Поцелуй, долгий, как бесконечность. Любовь, длинною с целую Вечность. Клятва под ночными небесами. Души, пересекающиеся на перепутье. Жизни, неразрывно связанные в одну. Холодные руки. Теплые губы, сладкие, как мед. Неуверенные прикосновения, ищуще путь в темноте. Опустив веки и зажмурившись, Аайя лежала, чувствуя, как он робко прислоняется к ней губами. Поджав их, девушка застыла в оцепенении. Теплое дыхание. Пальцы, переплетающиеся с ее волосами. Тяжелый вздох. Легкое прикосновение воздуха к черным вьющимся локонам. Без платка на голове она ощутила себя нагой. Теплые губы прижались крепче.

Глоток воздуха, пьянящий, как вино, ударил в тяжелую голову. И без того звенящие, словно бьющийся хрусталь, виски, будто наполнило свинцом. Мягкие пальцы коснулись шеи. В животе свернулся клубок змей, вьющихся, как некогда сомнения в ее голове. Влажные губы прижались снова. Две луны, голубых, разбавленных пурпуром, словно вода и вино, смотрели на нее. Долг женщины дарить мужчине спокойствие и нежность. Заботиться о нем в трудную минуту, направлять в тяжелый час. Теперь они связаны. Нет места страху, нет места сомненью. Нет пути назад. Она приобняла его за плечи, словно мать, прижимающее к груди испуганное дитя. Данни Каранай вздрогнул и его дыхание коснулось шеи девушки, а затем последовали и губы. Тонкими пальцами она провела по его огненно-каштановой гриве.

Бесконечное небо рассыпало перед ней мириады звезд. Сияющие, как тысячи глаз, они взирали на нее. Хвиро Ицнай, соприкасающиеся луны, пурпурные, как томные целующиеся губы, слегка двоились в глазах. По плечам побежал холодок. Теплые руки, коснувшиеся их, согрели и отвели пугающие мысли. Нежный шепот коснулся ушей. Речной гул успокаивающе обволакивал ее, а звезды, сияя все ярче, сливались и меркли, пролетали и кружились над головой так, что захватывало дыхание. Вновь поцелуй. Жаркий, почти обжигающий. Руки девушки вцепились в плечи Данни, но она напомнила себе, что для страха нет места. Все решено. Вечность свидетель их обету. По обнаженной груди пробежались мурашки. Жаркие, как пламя, прикосновения губ, сползли ниже, коснувшись ее сосков. Аайя, как могла, неуклюже, погладила его по голове. Ей нечего скрывать. Может, она и не красавица, но теперь их душа и плоть едины. Он выбрал ее. Она его.

Речной гул перерос в грохот, Аайе на мгновение почудилось, что Ицхиль Хвироа вышла из берегов, но, отведя взгляд от бесчисленных звезд, она увидела лишь их отражения в несущемся потоке. Пурпур и сияние отражались на ее коже, лице, шее, груди, бедрах, коленях, ступнях. Нагая, словно только явившаяся на свет, она вдруг испугалась. Молитва прогнала животный страх быть уязвимой. Теплые руки, спустившиеся от груди к ее бедрам, принесли мимолетное тепло. Глядя в звездное небо, она напомнила себе, что лишь мгновение может быть жарким. В бескрайней Вечности потухнет любое пламя. Вечность всегда холодна.

Поджилки трясутся. Холодный воздух касается лона. Взгляд блуждает. Дыхание бьется ей в шею. Клубок змей в животе сворачивается в ком, шипя и сматываясь до боли. Теплое касание. Гул рек смешивается с порочными мыслями, на чужих языках, отзывающихся в затылке. Звезды движутся, луны в небе пересекаются. Жар наполняет ее изнутри. Тягучая боль. Сладкие губы. Последний миг невинности. Обжигающая кровь тонкой струей стекает по ляжкам. Вздох. Стон. Мерцание звезд расплывается перед глазами.

Закатив глаза и запрокинув голову, Аайя прижала его к себе крепко, в надежде спастись от боли и безумия. Осторожный толчок отдался еще большим болезненным эхом внутри. Реки розового вина и пурпурной крови втекают в такое, облеченное светом порока море. Россыпь звездных отражений, как россыпь углей, занимается пламенем. Огонь и дым, поднимающейся из кипящей пучины, поглощает ее, словно разверзнувшаяся пасть полыхающего ада. Туман чернеет. Дым облекает водную гладь. Тела, разбухшие и вздувшиеся, серые, красные, обглоданные и гниющие, нещадный прилив прибивает к берегу. В горле встала тошнота. Ее воротит, живот сводит, лоно раздается кровью и болью по всему телу. Аайе захотелось закричать, скрыться от наваждения. Впившись ногтями в плечи Данни, она издала стон, слишком тихий, словно что-то схватило ее за горло.

Второй толчок был увереннее. Он вошел глубже, наполняя изнутри болью, мукой, зудом и словно вороша внутренности. Теплый и влажный, он сменился кипящим и ошпаривающим, как раскаленное железо, поцелуем. Аайя пискнула. Стон донесся громче. Она держалась за плечи Данни, как за мачту во время шторма. Ее мутило. В голове стоял гул и болезненное проникновение отозвалось еще большим сладким страданием. Безумие обуревало ее. Свет струился, сплетаясь в картины, как паутина. Звук реки, дыхания, стона и шелестящей травы отзывался грохотом и гулом. Луны то темнели, то двоились, то сходились и расходились на небе. Языком она облизнула влажные губы, на них ощущался вкус Данни. Гром, звенящий в голове, когда боль прошла глубже, прозвучал, как треск. Сама земля, казалось, дрожала, как бьющийся в набате колокол. Ерзая и метаясь на ней, мучимая одержимостью, она увидела, как раскалываются горы. Их некогда белые, снежные пики, охватывает огонь. Снег розовеет, напитываясь кровью, кровь запекается в пламени и черными потоками струится с гор. Остатки тел, запачканные мечи, оплавленные и переломанные пополам, вкупе с черной массой рушатся в реки, обращая те в кипящий яд. Треск звучит все громче. Краснеющие луны вновь сходятся на небе. Земля отражает колокольный набат. В этот миг все замирает. Он длится так мало и в то же время, спирая дыхание Аайи, останавливается, словно навечно. А за ним следом, словно ломающиеся кости, рушатся горы. Раскалываясь пополам, они истекают кровью и скопившимся внутри черным гноем, изрыгая в пурпурное небо столпы непроглядного, отравленного дыма. Эта тьма застилает небеса, скрывает звезды, обращает сходящиеся луны в бледные силуэты. На губах Аайи зреет вопль, но теплый поцелуй заглушает его.

Третий толчок, с содроганием коснувшийся самого нутра Аайи, был таким острым и источающим боль, словно ее кольнули копьем, словно коснулись изнутри лезвием клинка. В это мгновение виски девушки налились кровью. Она прикусила губу, чувствуя на языке вкус железа, сплетающийся со сладостью губ Данни. Лучи сверкающих звезд, пробивающихся во мгле, сходясь вместе, словно паутина, оплетают собой весь небосвод. Словно вены мотыльковых крыльев, шелестящих вокруг. Словно распростершиеся ангельские крылья, рассекающие мироздание от горизонта до горизонта. Теплое, рваное дыхание, касается ее шеи в последний раз. Сияние становится ярче. Холодная, кровоточащая боль изнутри, заполняется мягкой теплой влагой. Нарастающий речной гул теперь звучит как шепот, как стон, как крик, эхом расползающийся по бесконечным коридорам и гротам, в который никогда не проникает свет. Горечь обжигает горло. Железо и мед, пульсируя, стекают по языку. Клубок в животе распускается, словно бутон, отпуская стенающий спазм.

В этот миг небо разошлось по швам, как раскрывающиеся раны, струясь светом, серебряным и черным, слепящим, как огонь, и непроглядным, как темнота. Разбиваясь на куски, треща и рушась осколками, титаническими обломками мироздания, оно понеслось прямо на них. Сам небосвод стремительно рушился. Данни, прильнувший к ее груди, не видел, но Аайя, лежа на спине, застыла в ужасе. «Неужто ты не видишь?», хотела она обратиться к мальчику. Но вместо этого с губ сорвался крик. Красная речная пена, бурлившая у заводи, облизывала пальцы ног своими шипящими языками. Женщины остались позади, а она не смела оглянуться на них. Заводь была темной и тихой, ветви ив укрывали ее, словно скорбно склонившиеся слуги. Ничего, кроме реки, не нарушало этого безмолвия. Ивы мерно покачивались на ветру. Мотыльки упорхнули. Аайя сняла с головы платок. Упрямые черные волосы, развиваясь, полезли в глаза. Стянув с плеч одеяние и опустив руки, она почувствовала, как ткань сползает с нее, нежно поглаживая шею, болезненно касаясь груди и незаметно упорхнув с ног. На ритуальное омовение она явилась такой, какой пришла в этот мир из чрева матери. Алый блик ИцХви скользил по оливковой коже.

Столь же нагой она предстала перед Данни Каранаем в их ночь. Теперь же только Вечность взором лун может видеть ее такой, какой она была сотворена. Влажный песок, омываемый речным потоком, проминался под ногами. Она двинулась вглубь заводи, чувствуя, как ледяные прикосновения воды взбираются все выше и выше от ступней по лодыжкам к голени. Кровь, теплым касанием сползала по внутренней стороне бедра, обжигая ее ляжки и, наконец, красная капля коснулась красной воды. Аайя почувствовала, как после очередного шага течение касается ее лона. Сочившееся лунной кровью чрево обожгло ледяным потоком. Девушка вошла еще дальше, и вот река уже облегала ее живот, а поток омыл кровь. Видел бы он ее сейчас, Данни Каранай. Видел бы, как поток обжигает ее красной пеной, как он облегает ее чрево, которое могло носить наших нарождённых детей.

Если ты и впрямь подарила мне откровение, о, Вечность, почему никто ему не внемлет… Если ты озарила мой разум, мое сердце, мое чрево, почему я так одинока. Эти мысли, ядовитые черные черви, копошились в ее голове, сползали в сердце и проваливались вниз, сводя живот судорогой. Красные горы. Красные моря. Красные реки, расползающиеся среди камня, как вены под плотью. Черные тучи. Черные мысли. Устье реки, бьющее с гор, древних, как само прошлое. Потоки, скользящее в междуречье, утекающие, уносящие, ускользающие, куда-то вдаль, между морями, как неразличимое будущее.

Не жизнь. Не смерть. Изгнание. Служение. Отречение от всего, что она знала. Если это испытание, что ты заготовила для меня, о, Вечность, почему ты была столь жестока? Или вовсе не видела… Вода струится между пальцев. Поднимается к груди, словно ядовитым, жгучим поцелуем, касаясь ее сосков, темно-красных под лунным заревом. Свет обнимает ее за плечи. Свет давит на нее. Обрушивается, погружая под воду. Тяжелый, как бремя пророчества. Гнетущий, как отчаяние. Холодный, как Вечность.

Но не может она стать милосердием… Ицхиль завещала блудным сестрам беречь покой ордена. Смирение для вдов, блудниц и отчаянных. Но не отчаялась она, а лишь потерялась. Не блудила, а была вечно верной. Не вдовица она, но мужняя жена. Это неправильно. И ей там не место. Но мужчины сказали свое слово. Вечность, ты дала им глаза, чтобы видеть, но они отводят их. Ты дала им уши, чтобы слышать, но они закрывают их. Ты дала им уста, чтобы договориться, но они безмолвствуют, о, Вечность.

Ее ошибки, ее легкомысленные думы, ее открытое сердце… Слабости плоти, загадки для человека. Многие еще будут погребены на кладбищах с щитами и мечами, сияющими над могилой, поскольку она ошиблась. Но разве неверно вняла она тому, что Вечность ей показала? Разве не тем путем она пошла, куда пролегал лунный свет? Разве… разве… разве… Теперь уже поздно считаться с ушедшим. Оно растаяло в Вечности и его не вернуть. Ледяные воды Ицхиль Хвироа коснулись ее шеи и Аайя закрыла глаза. Река, тихо и нежно обняла ее, как материнская утроба. Все звуки ушли вдаль, казавшись шепотами из другого мира.

За ошибки пророков дорого платят. Но как понять, где правда, где домысел, где наваждение? Аайя посчитала, что Вечность указала ей путь. Или же она сама его себе выдумала? Нет… нет, сомнению в сердце нет места. Она закрыла глаза, погружаясь все глубже в заводь. Жизнь – испытание для людей. И тяжелее испытания, чем испытание веры, нет во всем мире от ледяных до песчаных пустынь, от моря до моря. Я слышу тебя, о, Вечность. Но не могу разобрать твоих слов, они уплывают, растворяются, как звуки под водой. Тихий гул. Мерный стон. Немой крик. Все едино.

Города стирались в пыль, над царствами поднимались барханы, воды смыкались и камни обращались в песок. Так пал город. Распались народы. Таково было наказание для гордецов, детей Ицы, нарушивших всякие наставления. Или это лишь будет? Полыхающие горы, кипящие реки. Что было началом, а что будет концом? И есть ли конец… Аайя не знала. В холодной воде, омывающей ее тело, она свернулась, как младенец в утробе, еще никогда не чувствовав себя такой одинокой. Она зажмурила глаза.

Тысячи сияющих куполов. Хрустальная пыль, бьющаяся в водах озаряемых серебряной луной заливов. Воздетые окровавленные мечи. Венцы холодного красного снега на каменных грядах Полумесяца. Гул в голове, набат и звон, здесь, в водяной утробе, казались песней, исполняемой на неведомых инструментах по нотам, каких не сыщешь на земле. Сходящиеся и расходящиеся луны. Красные. Синие. Зеленые. Короны и нимбы императоров и святых. Пурпурные. Голубые. Золотые. Плата за жизнь. Плата за путь. Плата за наживу. Белые луны, вестники Вечности. И вновь голубые… голубые… голубые… как его глаза.

Дыхание застыло в груди. Она обняла себя за плечи, не смея пошевелиться. Здесь, в тишине подводного течения, некогда соединившего их в одно целое, Аайя чувствовала себя в безопасности. Вдалеке от невзгод, осуждения, одиночества и тягот мира. Но она не одинока… это ложь. Она лжет сама себе, а ложь – грешна. Данни Каранай, ее милый Данни. Клятва, шепот и хрусталь. Он далеко отсюда. Но он обещал. Она не может быть одинока. Она не одна. Их разделяют реки, леса и горы, но что все это в Вечности? Песчинки, летящие по пустыне. Пока она помнит его, он рядом. Он жив, она знает это. Клинок его не достанет. Огонь не погубит. Черная вода не поглотит. Аайя молилась за него, а Вечность слышит, значит и он не один. Потерянный. Испуганный. Выведи его на свет, о Вечность…

Согрей его, как теплое пряное вино. Убереги от ударов, как крепкий дуб. Укажи путь в темноте, как дорожка из лунного света. Она, как сейчас видела это. Звон мечей. Грохот и гул. Конское ржание. Глазам было больно, но она подняла веки и видела, как наяву. Огонь и дым. Черный туман. Небо, расходящееся на части, как паутина вен. И луны. Вот они, три светила, сходятся на небе, с которого падают звезды. Свечи горят. Глубокие воды исходят рябью. Хрустальные мечи переламываются. Короны рушатся с голов. Луны с треском раскалываются, обращая небо в мириады осколков. Полыхающие столпы возносятся к звездам. Вскипают реки. Черный яд наполняет берега. Соль. Песок. Вино. Пряность. Мед. Сладкие губы. Нежные руки. Огонь, полыхающий в чреве. Будь смелым, Данни Каранай, поскольку ты не видел того, что я видела…

Ее тело, легкое, как пушинка, казалось в воде еще невесомее. Поток обнимал плечи, бедра, лоно и грудь. Сердце замерло. Глаза вцепились в картину, рассыпающуюся перед ней. Тающую, как пустынный мираж. Шепот перетекал в песню. Жизнь утекала из лона. Аайя замерла, чувствуя, как все внутри нее сжалось, почти как тогда, когда девушка оказалась в его объятьях. Будь смелым. Будь храбрым. Ничего не бойся. Не бойся тьмы. Не бойся смерти. Смерти нет. Я буду с тобой. В этой жизни и в следующей. Не возгордись и не забудь. Ты поклялся, а клятва перед взором Вечности – священная клятва. Страшный грех нарушить ее.

Образы и блики расплылись перед ней, как осколки. Рухнувшее небо и последний миг этого мира. Черные пальцы нависли, потянувшись к Аайе длинными тенями. Она приоткрыла уста, чувствуя, как вода наполняет рот, а вместе со вздохом проникает в легкие. Она не боялась. Дернувшись, Аайя растаяла в потоке. Смерти нет. Нет позора. Сияние исчезло, и она закрыла глаза, вырванная из пасти мрака. Пускай… все это больше не важно.

Без тебя все было бы напрасно. Реки и горы, моря и пустыни, золото и пурпур, шепот и песни. Я верила, Данни, ты знаешь об этом. И ты поверь. Я видела это, а тебе лишь предстоит увидеть. Холодный Полумесяц. Моя жизнь. Мое слово. Моя невинность. Мой последний дар. Милосердием не искупить ошибок. Я буду с тобой. Ты это знаешь. Ты всегда это знал. Ты мне поверил. Ты пошел по пути, отринув все, что у тебя было. Я видела путь. Я слышала Вечность. Я отдала тебе все. Не дай этому утечь, как песку сквозь пальцы. Там, где светят луны, путь всегда ясен. Даже в самую темную ночь. Пусть Вечность запомнит, как я любила тебя, о, милый Данни Каранай.