражий щит насквозь да вонзилось острием прямиком Тугарину в бок. Илья Иваныч же остался невредим: его щит оказался крепче и копьё разбилось об него в щепки. Обрадовался уже было князь, однако не спешил погибать Тугарин Змей. Обломал он древко застрявшего в плоти копья да обнажил саблю басурманскую. Шереметев не растерялся и тоже вынул сабельку из ножен. Началась сеча страшная. Свирепо свистели клинки возле самых их лиц, звонко отскакивая от брони. Долго рубились воины. Уж изрезали они друг друга и коней своих, как внезапно подкосились ноги княжеского скакуна, и рухнул он на землю вместе с ним. Противник ликовал не долго: иссякли к тому времени силы Тугарина настолько, что руки уж не держали оружия. В глазах потемнело и, истекая кровью, он повис в седле не в силах подняться, а его загнанный конь плёлся по полю, еле перебирая ногами.

Эта картина повергла в неописуемый ужас всех до единого тугар. Непобедимый воин, почти что зверь, в их глазах позорно пал от руки князя. Они, как подобает трусливой падали, побросав оружие, разбежались кто куда: одни в лес, вторые в степь, третьи вернулись в лагерь, где и поубивали друг друга в споре за награбленное, кому, мол, больше достанется.

Андрюшка и все верные стрельцы из княжеской сотни высыпали в поле огромной толпой и окружили лежавшего без движения Шереметева. Андрюшка медленно, будто боясь разбудить, перевернул его на спину и снял шлем, измазав руки кровью, текущей длинной струйкой изо рта. Князь уж не дышал, ведь был смертельно ранен. Слёзы товарищей капали прямо на разбитые доспехи, а Андрюшка упал на колени и, закрыв лицо дрожащими руками, всё повторял:

— За что ты нас покинул? Как же так, князь-батюшка...

Не целовать ему больше доброй жены, не жать рук товарищам своим, не пировать на царском застолье и не видеть, как расступились тучи, как отступила нечисть и как свободно вновь вздохнула родная земля. Так погиб славный витязь, добрый товарищ и верный сын своего отечества Илья Иванович Шереметев.