Едва восходящее солнце забрезжило первыми лучами на горизонте, по бескрайнему полю, продираясь через заросли высокого дикого лука, сновала из стороны в сторону, от одного цветочка к другому, фигура сонного человека. Наверное, назвать человеком эту фигуру можно было только издалека или же если она стояла вниз головой, когда вырывала цветы с корнями, с которых сразу же падали сухие комочки земли. Но стоило вытянуться во весь рост, как мысль о физической человечности отпадала.

Стряхнув с корней очередного корешка землю, эластор открыла плетеную льняную сумку и осторожно, дабы не повредить этот и остальные цветы, положила на самое дно. Там же лежала пропитанная каким-то ароматным цветочным маслом хлопковая тряпица. Резкий аромат вырвался из сумки и на мгновение ослепил, но и к этому уже можно привыкнуть; масло из лепестков скороцвета отлично сохраняло цветы и травы в первозданном виде и при этом ничуть не вредило. Однако, если бы такой запах почувствовал обычный человек, то с большой вероятностью ослеп и потерял всякое обоняние на несколько часов или целые сутки.

Эластор помотала головой, чтобы стряхнуть лишние частицы неприятного запаха. Между невысокими рогами, которые своими кончиками уходили назад в сторону затылка, висели на серебряных цепочках полупрозрачные белые и пара голубых камней. Сложно сказать, были они настоящими драгоценными камнями или же всего лишь проделка высокого навыка неизвестного мастера, однако все окружающие люди предпочитали думать, что эластор окружила себя драгоценностями и золотом. Спроси они саму девушку, и она бы отмахнулась от ответа, недоуменно хмыкнув. Потому что сама не знала ответы на такие вопросы. Хотя и руки, и тонкая длинная шея были опутаны и едва не скованны такими же невесомыми цепочками, в блеске которых играла утренняя заря.

Где-то неподалеку зашуршали чьи-то маленькие проворные лапки. Выглянул серенький хвостик, быстро дергающийся вверх-вниз. Эластор замерла, вглядывалась в причудливый хвост зверька. Вдруг он скрылся, скрылась и спинка. Тишина. И вот у самых копыт из травы выглянули черные глаза-бусинки и торчащие на целую ладонь от головы уши.

– Кролик, – неподдельное удивление вперемешку с восторгом. – Извини, мой милый друг, – она присела на колени и протянула угольно-черную пустую ладонь к зверьку, – но у меня совершенно ничего для тебя нет. Видишь?

Кролик молчал, дергая треугольным носиком. Они переглядывались еще несколько секунд, пока зверёк своими огромными ушами не услышал какой-то посторонний шорох и не скрылся снова в траве, совсем пропав из виду. Только приминающаяся и колышущаяся трава выдавали направление прыжков.

– Вот же пугливое создание, – усмехнулась эластор и выпрямилась, поправляя льняное платье.

Обстучав копыта о первый попавшийся камень и сбив с них всю налипшую траву и землю, она еще раз окинула взглядом бескрайнее поле и набрала полную грудь воздуха. Этот блаженный запах утра, просыпающихся цветов и хвойного леса неподалеку будоражил сознание и пьянил не хуже эля из столичных таверн, но в то же время приносил столько легкости мыслям, что, будь на то воля, можно было бы сидеть здесь целыми днями и созерцать природную магию в физическом воплощении.

Поклон природе в знак благодарности, и вот под ногами уже не глиняно-песочная тропинка, а мощеная гладким камнем главная улица городка Скольт. Чем дальше в город, тем сильнее соленый привкус на языке. Кажется, за время отсутствия уже успели разгрузить товар с правого берега моря, откуда поставляют почти каждый день только самые свежие ягоды, которых нет в этой части королевства, а также шелк и хлопок. Эластор старательно тёрла язык о нёбо, чтобы хоть как-то убрать неприятный вкус. За несколько лет она так и не привыкла к особенностям жизни у моря. Может, когда-нибудь – снова мысленно сказала себе и направилась прямиком на центральную площадь.

Гордостью Скольта уже пару десятилетий служил фонтан. Во всем королевстве их насчитывалось всего шесть, но самый большой из них нашел свое место здесь. Насколько известно, его построил безымянный мастер. Был ли он местный или же иностранец доподлинно неясно, но то, что его руки творили чудеса, знал каждый, кто хоть раз заходил в центр портового города. Самую вершину украшала магическая птица Вирог, что своим громогласным криком поднимала спящих воинов. Под ней нашли свое место лозы винограда – символ Скольта – и маленькие канарейки, что кружили над гроздями, но никак не могли приземлиться.

По своему обыкновению, каждый день примерно к полудню на чаше фонтана сидели две старушки. Описать их можно было весьма просто – недовольные и брюзжащие старушки, пропитанные терпкими травяными настоями и скудностью жизни. Кажется, не было ни дня, чтобы эти очаровательные почтенные дамы не высказали свое мнение по поводу проходящей мимо них жительницы старого домика на окраине. Стоило эластору появиться в поле зрения, как неодобрительные вздохи тут же начали сопровождать ее до самого выхода с площади.

– Снова эта девица, – начала одна из старушек, старательно поправлявшая свою шелковую шляпу с большими полями.

– И чего ей не сидится у себя на отшибе? Ходит здесь, пугает детей, – ворчала вторая и потирала горбатый морщинистый нос. – В наше время таких не было!

Эластор всегда хотела ответить им тем же, однако каждый раз вспоминала, что она давно не юная и бойкая девчонка, бегающая босиком по полям и ищущая свободы. Она – взрослая – даже старше этих старушек – девушка, которая знает всему предел дозволенного. Вот и в этот раз она по обыкновению своему прошла мимо них, бросив лишь кроткий взгляд и зная, что сегодня или завтра каждая из них придет к ней за какой-нибудь настойкой от очередной боли.

– И ты только посмотри на ее безвкусный плетеный ремешок. Разве такие носят?

Уже за полдень ветхий домик почти у самого берега моря принимал покупателей. Кто-то приходил за отваром из полыни и скудноцвета, что помогал от головной боли; кто-то – за настойкой чернолиста, которая снимала спазм мышц и убирала гематомы. Одним словом, что бы горожане не говорили про эластора, она была прекрасной травницей и целительницей, а потому раз за разом все возвращались к ней. Скрипя зубами, но признавали, что, не будь такой травницы, город, возможно, загнивал от какой-нибудь холеры или тифа. Знали бы они, какой тайный ингредиент всех настоек и отваров присутствовал везде.

Эластор сидела за своим рабочим столом в дальней комнате дома. Это была просторная, светлая комната, похожая на бывшую спальню, которую украшали пара картин неизвестного художника, подвешенные под потолок букеты различных трав, стеллажи с прозрачными баночками без подписей, ориентироваться в которых было дано лишь хозяйке. Мастерскую – так ее для себя называла эластор – от остального дома отделял коридор длинной не более полутора метров. За дверью коридора – еще один коридор, но который украшали две фарфоровые вазы и резные двери в остальные комнаты. Кухня, спальня, ванная комната, но главное – рабочий кабинет, в котором стояли готовые заказы для горожан на стеллажах за стеклянными дверцами, дубовый стол для посетителей и письменный для травницы, чтобы та могла записать все жалобы и на их основе подобрать подходящий отвар. Словом, всё располагало к себе.

Часы на стене в мастерской показывали только первый час после полудня. Из граммофона доносилась приятная приглушенная музыка, растворявшаяся, стоило выйти в маленький коридор. Толстая записная книга, почти полностью исписанная, лежала на краю стола с деревянной резной закладкой на последних страницах. Кое-где валялись маленькие лепестки цветов, которые, возможно, уже были использованы для очередного лекарства. Льняная сумка, будучи уже пустой, висела на спинке стула. Дневной свет проникал через огромные по сравнению со всей стеной два окна, заливал все пространство и грел и без того теплый воздух. Лучи преломлялись через причудливые кристаллы, что висели на подсвечниках, и баночки на полках и стеллажах. По потолку и полу бегали радужные блики. В такой обстановке, тишине и спокойствии работа шла лучше всего, а новые рецепты составлялись как бы сами собой и возникали в голове из неоткуда.

Колокольчик на входной двери зазвенел. Стремительный высокий звон звал к себе, выманивая из глубин дома, доносился до кончиков острых ушей. Эластор нерасторопно поднялась из-за стола, пересекла два коридора и повесила цепочку – импровизированный замок для неполного открытия двери – на крючок. Только после этого приоткрыла дверь на расстояние длины ладони.

На пороге стоял парнишка с широкой и полной надежд улыбкой. Соломенные волосы выглядели слишком светлыми по сравнению с загорелым худощавым лицом, торчали в разные стороны и не слушались приглаживающей их ладони. Помятая рубаха, что своими краями вылезла из брюк, но натертые до блеска туфли. Небесно-голубые глаза казались слишком нереальными, хотя желтые глаза эластора выглядели не хуже. Пока травница рассматривала с неподдельным интересом очередного покупателя, парнишка протянул руку и вытянулся.

– Тебя отправили за заказом? – оживилась эластор, не меняя спокойное и, скорее, чересчур равнодушное выражение лица.

– Нет, – с заиканием ответил парнишка. Кажется, этот вопрос больше поразил его, чем эластора – причудливая внешность.

– Тогда что ты здесь делаешь? Разве кто-то приходит сюда просто так?

Парнишка замялся, переступил с ноги на ногу, робко опуская руку. Однако вспомнив, зачем на самом деле пришел, вновь оживился и протянул ладонь.

– Меня зовут Колар Вереф и я хочу стать вашим учеником! – он прикусил язык, испугавшись собственного слишком громкого голоса.

– Но я не беру учеников, – без раздумий отрезала эластор. – Думаю, тебе здесь делать нечего. Уходи, пока кто-нибудь тебя не увидел.

Она хотела было закрыть дверь, но юркая рука протиснулась в дверной проем.

– Ну прошу вас! Не зря же я по такой жаре шел сюда, а ведь по дороге нет ни одного дерева, под которым можно отдохнуть! Прошу, мисс…

– Колетт. Мелисандра.

– Мисс Колетт! Не оставите же вы меня на солнцепеке одного? А ведь даже позвать на помощь не получится.

Его самодовольная улыбка сводила с ума. Колар знал, что у него получилось надавить на жалость, а Мелисандра знала, что он в какой-то степени прав. Дверь закрылась, цепочка со звоном ударилась о её внутреннюю сторону и вот перед гостем во всей красе предстал такой загадочный, но жутко манящий к себе дом эластора.

Стоило ли говорить, что дом и его убранство привлекали в разы меньше, чем хозяйка? В свои семнадцать Колар смотрелся коротышкой по сравнению с эластором на козьих копытах. Мелисандра проводила гостя в кабинет. Затем подошла к письменному столу, налила в стакан воды и поднесла Колару. Тот, хотя и с колебаниями и сомнениями, которые посеяли слухи из города, но принял помощь и в три больших глотка осушил стакан. Перевел взгляд на эластора и не скрывая любопытства принялся детально изучать все детали внешности.

– Не стоит на меня так таращиться, – резко осекла его Мелисандра и села за стол с противоположной стороны. Сложила пальцы домиком, положила ладони на стол.

– Это перчатки? – Колар кивнул на руки.

– Кожа, – коротко ответила эластор и демонстративно провела длинным когтем по тыльной стороне ладони. – Но ты ведь не об этом пришел поговорить, верно?

– А рост около двух метров? – не унимался парнишка.

– Прекрати заговаривать мне зубы, – она ничуть не менялась в лице. – Говори, зачем пришел сюда.

– Но я же сказал, что хочу стать вашим учеником. Даже моя матушка согласилась на это, – он осекся и постарался отвернуться, добавив: – Правда, спустя несколько дней уговоров.

– А я сказала, что не беру учеников, – Мелисандра до последнего старалась упустить последнюю фразу. – Что мне еще нужно сказать, чтобы ты успокоился?

– Но почему? – не заметно для себя повысил голос Колар. – Неужели вы думаете, что я не смогу овладеть теми знаниями, что есть у вас? Я знаю много целебных растений, их свойства и даже сам могу приготовить некоторые несложные настойки, которые хорошо помогают. У меня есть много старых книг, которые достались от бабушки-травницы, я знаю их все от корки до корки. Вы боитесь?

Бледные губы растянулись в легкой улыбке. Она не хотела смеяться над ним и тем более ничего не боялась. Пылкий нрав юноши заставлял вспоминать далекое детство, когда Мелисандра, будучи такой же неугомонной, уговаривала свою мать на то же самое. Только теперь ни матери, ни детства не вернуть, остались только жизненные уроки.

Мелисандра расцепила пальцы и положила ладони тыльной стороной на стол. Когти направлены в потолок, а пронзительный взгляд впивался в Колара, заставляя чувствовать неприятную неловкость. Весь кабинет наполнила тишина, которая нарушалась лишь отдаленным тиканьем настенных часов.

– Может быть, я была бы и рада передать тебе свои многолетние знания, но от того, что они у тебя будут, неизменным останется невозможность их воплотить, – голос был спокойным и легким, и в какие-то моменты казалось, что он существует только в мыслях юноши. Колар внимательно слушал и переводил взгляд с рук на глаза и обратно. Его очаровывало все, начиная угольными руками и заканчивая кончиками таких же рогов, а мертвенно-бледная кожа совсем не вписывалась на первый взгляд во внешний вид. – Мы слишком разные не только по знаниям, но и по происхождению. Я – эластор, ты – человек. И нас отдаляет от взаимопонимания не только раса, но и способности. И без моих способностей те знания, которые, быть может, ты получишь, не найдут свой выход в свет.

Из кончиков пальцев, точно сотни змей, по столешнице поползли витки тьмы. Это была самая настоящая тьма, воплощенная в материальный вид. Та самая ночная непроглядная тьма, которой пугали маленьких детей, или же тьма забвения после смерти. Трудно было даже представить, что такое может найти свое воплощение в теле живого существа. Это казалось чем-то невозможным, невероятным, нереальным. Колар не мог оторвать глаз от творившейся перед ним магии. Можно ли было это назвать магией он точно не знал, но это и не столь важно. Тем временем тьма, похожая теперь на туман, заполнила половину стола и приближалась к загорелым рукам. Чем ближе она становилась, тем сильнее чувствовался холод, а на коже появились мурашки.

Это могло бы продолжаться бесконечно, пока Мелисандра одним взмахом не рассеяла этот туман. Расползающиеся во все стороны змеи исчезли в одно мгновение, не оставив после себя и толики мертвенного холода. Колар не мог сказать и слова, даже выдавить из себя хоть какой-то звук оказалось сложно. А эластор лишь выжидающе смотрела на него, склонив голову к плечу и заглядывая в глаза.

– Что скажешь теперь, человеческое дитя? – почти шепотом произнесла Мелисандра.

Колар молчал еще несколько секунд. Вдруг с грохотом ладоней о стол вскочил, устоял на ногах, которые подкосились от головокружения, и наклонился к самому лицу эластора, смотря прямо в глаза, которые манили его не хуже всего магического могущества существа перед ним. Золото широких глаз манило к себе, очаровывало, но приходилось держать себя в руках от неприкрытого и нескромного разглядывания.

– Тогда позвольте мне быть вашим помощником! Вы вдохновляете меня всё больше и больше, и я не уйду, пока вы, мисс Колетт, не дадите положительный ответ! – его настойчивость и решительность заполняли всё пространство между ними. А голос, который Колар неосознанно повысил, пугал.

– Значит, вот так просто ты от меня не отстанешь, – на выдохе прошептала эластор, покорившись этой настойчивости, и едва заметно кивнула. – Но знай, что этот разговор достаточно глуп и импульсивен, а потому доверия ты до сих пор не вызываешь.

По потерянным глазам юноши, который расположился на стуле перед рабочим столом в мастерской, трудно сказать, какие именно мысли крутились в еще детской голове. С одной стороны, читался восторг, неподдельный интерес не только к мастерской и всем предметам и деталям убранства, но и к самой травнице, которая вернулась к рутинной работе. С другой стороны, страх неизвестности заполнял душу, ставил перед рискованным выбором: предать мечту и весь пройденный путь в виде горячего доказывания своего желания стать помощником столь могущественного и неизвестного никому существа или убежать домой и забыть произошедшее как страшный сон. Ладони на коленях бесконечно тряслись и взмокли настолько, что, кажется, могли бы насквозь пропитать штанины брюк. Но, пока этого не произошло, Колар собрался с мыслями и подошел к рабочему столу.

Понимал он мало: записи на неизвестном языке и, кроме того, даже буквы выглядели слишком отдаленно от привычных человеческих. Разбросанные руны, драгоценные камни, корни и листья с деревьев, множество маленьких колб с порошками – все это заполняло пространство и не оставляло ни кусочка рабочей поверхности. Эластор старательно высчитывала пропорции, в которых необходимо смешать разные порошки, чтобы создать новое лекарство. Но во всех этих записях стоял символ, повторявшийся на всех окружающих клочках бумаги.

– Не стоит пожирать меня взглядом, – Мелисандра медленно подняла голову, из-под бровей смотря на Колара.

– Но я же должен как-то учиться, разве нет? – фыркнул тот и скрестил руки на груди, отвернув голову.

– Твои детские обиды и жесты совсем не вяжутся с желанием стать моим помощником и проводить здесь время, – эластор вернулась к работе.

– Но что мне еще, по-вашему, делать?

– Созерцай.

Колар умолк. Выдержав недолгую паузу, травница продолжила.

– Когда-то очень и очень давно, когда ни этого дома, ни фонтана на главной площади не было и здесь росли только твои прародители, моя семья жила у самого подножия Великого хребта и рядом с озёрами Близнецов. Наш большой город славился травниками и каждый стремился овладеть умениями мудрецов-целителей, которые с помощью одной лишь тьмы, что таилась в теле каждого из нас, исцеляли даже самые глубокие раны. Тогда и я хотела стать гордостью своего народа, а потому каждый день на рассвете прибегала к окнам хижины нашего старейшины и до заката изучала на движениях своих рук, что повторяли его движения, все тайны искусства исцеления и училась самостоятельно применять полученные знания. Может, он знал, что за ним кто-то наблюдает, но, по крайней мере, никто ничего не говорил. А я продолжала созерцать и так набиралась опыта своего учителя, который даже не подозревал о том, что кого-то учит.

– Вот оно что, – задумался Колар. – Но я же не могу знать, смогу ли вашим способом овладеть вашими знаниями.

– Для этого ты и здесь. Я также не могла предположить, что моя тяга к целительскому делу превратится в немые уроки, – от воспоминаний о далеком прошлом по щекам прошли мурашки. Эластор продолжала перебирать между пальцев тонкий дубовый лист. – Со временем старейшина действительно заметил меня и сжалился над жалкими попытками повторить мастерство мудрейшего эластора. А на следующий день договорился с моими, как вы их называете, родителями о том, чтобы я могла проводить время в его хижине и обучаться мастерству целителя, – на мгновение в золотых глазах промелькнула скорбь. Это было душераздирающее и полностью разрушающее всё на своем пути чувство, которое настигало где угодно и не предвещало своего появления. Оно хваталось цепкими лапами, точно гарпунами, за сердце и тащило его в мрак печали. Колар почувствовал кожей из ниоткуда подкравшийся холод и поежился, но продолжал слушать. – К сожалению… – Мелисандру охватил жар, сменившийся могильной мглой и сыростью, – мои умения, что удалось выработать за всё время, посвященное учению, оказались совершенно бесполезны и всё, на что хватило сил – это побег.

Они молчали мучительно долго. Время шло наперекор желаниям Колара, потому как стрелки часов двигались слишком медленно, настолько, что прошло всего три минуты, а не целый час, как казалось. Он уже было подумал, что эластор просто уснула, пока рогатая голова не встрепенулась, а широко распахнутые глаза не уставились на юношу.

– В общем, созерцай и, быть может, тебя заметят, – сбивчиво протараторила Мелисандра и вернулась к работе, хотя трясущиеся пальцы отказывались держать что-либо, а перед глазами вновь и вновь вспыхивали ужасы той роковой ночи почти шестьдесят лет назад.

Еще около часа Колар рассматривал однотипные корешки книг, столпившиеся на камине, над камином, на стеллажах и полках по сторонам и пара даже запылилась на полу. Не сказать, что Колару было скучно. Правильнее было сказать, что он не мог найти себе место в этой глухой комнате, в которой из каких-либо звуков лишь клацанье когтей эластора по столешнице, когда она пыталась что-либо взять или положить. Это в какой-то степени сводило с ума, особенно, когда из наставнических напутствий было сказано лишь короткое «созерцай». Может быть, будь Колар более усидчив и терпелив, то смог бы обучиться этому мастерству сидеть на одном месте и не двигаться, как это делала травница, но не сейчас и не сегодня. Тем более, раз ничего против похождений по мастерской не было сказано, значит, и не запрещалось.

Колар переходил от полки к полке, изучал зелено-коричневые и болотно-черные книги. Некоторые брал в руки, открывал, но тут же убирал на место: неизвестный язык с его резкими и размашистыми символами совсем не походил на человеческий, а потому и в книгах этих делать было совсем нечего. Если только когда-нибудь Колар не выучит этот непонятный и странный для его глаз язык. Какая бы книга не оказалась в его руках, всюду преследовали острые линии, то пересекавшиеся, то, напротив, находящиеся друг от друга на большом расстоянии.

Наконец, он не выдержал:

– А вы меня научите понимать ваш язык? – возможно, это было слишком грубо и неуважительно, но и обратиться по имени не позволяла какая-то неловкость, будто эта информация представлялась чем-то интимным и слишком личным, чтобы дотрагиваться.

– Тебе это вряд ли понадобится, – спустя некоторое время после раздумья ответила Мелисандра, не поднимая на Колара взгляд.

Только сейчас юноша заметил, что травница занималась совершенно не той работой, которую он видел перед своим уходом в противоположную часть комнаты. Теперь длинные тонкие пальцы переплетали между собой пестрые ниточки пяти цветов: коричневую, белую, желтую, красную и черную. Получавшийся узор приобретал черты орнамента северных районов королевства, что тянулись вдоль Великого хребта, о котором упоминала эластор. Если здесь, на юго-востоке, женщины ткали на коврах и вышивали на одежде преимущественно мягкие и плавные линии, морские волны и солнечные лучи, что пронизывали паруса торговых лодок, то северная вышивка находила в себе отражение хребта с его высокими, острыми вершинами, скалистые обрывы над водопадами и ледяной ветер.

Колар, хоть и недовольно покосился на клубки толстых нитей, но колкие мысли сдержал и подошел обратно к столу. Через полминуты внимательного изучения творения эластора, он переключился на деталь, которая при первом взгляде ускользнула из поля зрения. Сейчас, увидев своеобразную магию рукоделия, стало очевидно, что и манжеты белоснежного платья, и пояс на чрезмерно тонкой талии были выполнены точно так же, как и новое произведение северного искусства плетения узелками. Срезу же вспоминались дни, когда матушка, спрятавшись от жары под тенью яблони, изучала по картинкам в какой-то книге это мастерство.

Усмехнувшись, он скрестил руки на груди.

– Будь здесь моя матушка, она бы непременно заставила бы вас научить её плести такие… штуки. Кстати, что это?

– Ожерелье, – затянув еще один узел, продолжила. – Оно широкой полосой будет закрывать треть шеи.

– И пояс с манжетами вы сплели? У вас невероятный талант, мисс Колетт. Действительно можно позавидовать такому. Вы так не считаете?

– Довольно пустых разговоров. Тебе было дано четкое задание.

– Да бросьте! Не должен же я два часа неподвижно сидеть и наблюдать за вами?

– Но это часть обучения, к которому ты стремишься. Или ты больше не желаешь этого?

Колар фыркнул, отрицательно помотал головой и опустил взгляд на ноги. Мелисандра только передернула плечами и продолжила связывать нити в узелки.

Колокольчик входной двери настойчиво зазвенел, зазывая к себе и оповещая о приходе нового покупателя. Элатор обернулась на часы, что висели на стене за спиной, посмотрела в открытую записную книгу, а затем на Колара. Юноша в растерянности и не зная, чего ожидать, смотрел на травницу. Колокольчик продолжал звенеть, но уже не так приятно, как в первый раз, а с противным эхом в голове.

Мелистандра поднялась, обогнула стол и подошла к стеллажу, что стоял по левую руку от ее рабочего места. Затем осторожно вытащила из ряда одинаковых на первый взгляд баночек самую полную, внимательно рассмотрела и, убедившись, что взяла нужный порошок, протянула юноше.

– Пришел кузнец – Лукис, кажется – за своим порошком от боли в желудке. Отдай ему и забери плату. Внимательно пересчитай и убедись, что он принес ровно пятнадцать золотых и два серебряника, – всё это Мелисандра сказала настолько уверенно, будто Колар уже был её постоянным помощником и она могла без колебаний доверить ему расчет с покупателем.

Колару ничего не оставалось, как взять баночку, пересечь два коридора и встретить кузнеца. Он вертел порошок в руках и пытался понять, как травница среди сотни абсолютно одинаковых порошков нашла именно тот, который заказал Лукис.

Стоило открыть дверь, как поднятая вверх голова недоуменно опустилась вниз на уровень роста Колара. Кузнец был частым посетителем в этом отдаленном домишке и весь город знал, какие ужасные боли его мучили день за днём. Удивительно, но только порошки, которые готовила дня него эластор, могли избавить Лукиса от мучений, вызванных неудачным падением на стоящую посреди кузнецы кувалду.

Итак, спустя секунду Колар понял, почему кузнец смотрел вверх. Даже при его не маленьком росте – а он составлял порядка одного метра и восьмидесяти сантиметров – приходилось поднимать голову, чтобы поддерживать диалог с эластором, которая почти на полметра возвышалась над Лукисом. Однако сам Колар едва дотягивался до плеча крепкого мужчины. Увидев юношу, кузнец добродушно улыбнулся, показав ряды ровных красивых зубов, хотя во взгляде читалось непонимание.

– Добрый день, мистер Фитч, – протянул руку Колар. Лукис напряженно ответил на рукопожатие.

– Добрый, добрый, – он настороженно пригладил густую рыжую бороду. – Позволь нескромный вопрос: а что ты здесь делаешь? И где эластор?

Колар часто замечал, что горожане никогда в разговорах о Мелисандре не упоминали ее имени, а потому иногда терялся в догадках, с чем это может быть связно.

– Мисс Колетт занята работой, а я ее помощник, хотя пока что она этого не признала.

– Помощник? – по-доброму хохотнув, кузнец покачал указательным пальцем прямо перед веснушчатым вздернутым носом. – Опасную игру ты затеял, Колар. Что же твоя матушка? Боюсь уже про отца спрашивать. Наверное, его хватил удар, а? – он продолжал смеяться.

– Мисс Колетт поручила мне рассчитать вас и отдать заказ, – скрипя зубами и увиливая ответил юноша, пропуская Лукиса в дом. – Вы ведь знаете, где кабинет? – и как у Мелисандры хватало сил и терпения на этих вечно веселых, но иногда довольно бестактных горожан?

На рабочем столе в кабинете Фитч разложил все монеты, тыча в них пальцем показательно пересчитывал. Лишь после того, как Колар лично убедился, что монет, как и говорила эластор, семнадцать – пятнадцать золотых и два серебряника, – отпустил покупателя с порошком подозрительного болотно-синего цвета. После собрал все монеты обратно в льняной коричневый мешочек, хорошенько затянул и отнес травнице.

Эластор по своему обыкновению не обратила никакого внимания на пришедшего помощника, а лишь кивнула на выдвижной ящик стола, в который следовало убрать выручку. Юноша послушно подошел к столу, присел на колени и выдвинул ящик, который сразу же провис под тяжестью содержимого. В нем лежало по меньшей мере еще двадцать таких же мешочков.

– Подожди, – Мелисандра забрала деньги из рук.

– Что-то не так? – Колар старался скрыть испуг. Неужели эластор заподозрила его в краже? И мог ли Колар за те несколько часов, что находится здесь, дать повод так низко думать о себе.

Но все догадки разбились о невидимый камень успокоения, когда травница, развязав мешочек, достала из него один серебряник и протянула юноше, смотря прямо в глаза. Колар замер то ли в оцепенении от взгляда, пронзавшего его подозрительно неприятно, то ли от страха.

– Это тебе за работу. Награда, – она положила монету в ладонь юноши. – Каждый шаг в твоей работе должен поощряться. Будь то знания, полученные опытным путем, или же деньги. Ты проявил себя стойко, не вступая в дискуссию о своем выборе, и показал себя как достойного помощника. Не думала, что кому-то удастся сохранять хладнокровие и не бежать при первой же возможности от меня. Так что…

– Вы все слышали? – почти шепотом произнес Колар, глядя широко распахнутыми глазами на существо перед ним. Теперь она казалась еще более загадочной и непонятной, чем при первой личной встрече. В сердце нарастал глубокий благоговейный трепет, но теперь из уважения.

Мелисандра лишь молча дотронулась пальцем до кончика острого уха, выглядывающего из-за прядей прямых длинных волос цвета спелой ежевики.

 

За окном давно стемнело. Лунный свет чересчур ярко освещал улицы морского города, настолько, что на полу оставались тени от оконных рам. Часы в мастерской размеренно тикали, а часовая стрелка минула полночь. Колокольчик неистово зазвенел.

 

Небольшая комната была тускло освещена парой-тройкой свечей, что стояли на крохотном письменном столе. Все свободные поверхности занимали пустые баночки, бутылочки, повсюду – под потолком и на оконной раме – развешаны мешочки с магическими травами и простыми полевыми благовониями. Единственное окно выходило на передний двор большого одноэтажного дома и виднелась подъездная дорога, тропинка к калитке и невысокий забор. Сама же комната больше походила на кладовку или коморку, ибо шкаф, стоявший по правую сторону от двери и имевший своим продолжением крохотный письменный стол, занимал добрую четверть от комнатушки.

В довершение мрачной картины прямо напротив двери, у противоположной стены, стояла кровать от угла до угла, прикрытая белым полупрозрачным балдахином. Он крепился под потолком и закрывал всё пространство до середины высоких ножек, не давая возможности разглядеть ни дальнюю стену, ни того, кто лежал на кровати.

Раз в полминуты раздавался предсмертный изнуренный стон. Он нарушал тишину ночи и притаившееся дыхание женщины, стоявшей в дверях. Под двумя одеялами, на измокшей от пота и крови простыни и с перьевой подушкой под головой лежал юноша. Некогда красоте лица и тела завидовали многие его сверстники в Скольте, но сейчас, под гнетом страшной болезни, изумительно прекрасные черты исказились, пшеничные волосы потускнели, в уголках глаз и губ залегли глубокие морщины, а румяные щеки впали до языка. Грудь тяжело вздымалась, и каждый вдох давался с титаническим, невиданным трудом, будто вот-вот силы, что оставались в исхудавшем до костей теле, иссякнут и с губ сорвется последний хриплый стон.

Женщина не шевелилась. Она, не отводя взгляд, следила за сыном и держала сложенные в молитве руки перед губами, целуя большие пальцы и печать Богини Древа – прародительницы человеческого рода. Глаза опухли от слез и покраснели, но вновь слезились то ли от скорби, то ли от сухости после бессонных десяти ночей. На одиннадцатую ночь сил совершенно не хватало, как не хватало жизненных сил несчастному парню на кровати. В материнском сердце мысль о скорой кончине единственного сына сеяла больше тьмы, чем война на северо-востоке, но оставалась такой же ужасной, как в первую ночь мучений о неизвестной болезни, когда тишину разрезал истошный нечеловеческий крик.

И вот, когда стрелка часов приблизилась к первому часу ночи, а сын продолжал издавать жалобные стоны, что терзали душу и сердце звериными когтями, входная дверь со скрипом распахнулась. Спустя несколько секунд в комнату вбежал мужчина: всклокоченные волосы и стекающие по щекам капли пота, покосившиеся очки и помятая рубашка. Женщина недоуменно нахмурилась.

– Я привел лекаря, она нам поможет, – с благоговейной надеждой и трепетом прочти прошептал он надрывисто, схватив жену за плечи и встряхнув с такой силой, что она с трудом устояла на ногах.

Женщина не успела задать вопрос.

По дощатому полу размеренно стучали копыта. Всё громче и громче, пока в дверном проеме не появилась высокая фигура в черном, как сама ночь, плаще, закрывавшем всё, кроме ног ниже колена. Неестественная форма капюшона выдавала рога, а угольные пальцы придерживали края накидки. Не дожидаясь согласия, эластор прошла между отпрянувшими друг от друга супругами, пригибаясь, чтобы не задеть рогами верхний дверной косяк, и направилась прямиком к кровати больного.

– Ты привел в наш дом эластора? – бессильно возмутилась женщина и сглотнула ком в горле, сдерживая подступившие слезы. – Ты понимаешь, что сделал? – ее слабая от изнеможения ладонь, сжатая в кулак, коснулась широкого плеча мужа.

– Ему не помог ни один лекарь. Она – единственная надежда на жизнь нашего с тобой – он выделил это слово, – сына! Усмири свою гордость и принципы, речь о его жизни!

– Как долго это дитя лежит? – нарушила их перепалку эластор. Она откинула балдахин и склонилась над лицом юноши. Голос невесомой вибрацией заполнил комнату.

– Десять дней и одиннадцать ночей, – встрепенулся мужчина, но подходить ближе не стал. – У него лихорадка, совсем ничего не ест и… – эластор остановила его взмахом руки; дальше продолжать не имело смысла.

Мелисандра еле заметно кивнула. Капюшон открыл любопытным, но трусливым до мозга костей родителям длинные ребристые рога. Камни на цепочках бились друг о друга, создавая причудливую мелодию. Казалось, она была частью какого-то исцеляющего ритуала, но ни заплаканная женщина, ни отчаянный в своих действиях мужчина не могли знать наверняка, чем обернется эта роковая ночь.

Коготь едва прикоснулся к бледной щеке. Эластор наклонилась настолько низко, что между лицами оставалось расстояние не более двух пальцев. Она смотрела в закрытые глаза и видела всю душу, все терзания и мучения молодого, но обессиленного тела. Во взгляде промелькнуло смятение, но тут же растворилось. Коготь уверенно заскользил по сухой, почти безжизненной коже, оставляя после себя туманную черную полосу; вторая ладонь легла на взмокший лоб. Сквозь стиснутые зубы вырвался очередной стон.

– Что вы собираетесь делать? – пересилив себя подала голос женщина, невзирая на протесты мужа.

Эластор молчала.

От вдоха полной грудью снова зазвенели камушки на цепочках, которые свисали над лбом юноши. Хрипы и стоны усиливались с каждой секундой, и казалось, что эластор впитывает в себя все остатки жизни из больного тела. Губы Мелисандры зашевелились; неизвестный язык, чем-то похожий на шипение гремучих змей, но такой же острый, как рычанье волков в ночном лесу. Эластор читала заклинание – как догадался мужчина, – а коготь вырисовывал странные узоры, то переходя на переносицу, то на кончик носа, то на поджатые от неистовой боли губы.

– Да пусти же ты меня! – не унималась женщина, вырываясь из крепкой хватки, но эластор совершенно не замечала ее протеста.

Всё лицо испестрил загадочный магический узор. В природе эласторов он носил имя «эркел сэрр», что в грубом переводе на человеческий означало «вдох сердца». Это было магическое изображение сердца, наполненного тьмой: на щеках острые зигзагообразные линии от уголков глаз до губ в качестве контуров, на щеках – по две человеческих восьмерки, как образы правой и левой части сердца с желудочками и предсердиями; на переносице и под глазами три петли, что символизировали аорту, легочную артерию и верхнюю полую вену, а между носом и верхней губой две параллельные линии – межжелудочковая перегородка. Мелисандра давно была убеждена, что объяснять такие простые истины людям – дело неблагодарное, а потому не намеревалась тратить драгоценное время зря.

Будто собирая тряпицу, она, раздвинув пальцы, накрыла ими лицо и медленно соединила над кончиком вздернутого носа. Туманные витки тьмы потянулись за рукой хозяйки, но остановились на середине пути.

– Исчезни, – прошипела Мелисандра, и тьма, повинуясь приказу, через ноздри влилась, будто вода, в тело юноши, заставляя того морщиться и задыхаться.

– Чудовище! – женщина схватила пустой железный подсвечник с письменного стола и сделала шаг навстречу эластору. Она успела занести руку над головой, скрежетала зубами и всем своим существом стремилась выплеснуть скопившийся гнев.

Юноша пошевелил рукой.

Родители замерли в ожидании, пока Мелисандра с нарочитой осторожностью надевала капюшон, снова выпрямившись и возвысившись над кроватью. Стоило ей сделать шаг назад, как перепуганная до седины мать подбежала к краю койки и рухнула на колени, хватая ладонь сына и целуя, как божью милостынь. Эластор отвернулась и направилась прямиком на выход, старясь не рассматривать многочисленные настойки, которые и выглядели, и действовали в корне неправильно. Не мне судить, – в который раз повторила сама себе.

Отец неподвижно стоял перед дверью. Стоило травнице поравняться с ним, как тут же трясущаяся рука схватила без привычного страха запястье. Мелисандра остановилась, но не повернула голову.

– Скажите, – начал шептать мужчина, – что с ним будет?

– Я дала ему крупицу той силы, что помогает мне жить. Она может оказаться враждебной и убить, а может исцелить и со временем раствориться и выйти из организма, как только болезнь окончательно отпустит это дитя, – женщина продолжала сидеть рядом с сыном, который впервые за столько дней смог открыть глаза. – Я не могу предугадать, как поведет себя тьма в чужом для нее теле, но тем не менее это все, что я могла сделать.

Почувствовав смятение и подступивший животный страх, Мелисандра замолчала. Мужчина до боли в висках стиснул челюсть, а мысли в его голове проигрывали, как пластинка, ранившую фразу: «оказаться враждебной и убить». Он напряженно сглотнул, вгрызаясь взглядом в мертвенно-бледную щеку. Эластор медленно повернула голову, глядя прямо в душу бесчувственным взглядом золотых глаз с узкими круглыми зрачками.

– Вы знали, на что шли, – безучастно отрезала травница.

– Знал, – холодный пот стекал за ворот рубашки, а пальцы отпустили запястье. Он продолжал стоять на пороге комнаты, покачивался, будто в трансе, и смотрел на свою семью. На внутренней стороне очков остались маленькие капельки слезинок.

– Мама, – шептал юноша хриплым голосом, сорванным бесконечными криками агонии. – Я жив, да?

– Жив, милый, ты жив.

Скрипучая входная дверь отворилась под стук копыт. Захлопнулась.

 

Мелисандра смотрела на полную луну, прокручивая в голове все презрительные взгляды, неодобрительные вздохи и оскорбительные фразы всех жителей этого, казалось бы, прекрасного места. Город погрузился в сон, и только беспокойное сердце не могло найти покой. Шум в ушах стал громче, кровь прилила к вискам. Мелисандра положила ладонь на грудь и сделала глубокий вдох, прикрыв уставшие глаза. Скоро всё закончится. Она поправила накидку на плечах и сделала первый шаг к дому.