Всё верно, сегодня я снова видела сон. Один и тот же, каждую ночь; так будет до самого конца.

Теперь, когда эта история, как я думаю, близится к завершению, события из, казалось бы, недавнего прошлого представляются невозможно далёкими. Они время от времени всплывают на поверхность разума как древние острова из глубин туманного моря. Пока ещё я помню всё достаточно хорошо, наверное, стоит попробовать записать воспоминания о том, как это начиналось. Потом, я знаю, будет поздно; хотя бы потому, что мне станут безразличны эти воспоминания; на самом деле, я чувствую нарастающее безразличие и апатию внутри себя уже сейчас, и поэтому, наверное, надо спешить. Впрочем, большой пользы от моих записок всё равно никому не будет, а меня из-за них к тому же поджидают пара часов тягостного процесса вспоминания того, о чём хотелось позабыть. Но, увы, эта прекрасная способность человека — забывать — теперь мне недоступна. То, что я видела и вижу теперь, проваливаясь в фантазмы беспокойных сновидений — нет, подобное не вычеркнуть так просто из памяти и не задвинуть в её дальние углы. Так или иначе, всё идёт к единому завершению; теперь я это знаю почти наверняка, и от навязчивых мыслей днём и тревожных видений ночью мне негде спрятаться и никуда не сбежать.

К счастью, слишком много вспоминать не придётся.

Я только закончила учёбу в колледже и болталась по всему побережью в поисках заработка и чего-то, что развеет скуку и печаль. Меланхолия, постоянная спутница моего существования, в те дни тяготила мою душу сильнее, чем обычно. Иногда я звонила родителям из обшарпанных и измазанных каракулями граффити телефонных будок; чаще всего это происходило одинокими вечерами, когда неуспехи на новом месте и тоска по дому сливались в томительной грустной песне уходящего дня под аккомпанемент умирающего каждый вечер красного солнца. Изредка я плакала, глядя на трепещущую полоску горизонта; но на следующий день корила себя за малодушие; ещё же через день я забывала обо всём и снова становилась весела, но спустя недолгое время в очередной раз впадала в хандру и уныние.

В конце концов тоску развеяла обычная проза жизни. Владелец забегаловки, где я пару недель работала в ночную смену, решил, что пора уже схватить меня за задницу. Этот усатый и хамоватый недомачо в вечно сползающих джинсах наблюдал за мной с первого дня работы; теперь, удостоверившись, что парня у меня нет, и постоять за меня, случись что-нибудь, некому, (а сама я, будучи дипломированным лингвистом, видимо, слишком сдержанна, чтобы дать ему по яйцам); так вот, этот жлоб решил хорошенько развлечься вечером после трудового дня, аккурат перед тем как поехать домой, выпить пару пива и завалиться в продавленную кровать к своей свиноподобной опостылевшей жене.

Как итог — на свою смену я не вышла, а кретин поехал не домой, а в больницу. Я действительно не рассчитала удар, но, раз уж пошло такое дело, то мы оба ошиблись в расчётах, верно?

Мне нужно было поскорее куда-то пропасть, и вовсе не потому, что я боялась, что мой неудачливый соблазнитель выполнит свои угрозы, которые он, снова став храбрым, выкрикивал из уезжавшей машины скорой помощи. В конце концов, и я могла отправиться в полицию и подать заявление. Нет, мне хотелось исчезнуть и тем самым просто забыть — да, просто вычеркнуть из памяти! — этот гнусный мерзкий эпизод своей неказистой жизни. Это было вроде как помыться; убрать с себя пену и грязный налёт, и, обновлённой, снова попытаться найти себе место в не самом приятном мире из возможных.

Господи, как я была тогда слепа.

У меня имелся один запасной вариант на случай, когда всё пойдёт не так. Он казался не слишком надёжным, но, вконец измученная бесконечной чёрной полосой, я решилась на звонок. Этот номер телефона мне в своё время дала Эльза, подруга по колледжу. Мы неплохо проводили время вместе, и она часто звала меня на каникулы в свой родной город. Суть была не в том, что меня ждал какой-то интересный город, вовсе нет; просто родители Эльзы были довольно богаты, и у них там находилось, если верить её словам, почти что своё поместье. Я всё откладывала визит, и откладывала… Потом внезапно учёба закончилась, и все разъехались. А теперь я стояла в вонючей кабинке телефона-автомата, нервно мяла в руке клочок бумаги с номером и вслушивалась в идущие бог знает из какой дали гудки. И вдруг на том конце провода сонный голос произнёс: «Алло».

Так я оказалось в Провиденсе.

Не думаю, что стоит сильно подробно расписывать то, каким образом я добралась до этого тихого городка; если только вы не фанат историй о путешествиях на автобусе в компании пары храпящих бродяг. Впрочем, один эпизод мне кажется теперь немного любопытным. Он напрямую связан с моими детскими воспоминаниями и страхами.

Я была впечатлительным ребёнком — да и кто таким не был? Но, увы, мои фантазии и посещающие голову образы почти всегда уносили меня не в сказочные страны фей и единорогов, но в скрюченные от ужаса липкие кошмары. Мне всегда казалось, что наш мир на самом деле вмещает в себя куда больше, чем видится утратившему цепкость и внимание за века цивилизованного существования человеческому глазу. И что эти скрытые чудеса и ужасы таят в себе губительную угрозу для нашего рассудка. Наш мозг просто научился выставлять своего рода барьеры, чтобы не испечься как блин, прямо в черепной коробке, рассуждала я подростком, глядя в заброшенном сарае на покрывшуюся пузырями и облупившуюся от времени и влаги краску на оконной раме и пытаясь в её изломанных узорах увидеть тайные пути запретных миров; или порой я стояла в отцовском саду и вдыхала сладкий аромат гниющих яблок и представляла, что может скрывать этот запах от наивного человеческого носа. Раскатанные по утреннему небу неровными лоскутами ярко-розовые облака казались мне орнаментальными завихрениями загадочных букв неземного алфавита; в шелесте листвы чудился вой космических пропастей; глядя на любые скопления людей я часто представляла, что наблюдаю странный и непостижимый инфернальный ритуал. Вырастая, я невольно узнавала всё новые сведения об окружающем мире; факты вроде того, насколько уродливо выглядит череп младенца с готовыми проклюнуться рядами новых зубов вместо молочных, или то, что последней жертве Джека-Потрошителя удалили глаза в надежде увидеть в них изображение убийцы, или то, что при смерти от переохлаждения у мужчин возникает сильнейшая эрекция… Все эти странные и неуютные вещи, как мне казалось, только подтверждали мой страх перед тем, что скрывает привычный нам мир, и какие жуткие открытия ждут того, кому хотя бы на секунду удастся взглянуть туда, за выстиранные занавески повседневного бытия.

Наиболее навязчивой мыслью, посещавшей меня в связи с подобного рода ощущениями, была идея о том, что мир, оказываясь вне моего поля зрения, каждый раз теряет привычную мне форму и приобретает свой «настоящий» вид — уродливый, опасный, совершенно чуждый любому мыслимому человеческому восприятию. Мне представлялись изломанные, словно из картин немецких киноэкспрессионистов, линии невозможной геометрии, нагромождения цветов, от которых можно сойти с ума, режущие ухо звуки, образы и явления, загадочные и посторонние для нашей природы, и такие же чуждые существа, обитающие в сморщенных складках незаметного нам междумирья. Короче говоря, это была та изнанка бытия, которую я так страшилась и желала увидеть однажды. Мне казалось, что как только мой взгляд падает куда-либо, картина там со сверхсветовой скоростью меняется, и мой медлительный глаз не успевает увидеть ту самую уродливую изнанку, которая буквально во мгновение ока становиться картиной уютной повседневности. Разумеется, в то же время, пока я отвернулась, за моей спиной происходит безумная вакханалия чудовищного хаоса обратной стороны бытия. И если я снова поверну голову — то снова картина мигом поменяется, и я увижу только привычную будничную действительность, а там, куда я только что смотрела, тут же развернётся сумасшедшая пляска иных миров. И увидеть эти явления решительно невозможно, ибо наши пять чувств слишком медлительны, но мысль о том, что жуткий хаос всегда рядом, всегда за твоей спиной… Доходило до того, что мои родители виделись мне вовсе и не родителями; вернее, родителями они были ровно до того момента, пока я на них смотрела, но стоило мне только отвернуться, как они в моих наваждениях моментально преображались в отвратительных чудищ, клыкастых угловатых ящеров с влажной от избыточной секреции кожей и холодными каменными глазами, изучающими мой потный затылок с голодным жёлтым блеском… И мне нужно было только очень быстро развернуться, чтобы хотя бы краем глаза, хотя бы на мгновение мгновения увидеть их бегущую под складки халата скользкую чешую, или в замешательстве убранный кончик хвоста; но как быстро бы я не поворачивалась, и как бы ни косила глазами до боли в мышцах, нигде не попадалось ни намёка на присутствие чужеродной злой вселенной по соседству с моей обычной. И я думала, что схожу с ума.

Самым неприятным в этой навязчивой идее было то, что она следовала за мной на протяжении многих лет почти неотступно. На самом деле, даже учась в колледже на первом курсе, мне иногда приходилось ловить себя на неспокойной мысли об окружающей меня чудовищной теневой стороне. Но я взрослела; постепенно всё сошло на нет, и, кажется, в итоге исчезло, наконец, совсем. И вот, когда я ехала в другой город к подруге Эльзе в допотопном обтрёпанном автобусе, внутри моей головы снова заскреблась химера сомнения и я снова содрогнулась от мысли о том, что всё вокруг ненастоящее; всё это — и спящие впереди бродяги, и толстый водитель в серой фуражке, и автобус, и даже весь мелькающий мир с влажным от тумана электрическим светом и тёмными полосками асфальта под гудящими колёсами — всё это лишь иллюзия, игра в маски, и этому безумному ночному хороводу никогда не достичь своего рассвета. На мои глаза навернулись слёзы безотчётного сожаления и отчаяния — сказывалась усталость и опустошённость, как моральная, так и физическая. Я хотела заснуть, но вместо этого только невольно углубилась в свой незваный кошмар. Вместо бродяг мне представились два зловещих крысоподобных монстра; они мерзко урчали, переваривая во сне своего третьего недавно съеденного друга; водитель, изодрав себе лицо до крови, бешено вращал глазами в поисках ближайшего крутого склона, чтобы отправить туда автобус на полной скорости; вдруг сам автобус стал живой тюрьмой, состоявшей из переплетённых тугими жгутами кровеносных сосудов и набрякшими тут и там тёмными гроздьями запущенной саркомы; и мне привиделось тогда, что за окном не обычная ночь, а гнетущая бессменная тьма какого-нибудь Альтаира-4 в сотнях световых лет от Земли, где за пределами автобуса меня ждёт мучительная смерть от перепада давления, если только раньше до меня не доберутся создания, что прячутся в тенях зловещей долины. Этот, если угодно, приступ длился едва ли больше двух-трёх секунд, но его свинцовое тягостное послевкусие так и не дало мне отдохнуть в дороге. Я забылась тяжёлым сном в последний предрассветный час, и в итоге меня на конечной остановке, уже в Провиденсе, растолкал водитель — к счастью, с самым обычным немного недовольным лицом.

Через пару часов я, предварительно немного поплутав по городу, постучалась в двери дома по адресу, который мне назвала по телефону Эльза. Надо сказать, никаким поместьем там и не пахло, но, как выяснилось в дальнейшем, я просто не владела всей информацией.

Эльза встретила меня с восторгом. Через пару минут я уже сидела в шезлонге на заднем дворе и пила лимонад из высокого бокала. Кажется, Эльза совершенно искренне была рада меня видеть. Мы болтали о том, что нового произошло с нами после выпускных экзаменов. Я рассказала о своих путешествиях, опустив, разумеется, львиную долю неприятных знакомств и неудачных начинаний. Эльза рассказала про себя. Оказывается, её родители действительно местные богачи, и оказывается, они купили ещё давным-давно этот дом специально для Эльзы, и сама она в нём живёт до поры до времени, пока не уедет в большой город работать, а работу ей сейчас подыскивают — угадайте, кто? Правильно, её родители. Но вообще-то, она ждёт не дождётся, когда можно будет свалить из этого городка. Почему? Он скучный, как могила. У него здесь даже на гербе рыба, представляешь? Рыба! Сходить некуда, посмотреть не на что, а этот дом слишком большой для меня одной, сетовала Эльза. (Ах ты же бедная-несчастная, подумала я, и тут же одёрнула себя, ругая за неблагодарность). Но есть в одинокой жизни в большом доме и гигантский плюс, сказала она. Какой же, спросила я.

— Здесь можно устраивать вечеринки, — улыбаясь, ответила Эльза.

Моя подруга слов на ветер не бросала. Я расположилась в комнате для гостей, с благоговением приняла расслабляющую ванну, и проспала до глубокого вечера. А когда проснулась, с удивлением обнаружила, что дом наполняется незнакомыми людьми нашего с Эльзой возраста. Я бродила после сбившегося режима сна среди них как зомби, но Эльза быстро меня со всеми перезнакомила и вручила стаканчик с чем-то похожим на разбавленный мартини. Включили музыку, и через полчаса я совсем оклемалась.

На той вечеринке я и повстречала Пола. Он сидел на угловом диване, приветливый и светловолосый. Я уже знала, кто он. «Прошу любить и жаловать, Пол Андерхилл, единственный и неповторимый представитель творческой интеллигенции города Провиденс на нашем сегодняшнем сборище!» — так отрекомендовала мне его Эльза, а он спокойно улыбнулся и мягко пожал мою руку, сказав: «Пол». И провалиться мне сквозь землю, если я не влюбилась в него прямо тогда.

Пассаж про творческую интеллигенцию Эльза ввернула из-за того, что Пол играл на барабанах в местной группе. Я во время учёбы в колледже тоже поигрывала на гитаре в одном коллективе, и, прикинув, решила, что общее для нас хобби вполне сойдёт за предлог для начала беседы. Сжимая третий стаканчик с мартини одной рукой и нервно теребя пуговицу кардигана другой, я подсела к Полу и начала разговор. Оказалось, что его группа только что издала предсмертный хрип, но на самом деле на музыку мне было плевать. Меня интересовал только Пол.

Он оказался немного старше меня. С Эльзой они познакомились в детстве, через родителей. Их семьи дружили с давних пор, а сами Эльза и Пол начали дружить по-настоящему уже подростками, на фоне общих интересов к нелегальным тусовкам и рок-н-роллу. Но, если родители Эльзы были живы-здоровы, то Полу к сожалению, не повезло. Его мать несколько лет назад погибла в жуткой аварии, парализовавшей въезд в город в тот злополучный октябрьский вечер на целые сутки; отец скончался от обширного инфаркта в начале этого года. Пол жил один в родительском доме, подрабатывая продавцом сразу в двух магазинчиках. Мне было так жаль его, когда он об этом рассказывал своим спокойным ровным голосом.

Мы расстались в тот вечер хорошими друзьями. Нет, никаких пьяных поцелуев и необратимых действий. Тогда мы только снова пожали друг другу руки и пообещали встретиться вновь, и поскорее. Эльза, правда, сразу меня раскусила. Сказала, что когда я приехала сегодня утром, то выглядела как загнанный в угол волк, а сейчас, в полпятого ночи расцвела вдруг как роза. Я не стала отрицать, что Пол мне понравился; отчасти мне хотелось посмотреть на реакцию Эльзы, и попытаться понять, нет ли чего-то между ними. Впрочем, Эльза снова оказалась в полном восторге от такого поворота событий («Я вас поженю, ха-ха!»), и ничто не подкрепило мою подозрительность. Я помогла насколько смогла ей с уборкой и когда утренний свет начал осторожно гладить окна с восточной стороны, мы завалились спать на незастеленном диване — прямо как совсем недавно, во времена учёбы в колледже.

Мы оба — и я, и Пол — выполнили свои обещания и вскоре встретились вновь. Подсобила снова Эльза, вроде как случайно приведя меня в магазин, где он работал. Среди нагромождений пластинок и кассет на любой вкус я снова увидела его светлые волосы, и сердце запрыгало в груди. Мы поболтали с ним, Эльза взяла пару пластинок, и мы ушли.

Но потом встретились с Полом снова. На вечеринке у Эльзы. И потом на репетиции его новой группы, которая прожила ещё меньше, чем предыдущая. И ещё потом на другой вечеринке, но уже не у Эльзы. А потом в кино. И вот тогда уже были поцелуи.

Мы встречались месяц и это был месяц счастья; кажется, апрель. Месяц незнания и беспечности, как я называю его сейчас. Помню, мы сидели в кафе, и он предложил мне переехать к нему жить. Я, в принципе, была не против, о чём ему и сообщила, не вынимая соломинку молочного коктейля из уголка рта. Я и сама чувствовала, что загостилась у Эльзы, и, хоть та и горячо доказывала мне, что одна она в этом огромном доме с ума свихнётся и что я её вообще нисколечки не смущаю, и живи тут сколько хочешь, но внутренний голос говорил, что пренебрегать и нагло пользоваться добротой не стоит — тем более такой щедрой и, судя по всему, действительно искренней.

Сказано — сделано. Я переехала жить к Полу.

Помню, как он подвёз меня к своему дому на форде бордового цвета, доставшегося Полу (как, в сущности, и всё остальное) от отца с матерью. Я тогда и подумать не могла, что может скрывать подвал этого обычного на первый взгляд дома с белым крыльцом, некошеной лужайкой и нелепым почтовым ящиком в виде сундучка.

Мы жили в доме Пола, узнавали друг друга и любили друг друга. Не желая быть обузой, я уже через неделю нашла неплохую подработку (снова спасибо Эльзе, а точнее, её родителям с их обширными связями по всему городу). Я позвонила отцу и матери, и впервые за долгое время не солгала, сказав, что у меня всё хорошо. Я была счастлива.

Прошёл, кажется, ещё один месяц.

Пол забросил группу, и вообще объявил, что музыка — не его призвание. Когда я спросила, почему, он сказал, что рок-звёзды ездят по гастролям и по полгода не видятся с семьёй, а он бы хотел иметь семью и никуда от неё не отлучаться. Я засмеялась, но поняла, что Пол не шутил.

Мы гуляли по Провиденсу и бесконечно болтали, болтали… Кажется, мои страхи тогда отступили — и реальные, и выдуманные. Мы часто ходили в кино. Пол оказался поклонником фильмов ужасов, и постепенно и я научилась получать от их просмотра удовольствие. После кино мы всегда ели мороженое — так было заведено. Часто виделись с Эльзой, и на вечеринках и встречах я, по-видимому, перезнакомилась со всей немногочисленной молодёжью Провиденса.

Потом, одним вечером, всё закончилось. У меня был выходной, я весь день просидела дома, страдая от приступа коварной летней простуды (а может, то была лёгкая аллергия, кто знает?). Пол приехал с работы поздно и был почему-то немного взволнован за ужином. Я, шмыгая заложенным носом, спросила его, в чём дело.

— Мне нужно кое-что тебе показать, — ответил он как всегда ровным и спокойным голосом.

Я только развела руками, мол, в чём проблема-то.

— Это в подвале, — сказал Пол, разминая картошку в тарелке. — Там одна… один секрет, скажем так… погоди, не смейся; мы давно встречаемся, и я хочу, чтобы ты знала всё. Доедим и пойдём вниз, я тебе всё покажу. Отвечаю, ты обалдеешь.

Я только кивнула. Ага, обалдею, подумала я. Главное, чтобы там не стоял холодильник, в котором он хранит части тел своих жертв, мысленно хихикнула я. Вся хлипкая оболочка благополучной жизни начала трескаться как яичная скорлупа, и я снова почувствовала кожей слабое дуновение ветра иных миров.

Ужин мы доели молча. Потом мы спустились в подвал.

Мы шли в полутьме по деревянным ступенькам, ведущим вниз, а я тихо молилась про себя, чтобы это оказалось просто маленькой неумной шуткой. Пол не может быть плохим. Он не может — не должен! — иметь отношения ко всем осаждающим меня со всех сторон ужасам, реальны они или нет. Только не Пол.

— Ты умеешь хранить секреты? — спросил он.

Щёлкнула клавиша выключателя и помещение залил тусклый жёлтый свет. Сама не своя, я кивнула. Конечно, я умею хранить секреты. У меня самой их полно, и никто кроме меня о них не знает.

Мы стояли в небольшом квадратном помещении. Одна его сторона вела обратно в дом, ещё две занимали невысокие пустые стеллажи, а в четвёртой был прорублен самодельный дверной проём, за которым темнел узкий коридор.

— Здесь мои родители хранили припасы. — объяснил Пол, хотя я уже и сама поняла. — То, что я тебе хотел показать, находится в конце этого коридора.

Он увидел, что я вся дрожу, и посмотрел мне в глаза внимательно и спокойно:

— Не бойся. Тебе ничто не угрожает, клянусь. Я хочу тебе показать не что-то страшное. Скорее, необычное. Странное. Это оставил здесь мой отец. Подожди здесь, я принесу из коридора сюда ящик. В коридоре слишком темно, мы там ничего не разглядим.

Я немного успокоилась — ровный взгляд и улыбка Пола действовали тогда безотказно. К тому же, мне действительно стало любопытно.

Он исчез в коридоре, а потом я услышала, как он возвращается и тащит что-то за собой. Это была массивная тележка на двух колёсах и с подставкой под какой-нибудь груз. На подставке стоял большой чёрный ящик, крышку которого держал кодовый замок.

— Смотри, — сказал Пол.

Он набрал нужные цифры, откинул крышку, и я увидела это.

Это…

Я закрываю глаза и вижу это и сейчас так же ясно, как и тогда, под жёлтым светом одинокой подвальной лампочки. Нездоровый цвет, сияющий нездешней влажной белизной; слегка пульсирующие синие прожилки; чувствую даже странный запах, похожий на прокисшую капусту или гнилую древесину… На дне ящика лежал, свернувшись полукольцом, то ли гигантских размеров червь, то ли отрубленный отросток чего-либо. Он был совершенно точно живой. Это нечто двигалось, медленно сжимаясь и разжимаясь, скручивая под разными углами свои отвратительно-округлые мягкие ткани, что при наблюдении невольно вызывало ассоциации с поведением удава. При этом шевеления его были странным образом одновременно раскованны и неестественно-оцепенелы, словно этот склизкий обрубок, свободный в доступном ему пространстве коробки, не мог нормально двигаться в нашей атмосфере; все его искривления и скрючивания происходили в плавном затруднении, как будто он двигался под толщей воды. Около метра длиной, в ширину двух запястий взрослого мужчины, существо сужалось к одному концу; с другого конца оно было словно чем-то отрублено; место, где могло быть соединение, охватывала уродливая снежинка еле видных рубцов. Сужающийся кончик с другой стороны то и дело легонько хлопал по стенкам ящика, вроде как ненавязчиво изучая место, в котором он оказался.

Это зрелище было странным, страшным и совершенно завораживающим.

Я так и сказала тогда Полу. Он усмехнулся. Потом я задала ему единственно возможный вопрос в подобной ситуации: «Что это?».

Как объяснил Пол, это существо года за полтора до своей кончины принёс в дом его отец. Оказывается, тот был важной шишкой то ли в ФБР, то ли у военных, Пол и сам толком не знал. После трагической смерти жены Андерхилл-старший с головой ушёл в работу. И вот однажды, рассказывал Пол, он приехал с работы сам не свой и привёз огромный туристический рюкзак. Он отправился в подвал, и несколько дней фактически жил там, выходя раз-два в день перекусить чего-нибудь и сходить в туалет. После этого у них в доме появился сейф и дополнительный коридор в подвале. В сам подвал он сыну ходить строго-настрого запретил. И только спустя несколько месяцев, видимо, предчувствуя скорый конец, отец посвятил сына в тайну того, что именно он хранил в их подвале.

— Я, конечно, спрашивал, откуда у него это, — объяснял мне Пол, — но он всегда отнекивался, типа, «меньше знаешь, крепче спишь», и всё такое.

В итоге его отец умер, и это непонятное животное или что это вообще такое, перешло как бы по наследству Полу. И тот со временем, как это часто бывает с людьми, просто привык жить рядом с чудом, а то и совсем его не замечать. Тем более, что кормить это чудище не требовалось. Никаких записей о нём его отец не оставил. Откуда оно, чьё оно, да и вообще, что оно — узнать всё это наверняка не представлялось возможным. Вскоре строить беспочвенные догадки Полу надоело, и он просто смирился с мыслью о том, что у него в подвале обитает непонятно что; вроде как экзотическое домашнее животное. Из ада, добавила я про себя.

Мы смотрели на извивающееся нечто в железной коробке.

— Что, вообще ничего о нём не известно? — спросила я. Надо понимать, я только что увидела настоящее чудо, и мне нужны были хоть какие-нибудь объяснения и ответы прямо сейчас, а отсутствие их меня раздражало. Да и любого бы раздражало, не так ли?

Пол снова обескураживающе улыбнулся и пожал плечами. Он тоже через всё это прошёл, тоже требовал ответы. Но взять их было неоткуда, и он покорился непостижимому.

— Хотя нет, кое-что отец мне всё-таки сказал. — проговорил он, с противным лязгом закрывая крышку ящика и тем самым отсекая неведомое змеящееся щупальце от остального мира. — Ни еды, ни света, даже воздуха этой штуковине не надо. Он только сказал, ни в коем случае не позволять приближаться твари к открытой воде.

В ту ночь я так и не смогла уснуть. Пол тоже долго ворочался, но около часа всё же задремал, а я пялилась в телевизор, тихо плавясь в жаре июльской ночи, всё ещё не в силах поверить, что сегодня я действительно увидела что-то с той стороны. От яркого экрана болели глаза, над ухом то и дело звенел голодный комар, и я думала, что с этого момента всё изменится.

Конечно, я заинтересовалась. Начала наводить справки, интересоваться редкими животными. Несколько раз посетила городскую библиотеку Провиденса. Я узнала довольно много про разного рода червей, гельминтов, пиявок, амфистом, цепеней, про их жизненные циклы и стадии развития. Мне также удалось найти книгу про редких животных, которые могут длительное время обходиться без пищи и воды. Но всё это и близко не подходило к случаю, с которым мне пришлось столкнуться.

Я не отчаялась и высказала предположение, что в Провиденсе шли тайные исследования по части ядерного, химического или биологического оружия, но Пол сказал, что никогда не слышал о подобном. Наверное, что-нибудь знал мой отец, сказал он. Но он тебе ничего не сказал, хотела закончить я, но вовремя прикусила язык.

Исследование вдруг открывшегося феномена полностью увлекло меня. Поиск ответов — даже пусть и обречённый на провал — неплохо развлекал меня во время пребывания в этот скучном сонном городишке с глазастой рыбиной на гербе. По моей просьбе мы ещё пару раз спускались в подвал посмотреть на диковинное существо. И каждый раз я вспоминала слова Пола про воду.

В конце концов я предложила отвезти это существо к морю.

Пол сначала ни в какую не соглашался. Говорил, если отец запретил это делать, значит на то имелась веская причина. Я же отвечала ему, что у него в подвале самое настоящее чудо, а мы, если не будем ничего делать, никогда о нём ничего не узнаем. Любопытство — не порок, верно?

Споры длились неделю. Потом Пол, которому отчасти передался мой энтузиазм, всё же согласился.

Море находилось в получасе езды. Мы тем летом часто ездили туда в сопровождении небольших компаний друзей. Помимо городского хорошо оборудованного пляжа, неподалёку там же был и дикий, где народу было не так много, а по будним дням так и вовсе никого. Мы решили ехать туда.

В среду утром, когда у нас обоих был выходной, Пол вытащил чёрный ящик из подвала и аккуратно загрузил на заднее сиденье форда. Я села за руль, а он залез на сиденье с ящиком по соседству, и сказал, что будет за ним наблюдать. Буду на стрёме, сказал он тогда.

Вскоре мы подъезжали к морю.

В тот день всегдашнюю ослепительную голубизну неба затянуло призрачной белёсой дымкой, за которую спряталось солнце, как будто ему надоело смотреть на глупость и безумие земной жизни. Безразмерное зеркало моря изредка рождало ленивые волны.

Мы съехали с асфальта и продолжили путь по накатанному годами каменистому спуску, который и должен был привести нас к берегу. Но тут Пол попросил остановить машину.

Я спросила, в чём дело, и он сказал, что существо начало стучать по стенкам коробки. Заглушив двигатель, я и сама услышала негромкие стуки. Затем Пол с предельной осторожностью снял замок и тихонько приоткрыл крышку.

Существо, в целом, не делало ничего не свойственного ему до этого, но двигаться оно стало определённо активнее. Движения сохранили неземную плавность и неестественность, но теперь их порывы приобрели какую-то нетерпеливую взволнованность.

О том, чтобы ехать дальше, не могло быть и речи: Пол потребовал, чтобы мы повернули домой, что мы и сделали. Когда приехали домой, он снова отволок ящик в подвал, и, закрывая дверь, объявил, что это был первый и последний эксперимент с этой тварью. Но он лгал и мне, и себе, и мы, думаю, оба это отлично понимали.

После поездки к морю мне стало ещё более интересно, что за тайну скрывает это диковинное создание. Увлечение незаметно перерастало в одержимость, и теперь мой разум постоянно занимали размышления об этом корчившемся в сыром подвале существе. Я совершала ошибки на работе; мне стали неинтересны новые знакомые; и даже отношения с Полом перестали радовать меня — по крайней мере так, как раньше. Что же до самого Пола, то логично было бы предположить, что он сразу разглядел родившийся во мне нездоровый интерес. Но вместо того, чтобы как всегда спокойно и разумно подойти к ситуации, Пол каким-то образом поддался моему горячечному энтузиазму, и в равной степени со мной начал увлечённо обсуждать, размышлять и строить теории относительно этой твари. Он сказал как-то раз, помню: «Ты как будто меня разбудила».

Мы вместе читали научные книги и искали в них информацию о червях и мутациях. Не обходили стороной эзотерическую и оккультную литературу в надежде увидеть какие-нибудь ответы или хотя бы намёки на наш случай даже там. Вечера мы проводили не в кино или в компаниях, как раньше, но, всецело поглощённые поиском разгадки, теперь сидели либо на кухне, либо, разумеется, в подвале, где оба наслаждались созерцанием отвратительно-притягательных корчей неведомого существа. И мы оба не говорили об этом, но знали — придёт время, и мы снова отвезём это создание к морю… может быть, теперь чуть поближе.

И ещё мне стали сниться сны. Да, именно тогда, с момента поездки. В первую же душную ночь я, провалившись кое-как в густой туман ночных грёз, увидела, что стою посреди серых стен неизвестного рода постройки. Вокруг сначала было пусто; потом пространство начало заполняться тёмными людскими фигурами. Лица некоторых я могла разглядеть; у прочих они были словно затёрты или измазаны чем-то. Всюду внутри сна царила атмосфера опустошения и неприкаянности, как после чьей-то неумелой шутки, из-за которой после случилась беда. Среди фигур я отыскала своих родителей, которые, подобно остальным, забытыми марионетками бесцельно бродили по помещению из угла в угол. Я подошла к ним и ужаснулась пугающей неестественности знакомых с детства лиц: впалые щёки, слишком высокие лбы, отвисшие челюсти и стеклянные неподвижные глаза в слишком тёмных впадинах; я поняла, что они мертвы.

Проснувшись, я первым делом взялась за телефон, ругая себя последними словами за то, что так давно им не звонила, полностью отдав себя сначала любовному интересу, а потом и странному нездоровому увлечению.

У родителей всё оказалось в полном порядке, а я, измученная и сбитая с толку, отправилась собираться на работу. Только днём, вспоминая прошедшую ночь, я поняла, что увидела во сне как выглядит ад.

Проходили недели. Мы словно околдованные работали, ели, спали, а всё остальное время либо обсуждали странную тварь, либо смотрели на неё. Я заметила, что Пол начал всё чаще ходить в подвал в одиночку. В его поведении мне начали казаться признаки ревности к этому существу. Всякий раз, когда я проявляла интерес или предлагала ему новую теорию происхождения, он, кажется, злился. Возможно, Пол решил, что раз он первый из нас, кто узнал о нём, (причём намного раньше меня; по факту он мог даже считаться владельцем этого необыкновенного питомца) то он автоматически приобретал исключительное право на него.

Так я думала, глядя в потолок ещё одной бессонной ночью. Спать не хотелось, я знала, что за завесой сна меня ждут теперь только кошмары. Мысли с Пола плавно перешли на существо, как и следовало ожидать. Откуда же оно? Доисторический зверь невесть как доживший до наших времён или пришелец из глубин космоса? Я размышляла и в миллиардный раз строила теории, и вдруг подумала, что откуда бы эта тварь не взялась, она похожа на меня. Мне всегда казалось, что чужой параллельный мир где-то за плечом. Эта тварь явно не принадлежала нашей привычной вселенной, и теперь, после того как она попала к нам, все её неведомые органы чувств в полной мере наблюдали ужасы абсолютно чуждого ей мира. Может быть, она уже давно сошла с ума, если такую фигуру речи вообще уместно применять к настолько непохожему на нас созданию. Так же и я, казалось, потихоньку сходила с ума.

Постепенно я провалилась в сон, и ничего хорошего меня там не ждало.

Пол со временем тоже стал плохо спать и постоянно жаловался на жуткие кошмары и головную боль. Он похудел, начал хандрить, и сказал однажды, что его ждёт такой же конец, как его отца. Сказал, что перед смертью тот тоже часто видел кошмары.

Я бросила работу, а Пол взял больничный. У него было немного накопленных денег, и выходили из дома мы теперь только в продуктовый магазин. Почти всё время мы проводили в подвале.

Наступил октябрь. Была годовщина смерти матери Пола. Тогда мы и решили ещё раз съездить к морю.

Я снова была за рулём, а Пол сзади, с ящиком. Он придерживал его одной рукой, и всё время смотрел на крышку, под которой сидело создание. Я думаю, если бы меня не было рядом, он бы с ним заговорил.

Там же, где и в прошлый раз, существо начало постукивать по ящику. Я сбавила скорость. Мы приближались к морю, и всё это время активность существа возрастала. Когда машина заехала передними колёсами на грязный песок, тварь уже била в стенки ящика со страшной силой. Пол кричал мне, чтобы я повернула назад, но отступить я уже не могла, и он это понимал. Он понимал, что мы должны довести это до конца.

В тот день стояла пасмурная погода, и злой ветер хлестал по щекам и путал волосы. Тёмное море истерично пожирало волнами берег как оголодавший зверь.

Пол вынес из машины ящик и поставил его на песок. Опустился на колени подле него. Потом посмотрел на меня, и в глазах его я увидела слёзы и мольбу.

— Ты забираешь его у меня, — сказал он, пригибаясь, словно я могла ударить его.

Что я должна была сказать ему в ответ? Время рациональных мыслей и рассуждений давно закончилось.

— Ты сам откроешь замок, Пол. Мы должны это сделать, и ты это знаешь.

Его лицо моментально исказила гримаса злобы.

— Ты не заберёшь его у меня! — сказал он и тут же начал набирать цифры на кодовом замке.

Замок слетел, и крышка с силой раскрылась, едва не ударив Пола по лицу. В следующее мгновение из ящика появилось существо и, миновав стенку, быстро поползло в сторону бушующего моря.

Оно двигалось не по-змеиному, и не как ползают черви, а каким-то непонятным образом сжимая и разжимая спрятанные под бледной поверхностью тела мускулы и связки; оно ползло так, как не могло ползти ни одно земное существо.

Оно было уже почти у кромки воды, когда Пол, повинуясь безотчётному порыву, подбежал к нему и попытался схватить. Существо, как будто не возражая, позволило поднять себя с липкого песка. Пол повернулся ко мне, держа бледного червеподобного уродца двумя руками у груди словно чудовищного ребёнка. Но, как только он сделал шаг в сторону берега, тонкий конец щупальца тут же обвился вокруг его правой руки. Под кожей твари вздыбились плотные бугорки не видимых доселе мышц, и с громким влажным хрустом рука Пола искривилась под неестественными углами. Со стоном Пол повалился на песок, а существо отпустило его и снова поползло к морю. Ещё немного, и жадные волны начали скрывать его, и вскоре оно исчезло в неспокойной морской пропасти, как будто никогда его и не было.

Мы оцепенело застыли посреди рокочущего моря, порывистого ветра и холодного песка, словно забытые в песочнице игрушки. Пол плакал, держась за искалеченную руку, а я стояла и смотрела в точку на нечёткой линии горизонта и думала, что теперь моя голова свободна от размышлений. Но легче от этой мысли почему-то не становилось.

Прошло немного времени, и я помогла Полу дойти до машины. Усадила его в кресло и подумала, что надо бы отвезти его в больницу.

Пока мы ехали, начался несильный дождь. Пол тихо стонал на заднем сиденье. Я ехала и думала, что теперь, когда с исчезновением существа с нас словно спал какой-то морок, я уже не испытываю к Полу никаких чувств. Холодная трезвость, овладевшая мной, принесла в мой рассудок ледяную уверенность в том, что с этого момента Пол уже мне безразличен. Я подозревала, что он должен чувствовать то же самое, просто сейчас его разум сосредоточен на боли и это не даёт ему думать о чём-то другом.

Остальное описывать в подробностях большого смысла нет. Я довезла Пола до больницы, оставила его там на попечение врачей, а сама уехала к его дому. Через силу заставила себя войти в него и быстро собрала свои вещи. Я переночевала в мотеле, а утром села на автобус и уехала из Провиденса.

Теперь я так и скитаюсь, и надеюсь, что меня никто никогда не найдёт из бывших знакомых или друзей. Мне совершенно безразлично, где ночевать, я живу в самых дешёвых комнатушках и ночлежках; пару раз я ночевала на улице. Я сторонюсь людей, и выбираю работу исходя из того, что придётся как можно меньше контактировать с кем-либо. Я не звоню родителям, не хочу слышать их голос. Я не хочу никого видеть и не хочу ничего знать.

Всё из-за снов, которые я вижу теперь.

Эти ночные видения не похожи на кошмары, донимавшие меня раньше. В них нет чувства страха, в них царит скорее покорное принятие ставшего явью пророчества. В этих снах я всегда нахожусь в одном и том же месте — я плаваю нагишом в ночном море. Неторопливые обсидиановые волны трогают мои плечи и волосы, а я спокойно дрейфую по невозмутимой глади. И если я посмотрю наверх, на небо, то окажется, что сейчас не ночь, а просто очень долгое затмение. И оно длится, и длится, а солнце всё никак не выходит из-за закрывшего её диска. Но меня это не беспокоит; в этом сне, который я вижу теперь постоянно, меня вообще ничто не беспокоит. Я всматриваюсь в таинственную черноту моря, раскинувшуюся подо мной до неведомых широт и глубин, и в мою голову начинает закрадываться догадка. Я вспоминаю те глупые дни, когда я пыталась узнать о происхождении и предназначении странного создания в доме Пола, и во сне, кажется, начинаю понимать, что именно оно из себя на самом деле представляло. Моему, во сне ставшему необычайно чутким, внутреннему взору вырисовывается гротескная картина: на самом дне этого тёмного моря спит некое неведомое нашему миру огромное древнее существо. Оно древнее нас, древнее планеты, что мы населяем, и даже древнее нашей Солнечной системы. Это исполинских размеров уродливый безымянный бог, бог первозданного хаоса, беспорядочное нагромождение щупалец и скрученной в узлы и ганглии плоти. Его узор подобен застывшей вулканической лаве, а ответвления его тела словно монструозные протуберанцы плавно двигаются в толще воды в ожидании назначенного звёздами часа. И ещё во сне ко мне приходит понимание, что тот отросток, который я видела когда-то, это всего лишь маленькая частичка бога, неведомым образом оказавшаяся в такой дали от владельца. Вот что за неумолимый зов тянул то бледное щупальце в морские пучины — ему нужно было обратно, в бездну, где ждал его возвращения терпеливый хозяин. И теперь этот отросток вернулся на своё место, заняв нужную позицию в безразмерном бесформенном теле древнего обитателя глубин словно фрагмент чудовищного паззла. Я продолжаю смотреть на чёрные волны перед собой и мысленно тянусь к самому низу морского провала, распластанного подо мной и вокруг меня, и сама собой приходит мысль — а что, если отросток, который попался мне, был не единственным? Сколько ещё таких же существ может находиться на земле? Сколько их ещё, терпеливо ожидающих часа, когда непреодолимая сила заставит их невзирая на преграды начать движение в сторону открытой воды? И что случиться, когда все они вернуться и займут свои места? Что будет тогда?

Эти сны я вижу почти каждую ночь. Я просыпаюсь усталой, как после напряжённой работы, и всякий раз думаю: вот мне и довелось заглянуть немного на ту сторону бытия; изнанка реальности действительно существует и воистину она ближе, чем мы предполагаем. Её обнаружение, соприкосновение с ней несёт не удовлетворение, не радость открытия и не адреналиновый экстаз первопроходца; всё, что может здесь быть это неосознанная мучительная тоска и бессильная покорность свершающейся судьбе, злой матери, которой и дела нет до бессмысленного тусклого огарка человеческого существования.

Напоследок скажу, что в последнее время кое-что в моих снах изменилось. Если раньше я всегда плавала в одиночестве, то теперь в ночных грёзах я вижу других людей. Они также, как и я, спокойно плывут по тёмным волнам или всматриваются в антрацитовую пустоту под собой; уверена, видят они те же картины, что и я; и видят те же сны. Их глаза светятся неземным фосфоресцирующим светом, и, должно быть, мои светятся точно так же. И с каждым разом людей всё больше и больше. Я даже вижу там своих знакомых из той, прошлой жизни. Я вижу иногда Пола, вижу родителей, не так давно я видела свою подругу Эльзу; все они проплывают мимо со спокойными сосредоточенными лицами. И плывут дальше. Плыву дальше и я. И вы скоро будете плыть рядом с нами. Я же сказала, ничто уже не имеет значения.

Все мы будем там плыть, отражая серебром своих глаз далёкие мудрые звёзды.