Сиволап – это такое существо, которое живёт на кладбище. Ростом он примерно с человека. С тринадцатилетнего человека, то есть с меня. Похож он немножко на безухого медведя, немножко на обезьяну, весь покрыт густой чёрной шерстью, только руки-лапы не чёрные, а серые. Серебристые такие, с переливами. И ещё Сиволап говорящий. Правда, не особенно – говорит он ооочень медленно и как будто у него нос заложен, сильно так заложен и уже давно. Я бы его не Сиволапом назвала, а Гундосиком. Может быть, ещё и назову. Мне кажется, я обязательно увижу его в следующий раз. А в этот раз всё было вот как.

Грабли у нас одни на всех. Поэтому когда бабушка начала выгребать сухие листья за ограду, а мама сказала, что следующая очередь – её, я пошла побродить. Ходила, разглядывала памятники. Недалеко, чтобы не заблудиться. Они были как на подбор огромные, и на многих – внушительные портреты. Лица на камнях как будто и вправду что-то внушали. Всё сильнее и сильнее ощущалась неправильность того, что всех этих людей просто нет. Исчезли, пропали, умерли. Родственников, на могилы которых мы приехали, я не помнила, но понятно, что и они, что когда-нибудь и все…

На меня нашло какое-то странное настроение. Это была грусть, но необычная. Обычную я всегда представляю как ручей, текущий под горку. А это было что-то совсем не ручейное. Что-то неподвижное, тяжёлое. То, что никогда не сдвинется с места. Как камень. И этот камень словно бы давил изнутри. У меня появились слезы – как будто выдавились этой тяжестью. Я их смахнула, а в следующую секунду увидела Сиволапа.

Тогда я, конечно, не знала, кто это. Просто странное существо. Оно сидело прямо на земле, опираясь спиной на оградку. Я чуть не вскрикнула, но не смогла. Камень внутри продолжал ощущаться, он перекрыл все входы и выходы, даже для крика. Это было как я читала где-то или слышала – крик застрял в горле.

Я глянула на бабушку и маму. Они были метрах в двадцати, мелькали за деревьями и могилами, разговаривали, жгли собранные листья и, кажется, намеревались красить, но всё это было странно далеко и глухо – как за стеклом.

– Доообрый… – медленно прогундосило существо, указывая на себя. И поманило меня рукой-лапой, тоже довольно медленно – как в замедленной съёмке.

Несмотря на то, что и голос, и движения у него были ни на что не похожие, странные, я не испугалась. Сейчас, когда я вспоминаю, мне кажется это невероятным, а в то же время я чётко помню: гораздо больше меня пугало то самое состояние – тяжесть, которая не отпускала. Из-за неё я и стояла на месте, а то бы, может быть, даже и подошла бы. Он продолжал манить, а я стояла как столб. Тогда он поднялся с земли и пошёл ко мне сам.

Но и тут я не вскрикнула, не побежала. У него были маленькие, круглые, полностью чёрные глазки. Совсем не человеческие по виду, а по выражению… немножко человеческие.

Он коснулся своей серебристой рукой-лапой моего плеча. Шерсть засеребрилась сильнее – до самого его плеча. Я подумала: какие всё-таки у него необычные лапы! И вдруг поняла: его зовут Сиволап. Это как будто откуда-то пришло. Сама бы я такого не придумала, я и слова-то такого – сивый – не помнила.

Бабушка и мама продолжали суетиться с костром и покраской, и всё это продолжало выглядеть далёким, отсоединённым от того места, где я и Сиволап.

Я стояла не шевелясь и вдруг почувствовала, что тяжесть уходит. И даже почувствовала, куда. Она поднималась к плечу, которого он касался, а потом как будто бы через это плечо протискивалась и уходила – правильно, в Сиволапа. Серебрящаяся шерсть при этом серебрилась всё сильнее, по ней пробегали светящиеся волны, яркие белые пятна и звёзды, тёмные серые полосы.

– Доообрый… – снова прогудел Сиволап.

– Конечно, ты добрый! – подтвердила я. – Ты забрал у меня эту дрянь…

Он отнял руку-лапу и сел на ограду, опустив голову. По-моему, он устал. А я так совсем наоборот – тяжесть убралась, как тяжёлый сон, стало легко, хорошо. Может быть, даже слишком хорошо для кладбища.

Я села рядом с Сиволапом, немного помолчала, покосилась на него, поразглядывала. Очень странное всё же существо. Такие бывают в мифах, сказках…

– Ты кладбищенский дух? – спросила я.

– Доообрый… – прогудел он, не поднимая головы.

– Но живёшь ты – здесь?

Он помедлил, а потом всё-таки покивал – ну очень медленно.

– И у всех забираешь тяжесть?

На это он не ответил уже совсем никак. Зачем-то обнял себя своими сивыми руками-лапами и закачался из стороны в сторону. Я подумала, что ему плохо, как было плохо мне, и погладила его по голове. Вот о чём я вдруг задумалась. А откуда во мне появлялась та тяжесть? От хождения по кладбищу?

Из задумчивости меня вывела хрустнувшая ветка. К нам приближалась мама.

– Мам! Смотри, это… – Я запнулась, потому что рядом со мной никого не было.

– Что там?

– Уже ничего. Но было! Ты всё равно не поверишь.

– Сказала А, говори Б. – Мама протянула мне руку, чтобы я встала с ограды.

– Говорю Б. Мне было тяжело, а теперь нет.

– Правда? Ах как это хорошо. Ты не представляешь, как!

Мама вся просто засияла.

Бабушка, наоборот, ждала нас мрачнее тучи. Как только мы подошли, она завздыхала, забормотала «ох, пора», сняла с ветки сумку и подхватила грабли, обмотанные тряпицей.

– Могу что-нибудь понести, – предложила я, но она даже не взглянула в мою сторону.

Чем ближе мы подходили к воротам, тем угрюмее становилась бабушка. Мама тоже молчала, поглядывая то на меня, то на неё. Как назло, на кладбище было безлюдно, как… как на кладбище. Было очень тихо, слышно только, как шаркают подошвы бабушкиных туфель. Мне стало страшновато.

– Маш! – громким шёпотом позвала мама и дёрнула меня за руку, чтобы я остановилась. – Маш, ты только не пугайся…

– Не буду, – пообещала я. Не говорить же, что уже испугалась!

– С бабушкой что-то не то.

– Вижу!

Ещё бы мне было не видеть – бабушка становилась прозрачной! Она уже довольно сильно нас обогнала, вышла за ворота… и пропала. Просто растаяла в воздухе. Вместе с сумкой, вместе с граблями. Вместе с моим пониманием, что происходит.

– Она была призраком… – прошептала мама.

– Призраком? Значит, она умерла?

– Господи, господи… Не знаю, как это могло получиться… Морок какой-то. Нам надо вернуться к могилам.

– Зачем?

– Хотя бы молитвы почитать. «Отче наш» я помню хорошо.

– Бабушка – Ксения. Там нет её могилы. Там Ольга и Мария, – продолжала ничего не понимать я.

– Да, Машенька. Наши тёзки.

– Надо их годы жизни посмотреть!

– Ну, какие у жизни годы… Жизнь, она или есть, или нет. – Мама говорила рассеянно и, по-моему, перестала торопиться.

– Так чьи это всё-таки могилы?

Мама пожала плечами и улыбнулась.

Я тоже улыбнулась.

Я встретила Сиволапа, мы видели призрака – по-моему, всё это интересно, даже если и страшновато.

Совсем, раз и навсегда расхотелось беспокоиться. Снова стало хорошо. Глядя на маму, я поняла, что и ей – тоже.

 

 

***

 

Баба Ксеня все слёзы выплакала накануне. Не хотела голосить над могилками, как будто боялась побеспокоить Олюшку и Машутку. Особенно Машутку. Больше всего переживаний за её покой, она померла на год позже, и очень этот год для неё тяжёлым был. Очень она тосковала по матери, от скорби, видать, и заболела, со скорбью и ушла…

– Купи. – На бабу Ксеню пристально глядела толстая, бледная как тесто, старуха. Она сидела у ворот кладбища, разложив перед собой на газетах убогонькие букетики из каких-то ранних цветочков, несколько блюдец, пару маленьких стопочек и детские грабельки.

– Есть у меня грабли, – фыркнула баба Ксеня.

Тестообразная старуха пожевала губами, не отводя своих водянистых глаз от возможной покупательницы.

– Грабельков, говоришь, не надо? Тут вот у меня… и другие игрушки… – И она вытянула из рюкзака жутчайшую, огромную, метра в полтора обезьяну. Вроде обезьяну, а вроде и нет – чёрная как смоль, а передние лапы серые.

– Кто это хоть? – опешила баба Ксеня.

– Сиволап. Он у меня и разговаривает, слушай-ка сюда. – Старуха с силой нажала на его чёрный живот, и послышалось гнусаво-тягучее – «Доообрый…». – Должен говорить «Добрый день», – объяснила торговка. – Иногда говорит. Купи.

– Да зачем он мне? – возмутилась баба Ксеня. – Игрушки носят, знаю, и я носила, но… ай! – Она махнула рукой и двинулась дальше. Вслед ей понеслось что-то несусветное.

– Ты куда, старая дура, намылилась? Ты зачем сюда пришла?

Баба Ксеня остановилась.

– К своим пришла, – с вызовом ответила она и, готовая дать отпор, подошла к наглой торговке почти впритык, чуть не наступила на крайние блюдца.

– Все к своим. К чужим не ходят, – немного убавила гонор торговка. – Я тебя спрашиваю – зачем? Чего ты для них хочешь?

Это «для них» выбило бабу Ксеню из седла, готовность к отпору куда-то подевалась. Для них она много чего хотела. Или немного, самую малость. Это как посмотреть.

– Кто ж знает… Чтоб хорошо им было. Где бы они ни были…

– Всё, что ты хочешь, – всё тут.

– В мартышке?

– В Сиволапе. Хочешь верь, а хочешь нет. Покупай или иди с богом. Я всё сказала.

– И сколько? В какую цену? – спросила баба Ксеня, сама себе удивляясь.

– Сколько дашь. Сколько не жалко.

Не жалко было вообще ничего. Денег, что ли, жалеть? Все и отдала, даже на автобус себе не оставила.

Уже потом досадно стало – даром, что старуха вся такая белая, скорее всего всё равно цыганка. Заболтала, видать. Ничем другим покупку сиволапого монстра объяснить было невозможно. Но раз уж купила…

– Вот что я тебе, Машутка, принесла. Сиволап он, говорят. Он ещё и сам кой-чего говорит.

Баба Ксеня нажала на чёрный шерстистый живот.