Я жил в огромном городе уродливых строений, становившихся всё уродливей от дел его жителей. Противные стервятники вечно кишели в чадном небе над ним. Этот мрачный бесовский город раскинулся, словно щупальцами, своими вереницами каменных башен, в богохульной, но бессильной злобе устремившихся в подлунную высь. В центре же города стояла исполинская чёрная пирамида, в которой восседал наш неназываемый повелитель, и немногие были удостоены таким наказанием – лицезреть его склизкий трон. В бесчисленных окнах многочисленных башен города пылали дьявольские всплески огня от медных кузниц, пыточных и тусклых, глиняных светильников.

Я был однажды в пыточной за то, что я проявил сострадание к одному человеку города. Этот человек был похож на меня. Он открыто пошёл к воротам – надо сказать, что никто не знает, зачем городу ворота, ведь они никогда не открывались – и потребовал отпереть их. Он сказал, что этот мир – ложь, стал ложью, но раньше был иным, и если распахнуть ворота, то все увидят это. Безумная толпа побила его камнями, а когда я подошёл с кувшином воды, чтобы омыть его кровь, они схватили и меня. Того человека увели в чёрную пирамиду, а мою спину с тех пор разрезает плохо заживающий шрам.

Высокомерные жители города, облаченные в жёлтое и зеленое, сновали тут и там по гадким плиточным улицам. Они в большинстве выглядели как люди, но половина из них утеряла всё человеческое, а половина стала сосудами для фантомов. Отовсюду вечно грохотали барабаны, стонали флейты, и казалось, что вихри омерзительных, никогда не умолкающих звуков оседали в реку, оттого она такая загрязненная, и плыли вниз по течению необитаемых серых вод.

Время здесь давило тяжким молотом, и я обезумел бесконечно обрушивать тесак на жирную тушу кусающейся свиньи, на обмяклое, потное тело овцы; и я обезумел от дурно пахнущего старого козла, который подло и бессовестно заманивал свинью и овцу под мой нож. Даже животные были злы и противны в этом городе. И я устал от своего страшного, молчаливого помощника, от потрескавшегося морионового голема, в глазницах которого всегда горел жуткий багровый пламень. Его приставили ко мне после того, как исполосовали мою спину кнутом за поднесенный кувшин воды. Он всегда подходил ко мне бесшумно и со спины, и руки его всегда были сжаты в яростные кулаки. И он смотрел прямо мне в глаза каждый раз, когда я проходил мимо него – жуть пробиралась в сердце, я чувствовал себя безвольным и под надзором.

К ночи моя работа заканчивалась, а голем оставался на бойне переворачивать угли в печи и провожал меня взглядом, полным ненависти; тогда я уходил домой по плиточным улицам. И я не смотрел на плиты, ибо на них были изображены противные небесам чудовища и начертаны богохульные знаки, и я не смотрел на жителей города, которые плясали вечерами, как сумасшедшие. Я приходил домой, в одну из узких комнат гигантской каменной башни, и смотрел в окно, видя только взметающиеся ввысь здания и маленький кусочек неба, весь затянутый гарью. В редкие часы, когда участок небосвода был незапятнан дымом, я наблюдал созвездие Северной Короны, но и тогда я замечал некую тень, что набегала на те звезды, и мне становилось страшно.

В моей комнате не пылал огонь, не коптил глиняный светильник с его гнусной неживой оттенью, ибо я ненавидел этот могильный свет. Я ложился спать, молясь о том, чтобы я проснулся вдруг там, где проходят мои грёзы. Но я не знал, кому молился, я не называл ничье имя, не призывал никаких известных богов. Лишь верил, что молитва обязательно дойдёт до Того, Кто должен быть, существовать над небесами, до Того, Кто должен меня услышать.

Воистину, благодаря снам я не потерял рассудок и не умер в этом ужасном городе. В них я нашёл ту красоту, что, как я думал, не существует на свете. Под милый дождь я гулял по светлым лесам и любовался закатами цвета спелых яблок. Я купался в синей речке и слушал рассказы нежно-лиственных рассветов. Я взлетал в пурпурные сумерки и кружил над чьими-то клумбами невянущих роз. Я плыл на лодчонке среди опутанных виноградными лозами садов со старыми и мудрыми деревьями, которые корнями укрывали покрытые мхом камни позабытых святилищ. И я проплывал под узкой и изящной бронзовой аркой и видел, что река ленточкой вела в тенистую долину с золотыми рощами. Но как только я устремлялся туда, сон обрывался, и я просыпался в тесной, сырой комнате, а из окна гремели трубы. Я выходил на улицу, вливаясь в толпу гомонящих богопротивные речи жителей, и, каждодневно вперя взор в темнеющую на горизонте стену города, шёл на свой рабский труд, который по сравнению со сном был хуже пытки.

Но вот однажды я освободился от работы раньше обычного. Я привязал в загоне чёрного козла и очистил ножи от крови, повесил на крючья цепи и поставил у печи молоты. Голем же по-особому взглянул на меня перед тем, как я ушёл – его глазницы выражали злость, но он улыбался, страшно и мучительно для меня. Вдруг я вспомнил свой разговор с Привратником восемь лет назад и понял, что настало время пойти к стене. Но сначала нужно было взять кое-что для замысла, взять без спроса из зловещей башни.

Эта башня стояла одиноко неподалёку от чёрной пирамиды. Её называли алхимической башней, и вошедших туда без разрешения ждала смерть от взора повелителя города – Восседающего. Но мне уже было всё равно. Я намеревался либо вырваться из адского города, либо погибнуть, но ни за что не возвращаться в тесную комнату, чтобы снова, измучившись от недостижимого сна, проснуться, не достигая цели раз за разом. Вход в алхимическую башню представлял собой зияющий чёрнотой проём, чьи колонны были исписаны тайными буквами. Стражников тут не было, ибо страх охранял башню лучше жестоких мамонтоподобных головорезов, что стояли у складов и оружейных; лучше многоглазых четвероногих тварей с хоботами, коими замучивали до смерти обреченных на арене у пирамиды. На ощупь я начал подниматься по скользким, покрытых слизью ступеням башни, хороводом устремившимся вверх. Из-за запертых дверей я слышал жуткие булькающие и хрюкающие звуки или инфернальные голоса, повторяющие замогильным напевом неизвестные мне слова.

На последний этаж под сводом башенной крыши вела не дверь, а арка. Там, в багровом зареве светильников стояли две страшные статуи. Первая, словно пришедшая из древних городов со дна тихого, тёплого океана, напоминала морское порождение. Оно, казалось, не имело рта, но было многоглазым и будто бы мохнатым. Тулово существа было шароподобным, оно имело десяток щупалец-рук, оканчивающихся внушительными клешнями. Вторая статуя изображала скрючившееся, сидящее чудовище, закрывшееся почти целиком когтистыми крыльями. Над ними торчала венчанная ушами, как у летучей мыши, голова с закрытыми глазами и ворохом коротких хоботов вместо рта. Между статуями на маленьком пьедестале лежал жезл из чёрного оникса. Я взял его, а высеченные из камня чудовища отчего-то взирали с нескрываемым торжеством, и спешно ушёл. Никто мне не встретился ни на лестнице, ни у башни, и я, спрятав украденный жезл под одежду, направился к стене.

То была каменная ограда, дымящаяся от смрада, с низкой аркой, выдолбленной внизу стены, под которой серые воды понуро плыли наружу. Тут стояли огромные шлюзы и причалы, с которых сбрасывали в реку всю гадость, всю грязь и мерзость, исходившую от города, и вода бурлила от отвращения и негодования. Я вошёл на металлический склад и увидел через дырявую крышу, что на толстой стене стоял Привратник. С большой высоты он смотрел в этот полуосвещенный док, где, по колено в грязи, убогие работники несли к реке ящики, всякий хлам и вели каких-то наполовину истлевших дряблых зверей, непригодный для бойни скот, вид которых внушал отвращение и жалость. А также, пачкая дёгтем голые руки, они волокли жуткие вещи без названия, отчасти бесформенные и становившиеся объёмней в воде, и сбрасывали с причалов. Говорили, что эти вещи прибывают к докам из чёрной пирамиды.

Привратник заметил меня, кивнул головой, вспомнив о нашем разговоре восемь лет назад, и начал спускаться вниз. Помню, в тот раз он испугался моему шраму на спине, поняв, что имеет дело с ослушником. Но его печальная участь была больше моей и измениться не могла, а потому он меня не прогнал. Через минуту или час он спустился со стены. Привратник был белобородым и каким-то свиноподобным, с торчащими лохматыми ушами длиннее обычных – всем видом смахивая на седого демона. Один глаз его был белёсым и незрячим, пересеченным шрамом, а второй глаз всегда глядел как-то обречённо и равнодушно. Он оглянулся, проверяя, одни ли мы, и лишь молча протянул лапу с острыми, грязными ногтями, и я так же молча вложил в неё ониксовый жезл. Привратник что-то понял, глядя на жезл, и указал когтем на железную дверцу в стене, снова осматриваясь, карауля, чтобы никто не увидел нас.

Я, не сказав ни слова благодарности, вошёл в неё и оказался на платформе внутри тоннеля, по которому и текла река, унося мерзости города. Тут же позади меня звякнули ключи, Привратник запер за мной дверь. Вдали мерцал свет – настолько толстой была стена, что её поперечный туннель тянулся сотни шагов. Платформа небольшой дорожкой тянулась вдоль тоннеля на волю, и я медленно пошёл по ней, поминутно оглядываясь на железную дверцу. Вскоре раздался слабый скрип, я повернул голову и увидел, как сквозь приоткрытое узкое окошко двери глядит мой помощник и скрытый надсмотрщик – морионовый голем. Его глаза горели жгучей ненавистью, а многопудовые кулаки должно быть тряслись от ярости и осознания моего побега. Железная дверца скрипнула и немного прогнулась, видимо, засовы и петли, хоть их давно не смазывали, и они заржавели, были еще крепки. Голем издал низкий рык и одним ударом кулака проделал в двери вмятину. Я не стал смотреть, как он выломает дверцу окончательно, и бросился бежать. Сзади раздался звук вылетающих из пазов гвоздей и петель, и по дорожке загрохотал тяжеленный голем, и я чувствовал, как он стремительно приближался. Я понял, что мне не оторваться от него и, зажмурив глаза, прыгнул в грязную воду. Как раз вовремя, потому что лапища голема лишь цапнула воздух за моей спиной. Я погрузился в серую жидкость и всплыл, широко раскрыв рот и хватая воздух. Вокруг плыли ящики, старые бочки, еще что-то или кто-то. Я бросил взгляд на платформу и нырнул так глубоко, как смог. Присев на колени для толчка, голем прыгнул в воду, пытаясь обрушиться на меня сверху. Он бултыхнулся в воду и, так как был сделан из камня, пошёл ко дну, и его рык был заглушен потоком. Мне было тяжело плыть среди мусора, но наконец я выплыл на свет. Ярко-багровое солнце ослепило меня, я забарахтался и загрёб к берегу. Но силы мои были на исходе, течение быстрым и неспокойным, и я погрузился под воду.

Спустя минуты беспамятства, хотя мне это показалось вечностью, мои ладони ухватили ветку плакучей ивы, и я, вдруг почувствовав силы, медленно выполз на землю. Я гладил траву и дышал, пока мои глаза, привыкшие видеть полутьму, справлялись со слепительным для них светом.

Я сел, с прищуром смотря на закатное солнце и небо и кудрявые облака, и улыбнулся. И начал плакать, потому что не помнил, улыбался ли я хоть раз за свою жизнь. А потом засмеялся и зарыдал одновременно. Когда я успокоился, то огляделся тщательнее пейзаж, словно пришедший из сна, ибо такое великолепие не могло существовать на самом деле. Ландшафт был светел и безмятежен, но тих. А клонившееся к закату солнце было абсолютно недвижимо, и в этой тишине, не нарушаемой ни песней птицы, ни шорохом крадущегося зверя, таилась невыразимая скрытая угроза. Я сначала не осознавал её, но потом сел на колени, и она стала явной для моего чуткого сердца. Серая река несла свои воды вперёд, плёненная травяным берегом, по краю которого росли ивы. В отдалении грозно стояла городская стена, а небо над городом было сплошь затянуто тучами, в которых метались всполохи молний. Я посмотрел вдаль, на красноватые луга и увидел, что ко мне приближается высокая фигура. Незнакомец подошёл ближе: он был закутан в белый балахон, и глубокий капюшон скрывал его лицо; на нём были чёрные изящные ботинки и чёрный тонкий поясок, на котором висела серебряная флейта.

— Пойдём со мной, — печально сказал он, протянув мне руку. — Я покажу тебе Удерживающего.

Я докоснулся до его руки, он помог мне встать, и мне вдруг несказанно полегчало. Разум покинули дурные воспоминания, словно я родился заново, а адский город был лишь далёким сном. Я почувствовал, что шрам на спине забыл свою боль, а сердце забыло свои страхи. Тело стало лёгким и лишенным бренности. Мы пошли вдоль берега реки.

— Эта река – река времени. Когда её поток, что выходит из холмов Долготерпения, иссякнет, истечет и срок мира.

Когда мой спутник остановился, я увидел, что в реке по колени в мутной воде стоял некто. Он был велик и лохмат, но неразумен, ибо его глаза взирали по-животному. Он широко раскинул лапы и хватал нечистоты, плывшие из города, жадно поедая их. Время от времени он скрывался в яблоневых садах с цветами, тогда я обращал внимание на дальние холмы, которые окрашивало в пряный цвет застывшее у горизонта солнце.

— Это – Пожиратель нечистых. Он хватает всё, что плывет из города, даже бесформенные липкие вещи из чёрной пирамиды, и отправляет себе в пасть. Он – олицетворение всех тех драконьих голов, которые из своей злобы пожирают соседние головы.

Пожиратель опёрся рукой об иву, принюхался к смрадному запаху, который опережал странных полуистлевших зверей, бессмысленно барахтающихся в воде, и спрыгнул в реку.

— Но идём, Удерживающий впереди.

— Кто такой Удреживающий? — спросил я.

— Это тот, кто пока жив, и вот отчего Ремесленник медлит с концом. Но в этот раз, однако, всё и без того проще. Недругов немного пока на земле, и они не набрали всю силу, — спокойно ответил мой спутник.

Мы шли день или год, этого я не понимал, ведь не чувствовал ни голода, ни жажды, ни усталости, а солнце на горизонте повисло в бесконечном закате. Я шёл за белым незнакомцем мимо лесов, ухоженных клумб с розами. Мы пробирались садами, в которых ветхими потрескавшимися сновидцами стояли замшелые камни неизвестных храмов. Мы снова вышли на путь вдоль реки, которая уже стала чистой, синей, и я увидел, что мы проходим мимо изящной бронзовой арки. Я с замиранием сердца наблюдал, как открывалась моему взору тенистая долина с золотыми рощами. Белый незнакомец повёл меня через них, и мы пришли к чьему-то старенькому домику. Никто нас не встретил. Мой спутник вошёл в дверной проём, и внутри я увидел лежащего на кровати седого старца. Он был при смерти.

— Его зовут Тохтот, он и есть Удерживающий, последний верный Ремесленнику. Тохтот, как мог, отгонял смерть от близких ему людей, но вот никого не осталось уже, и время его пришло.

Старик, казалось, не замечал нас. Белый незнакомец положил ладонь на его лоб, и Тохтот мирно закрыл глаза. Его дыхание оборвалось.

— Свершилось, — сказал мой спутник. — Теперь пойдём на холмы, посмотрим на кончину.

Я шагал за ним несколько минут или дней, по-прежнему не чувствуя усталости. Мы взобрались на холмы, и когда мы встали на вершине, озарённые золотистым сиянием, солнце наконец-то продолжило своё движение.

— Смотри, поток иссяк, — заметил белый незнакомец.

И мне будто послышался многоголосый вой из города. Они обнаружили, что река пересохла. И я увидел, как Пожиратель нечистых, дремавший под деревом, в недоумении очнулся.

Тогда я услышал громоподобный Голос с небес, сказавший: «Не осталось на земле ни одного, кто не был бы нечестивым! Осквернена земля, и кровь убиенных затопила былой мир! Гнев земли переполнил пределы её, не выдержала твердь бесчинств человеческих! Вы открыли бездну и стали беззащитны от её ужасов, сами защиту Мою отвергнув!»

Я задрожал всем телом, трепеща на ветру, как знамя. В ужасе я увидел, как далеко на горизонте зарождалась гигантская тёмно-синяя стена. Казалось, она достигала звёзд и неумолимо неслась на мир. Я понял, что это вода, целый вал воды, который грозился обрушиться на всё вокруг. Я вновь, несмотря на расстояние, услышал крики из города, и чёрная пирамида извергла жуткий вопль отчаяния. Громадная волна накрыла весь ненавистный Ремесленнику город и продолжила движение вниз по реке, ломая русло, взметая холмы, круша деревья. Я осознал, что это конец. Но мой белый спутник нежно улыбнулся и сказал:

— Он тебя ждёт, не бойся. Возьми меня за руку и не бойся. Для тебя отныне смерти нет.

Я внимал его чудно лившимся словам, звучавшим громче нарастающего грохота катастрофы, а потом взял его за руку и больше не боялся.