У моего мужа нет брата. Человек, передавший вчера телеграмму, ошибся. Он был в дорожном плаще серого цвета, с большой синей лентой на капюшоне, я не видела его лица, когда расписывалась на бланке.

“Пишу из-за твоего брата. Завтра он женится, ты приглашён, Филь, ты ведь прилетишь? Я буду ждать, мы все ждём тебя, снова”.

Вместо подписи не было даже печати. Единственное, что в телеграмме было верно – это имя.

«Окров, Черешневая улица, дом пять, квартира девятнадцать». Окров находится в трёх километрах от Бегокса, можно добраться за два часа и вернуться к вечеру.

Конечно, я никуда не поехала. Телеграмма осталась на столе, я осталась дома, раствор для роз должен закипеть как раз таки к вечеру, и тогда мне наконец-то заплатят.

У соседки пятилетие свадьбы, она заказала сто одну сверкающую розу. Купленные розы заняли в наших домах все окна, будет жаль их все отдавать.

На ту свадьбу из телеграммы тоже можно было послать хотя бы одну розу. Жаль, что тот, кому телеграмма действительно предназначалась, её не получит.

– Мам, а что, у папы есть брат?

Толик пришёл из школы, крылья торчком, на ушах перья. Опять гонял по крышам.

– Так, что с ушами?

– Оно само!

– Ага, само. Как у вас там, задержаться в воздухе на минуту – верх крутизны.

– Рекорд уже две минуты!

– Ты можешь…

– Так и не научиться летать, мам, ну вот ты умеешь, но только и сидишь тут, со своими зельями.

– Уметь летать – не самое главное. И дай сюда телеграмму, мне её ещё на почту возвращать.

– Зачем?

– Потому что это не наша телеграмма, у папы нет никакого брата.

– А если есть? Просто ты не знаешь. Или они близнецы, разлучённые при рождении!

Толик елозил на стуле, его куцые серые крылья мяли розы.

– Сбегай-ка ты на почту, здесь близко.

– Ну мам!

– На метр взлететь сможешь, у вас же теперь рекорд две минуты.

– Пускай папа её увидит, мы вместе на почту и пойдём.

– Почта закроется.

– Но адрес-то наш!

– Тогда надо вернуть её отправителю!

Толик прыгает под дверью, вся телеграмма измята.

– Не мни! Хорошо, поезжай в Окров, положи телеграмму на ящик, и напиши записку: «Вы ошиблись адресом». Понял?

– Угу, а можно позвонить в квартиру?

– Ну хорошо, позвони. К ужину жду.

– Вернусь, когда ты отдашь все розы, пацаны и так говорят, что мой дом как гербарий!

– К ужину и отдам.

Всё-таки жалко их отдавать.

***

Я ничего не сказала Филиппу о телеграмме. Соседка ахала на розы, сверкающие, как волшебные палочки из сказок, её муж вдевал розы в бороду и улыбался. Филипп передавал мне ящики.

Толик как всегда опоздал к ужину, взахлёб говорил о пустой квартире, о новом доме с большими балконами, куда его не хотели пускать.

На звонок – «долгий звонок, мам, их не было точно!» – не ответили, и Толик бросил телеграмму под дверью. Как он уверяет, с запиской. Но ведь наверняка забыл.

Тогда Филипп с удивлением спросил о телеграмме. Толик завопил: «Папа, у тебя есть брат?»

– Брат? – Филипп сморщил лоб.

– У тебя должен быть брат, потому что тогда нас пригласят на свадьбу!

– Да, в телеграмме говорилось, что твой брат женится. Но ведь у тебя нет никакого брата?

Мне почему-то стало жутко. Я и Филипп, мы встретились на первой работе, когда я преподавала, как и он, полёты первому курсу. Скоро я поняла, что полёты не моё, и ударилась в алхимию, что и было успехом.

Филипп вырос на севере, у моря, родители развелись, и он с ними не разговаривает. Его старенькая бабушка жива, иногда она шлёт письма.

Но телеграмму прислала не она, и не друзья по работе, которых я всех знаю.

– Да, они ошиблись. В любом случае, мы едем в отпуск.

Мы хотели поехать на север, со множеством остановок в отелях и туристических базах.

Мы поедем через Окров, можно было бы зайти в ту квартиру. Или пролететь мимо окон.

Но зачем? Филипп молча мыл посуду, крылья набок, пушистые перья. Он всегда чистит их щёткой перед сном.

Перламутровый галстук касается раковины, Филипп подбирает его отточенным движением и засовывает в рубашку. Любимый талисман.

Толик делал домашку, записывая уравнения ужасным почерком. Я заметила, что он спрятал под учебник какую-то записку.

На улице много открытых окон, много летающих, заняты крыши. Вокзал гудит поездами. Скоро лето, мы тоже уедем.

Будь я в том же возрасте, что и Толик, я бы тайно сбежала ночью в Окров.

Нелетающему подростку это сложно, он никогда не сможет долететь до окон пятого этажа. И постучать в балконную дверь, ему ужасно интересно узнать, кто живёт в той квартире.

Филипп сказал, что они ошиблись, но моет посуду уже так долго, дольше, чем до телеграммы.

Но всё-таки это совпадение.

***

Пока я добралась до вокзала, крылья устали. Моя жизнь почти не состоит из полётов, стоило мне уйти из учителей, зелья поглотили полностью моё время.

Это не плохо, плохо то, что я делаю подростковые глупости. И оставляю подростковые записки.

«Ушла полетать как раньше, буду к утру, целую». Как будто я раньше улетала куда-то ночью.

«Крылья стали мягкими и некрасивыми!? Наши мази вернут былую красоту!» Очередной обман. Мази возвращают только внешний эффект, очень ненадолго, потом крылья ещё отмывать придётся.

«Шоу птиц, лучшие трюки». Да ну, смотреть на птиц в клетке. Дикие птицы красивы, но в город они залетают редко.

Окров, наконец-то. Небо в тучах, если пойдёт дождь, лететь обратно будет сложно.

Черешневая улица так далеко от вокзала, неудивительно, что Толик опоздал. Я не лечу, я быстро иду вдоль фонарей, номера домов мелькают и сливаются в горящие надписи.

Дом номер пять, сколько окон с огнями, я медленно взлетаю, крылья болят недолго, на третьем этаже полёт выравнивается.

Нет, окна пятой квартиры без света. Я облетаю дом и замираю на вытянутых крыльях.

Птицы. Весь балкон пятой квартиры заполнен птицами. Птицами и светлячками, светлячки мерцают рядом с птицами и не отлетают от балкона. Почему птицы их просто не склюют?

Птицы сидят на перилах, повернувшись спиной ко мне, они смотрят на стол, на столе какая-то еда, кажется, ягоды. Ленточки на чашках. Дверь в комнату открыта.

Птицы заметили меня, что неудивительно, с моим громким полётом. Одна из птиц отделилась от балкона, она летела ко мне, и мне стало так же жутко, как на кухне, когда я спросила Филиппа о брате. Я резко рухнула вниз.

Только у первого этажа я восстановила равновесие. Птицы отделились от балкона, кружили, но не снижались. Я опустилась на землю и с трудом отдышалась.

Утром. Нет, днём. Филипп уйдёт на работу, Толик – в школу, я вернусь сюда снова. Надо спешить, спешить к вокзалу, или я ничего не успею.

Дождь так и не начался, но я всё равно шла, постоянно оглядываясь, ища глазами преследующих птиц.

Но нет. Они меня не догоняли.

***

– К вечеру я куплю буклеты, мы вместе выберем отели.

– И «Вершина»! Мы обязательно остановимся в «Вершине», пап!

– Чтобы ты, птенец, опять с мрачным видом тащился в лифте, пока мы с мамой взлетаем?

– Скоро я уже три минуты продержусь! И вообще, на выпускном я буду летать, безо всякого там института!

– Тише ты, мама спит ещё. Такой проект вчера доделала.

– Глупые розы.

– Сам ты глупый, Толька. Розы – это красиво. И возможность сделать раствор, который сделает их такими…

– Не оправдывает того, что я месяц жил как в гербарии!

– ... красивыми. Возможность так жить – это важно.

– И вы что же, все розы отдали? Ты разве для мамы одну не сохранил? Она типа их отдавать не хотела.

– Неа.

– Пап, ну сохранил же, ты же сохранил, да!

– Ну тише ты! Сохранил, ладно, как я мог не сохранить? В шкафу лежит, но…

– Круто!

– Но маме не слова, понял! И вообще, в школу дуй. И дверью не хлопай!

Они думают, что я сплю. Я и правда спала мало, но я спала, я не могу спать больше, если хочу всё успеть.

И сейчас, когда Филипп наконец-то встанет из-за стола, закроет дверь, запрёт её, я выйду на кухню.

Над завтраком думать не надо, просто поем шоколад в виде зёрен. «Наши предки купили бы это!» Очередной дешёвый слоган.

Филипп сохранил розу, как мило. Всё равно я купила их больше, чем сто одну, в расчёте, что не все доживут до готового раствора или перенесут его.

Но этого не произошло, соседка насчитала сто пять роз и была счастлива, что их больше. На самом деле их было сто шесть.

Розу я так и не нашла, хотя осмотрела все полки в шкафу. Наверное, Филипп её куда-нибудь перепрятал.

Вокзал, поезд бежит по воздушным рельсам, тысячи весенних листьев проносятся вдоль стёкол. Это так глупо, всё, что я делаю, так глупо, но…

Зачем владельцу квартиры столько диких птиц в городе? Может быть, это была просто репетиция шоу птиц, такого, как в рекламе, где эта реклама? Вот, висит.

Такая же, как вчера. Днём увидеть всех этих птиц должно быть не страшно, но мне всё равно жутко. Дом номер пять покрашен розоватой краской с золотым отливом, красиво.

Балконы без птиц, они не вылетают днём, наверное. Они прячутся, наверное, они прячутся в квартире.

Охранник спрашивает, к кому я иду. Грузный парень с кабачковыми крыльями, на перьях татуировки, лев и мотоцикл.

– Я в квартиру девятнадцать, по поводу телеграммы.

– Какой телеграммы? – Парень смотрит на меня с ленивым желанием не впускать.

– Они прислали нам телеграмму, но ошиблись адресом.

– Был вчера один школьник, говорил то же самое. Но у него хотя бы телеграмма была с собой. Значит, тоже мошенник.

– Да, я его послала!

– Ну вот, сами и признались.

– Нет, это мой сын. Просто… я боюсь, что они… не ошиблись адресом. И мне надо знать, кто отправил телеграмму.

– Ну живёт там молчаливый тип. Девчонку видел, с рыжими крыльями. Типа дочка. Они пользуются только окнами, даже дочка, хотя она школьница. Мутно всё, и с вами, дамочка, мутно. Телеграмму сами написать могли, чтобы в дом проникнуть…

– Нет! Тогда хотя бы передайте им…

– Пф, да они не говорят со мной. Ладно. Сейчас моя смена кончается, я пойду с вами и буду следить, вы ни на шаг от меня не отойдёте. Я Виталий.

– Повви.

– Ха, древнее имя. Теперь им чё-то часто называют.

***

На смену пришла пожилая женщина с короткими крыльями. Виталий шёл рядом, недовольно щурясь и двигая перьями.

Телеграммы у девятнадцатой квартиры не было, дверь выглядела обычно, как и все двери на лестничной площадке.

– Значит, её забрали, – вырвалось у меня непроизвольно.

– Что вы имеете в виду?

Виталий смотрел так угрожающе, что я отступила на шаг в сторону, ближе к двери.

– Мой сын, Толик, вчера оставил телеграмму здесь, я думала, что её могли не забрать.

– Ваш сын здесь пропадал более получаса, так что скорее всего ему открыли.

– Он сказал…

– Эти школьники врут постоянно, он здесь почти час пробыл, значит, ему открыли. Звоните, вы разве не за этим пришли?

Кнопка была гладкой и скользила на пальцах, мелодичный звонок, шаги в квартире. Я отпустила кнопку, сжала перед собой руки и перестала дышать.

Высокий человек с грубым лицом, тёмными волосами и крыльями, в спортивном сером костюме, синяя лента на капюшоне. Он посмотрел на меня и вздрогнул.

Я тоже вздрогнула, потому что лента была похожа на вчерашнюю, на ленту того, кто принёс телеграмму.

– Вот, – голос Виталия звучал над самым ухом, – эта гражданка пришла насчёт телеграммы, которую вы ей – якобы! – отправили. И вчера её сын тут был, с этой телеграммой. Вы ему открывали?

– Да, – человек в костюме говорил рассеянно и смотрел на меня грустными глазами, – Я отправлял вам телеграмму. Вы жена Филиппа? Он не придёт, сам?

– Филипп… он сказал, что вы ошиблись адресом.

– Он так и сказал это?

– Да. У Филиппа же нет брата?..

Человек медленно качал головой.

– Ну если вы знаете друг друга, я вас оставлю. Мне давно уже пора на обед, – прогромыхал в ухо Виталий и сиганул в открытое окно лестничной клетки.

Я боялась повернуться и долго медлила.

– Вы, наверное, меня боитесь. Но это же вы были вчера здесь ночью, у нашего балкона?

Я резко повернулась и схватилась руками за стену. Гладкая. Изнутри стены были тоже покрашены золотистой краской.

– Входите, – человек отступил в сторону, и я увидела квартиру.

Квартира была обычной. Никакого беспорядка, никакой роскоши, мало мебели, ковёр с изображением трактора, два шкафа со старыми дверцами, большие стандартные окна. Много закрытых дверей.

Стол и четыре стула, полотенца на продавленном диване.

– Вчера меня не было дома, вашему сыну открыла Полина. Она сказала, что просто взяла телеграмму. Мы поняли, что вам не нужно это приглашение.

– Вы хотите сказать, что муж врал мне?

И он действительно врал мне. И как я вернусь домой?

– Я хочу сказать, что вам не нужно сообщать ему обо всём. Филипп живёт там многие годы. Но я рассчитывал, что всё-таки он вернётся. На один день.

– К вам?

– Вы знаете, что мы произошли от птиц?

– Все, все знают это.

Я сидела на краю стула и цеплялась руками за скатерть. Крылья касались спинки стула, я чувствовала перьями её резьбу.

– Тогда, когда наши тела ещё не стали человеческими, наш разум мог мыслить, мы были мыслящими птицами.

– Это ненаучно.

– Да. Мы даже писали лапами и клювами на коре деревьев, мы строили дома из веток, такие примитивные шалаши, их рисуют на каждом учебнике истории.

– То есть вы держите столько птиц из-за научного интереса?

Внезапно я перестала бояться и вместо этого разозлилась. Скатерть была на ощупь как бумага. Салатовая, с крошками и заплатой на том конце. На человека я не смотрела.

– Мы… никого не держим.

Человек замялся и сел напротив, я опустила голову ниже.

– Мы птицы, мы ими остались. Мы живём так около двух столетий. Ваш муж был одним из нас.

Я попала к городскому сумасшедшему. Перебирает в руках синюю ленту, только бы он на меня с ней не бросился.

– Только лет пятьдесят назад наши первые дети смогли превращаться в людей. Мы любим собирать ленты, это одно из самых популярных хобби среди птиц.

Однажды наш предыдущий вождь Улл – теперь его уже нет с нами – вёл урок с лентой в руках, он говорил о вас, о том, что мы тоже могли быть вами. Улл превратился в человека, на несколько минут. Дальше он смог больше.

Мы все брали ленты в клювы и думали о людях. Немногие превратились. Большинство из них были птенцами, Филипп был среди них.

Превратившиеся уходили в города. Они не могли быть в этом облике вечно, время от времени они возвращались, но потом вернувшихся было всё меньше.

Филипп не вернулся четырнадцать лет назад, до этого он приходил раз в три месяца. Мы дружили, все трое: он, я и Стас, его брат, который завтра женится. Мы готовились к свадьбе вчера на балконе.

Я всё-таки подняла глаза. Человек смотрел в окно, перебирая ленту.

– Стас не превратился, ни в детстве, ни теперь. Филипп превратился с первого раза. Мы думали о нём часто, он был подростком, как ваш сын, мы летели за ним и следили с высоты, как Филипп говорил с людьми, как он заходил в магазины, как его усыновила красивая пара.

Пара потом рассталась, но Филипп был счастлив. Он жил с бабушкой, он ходил в школу, десяти минут в настоящем облике ему хватало, десять минут в школе, и перед сном около часа.

Так он рассказывал нам, когда прилетел после выпускного. Стас просил остаться подольше, на наш выпускной, Филиппу было неинтересно. Они поссорились со Стасом, я стоял рядом и пытался всё урегулировать.

У меня получилось, мы расстались подобием друзей. Только Филипп больше не прилетел, ни разу. Он уехал в другой город, мы не могли лететь так далеко от дома, у нас тоже была учёба.

Потом, каким-то образом, у меня получилось превратиться. Я думаю, это благодаря Полине.

Человек улыбнулся кривой грустной улыбкой. Он не выглядел опасным.

– Да, Полина моя дочь. Она только что полетела в школу, мы стареем медленно, как и вы. Мы тоже медленно растём. Полина схватила ленту и кричала, что хочет быть человеком, я держал её за руку, чтобы подбодрить. Я не думал, что она сможет. Но мы превратились оба.

Я делал успехи, и мы переехали с Полиной в Окров. Здесь много лесов, пригодных для птиц. Я вернулся в родной лес, я предложил переехать желающим. Желающих было много, Стас переехал тоже.

Во время переезда он и встретил невесту. Моя жена ушла от меня, она не смогла вынести, что мы с Полиной смогли превратиться.

Летая над Бегоксом, Стас заметил Филиппа. Филипп теперь учитель, преподаёт полёты, это прекрасная профессия для нас, единственное наше преимущество – мы летаем лучше.

Я стал сторожем на складе, чтобы превращаться обратно несколько раз в день. Там редко кто-то смотрит. Полина в школе.

Это была идея Стаса, пригласить Филиппа на свадьбу. Я прилетел рано утром, я думал, что Филипп ещё будет дома. Мы заметили, что по средам он выходит из дома позже, но я ошибся. Это я отдал вам телеграмму.

– Вы следили?..

– Следил Стас. Он очень хотел, чтобы всё прошло идеально. У меня не получилось. Я знаю, что вы считаете меня сумасшедшим. Тогда, много веков назад, мы хотели остановить время.

Прадед Улла, Скарит Печальный, высказал эту идею, его поддержали. С помощью зелий мы искали идеальную формулу, мы пробовали много раз.

Мы хотели остановить время, но время пошло быстрее. Наш квартал деревьев – пятьдесят городов по вашим меркам – застыл вдали от внешнего мира, мы смотрели, как наши сородичи развивались, как они становились людьми, поколение за поколением.

Время действительно остановилось для нас, и когда мы смогли выйти из кокона стволов, для нас не было места в этом мире. Вы нас не понимали, вы ловили нас вместе с дикими птицами.

Скарит пытался объединить нас снова, он всё время плакал и сожалел. Он передал власть сыну и улетел вдаль, больше его никто не видел.

Но наша жизнь медленно становилась чем-то объёмным. Мы жили на севере, который перестал быть таким холодным, вы не представляете, чем был север столетия назад. Вы просто знаете, что было холодно.

То, что вы зовёте севером теперь, стало для нас югом. Мы приспособились легко. И никто не думал, что чудо возможно, что мы можем тоже быть, можем быть рядом с вами, пока не наступил День Ленты, день, который изменил наш мир.

Мы были счастливы, пока всё не стало сложно, сложнее, чем было. Посмотрите в окно, я думаю, вам надо знать.

Крыша соседнего низкого дома, хорошо, что я в него не врезалась ночью. Толик! Толик держит за руку какую-то девчонку, с рыжими крыльями, с красными волосами. С красной помадой, намазанной неровно. Рыжий бант на чёлке.

Девчонка в рваных джинсах и в серой майке, такой же, как у… у её отца. В другой руке девчонка держит блестящую розу, розу, которую Филипп спрятал для меня.

Толик что-то говорит, девчонка кивает с улыбкой, Толик достаёт из-за трубы молочные коктейли. Мимо меня проносится синяя лента, птица держит её в клюве, облетая комнату.

Птица замирает у шкафа и превращается в человека.