Девочку звали Нессель, а её маленького брата — Крошка. Они пришли, держась за руки, одинаково худые и грязные, и терпеливо ждали, пока Шэгг сползёт со своей жесткой кровати.

— Пойдём сейчас, — попросила девочка. — А то папа очень волнуется.

Она выглядела испуганной, но хорошо держалась, а Крошка так много плакал, что почти ничего не соображал. Шэгг, кряхтя, натянула на ноги стоптанные туфли, закуталась в шерстяной платок. Все простые дела давно стали для неё сложными, но старуха взяла корзинку, клюку, и отправилась, куда позвали. Бубенчики на подоле её чёрной юбки звенели приятными тонкими голосами, и Крошка заслушался.

— Наш папа, — рассказывала его сестра, шагая впереди, — очень добрый, только ему тяжело, потому что у нас совсем нет денег. Если бы он купил жетон в Гильдию, нам стало бы очень хорошо жить, но жетоны такие дорогие!.. Поэтому я решила, что буду помогать копить. Знаете, как?

Шэгг повернула к ней пятнистое, сморщенное лицо.

— Надо собирать мусор, и искать в нём сокровища! Один раз я нашла грязную тряпочку, постирала, и оказалось, что это красивый платочек, кондитерша взяла его за булочку. Такая вкусная была булка, помнишь, Крошка?

— Да! — пискнул Крошка таким же тонким и нежным, как звон бубенчиков, голоском.

— Но кое-что я продавала за деньги! Все эти монетки в коробке из-под табака, под кроватью. А вы можете идти быстрее?..

Шэгг постаралась идти быстрее. Ноги плохо слушались, сегодня они, как чужие, болтались в распухших суставах, и нужно было следить за каждым шагом, чтобы не упасть. Дороги в Нижнем городе такие, что только и гляди под ноги, как бы чего себе не сломать.

— Железные булавки, и блестящие пуговицы, например, — не умолкала Нессель. — Если собрать побольше и хорошо почистить, можно сдать в швейную мастерскую у моста. Папа вот хотел, чтобы я снова пошла в школу, но кто бы присмотрел за Крошкой? Нашей соседке доверять нельзя, она совсем за ним не смотрела. У неё и без Крошки трое детей, куча хлопот, и она вещи ворует. Заходила к нам и брала Крошкину одежду, которую ещё мама шила, потом её дети это носили… Я говорила папе, но он вообще не помнит, какие рубашки наши, а какие нет, к тому же соседка не просила денег, и папа сказал, что если она что и взяла, то пусть будет как бы плата. А я не хочу, чтобы мамины вещи были платой! Так что я сказала папе, что школа мне страшно надоела, и теперь я сама буду смотреть за Крошкой. Получилось даже хорошо, потому что Крошка такой глазастый! Он находит пуговки лучше, чем я, да, Крошка?

— Да!

— Наш дом! — Нессель показала вперед, и Шэгг остановилась, чтобы посмотреть, а заодно и отдышаться. Корзинка с травами и свечами не была тяжёлой, а все-таки будто тянула больше обычного.

 

Дом стоял, прилепившись боком к городской стене, похожий на человека, которого хватил удар, и одна сторона тела потеряла подвижность. Слева он был еще крепок, со свежевыкрашенной дверью и кое-каким палисадником, а справа — печальное зрелище. Обшарпанные стены, битая черепица и гнилое крыльцо.

Несмотря на очень раннее утро, во дворе собрались люди: соседи, плакальщицы в бесформенных балахонах и, разумеется, младший священник. Как только Шэгг, шаркая, стуча палкой и позвякивая, подошла ближе, он поморщился и отвернулся. Шэгг хорошо понимала, отчего, и давно научилась не обращать внимания на молчаливое презрение. Даже согласилась носить бубенцы на юбке, чтобы все слышали — идёт ведьма.

А вот плакальщицы сдерживаться не собирались, и Шэгг прекрасно слышала, как они бормочут свои оскорбления.

Крошка побежал вперёд и толкнул дверь, приглашая Шэгг зайти. Та, не глядя на собравшихся и не слушая злых слов, осторожно ступила на крыльцо и перешагнула порог.

 

Внутри, в единственной комнатке оказалось темно, вопреки горящим на столе памятным свечам. Их принесли больше десятка, но горели они тускло, маленькими, чадящими огоньками. Смутно виднелись давно не белёные стены, железная круглая печка, две узкие деревянные кровати. На одной сидела, прислонённая к стене, большая лысая кукла. В стеклянных глазах отражался живой огонь, и Шэгг показалось, что кукла готовится заплакать. Единственное окно по обычаю завесили чёрной тряпкой.

Под окном, опустив голову, ссутулившись так, будто все кости в теле размягчились, сидел мужчина в бесформенной, затёртой куртке и таких же штанах.

Дети стояли, прижимаясь к его безвольно опущенным рукам.

— Папочка, смотри, она пришла! — ласково сказала Нессель. — Теперь все будет хорошо. Он ещё не слышит нас?

Шэгг отрицательно качнула головой, поставила корзину на пол, и вынула из неё свою свечу. Такие свечи она делала сама, и всегда зажигала там, куда приводили ее дети.

Кряхтя, старуха поставила свечку на пол прямо перед мужчиной. Тот равнодушно смотрел из-под спутанных сальных волос, такой пьяный, что даже странно, как это алкоголь ещё не свалил его. Очевидно, этого ему и хотелось, но беспамятство не наступало.

Шэгг вгляделась в мутные, страдающие глаза, и все звуки постепенно отдалялись от нее, осталось только потрескивание свечей.

Байфус-точильщик, вот это кто. Она вспомнила его совсем другим – весёлым и молодым, полным идей и планов. Вроде как он сильно изменился после смерти жены, сменил друзей на собутыльников, и пропил все свои планы и идеи. Про то, что у Байфуса остались двое детей, при Шэгг не говорили, и сейчас, глядя на дрожащую Нессель и на Крошку, который уткнулся лицом в рукав отцовской куртки, она ощутила горечь во рту.

Издалека, будто с другой стороны улицы, доносились голоса заглядывающих в двери людей.

— Свечу колдовскую зажгла…

— А как она узнает, где беда? Когда утонула дочка госпожи Топф, первой появилась.

— И что сказала?

— Какую-то чушь, госпожа Топф ни слова не помнит.

Все они одновременно вздрогнули и отшатнулись прочь, когда дверь сама собой захлопнулась перед их лицами.

 

Шэгг глядела в глаза Байфуса, прямо в его зрачки, и он, не способный отвести взгляда, выпрямился и сел, как пронзенный мечом.

— Детям нужно попрощаться с тобой. — она поднесла к огню пучок сушёной чаполоти, душистой зубровки. Трава вспыхнула, поднялся белый, густой дым, и повис над потолком.

Байфус замычал, хотел дёрнуть головой, отвести взгляд, но ничего не вышло, тело не послушалось.

— Бедный папочка, — всхлипнула Нессель.

Ведьма закрыла глаза и глубоко вдохнула дым. Медленно выдохнула и снова вдохнула, чувствуя, как утихает дрожь в коленях, исчезает ноющая боль в плечах и пояснице. Чаполоть догорела и погасла, оставив пальцы невредимыми.

Небрежно стряхнув пепел, Шэгг вытянула руки вперёд, сдавила Байфусу виски и долго держала, а когда отпустила, бедняга едва не свалился со стула. Он затряс головой, будто вода попала ему в уши, и хотел велеть старой ведьме, чтобы она убиралась прочь, но та вдруг закатила глаза, открыла беззубый рот, и оттуда прозвучал взволнованный детский голос:

— Ой, папочка! Теперь ты слышишь меня? Крошка тоже здесь!

— Да! — мальчик прислонился грудью к отцовскому бедру.

— Мы сейчас должны идти к маме, — говорила Шэгг опять голосом Нессель, — как хорошо, что можно попрощаться с тобой! Я так тебя люблю, и Крошка тоже.

Байфус не чувствовал ни прикосновений Нессель, ни тяжести тела маленького сына. Ему казалось, что он тоже умер и попал в ад. Или сошёл с ума, и начинает гореть в адском пламени ещё при жизни.

— Я спятил. — прошептал он. — Спятил!

— Не говори так, папочка! Ты же не виноват. Это я упала в колодец. Крошка слишком маленький, он не понял, как это опасно, хотел мне помочь, и тоже упал. — Шэгг закашлялась по-старушечьи, и снова зазвучал голос Нессель, не так ясно и разборчиво, как только что. — Прощай, папочка, любименький!

Байфус хватал воздух ртом, а маленький Крошка рядом с ним становился все прозрачнее. Нессель исчезла одновременно с братом, растаяла, и стало тихо.

 

Ведьма попятилась и тяжело осела на стул, дети пропали — и все силы кончились, теперь тяжело и пальцем пошевелить. Несколько минут она сидела неподвижно, закрыв глаза и слегка покачиваясь.

Байфус больше ничего не говорил, ни о чем не спрашивал, да и у Шэгг не осталось сил отвечать на вопросы. Когда она, изжелта-бледная, шатаясь, появилась на пороге, все любопытствующие отпрянули и молча глядели, как дряхлая старуха, бряцая бубенцами на юбке, плелась через двор, ещё медленнее, чем недавно шла к дому. Священник сотворил осеняющий знак солнца, прогоняя зло, и с опаской заглянул в дом — Байфус сидел там же, растерянный и ошеломленный.

 

 

Обратная дорога показалась Шэгг еще труднее. Она шла, спотыкаясь, и часто останавливалась, чтобы отдохнуть. Сердце билось под самым горлом, а то вдруг замирало, и Шэгг тоже замирала, пережидая эту немощь.

Прошло много времени, прежде чем старуха доковыляла до городских ворот и спустилась с тракта на узкую разбитую дорогу к своему домику.

Солнечный день в конце осени всегда похож на неожиданный подарок. Тени от высокой сухой травы пересекали тропинку тут и там, заливались песнями воробьи, скакала по обочине сорока с блестящими, сине-чёрными перьями. Впереди виднелась соломенная крыша ведьминого домика, и от одного её вида идти стало чуть легче.

Шэгг медленно перебирала ногами, поднимая облачка пыли, и мысли её от Нессель, Крошки и Байфуса, от близкого дома и отдыха, перенеслись в далёкое прошлое, когда небо было таким же синим, и так же весело пели птицы. Тогда Шэгг называли другим именем, и у нее была маленькая, чудесная дочь с ямочками на щеках. Непоседливый, шумный ребенок. Шэгг любила её, но по неопытности сильно уставала, и однажды, когда девочка притихла в своей комнате, нарочно не пошла смотреть, чем она занята. «Я имею право немного отдохнуть», — говорила она себе, когда её дочь задыхалась за стенкой, подавившись пуговицей.

Шэгг подумала, что сошла с ума, когда через неделю после похорон перед ней появился мальчик в синей куртке. Странно, но только взглянув на него она уже знала, что зовут его Тропфен, он умер и теперь хочет, чтобы она пошла и помогла ему, указала убийцу. Знание было таким же отчетливым, как и сегодняшнее о Байфусе.

Байфусу суждено идти тем же путем, а долг самой Шэгг перед неведомым провидением исчерпан.

От поворота Шэгг уже могла отчетливо видеть свой дом, и как будто девочку, сидящую на ступеньке перед дверью. Зрение давно подводило, но старуха зашаркала быстрее, шаги её постепенно стали шире и увереннее, спина распрямилась, перестало сжиматься слабое сердце. Девочка впереди вскочила на ноги и побежала навстречу.

Шэгг подхватил её сильными руками, ощутила давно забытый аромат тонких волос и нежной кожи.

— Мамочка моя, — сказала малышка, и это было так нестерпимо хорошо!

Откуда-то взялось множество знакомых детей, они окружили Шэгг, смеясь и одновременно рассказывая что-то, дёргали за подол, колокольчики на юбке звенели и звенели без конца.

 

 

Утром из ворот города вышел Байфус-точильщик с двумя большими сумками в каждой руке. Перед мостом спустился с главной дороги на тропинку к лесу, и нашёл старую ведьму мёртвой на пороге её собственного дома. Никому не докладывая, он похоронил её в тот же день, вырыв могилу на заднем дворе, куда первыми приходили с началом дня солнечные лучи.

Затем внимательно осмотрелся внутри дома, кое-что убрал подальше, разложил свои вещи. Положил в сторону несколько книг, куда Шэгг записывала все, что знала о травах и лекарственных смесях, это всё нужно будет хорошенько изучить.

Оттер песком старый закопчённый котелок, выгреб и вынес вон всю золу из печки, разжёг огонь, поставил кипятиться воду. А потом сел ждать.

Ведь они могут прийти в любое время, маленькие дети, которым нужна помощь.