Превращение случилось в подземке, раньше намеченного срока. Я почему-то думал, что у меня есть время до вечера, так что поехал утрясти кое-какие дела Мистика, но не успел. Меня тряхнуло, скрутило, сложило пополам.

Никто, конечно, не спросил что случилось, только женщина, что стояла рядом отодвинулась на пару шагов — люди в мегаполисе плевать хотели на окружающих, здесь все чужие, не волки даже, а так… Прохожие.

Разогнулся я уже Гедонистом и сразу вышел — мне теперь незачем было ехать по зеленой ветке, дела Мистика меня не волновали, я даже едва помнил, в чем они собственно заключались. Мне теперь до смерти надо было повидать Линн, мою маленькую суицидальную девочку. Выпить с ней вина, заняться любовью, залить мой вечный страх, забыть о том, что Мать ищет меня, и однажды обязательно найдет.

 

Линн жила в крохотной квартирке на последнем этаже девятиэтажного дома, который стоял одиноко, как свечка на подоконнике. Снег еще не стаял, небо было серое, низкое, под ногами слякотно — незачем в такую погоду выходить на улицу, лучше дома сидеть.

Вот Линн и сидела. Она не сразу открыла дверь, наверное решала, впускать ли меня, я ведь для нее опять пропадал черт знает где.

Но все же впустила. Приоткрыла дверь, глянула на меня исподлобья, уставилась своими черными глазами, ничего не говоря.

— Можно? — я улыбнулся, и сделал шаг к ней.

Она пожала плечами, сморщилась, но все же посторонилась.

Я сразу обхватил её, начал целовать. Она не сопротивлялась, но и не отвечала толком, позволяла мне делать, что хочется.

Я на секунду оторвался, чтобы полюбоваться ей: она была бледной как смерть, с черными кругами под глазами, короткое каре, волосы, как всегда, не вымыты, в вязаном черном свитере на тощих плечах, маленькая, угловатая, красавицей её не назовешь. Она напоминала мне угасающую Амели, которая пару лет провела на героине.

 

Я страшно любил её.

 

Она воспользовалась заминкой, вывернулась из моих объятий и прошла в комнату: диван, кресло, шкаф с книжками, кругом пустые пивные банки, на кофейном столике полбутылки дешевого виски, коробка из-под пиццы.

— Чего приперся? — Линн плюхнулась на диван, взяла телефон, отложила.

На меня она старалась не смотреть.

— Соскучился, умираю, — честно ответил я.

Линн взяла тонкий черный вейп, затянулась, выпустила облачко пара.

— И где тебя опять носило? — шмыгнула носом, обиженно насупилась.

Я опустился на диван рядом, обнял её, ткнулся носом в шею, поцеловал, даже скорее невесомо провел губами по коже, чувствуя как от ласки топорщится пушок.

Она отвернулась.

Она всегда отворачивается.

Я открутил крышку с виски, выпил из горлышка хорошую порцию, чувствуя как по телу растекается тепло. Гедонист ликовал.

Линн тоже сделал глоток, равнодушно позволила мне стянуть с неё свитер, поводить языком по маленьким сосочкам почти не существующих грудок. Она хмурилась, отворачивала лицо, ничем не показывала, что ей нравится, но когда я снял с неё джинсы, была мокрой, и стоило мне коснутся её языком, вскрикнула, словно раненая птица.

Я немного поласкал её, чувствуя как напряжение растет, пока она не сдавила мне голову ногами так сильно, как будто хотела её расколоть. Она кончала бесшумно, только задышала часто-часто, затем расслабилась, и позволила мне войти.

Я усадил её на себя, жадно целовал, наслаждался встречей после долгой разлуки.

Линн хмурилась.

Гедонист ликовал.

 

Выпивка закончилась на следующее утро, еды и вовсе не было. Так продолжаться не могло, так что я решил сходить до магазина и заодним заскочить в пиццерию под домом.

Линн со мной не пошла, только пробурчала в спину, что если я опять пропаду, то лучше бы мне больше не возвращаться.

Она никак не может поверить, что я этим не управляю — пока я Гедонист, никуда я не денусь, а стоит мне принять новую форму — не буду даже помнить, где она живет.

Я набиваю рюкзак дешевым пивом, беру трехлитровый пакет вина, самый дешевый виски, бутылку джина — Гедонист вечно пьет как не в себя.

В пиццерии заказываю три пепперони, картошку фри, бургеров — джанк фуд ужасен, когда остынет, но у меня не будет сил снова куда-то тащиться.

Пока готовят еду, беру бутылку пива, сажусь за столик у окна. Пиво пенится в стакане, горько пахнет хмелем, освежает, слегка отгоняет тошноту.

За окном разлагается тело зимы, чернеет тут и там трупными пятнами на некогда белоснежной коже.

Его я замечаю сразу же и поневоле тянусь во внутренний карман, нащупываю рукоять пистолета. Все мы уязвимы в человеческой форме, истекаем кровью, подыхаем, и отправляемся в объятья Матери не хуже настоящих людей. Ищущий проходит мимо, не видит меня, не чует. Еще бы: я слишком сильно пахну перегаром и хмелем, пахну Линн, её грязной квартирой, её потом, её простынями, которые она уже с месяц не меняла… Я пахну человеком, я весь погряз в этих запахах, а Ищущий ждет запаха подземного мира. Не сегодня, приятель, не сегодня.

Я забираю заказ, и возвращаюсь к возлюбленной, надеясь, что пока меня не было, она не наглоталась таблеток как в тот раз.

Впереди меня ждет чудесное время, полное ласк и забытия — о как же сладко быть Гедонистом!

 

Но все проходит, и это тоже. Линн еще спит, крепко, она и одна много пьет, но за Гедонистом ей не угнаться.

Кладу денег на тумбочку, надеясь что это чем-то ей поможет. Я уже чувствую, что превращение рядом, караулит меня, ждет за углом, но пока я еще Гедонист, и я очень люблю её — несчастную, заблудившуюся девочку. Я в последний раз вдыхаю волшебный запах, и как же хочется остаться.

Но я не могу.

Выскальзываю за дверь, вызываю лифт, вхожу внутрь, и под скрип съезжающихся дверей превращаюсь в Отшельника.

 

Отшельник — самый сложный, тяжелый, опасный период в моей жизни. Если бы это зависело от меня, я бы никогда им не становился. Само состояние мне нравится: уединение, размышления, очищение. Беда в том, что меня ищут, и когда я один, я становлюсь особенно уязвим. Если бы только я был как другие и мог принять стабильную форму, стал бы Гедонистом и провел жизнь с Линн. Её жизнь, ясное дело, сам я в Подземное Царство возвращаться не собираюсь.

 

Ноги несли меня прочь из города. Воспоминания о Гедонисте постепенно стирались. Я помнил, что был кем-то еще совсем недавно, но где я был, с кем? Загадка.

Сейчас мне хотелось оказаться как можно дальше от людей, от города, от шума. Я мог бы воспользоваться транспортом, или вызвать такси, но это значило бы столкнуться с кем-то, оказаться запертым с другим человеком в замкнутом пространстве — этого я бы не вынес.

Избегая оживленных улиц и магистралей, я выбрался из города и свернул на дорогу в сумрачный лес.

Дул холодный ветер, зарядил мелкий снег наполовину с дождем. Шум машин постепенно стихал вдали, сменяясь неподвижностью и тишиной леса.

К ночи я забрался достаточно далеко, устроился на поваленном дереве. У меня не было ничего, чтобы развести огонь, так что я поплотнее закутался в шерстяное пальто, замотался в шарф, размял руки в кожаных перчатках.

Лес вокруг перестал быть тихим. Он наполнился жизнью. Я слышал дыхание птиц, шорох белки, шум листвы.

Деревья качались от ветра, кто-то шлепал по лужам, приближаясь, подходя все ближе.

Я порылся в рюкзаке, нашел полпачки печенья, вина в бутылке на донышке.

Разломил печенье и положил рядом с собой, вылил вино на землю, поднося его местным духам.

Шаги за спиной стихли. Я услышал жадное чавканье, обернулся и кивнул странному созданию: оно походило на человека с бледно-синей, почти серой кожей, странно вытянутыми конечностями, удлиненным черепом. Лысое, голое, настоящее чудище, оно клацало зубами, уминая печеньку.

Из-за деревьев показались еще несколько — женщина, или скорее самка, я отличил её по плоским, отвисшим грудям, и двое детенышей. Я скормил им остатки печенья, малыши слизывали крошки с моих рук. Знали, что я не человек, и меня можно не боятся.

Самому мне еда не требовалась — Отшельник не признавал ничего, кроме поста, глотка воды, медитаций.

 

Не знаю сколько дней прошло, когда долго не ешь и много молишься, перестаешь отличать сон от яви.

Помню только, что заходило солнце, я любовался закатом. На плечах сидели птицы, у ног свернулась калачиком лиса, поваленный ствол облюбовали белки. Я врос в это место, стал его частью. Внутренним взором я наблюдал далекие места, события давно минувших дней. Из созерцания меня вывел один из малышей. Тронул меня за рукав, показал длинным костлявым пальцем куда-то в сторону.

Я кивнул, жестом поблагодарил за предостережение — по моему следу шел Ищущий, пора было сменить обстановку.

От резкого движения птицы слетели с плеч, лиса юркнула в кусты, белки замерли.

Я уходил.

 

Телефон давно сел, так что я шел наугад. Не столько куда-то, а просто подальше от Ищущего. Я неделю не видел людей, а запах животных его со следа не собьет — сейчас он чует меня, как охотничий пес, видит след моей ауры ярким пятном в ночи.

Мне срочно нужно было что-то придумать, иначе… В пистолете были пули, но если он завоет умирая, на вой сбежится столько тварей, что уйти от них мне едва ли удастся.

Спасло меня превращение. И, конечно же, ведьма.

 

Она стояла на поляне, устроилась куда лучше моего: костер, палатка, защитный круг для себя, круг-тюрьма для духа, которого она вызывала.

Красивая, белокожая, длинные черные волосы, большая грудь, широкие бедра, такой люди изображают Лилит, опасность и соблазн.

Она читала что-то нараспев, вызывала демона, вероятно.

Я уже стал Мистиком, мгновенно, без обычных мук. Сам шагнул в её круг-тюрьму, по своей воле. Появился из темноты, словно из-под земли вырос — она вскрикнула от удивления.

— Назовись, дух! — её голос почти не дрожал.

— Трехликий, проводник мертвых, Старший Сын, — ответил я не таясь.

— Заклинаю тебя именами Люцифер, Вельзевул, Астарот… — начала она.

— Вельзевул умер давно, — я вздохнул. — Девять веков назад, если быть точным. Его оплакивали в Персии, Армении, оплакивали курды. Странно, что у вас об этом не слышали.

Ведьма выглядела ошарашенной.

Я почувствовал движение за спиной — между деревьев показалась дрожащая, неясная фигура. Ищущий знал, что я здесь, но не мог меня разглядеть — круг-тюрьма не только сковывал меня, но еще и скрывал. Теперь важно было не дать ведьме меня отпустить, связать себя с ней, заключить контракт — это даст мне время.

— Я сам пришел, так что заклинать меня не нужно. Говори, зачем ты взывала к духам Подземного Царства?

— Я хочу получить ответ на вопрос. Ответь мне, и я клянусь отпустить тебя.

Нет, это никуда не годится. Как только она меня отпустит, Ищущий меня увидит.

— У меня есть идея получше. Я отвечу тебе на много вопросов, поделюсь знанием о прошлом и будущем, открою тайны бытия запретные для смертных. А за это ты исполнишь мой приказ.

— Я не настолько глупа, демон. Моей души тебе не получить.

— А мне и не нужна твоя душа. Только тело.

— В каком смысле?

— В том самом. Ты что, никогда раньше не отдавалась Сатане на шабаше?

Я начинал нервничать, Ищущий рыскал вокруг бесплотным духом.

Ведьма вдруг смутилась, вот уж чего не ожидал. Раньше они были бесстыжей, все таки сексуальная революция сильно снизила раскованность у женщин. В прежние времена таким предложением ведьму было не смутить.

— На сколько вопросов ты ответишь? — она явно колебалась.

— На много. Больше, чем ты сможешь задать.

Ищущий словно услышал мой голос и принялся летать вокруг моего круга-тюрьмы, не в силах разглядеть или почуять, что внутри. Наконец, он что-то понял, и страшно завыл. Ведьма не видела, и не слышала его, но тоже что-то почувствовала — по ее телу прошла дрожь и на секунду я испугался, что она сбежит и все испортит.

Вой Ищущего все не стихал, и на поляну стянулось еще несколько духов. Голодные, жадные, лишенные человеческой формы, пистолет против них не поможет, с ними я бы не справился.

Но ведьма не подвела. Она обняла себя руками, как будто замерзла, поежилась, а затем кивнула.

— Я согласна.

— Тогда возьми спальник из палатки и расстели его в своем круге. Раздевайся и ложись.

 

Мы провели там всю ночь, кутаясь в спальник, дрожа от холода и возбуждения. Она сначала стеснялась и терпела, потом вошла во вкус. А у меня не было выбора — мне нужно было впитать её запах, чтобы Ищущие потеряли мой след. Они сгинули с первыми лучами солнца, вернулись в человеческие тела, без которых не могут выносить света, так что у меня было время убраться как можно дальше.

Мы собрали палатку, стерли круги. Я взвалил на плечи её поклажу и мы вместе побрели через лес — неподалеку оказалась парковка, где ведьма оставила машину.

 

По дороге в город она засыпала меня вопросами.

— Почему Трехликий? У тебя же одно лицо?

— На самом деле три. Сейчас я Мистик, но когда придет время обращусь Гедонистом, потом Отшельником. Я поменяюсь полностью, и внешне и внутренне, ты меня не узнаешь.

— И ты можешь менять облик по своему желанию? Покажи!

— Нет, что ты. По своему желанию только люди живут. Вы одни наделены свободой воли, а мы, духи, живем циклами. Мы подчиняемся Луне, стихиям, временам года. Мы часть этого мира, а вы — его настоящие владельцы.

— И когда у тебя следующий цикл?

— Нескоро, этот только начался. Давай заедем куда-нибудь перекусить? Страшно есть хочется.

 

У неё был хороший вкус — место для завтрака она выбрала идеально. Я заказал большой капучино, круассан с сыром и ветчиной — после поста лучше много не есть, а так бы я все меню заказал.

Она смотрела на меня во все глаза, как будто я диковинка. Впрочем, так оно и было.

Она спрашивала еще и еще: как устроен этот мир, который я называл Средним, как Нижний, как Верхний. И кто там живет, и какие у нас порядки.

Я честно отвечал, не столько из-за договора, сколько потому что не видел смысла скрывать — ничего тайного в этом нет, раньше люди все это знали, просто забыли со временем, назвали сказками, выдумками, ложью. Я отвечал, но не мог отогнать чувство, как будто что-то не так. Когда много лет скрываешься, такими чувствами учишься не пренебрегать. Я огляделся и вдруг понял, что попался как последний дурак.

За столиком сзади сидел один из Братьев, смотрел на меня и улыбался.

— Прости, мне нужно поговорить вот с тем человеком, видишь?

— Он тоже из Подземного Царства? — проницательности ей не занимать.

— Да.

— Я же ведьма, милый, — она взяла меня за руку. — Я вижу, что тебе угрожает опасность. Попробуем убежать?

— Лучше бы тебе в это не ввязываться, но спасибо.

Я встал было, но потом повернулся к ней.

— Если… Если меня не станет, я ведь не смогу тебе все дорассказать. Возьми человеческий череп, и мой его в текущей воде три дня. На чистой белой повязке, которую изготовила девственница в пятницу утром, напиши: Авраам, Исаак, Иаков. Повязку одень на череп. И призови меня в этот череп по имени. Я отвечу тебе на остальные вопросы. Запомнила?

Она кивнула.

А я подсел за столик к заждавшемуся Брату.

 

Он курил и пил кофе. Выглядел он будто сошел с плаката про превосходство арийской расы: высокий, статный блондин, волевой подбородок, серо-стальные глаза. Одет в дорогой костюм, на спинке стула коричневое кашемировое пальто, бежевый шарф, скорее платок — тонкая работа, шелк. Сквозь клубы дыма пробивается запах дорогого парфюма.

— Доброе утро, Брат, — я всматривался в его лицо, пытаясь понять, чего ждать.

— Доброе, доброе. Давненько не виделись, Трехликий.

— Какими судьбами здесь?

— Да по-старинке: дела, контракты. А вот тебя я встретить не ожидал. Мать вне себя от ярости с тех пор, как ты сбежал, знаешь?

— Могу себе представить, — я пожал плечами и принял предложенную сигарету из обтянутого кожей портсигара, инкрустированного огромным рубином.

Брат щелкнул крышкой зажигалки и зажег огонь, забыв чиркнуть колесиком.

— А я уж и забыл твою любовь к мелкому пижонству, — я прикурил и затянулся.

— Я тоже по тебе соскучился, — он улыбнулся, вполне искренне, как мне показалось.

— И что же, Мать в ярости, а ты тут по делам. Может, сделаем вид, что ты меня не видел?

— Не переживай, я здесь не по твою… душу. Твоя жизнь — твое дело, я в это вмешиваться не намерен.

Я поглядел на его лицо, расплывавшееся в клубах дыма. Он не врал.

— Но если бы я был тобой, Трехликий, я бы вернулся сам.

— Думаешь, мне так удастся вымолить у Неё прощение?

— И это тоже. Ищущие повсюду, их только больше становится. Если тебя притащат они — пощады не жди.

— А мне пощады и не нужно. Пожить бы хоть немного по-человечески.

— С каких это пор проводник мертвых решил, что может жить по-человечески?

— С тех самых, как начал с ними общаться. Посмотри на них: их судьба не предначертана свыше, они сами себе хозяева, делают, что хотят. Чем мы хуже? Не хочу я Подземного Царства, и Матери такой не хочу.

— А мертвые, о них ты подумал?

— Как будто я им нужен. Люди давно научились все делать сами: все эти их похороны, обряды, священники… Отлично справляются и без меня, мертвые дружным строем идут в загробный мир под звон колоколов.

— Ты прав, — Брат кивнул и жестом показал официантке, чтобы ему принесли счет. — Так и было. Но раньше. Они давно перестали верить, старший брат, и священники их перестали верить. Им едва-едва хватает сил освятить кладбище, чтобы мертвые не начали вылезать из могил. Видел их фильмы? Сплошные зомби, ведь это будущее их и ждет, они чувствуют это. А пока души ушедших не знают покоя, не в силах найти дорогу к нам. Давно был на кладбище, Трехликий?

Он покачал головой и встал, не дожидаясь ответа.

Положил на стол несколько купюр и ушел: красивый, сильный, уверенный в своей правоте.

Неужели я был слеп все эти годы?

 

Жилище ведьмы оказалось совершенно обычным, даже стильным. Трехкомнатная квартира в хорошем квартале, окна в пол с видом на парк, черный деревянный пол, белые стены, тонкая панель огромного телевизора на стене, серый диван, скандинавский минимализм. Не то чтобы я ожидал увидеть статую Бафомета в полный рост, но такая квартира никак не вязалась с образом женщины, которая может поехать в лес, чтобы вызывать демонов. Что ей могло от них понадобиться, если красота и богатство уже есть?

— А чем ты вообще занимаешься, — поинтересовался я, — помимо колдовства?

— Это я тут вопросы задаю, — мягко пожурила она.

— Хорошо, спрашивай. А то я все гадаю, зачем тебе демон понадобился.

— Хотела его к делу пристроить. Меня очень донимает один, нашептывает что-то про бесполезную, впустую потраченную жизнь. Вот я и хотела его призвать и отправить что-нибудь делать, а то жить невмоготу.

— Прости, что помешал.

— Да я и не жалуюсь.

 

Я сходил в душ, побрился женским станком, бросил одежду в стирку: словом, почувствовал себя человеком.

Когда я вышел, ведьма сидела, уткнувшись в ноут. Обдумывала услышанное, или поработать решила? В любом случае, я не стал ей мешать, а проверил запасы на кухне. Набор продуктов оказался впечатляющим, так что я занялся готовкой.

Порезал чеснок и свежих перчиков чили, обжарил в оливковом масле, добавил помидоров черри, анчоусов, сварил спагетти и бросил в ту же сковороду. Закинул туда же тунца из банки, свежей рукколы, сбрызнул лимоном.

— Жаль, каперсов нет, — посетовал я, подав еду.

— Закончились, — она выглядела странно задумчивой, крутила в руках телефон.

Я открыл бутылку Дольчетто д'альба, разлил вино по красивым большим бокалам. Мистик равнодушен к роскоши, но ценит хорошую кухню.

Некоторое время мы ели в молчании. Она смотрела на меня, не решаясь что-то спросить. А Мистик не спешил делиться тайным знанием.

— Что будет с нами, с нашей цивилизацией? — она подняла на меня глаза. — Многие видят знаки, что грядет конец света.

— Да брось, — я махнул рукой. — Конец света грядет с начала времен, но никак не настанет. А с цивилизацией вашей будет то же, что и со всеми до вас: за расцветом следует упадок, за ним исчезновение, за ним забвение. И мои тайные знания тут не при чем, вы же сами все в книжках записали.

— И всего этого больше не будет? Не будет пасты аль денте? Не будет дольчетто?

— Ну будет что-нибудь другое. На твой век дольчетто хватит, было бы о чем переживать.

— Я не о себе переживаю, — ответила она. — обо всех тех, кто будет после нас. Кто расскажет им, каким было на вкус дольчетто?

Мне оставалось только пригубить вина: иногда людские чувства ставят меня в тупик.

 

Утром я вышел немного пройтись: Мистик любит думать на ходу, а я как раз чувствовал, что рядом какое-то важное озарение.

Я шел по парку, прорезанному дорожками наискосок, шел сквозь влажный туман, щебень под ногами мягко шуршал.

Неужели, ведьма достойна? У меня не было ученика среди людей вот уже, сколько? Тысячу? Две тысячи лет?

Разговор с Братом не шел из головы: неужели люди и впрямь потеряли тайные знания и больше не могут помочь мертвым отправиться в Подземное Царство? Я мог бы пойти на кладбище и проверить сам, но это было все равно что просигналить всем Ищущим в городе: “Я здесь, ребята!”

Ученик, с другой стороны… Это звучало заманчиво.

Тех, что шли навстречу я заметил сразу: двое амбалов поперек себя шире, лица иссеченные шрамами, поди таких не заметь.

А вот двое сзади подкрались бесшумно, так что я сам не понял, как оказался взят под руки, с мешком на голове, и вот меня уже обыскали, разоружили и заталкивают на заднее сиденье машины.

— Пасть заткнул, — буркнул один из похитителей, когда я попытался спросить, кто они такие.

Мне двинули в живот, сильно, я сложился пополам и на некоторое время мир сжался до пульсирующей точки боли.

Ехали мы недолго, по звуку я понял, что машина въезжает в гулкое место, подземный паркинг, допустим.

Меня вытащили, поволокли, вдруг оставили, и сняли с головы мешок.

Я огляделся: ну и странненькое это было место.

Темная комната больше похожая на пещеру из-за черного сводчатого потолка, слабо освещенная настоящими факелами. Я стоял в окружении четырех похитителей, нечего было даже пытаться что-то предпринять.

Откуда она появилась я так и не понял: просто из темноты вдруг возникло нечто, что я сначала принял за огромного паука с человеческим телом, торчащим сверху. Когда бледный свет факелов осветил её лучше, я разглядел живой трон: несколько обнаженных и очень сильных мужчин, настоящие титаны, выстроились так, чтобы ей было удобно на них сидеть: спина одного выполняла роль сиденья, грудь второго была спинкой трона, еще несколько играли роль подлокотников или помогали всем этим застывшим в нелепых позах людям двигаться.

Она была…

У меня пересохло во рту, подогнулись ноги, потемнело в глазах. Мы все уязвимы в человеческой форме, но я все же был Трехликим, Старшим Сыном, и хотя бы мог сопротивляться в отличие от мужчин вокруг. Они не сводили с неё глаз, боялись дышать в её присутствии, мелко дрожали.

Она была странно тонкой, неестественно белокожей, вся замотана в черное, словно правоверная жена мусульманина.

— Сестрица, — я поприветствовал её, приложив руку ко лбу, к губам, затем к груди.

Она не ответила, склонила голову на бок и смотрела на меня, сверкая сиреневыми глазами из темноты: готовая к броску кобра, пума, с чьих клыков капает человеческая кровь.

Из темноты вокруг к трону сошлись еще с десяток мужчин, все как на подбор атлетичные, в полевой военной форме, с глазами убийц, которые сейчас переполнял восторг. Сестра Соблазна оставалась верна себе: ей всегда нравилось окружать себя лучшими воинами, самыми свирепыми животными, делать из них ручных котят.

Но я-то ей зачем понадобился?

— Ты заставила меня поволноваться, — я улыбнулся, и расслабил тело, прогоняя её чары. — Обязательно было устраивать похищение?

— Старший Брат стал совсем неуловимым, — прошептала она.

От звука её голоса комната поплыла перед глазами. Я тряхнул головой.

— Жизнь изгнанника учит осторожности, сестрица.

— Изгнанника? — она тихо рассмеялась. — Скорее беглеца. Мать очень, очень тобой недовольна. Не стыдно тебе, непутевый сын?

— Ты позвала меня, чтобы пристыдить? Из всей нашей семейки, уж что тебе-то знать про стыд.

— Милый Старший Братик, — она улыбнулась, воины качнулись в её сторону как по команде.

— Ладно, у меня полно дел. Что тебе от меня нужно?

— Какие могут быть дела у того, кто оставил своё дело? — на этот раз в голосе Сестры не было ни грамма насмешки. — Но ты прав, пора бы нам перейти к сути вопроса. Ты отыщешь мне одну душу.

— Зачем она тебе?

— Возлюбленный потерялся и не хочет идти за мной в наше славное Царство. Приведи его ко мне.

— И зачем мне это делать?

— Потому что я так сказала.

Она вдруг шевельнулась, из-под черной накидки показалась длинная, узкая ступня. Я был готов к подобному трюку, так что устоял на месте, а воины вокруг бросились к ней рыча, сражаясь за возможность приложиться губами к пальчику на её ноге, к щиколотке, куда угодно.

— Тебе полезно иногда поболтать с кем-то кроме возлюбленных, Сестра, — я ухмыльнулся. — Так зачем мне это?

— Ты меня совсем разлюбил? — на этот раз она звучала обиженно.

— Ну что ты, сестричка. Но если хочешь попросить о чем-то, попроси… По-человечески.

Она выпрямилась, снова спряталась под накидку, шумно задышала от гнева, её воины развернулись ко мне, готовые броситься и разорвать меня на части по одному её знаку.

— Старший Брат… Пожалуйста, помоги мне, — еле слышно прошептала она.

— Для тебя — все что угодно, Младшая Сестра.

 

Улица встретила меня ярким светом, шумом машин, толпой людей, спешащих на обед.

Я как будто вернулся в наш мир из далекого прошлого, и некоторое время просто привыкал к новой реальности.

Разыскать сбежавшую душу в огромном городе — что может быть проще?

 

Когда я сел к ведьме в машину и объяснил ситуацию, она некоторое время обдумывала услышанное.

— А почему твоя сестра сама не может разыскать душу? Раз это её любовник?

— Видишь ли, у нас у всех свои сильные стороны, но и слабые тоже. У Сестры, например, огромная власть над мужчинами, особенно определенного склада, но смерть — шокирующее события для большинства людей. В такой момент её чары могут перестать действовать, и тогда душа сбежит, заблудится… И дальше уже вопрос, как у ней лучше подступится. Может, лучше отправить к душе моего Младшего Брата, который предложит ей сделку. Или Среднего Брата, который обещает покой.

— А ты что предлагаешь?

— Зависит от цикла. Я для того и Трехликий, что нахожу подход к любой душе. Могу обещать удовольствия, могу тайные знания, могу уединение — кому что больше нравится.

— Тогда ты должен уметь разыскивать такие души? А я тебе зачем?

— Да, найти заблудшую душу мне не сложно, но это привлечет внимание Ищущих, а я бы хотел его избежать. Так что мне придется положиться на твои навыки.

Ведьма нахмурилась, закусила губу, кивнула.

Я сказал правду только наполовину. Мне и впрямь лучше не отсвечивать, но еще очень хотелось посмотреть, на что она способна.

— Хорошо, — ведьма исполнилась решимости, — мне понадобится какой-то предмет, принадлежавший покойному.

— Вот, — я протянул ей серебряное кольцо. — Обручальное кольцо, которое он носил не снимая. Да, я знаю, больше похоже на печатку, но моя Сестра дает особенное кольцо каждому мужу.

У ведьмы явно были вопросы и на этот счет, но она предпочла пока на них не отвлекаться. Вместо этого, она сжала кольцо в кулаке, зажмурилась, и начала шептать.

— Дух востока, духи севера, запада, и юга, заклинаю вас именами…

Она работала умело, прямо, не прибегала к персонификациям стихий, как любят люди, избегала привлечения ненужного внимания, и довольно быстро получила ответ.

— Он в больнице, это недалеко, — её взгляд все еще был затуманен, расфокусирован, она смотрела внутренним взором.

— Скверно.

— Почему?

— В больнице люди часто умирают или лежат при смерти. Бродячий дух может воспользоваться моментом, и попытаться захватить чужое тело, и натворить бед. Поехали, скорее.

Ведьма вдавила газ в пол, завизжали шины.

 

Больница занимала огромную территорию: несколько корпусов в пять этажей каждый, дорожки между ними, слева подъезд для скорых, справа корпус для сердечников. Нам-то куда, интересно?

— Что-то чувствуешь? — я глянул на ведьму, и та послушно закрыла глаза, прислушалась.

— Нам налево, туда.

Мы вошли в здание, протиснулись мимо длиннющей очереди, ожидавшей приема в узком коридоре, добрались до зала ожидания, но ведьма уверенно вела нас дальше. Подъем по лестнице, второй этаж, третий, коридор, удивленный взгляд медсестры, ведьма берет меня за руку и мы входим в палату.

Внутри койка, на ней девочка лет десяти, вся в трубках и проводах. Ведьма тихонько вскрикивает: неужели она тоже видит?

Над девочкой склонился дух. Надо же, умер совсем недавно, а уже ничем не напоминает человека: клубящийся черный туман (сразу видно душу убийцы), горящие красные глаза, расплывающийся рот, скорее пасть, такая проглотит девочку за один укус.

Дух замечает нас, понимает, что мы его видим. Когда душа потеряла человеческий облик, она обычно и речь перестает понимать, но попробовать поговорить все таки стоит.

— Эй, приятель, — я вглядываюсь в глаза, но в них ничего, кроме ненависти. — Не трогай девочку, ладно? Она еще поживет.

— Плеевааать, — медленно отвечает дух. — Мееесть.

Он бьется головой о грудь девочки — пытается выбить из неё душу и занять её место.

Кончики пальцев холодеют, с них вот-вот сорвется заклятье — пусть хоть все Ищущие мира сюда ворвутся, эту девочку я ему не отдам.

Но ведьма оказывается быстрее. Резким движением, она бросает на девочку пригоршню соли — дух отскакивает как ошпаренный. Злится, мечется, и принимает единственно возможное решение — бросается на ведьму.

Она даже не вздрагивает. Спокойным и плавным жестом открывает помаду, рисует на полу круг, дух бьется о невидимую преграду. Ведьма выпрямляется, смотрит в его злобные глаза и командует: “Ни в лучах солнца, ни под луной, тебе нет места в Срединной земле. Покойся с миром!”

Дух воет, но сдаваться не спешит. Скребет пол, в сторону летят комья плитки и бетона, но ведьма не ведает страха.

— Покойся с миром! — властно повторяет она.

Дух начинает испаряться, дрожит, но цепляется за жизнь.

— Покойся с миром! — ведьма кричит, вздымает руки.

Она все делает правильно, обычной душе этого бы давно хватило. Но бывший убийца знает, что ничего хорошего его на том свете не ждет, и цепляется за Срединный мир из последних сил.

— Он просто напуган, не дави на него силой, — я все еще готов заклясть его, но хочу, чтобы это сделала ведьма. — Успокой его, ты же знаешь, что ничего страшного его там не ждет.

Ведьма едва слышит меня, глядя на дрожащую черную тварь, но все-таки находит в себе силы завершить начатое.

— Как земля приняла твое тело, так и Великая Мать примет душу. Оставь черную злобу здесь и отправляйся в Подземное Царство чистым.

Дух замирает, шепчет слова благодарности, и исчезает, а черные ошметки стелятся по полу сизым дымом.

Я трясу руками, отгоняю готовое заклятье. У девочки настоящий талант — такое заклинание не встретишь в книге, она просто нашла нужные слова.

— Как же ты хороша, — говорю. — Давно не встречал людей, способных на такое.

— Теперь я понимаю, почему меня так тянуло к ведовству, — ведьма ухмыляется. — Кажется, я нашла свое призвание. Помощь мертвым — это так увлекательно.

 

Вечером мы сидели у окна. Она пила вино и смотрела на ночной город, переливающийся сотней огней. Я объяснил ей правила — что буду учить её, но только пока я Мистик, а в остальное время ей придется практиковать одной. Она согласилась, и теперь глядела в ночь, видя там что-то новое.

Мы издревле привлекали людей себе в помощь. Нас мало, а людей много, и становится только больше. Везде не поспеешь, так что помощники нам действительно нужны.

Хотя кому нам? Я-то свое дело оставил.

Что я теперь такое? Проводник мертвых, который боится делать то, ради чего родился. Беглец? Изменник? Эгоист? Но ведь люди и впрямь сами научились направлять своих мертвых. Я ведь не так давно был на кладбище, лет пятьдесят, может сто назад. Своими глазами видел, как священник читал по книге, а мертвая душа добровольно спускалась вниз. Я не был там нужен даже как наставник, не то что проводник.

Так почему я чувствую себя так паршиво?

— Как вы справляетесь с этим? — мой голос нарушил тишину. — Свобода выбора, свобода воли.

— Не уверена, что хорошо, — ведьма пожала плечами.

— Если следуешь пути, предписанному Матерью — будто чужую жизнь живешь. А выбираешь свой путь и оказываешься кругом виноват, никчемным, бесполезным.

— Ты хорошо описал жизнь любого человека, — она прекратила глядеть в окно. — Что тебя гнетет?

— Правда, что люди перестали верить?

— Не знаю. Я ведьма, у меня своя вера. Сходи лучше в церковь, сам поймешь.

В самом деле, почему бы и нет. Я оставил ведьму у окна, зная, что еще не раз вернусь к ней.

Мистик давно хотел ученика. Или ученицу.

 

Церковь оказалась красивым зданием из красного кирпича в готическом стиле: высокая башня, стрельчатые окна, витражи. Только когда я подошел к дверям и увидел расписание служб, я понял как мне повезло — завтра, оказывается, Пасхальное Воскресение, а сегодня в полночь месса.

Так что я немного побродил по окрестностям, и вернулся к половине двенадцатого ночи.

Внешние деревянные двери оказались дружелюбно распахнуты, внутри было темно, но людно. Я занял место на свободной скамье с резной спинкой, и принялся разглядывать лица людей: не похоже было, чтобы их привело сюда отсутствие веры. Лица были светлые, готовые к чуду. Все говорили шепотом, но старались молчать, любой шорох здесь разносился на весь зал, под высокий потолок, и к алтарю, над которым висело огромное распятие. Передо мной устроилась семья — отец лет пятидесяти, крупный мужчина с брюшком, и трое его детей. Все нарядные, улыбчивые, со светящимися глазами.

Нет, правда, они верят!

Через пару рядов спереди сидела мать с ребенком лет трех. Малышке было сложно изображать благоговение, так что она ползала, юлила, а потом задела крошечной ручкой сидевшую перед ней женщину. Та обернулась, хмурая как дьявол, рявкнула что-то маме.

Ладно, верят не все, пожалуй.

Тут заиграл орган, начал зажигаться свет, и я ненадолго отдался моменту. Я люблю Пасху, и всегда уважал богов, готовых добровольно спуститься в Подземное Царство. Со времен Инанны известно, к чему это может привести, так что нужно иметь храбрость и веру в собственные силы, чтобы самому явится к Матери.

Пока играл орган, пространство перед алтарем начали украшать свечами и белыми драпировками: делали эти двое мужиков в джинсах и свитерах, и выглядело это так буднично, так контрастировало со звуком органа, что я начал подозревать неладное.

Наконец, они зажгли шесть высоких и толстых свечей, и к алтарю вышли двое священников в белых рясах: мужчина и женщина.

Вокруг шаманов, жрецов, волшебников всегда виден след общения с Верхним или Нижним миром. Но эти выглядели обычными людьми. Мужчина имел слабый флер, будто испарившийся след в ауре, как если бы в детстве он ходил в Нижний мир, но давно уже этого не делал. Женщина-священник была обычной женщиной. По сравнению с моей ведьмой, у которой весь дом был пропитан магией, эта священница едва ли могла бы благословить себя, не то что окружающих.

Как же они тогда людей хоронят?

— Вы должны помнить, что Иисус пожертвовал собой ради всех нас, — говорила она тоном учительницы, поучающей нерадивых младшеклассников. — Так и мы должны жить не ради себя, а ради других, следовать за его примером…

Да она сама в свои слова не верит. И люди вокруг её едва слушают. Как же она внушает мертвым, что им следует пойти в загробный мир?

Проповедь завершилась, все запели гимн. Пели люди так себе. Божественный свет не сошел с небес. Здесь было пусто, пусто, пусто.

Когда началось причастие, я вышел, едва сдерживая слезы.

 

Я не мог, не мог быть так слеп, я же среди них живу уже столько лет, общаюсь с ними, люблю их. Ноги несли меня куда-то, мне казалось, что я не разбираю дороги, так что замер я только у кладбищенской ограды.

Жалкий белый заборчик, едва светящийся защитной магией, весь в прорехах — сколько духов сбегут отсюда?

Кладбище было ухоженное, дорожки чистые, но ни одного подношения мертвым, ни одной зажженной свечки — и это в Пасхальную ночь.

Я пересек ограду, понимая что назад пути может уже и не быть — мое присутствие на кладбище взбудоражит всех Ищущих на сто миль вокруг.

В центре кладбища на перекрестке было защищенное стеклом от дождя и ветра место для свечей. Внутри было полно почти новых свечек. Я махнул рукой, не заботясь больше о скрытности, и зажег их все разом.

Повернулся на восток, начертил в воздухе вертикальную линию, затем круг. Повторил то же на остальные стороны света, благословляя мертвых, призывая их.

Сам я рожден в Подземном Царстве и лишен страха смерти, но моё человеческое тело… Меня словно обдало морозным ветром, я почувствовал как встают дыбом волосы, захотелось сбежать отсюда, но я стоял.

Я ждал их.

И они явились на зов. Сначала один дух, наполовину еще похожий на человека, затем девушка. Она заглянула в мои глаза и спросила: “Почему мы здесь? Что нам делать?”

— Прости, милая, — только и мог ответить.

Их слеталось все больше на свет.

Бесформенные духи, проведшие десятки лет в посмертии, свежие покойники, на которых я мог различить бренд одежды, и дети… Десятки, сотни детей: малюткам особенно сложно самим найти дорогу, они привыкли во всем полагаться на старших.

— Что же я натворил, — я опустился на колени, чувствуя как дети хватают меня за руки, слыша их вопросы, упреки.

Со всех сторон, не решающиеся пройти за ограду, стояли Ищущие. Одни в человеческой форме, другие в виде духов. Они сверлили меня глазами, тихо рычали, чуя добычу.

— Не сегодня, — я покачал головой. — Мне и самому пора домой.

Я произнес формулу, двумя руками открыл проход. Духи в ужасе отпрянули — никто сам не отправляется в Подземное Царство.

Я зажег между пальцев огонек не больше свечного, разогнавший ночную тьму, и духи потянулись к нему.

— Следуйте за мной, — сказал я так громко, чтобы услышал каждый обитатель кладбища.

И они пошли.

 

Врата Подземного Царства были распахнуты. Я шел впереди, дети все так же цеплялись за мои руки, сзади сотни, тысячи духов, подобранных по дороге.

Когда я вошел, и ступил на Мать, я ожидал, что она разверзнется от гнева и поглотит меня.

Но она лишь задрожала.

Меня встречали.

И Младший Брат, все еще в человеческом обличии безупречного арийца, и Сестра Соблазна, в привычной мне личине, прикрывающая наготу кожистыми крыльями, и Средний Брат, и даже Голос Матери — слепой, весь покрытый струпьями, замотанный в черные обноски, выплевывающий слова вместе с ядовитой слюной.

— Ты наконец явился, — сказал Голос Матери. — Одумался?

— Нет, мне все так же возвращаться не хочется.

— Тогда почему ты здесь? — Голос ощерил мелкие острые зубы.

— Я вернулся ради них.

А души все шли, и шли, и с удивлением обнаруживали, что боятся тут нечего. Иные ждали ада, котлов и демонов, другие страшились неизвестности, но мы-то знали, от начала времен знали: все мы вышли из Матери и вернемся к Ней.

 

Мать задрожала еще раз, я упал на колени, вжался в нее, обнял, просил прощения.

Мать была недовольна мной. Мать считала, что я не слушаю её. Мать учила меня идти предписанным путем. И тогда я впервые понял её, по-настоящему понял.

Это не она выбрала для меня три личности. С самого начала это был мой выбор, и я сделал его не лучшим образом.

Мистик нужен, чтобы учить людей, а я давно никого не учил.

Отшельник нужен, чтобы очиститься от земных забот, увидеть свое несовершенство и наметить путь к улучшению.

А зачем тогда Гедонист? Что он сделал полезного? Я вдруг вспомнил Линн, представил, как она сейчас пьет в одиночестве, и сердце сжалось.

Гедонист осыпался прахом, а я уже вставал на ноги, полный сил, спешащий навстречу новому делу.

Братья и Сестры заслонялись руками, морщились от яркого света.

— Это что за дрянь? — спросил Голос Матери.

— Моя новая личность, — ответил я.

— Ты весь сияешь Божественным Светом, — вмешалась Сестра Соблазна. — Не смущай эти души, Старший Брат.

— Сейчас я уйду, — мне и самому не терпелось.

Меня кто-то взял за руку, я почувствовал касание детской руки. Мальчик лет шести смотрел на меня во все глаза, он улыбался.

— Так ты ангел? — спросил он. — Все таки ангел, да?

— Ангел-хранитель, — согласился я. — Ничего здесь не бойся, малыш. Я вернусь и проведаю тебя.

Мальчик кивнул, а я взмыл вверх, махнув черными мощными крыльями.

Я летел все выше, и выше, точно зная свою цель.

 

Линн не спала. Вертелась в постели, прикладываясь к бутылке, брала телефон, отшвыривала его прочь.

Бедняжка была на грани, а чертов Гедонист все не появлялся.

Она не могла меня видеть, я больше не был человеком, но могла чувствовать мое присутствие.

Я опустился на кровать и погладил её по голове. Черные мысли отступили.

Я улегся рядом, обнял её, обхватил крыльями.

Она перестала хмуриться, устроилась поудобнее, и тут же уснула.

Засыпая, она вдруг повернулась ко мне.

Она впервые повернулась ко мне.

Ангел-хранитель ликовал.