За окном, цедившем осенние сумерки, послышались сперва окрики и стук в ворота, затем шутливая перебранка въезжающих с дворовыми. Принявший княжение после смерти отца лишь год назад Любослав крикнул из горницы, преломив правую бровь:

- Что там?

- Ефрем вернулся, князюшка! Привёз кого-то…

Вечернюю хандру словно ветром унесло. Напротив, нетерпение заиграло в молодых глазах. Неужто сыскал?!

Тут в светлицу ввалился дюжий детина. Перехватив ручищей поперёк живота, он тащил тщедушного мужичка. Тот покорно обвис и, казалось, едва дышал. Да, трудновато вырваться от Ефрема, коли попался!

- Здрав будь, князь! – преклонил голову верный дружинник, сняв свободной рукой шапку. - Вот! Говорит – тот самый!

Ефрем встряхнул мужичка, выставил его впереди себя, легонько ткнул пальцами в затылок. Уловив намёк, тот низко поклонился князю.

Любослав рассматривал привезённого молча. Невысок, худ, взъерошен и неказист. Хотя и не стар вовсе. И вспыхнувшие было в груди надежды стали пригасать, подёргиваться пеплом сомнений. Впрямь ли заветное способен открыть вот такой сморчок, сжавшийся под пристальным взглядом?

- Так ты и есть гусляр Игнатка?

Заслышав своё имя из уст князя, мужичок съёжился ещё больше.

- Отвечай, когда спрашивают! – прикрикнул Ефрем, подкрепив слова тычком в бок.

Игнатка ойкнул, ещё раз поклонился и запричитал.

- Точно я! Только не губи, княже! Никакого злодейства я не совершал. А в базарный день народ песнями потешить – разве ж это лихо какое? Ведь не воровал, не жульничал, не разбойничал! И ничьего имени в песнях не порочил! Пощади, княже!

На последних словах даже слезу кулаком растёр. И оказалось что не столько лицом смугл, сколько не мыт давно.

- Не хнычь! Никто тебя казнить не собирается. Ты мне для другой надобности сгодишься. Гусли-то при тебе?

Игнатка встрепенулся, улыбнулся, расправил плечи.

- Здесь! Здесь они, родненькие! Сейчас из котомки достану! Спеть-сыграть – это запросто! Сказали бы сразу, что песен надобно – сам бы пришёл! А то схватили, потащили! Я сперва и не понял…

Приговаривая это, гусляр в радостном возбуждении теребил котомку, которая, как на грех, не хотела поддаваться. Любослав усмехнулся, глядя на эти суетливые движения. Да уж! Не так представлялся ему тот, кто поможет овладеть великой тайной! А, к слову…

- Кликните-ка сюда Сивого! Да пусть поторопится! Скажите: слушать будем.

Меж тем Игнатка справился с узлом котомки, распеленал обёрнутые в рогожку гусли, тихонечко пробежал пальцами по жилкам струн.

В горницу как раз вошёл приземистый седоватый толстячок в тёмном балахоне. Однако горделивая осанка затмевала его малый рост. Он, молча, поклонился князю, расставил на столе принесённые разновеликие медные чаши, налил в каждую воды из кувшина.

- Ну, сыграй нам, Игнатка! А мы проверим, хорошо ли гуслями владеешь. Может, врут люди, будто ты мастер?

Гусляр радостно встрепенулся, кашлянул в кулак. С последующим вдохом спина его распрямилась, руки плавно взлетели и потянулись к струнам.

Словно два селезня с распростёртыми крылами сели на тёмное озерцо меж высокими деревьями-руками. И тут каждая натянутая жилочка подала голос. Селезень, что был одесную, то бил, то пощипывал волны-струны, заставляя их петь. Собрат же его со стороны шуйцы, напротив, каждым прикосновением заставлял смолкнуть те звуки, чей черёд уже миновал или ещё не настал.

Со стороны казалось, что обе руки живут своей жизнью. Резвятся играючи без присмотра хозяина. А сам гусляр напевно вещал, глядя куда-то вдаль. И голос его вёл от высоких теремов с тоскующими раскрасавицами к бранным подвигам богатырей, от коварства злодеев к прозорливости героев, от грустного к потешному.

После пятой песни Игнатка самозабвенно наотмашь провёл оттопыренным пальцем по струнам и смолк. Решил чуть отдышаться. А заодно поглядеть на слушателей. Довольны ли?

Князь улыбался. В глазах его ещё искрился огонь только что слышанной задорной песни. Ну, этого ублажил!

Толстячёк в тёмном балахоне был погружён в свои мысли. За всё время он ни разу не выразил каких-либо чувств. Лишь неустанно смотрел на свои чаши. Казалось, он просто глух. Либо не способен даже к малому сопереживанию.

- Так что скажешь, Сивый? Чист ли звук? – внезапно посуровев, спросил князь. От этих слов Игнатка снова сник. Уж если оценивать его будет этот хладносердечный молчун – плохи дела. Но случилось нежданное.

- Звук чистый, плавный. Мастер умелый. Думаю, надо пробовать, - сухо и уверенно ответил наблюдатель чаш.

- Вот и славно! Останешься ты, Игнатка, у меня. Послужишь мне со своими гуслями – награжу. Эй, покормите его, в баньке попарьте, да спать уложите! – крикнул Любослав в глубину терема, а затем прибавил тихо, но внятно: - Учти: вздумаешь сбежать – испод земли достану.

Трапезничать, париться и почивать сопровождал гусляра всё тот же Ефрем. Шёл на полшага позади. Видно, был приставлен ещё и стеречь. А от чего бежать? Тепло, сытно, спокойно. Да и соглядатай уже не смотрелся так грозно. Больше не стращал, не рукоприкладствовал, а только добродушно подтрунивал. Так и разговорились.

- А скажи, мил человек, что за надобность во мне у князя? До песен он охоч? Или, может, пир большой собирает?

- Да нет. Тут дело тёмное. Появился у нас ещё по лету чужеземец. Посекретничал он с князем, и пошло-поехало. И всё в тайне! А ещё велел Любослав сыскать лучших мастеров песни играть. Каждого они вместе слушают. Кого сразу отпускают, кого призадержат. Но после всё одно отпускают. Так что ты не робей: жив останешься!

- Это ты про того, что Сивым величают? А кто же этот басурманин?

- Нам про то не ведомо. Может звездочёт, может колдун какой. Книг он много привёз, но буквы в них не наши. А имя его толи Сивеньер, толи Сэвиньёр. В общем, чудно! Вот и переделали его на наш лад. А он не обижается, откликается на «Сивый». Видно в князе нуждается больше, чем именем своим дорожит.

* * *

Под утро Игнатка увидел сон. Будто стоит он на вершине холма, оглядывается вокруг. А внизу лес, речка, луг. И вдруг падает на него тень, и начинает кружить что-то тёмное. Но не туча это – крылатый змей кольцом вьётся прямо над ним. Всё ниже круги и всё громче скрипучий голос: «Отда-а-ай! Отда-а-ай!». Вот уже летит на него змеиный хвост, толкает, сбивает с ног…

- Вставай, лежебока. Князь велел выехать пораньше. Да гусли не забудь! – тряхнул его уже наяву Ефрем. А во дворе истошно каркала ворона. Вон оно что!

Любослав был уже в седле. Сивый взбирался на лошадь покряхтывая. Ждали только их с Ефремом. Тотчас и тронулись.

Сперва ехали вдоль опустевших полей, потом углубились в лес, прощавшийся с золотистыми и пунцовыми листьями. Миновав его, увидели невдалеке взгорок. К нему и направились.

Чем больше Игнатка всматривался в этот шиш на ровном месте, тем холоднее было на душе. Решил спросить у Ефрема, ехавшего рядом.

- Это что впереди?

- Перун-гора. Она тут со стародавних времён стоит. Раньше на её вершине дерево росло. Так в него часто молнии били. Сейчас выгорело. По приказу князя да по наущению Сивого на том месте избу поставили. Туда и едем.

- А кто ж в ней живёт?

- Вот там и узнаешь!

По пологому склону поднялись на самый верх. Там и впрямь оказалась новая, приземистая изба с узкими, словно щели, оконцами и крепкой широкой дверью. Видать, не для честного пира она. Скорей для утаивания да обороны.

Отворили крепкие мужики при оружии, поклонились князю. Путники спешились и вошли внутрь. А там и вовсе чудно! Привычного большого стола нет. Печка какая-то неухоженная, не дававшая домашнего уюта. И по стенам не утварь хозяйская, а всё колчаны полные стрел развешены.

Но главное диво находилось посередине избы и было сперва прикрыто накидкой. Такой огромной медной чаши Игнатка сроду не видывал. В косую сажень шириной! В ней, пожалуй, можно вепря целиком сварить. Однако сажи ни на самой чаше, ни на подпирающих её камнях видно не было.

И тут Игнатка словно прозрел. Эта огромная посудина точь-в-точь походила на те, что приносил Сивый на его испытание. Не хватало только воды.

За ней дело не стало. Караульные по знаку князя навьючили на лошадей по бадье и отправились вниз. Видать к речке, что вилась у подножья. Пока возили воду, путники успели подкрепиться с дороги.

За наполнением чаши неотступно следил Сивый. Он отдавал короткие приказы слугам, подсыпал что-то в воду из своей дорожной сумы, а после собственноручно размешивал всё это внушительной деревянной ложкой. Каждое движение Сивый сопровождал торжественным бормотанием непонятных слов. И стало казаться, что он не столь уж дороден и низок ростом.

- Можно! – произнёс колдун, довольно взглянув на князя.

- Ну что, Игнатка! Теперь твой черёд настал. Поставьте ему скамью поближе. А ты садись да играй. И почище! А петь не надо!

Гусляр устроился поудобнее, проверил инструмент, и заиграл. Наигрыш летел удалой, задиристый. Сивый напряжённо всматривался в чашу. Любослав стоял чуть поодаль, глядя чародею через плечо.

Игнатка смотрел на всё это, как на чудную забаву. Мало ли какая блажь у людей бывает. Пусть забавляются, как хотят. Уж он своё дело знает! Душа его радовалась весёлым звукам, словно солнцу и свету! Аж глаза прикрыл. Потому не сразу заметил гусляр, как огромная чаша стала отзываться на звуки иных струн.

А дальше – больше. Чем задорнее играл Игнатка, тем явственнее пробегала зыбь по поверхности воды внутри чудной медной лохани. Чуть погодя мерцающий туман наполнил чашу до краёв. Тут уж было на что полюбоваться!

Меж тем Сивый выхватил из дорожной сумы моток бечёвки, завязал на конце её узел и осторожно стал опускать получившийся отвес в перемигивающуюся сине-зелёными искрами туманную муть. Бечева покачивалась, словно от ветерка, но явно не касалась дна чаши, сколько чародей её не разматывал. Мало того: извлечённая она оказалась сухой.

После в клубящееся жерло чаши была опущена небольшая клетка с воробьями, оказавшаяся в привезённом мешке. И им никакого вреда не причинило погружение в колдовскую дымку. Чирикали, родимые, живёхоньки!

Тут, перегнувшись через медный край, Сивый сунул руку в искрящееся марево. Сделав несколько круговых движений, извлёк её на свет и внимательно рассмотрел. Невредима!

- Проход есть, князь! – произнёс чародей, торжественно чеканя каждое слово.

- Вижу. И что там?

- Другой мир, как я и обещал!

- А кто в нём бывал? То-то! Хотя к тому ещё подготовиться надо.

- Князь! Прежде нужно ещё одно испытание!

В чашу была опущена выхваченная из колчана стрела. Держа её за краешек оперения, Сивый властно прикрикнул: «Гусляр, стой!»

Игнатка замер от грозного взгляда и окрика. Пальцы так и остановились на полувзмахе над струнами. Хотел было спросить у князя, верно ли сделал, да не успел.

Когда смолкла последняя струна, чудная дымка начала стремительно сжиматься. Затем послышался треск. Это напоследок туман переломил находившуюся в нём часть стрелы. Всего-то в вершке от оперения.

- Вот! Видите?! – назидательно возвестил Сивый. И, уже обращаясь к гусляру и, едва ли не тыкая ему обломком в лицо с ожесточением, добавил: - Никогда не прекращай играть пока что-то или кто-то в проходе! Слышал: никогда!

- Поздно же ты ему указывать вздумал. Надо было до того как свою руку в чашу совал. А ты, Игнатка, молодцом. Знатно играешь и по сторонам не зеваешь! Теперь пора с тобой и о деле поговорить.

Любослав отдал распоряжения местным стражам и Ефрему соорудить над чашей ворот на манер колодезного. После глянув на гусляра и Сивого, взмахом руки позвал выйти из избы.

* * *

Остановились в паре шагов от обрывистого края вершины Перун-горы. Славный вид открывался отсюда. Рыжелые глади лугов чередовались с затейливыми жёлто-багряными кружевами лесов. Серо-синяя лента реки уносила вдаль холодные осенние воды. Жаль, солнце с утра пряталось в белом облаке.

- Поглядите, какая у нас красотища! Вот и соседние княжества так считают. Те, что посильнее да побогаче, от нашего каравая себе ломоть урвать не прочь. Чтобы такие помыслы на корню пресечь сила нам нужна. Пусть молва по иным землям пойдёт: врагам спуску не дадим. А хорошая дружина – большие расходы. Смекаешь, Игнатка?

Гусляр вытаращил глаза и растерянно молчал. Его-то какое дело? Чай песнями войско не прокормишь. Недовольно морщась, заговорил Сивый.

- Ты сейчас видел великое чудо! Открылся проход в иное место. Туда можно незаметно проникнуть и взять то, что нужно. Я отыскал и возродил это учение, подсказал князю, как всё устроить!

- Стало быть, нашёл способ воровать, не выходя за порог. Хитро! Только я – не лиходей.

- Дурак! Ты как играл на гуслях, так и будешь. Остальное без тебя сделают. Только князь за твою игру золотом заплатит. Слышишь: золотом! Князь, он не понимает!

- Отчего же? Понимаю. Только сердцем чую: не доведёт это до добра.

- Значит так, Игнатка! – сурово молвил Любослав. – Я тебе тайну доверил. От неё наши слава и процветание зависят. Моё дело – княжество укрепить, войско вооружить. Поможешь – награжу и отпущу. Откажешься – казню и другого гусляра искать буду. А то ещё сболтнёшь лишнего на ярмарках, и попадёт это чудо нашим недругам. Так что выбираешь?

Игнатка тайных дел всегда сторонился. Но выбор был не велик: жить с опаской или немедля сложить буйну голову. И гусляр понадеяться на авось. Согласился. Не ради награды – во спасение.

Все только того и ждали. Князь улыбнулся добродушно, Сивый – хитровато. Ну да ладно!

Меж тем в избе над чашей мастерили большущий ворот. Стучали топоры, пахли свежим тёсом привезённые лесины, выстругивались клинья, летели прочь сучья.

Ближе к вечеру на два вкопанных по бокам чаши бревна водрузили и закрепили ось с намотанной верёвкой. Ну, прямо, колодец! Только побольше. Да вместо бадьи – досочка на манер скамейки. Пару раз Ефрем самолично опробовал всё на прочность. Выдержали его могучесть и ось, и верёвка.

Снова князь велел Игнатке играть, а Сивому вершить чародейство. Запели гусли песню радости, заклубилось марево в чаше. Любослав знаком указал одному из караульных на подвешенную дощечку. Тот без лишних разговоров уселся на неё. Однако ноги над туманом поджал. Видать, всё же страшно стало.

По знаку колдуна прочие караульные опустили товарища в пелену. Судя по стравленной верёвке – глубоко. Подержав там малое время, вернули обратно.

Лицо мужика, побывавшего по ту сторону чаши, было бледно, глаза выпучены. Увидев его, Игнатка замер.

- Ну что там?! Рассказывай! – тряс его за плечо Сивый.

- Там – небо.

- Ну а что ты ещё видел?! Говори!

- Ну, значит, опустился я вроде как из облачка. Внизу сады цветут. Чуть поодаль город гудит. А на широкой реке корабли у пристани разгружают. И всё это от закатного солнца алое. Вот!

- Ишь ты! Видать не врал ты, Сивый. В другое место ведёт твой проход. У нас-то осень. И пристани нет, - довольно улыбался Любослав. - А теперь вот что скажи: до земли далеко ли? Этой верёвки хватит?

- Высоко я из облачка вышел. Не одна дюжина верёвок нужна, чтобы на землю спуститься. Не взыщи.

- Ладно. Отдохни пока.

Вернувшемуся помогли аккуратно выбраться, подали ковш воды. Жадно выпив и даже плеснув остаток себе в лицо, странник между мирами окончательно пришёл в себя. Дыхание его выровнялось, а в глазах заиграли искорки гордости. Вон как князю услужил!

Меж тем Любослав велел ему вновь отправляться сквозь туманные глубины. А гусляру велел играть что-нибудь иное. И запели струны раздумчивее. Снова стала подёргиваться дымкой вода в медных берегах. А потом и вовсе сгустилась. И всё прочее повторилось.

В этот раз княжий посланник вернулся присыпанный снежком. Да и дрожал от холода, словно среди зимы выбегал во двор. На глазах белые хлопья стали таять, стекать с одежды и бороды.

- Что молчишь?! Рассказывай!

- Обожди, колдун, - осадил его князь. – У него зуб на зуб не попадает. Укутайте его во что-нибудь. Пусть сперва отогреется.

Когда руки, державшие вновь опорожнённый ковш, перестали дрожать, а плечи под наброшенным тулупом расправились, мужик заговорил сам.

- На этот раз вышел я из облачка среди зимы. Да не высоко в небесах, а над самой землицей. Ну, то есть, можно безбоязненно слезть. Гляжу – передо мной село, снегом занесённое. Из труб дым к небу подымается. В иных избах видно, что при лучинах сидят. Ах, забыл сказать: темно там! И из ближайшей избы голоса доносятся. А поют вроде бы по-нашему. Ну, как наши бабы, когда вечерами за домашней работой сидят.

- Славно! Значит, даже сойти можно?

- Точно так!

- Хорошо. На сегодня довольно. Пора и повечерничать. Ефрем, распорядись. А мы пока потолкуем.

Выйдя из избы, где шли приготовления к трапезе, князь долго молчал. Видно, обдумывал пережитое за этот день. Потом поддел сапогом камушек, оказавшийся под ногами. Тот, задорно цокая, запрыгал по склону.

- А скажи-ка нам, Игнатка, что ты сегодня играл?

- Так песни разные… Ну а петь сами не велели.

- Ну а что за песни были? О чём?

- Ну, значит в первый и второй раз – о славном житье. «Красит зорюшка вечерняя наш богатый славный край…»

- А в третий раз, когда я тебе приказал другое сыграть?

- В тот раз была старая песня. «Веретёнце ты моё, зимним вечером не спи…»

- Чудно! Оба раза открылись те места, о которых песня была. Хотя ты и слова не проронил.

- Так ведь песня – не только слова! Коли они с наигрышем не сольются – людям такое на душу не ляжет. Сердце тех песен просит, что совместно к чувству дорожку торят.

- Князь, все эти чувства – очень смутные вещи! – напомнил о себе Сивый. - Ни увидеть, ни пощупать!

- Однако без них твоя чаша не работала. А теперь открывает проход. Да именно в те края, о которых песня звучит. Скажи нам, гусляр, знаешь ли ты песни о богатстве, сокровищах или кладах?

Игнатка морщил лоб, переминался с ноги на ногу, но ничего такого вспомнить не мог. Люди обычно любили послушать сказания о подвигах, весёлых праздниках, счастливых свадьбах, глупых богачах. В таких звенела радость, вера в высшую справедливость, неотвратимое счастье. Либо, напротив, печальные напевы, вызывающие сочувствие к обездоленным или погибшим.

- А сам песню о золоте сложить сможешь?

- Прости, князюшка, только я не знаю каково оно есть. Серебро ещё порой у меня бывало, а вот золото мимо прошло.

- Верно! Не из царских палат тебя ко мне доставили. Ну а, если тебя с золотом познакомить, получиться песня?

- Возможно.

- И то славно. Не попробуем – не узнаем. Эй, Сивый, ты ведь кубышкам не доверяешь, всё с собой возишь. Покажи нашему гусляру золотые монеты, что я тебе уже дал. Пусть он в руках подержит, звон их послушает. Моя-то казна вся в тереме осталась.

- Ох, князь, уж сколько там тех монет. А вдруг он потеряет. Кто мне тогда возместит убыток?

- Не бойся. Он не прикарманит. А без этого нам проход к сокровищницам не откроется.

Сивый съёжился, но перечить не решился. Словно обременённый тяжким грузом доковылял он до своих вещей, сложенных в избе, долго копался на дне дорожного мешка, поморщившись подозвал гусляра в дальний угол избы. Из прикрываемого плащом вместительного кошелька пальцы отсчитали десять золотых монет и вложили их в привычные к струнам руки.

- Вот! Как велел князь! Подержи их на ладони. Ощути их тяжесть. Посмотри на их завораживающий блеск. Послушай их звон. Почувствуй их власть, силу! Теперь представь, что таких монет мешки, сундуки, россыпи! Ты ходишь по ним, а они покорно позвякивают! Представь себе комнаты, подвалы, пещеры, полные золота! Прочувствовал? А теперь отдавай, а то уронишь…

Игнатка и вправду старался запомнить и представить то, что рассказывал чародей. А ещё не забывал, что Любослав обещал казнить, если он помогать откажется. Да и почему бы не сложить новую песню? Потому, откушав досыта, он присел с гуслями за порогом. Безлунное небо лишь кое-где скрывали редкие облака. А звезд в ночной тьме было бессчётно. Вот и богатство, о котором ему толковали, должно было быть таким же блестящим и безбрежным. Только золотым. А пальцы меж тем стали искать в струнных звуках подобие звона монет.

* * *

Утро выдалось хмурым. Низкое пепельно-серое небо моросило. Река и лес влажно темнели под Перун-горой. Да и во всём остальном чувствовалась неуютность. Однако это не охладило решимости князя.

Умывшись и плотно подкрепившись, все принялись за дело. Сивый осмотрел чашу, Ефрем – верёвки и крепления ворота. Любослав кратко спросил, сложилась ли заказанная песня. Игнатка закивал.

Вновь забормотал что-то неведомое чародей, кружа внутри медных краёв ложкой. И запели струны. В этот раз звук их был величав, полновесен. Слышалось в этой песне неторопливое пересыпание горсти монет из ладони в ладонь.

Как и прежде затуманилась вода в чаше. Но в этот раз дымка была темнее, мерцающие искорки – желтоватые. Князь лукаво подмигнул гусляру и подал знак вчерашнему посланцу спускаться в марево. Тот уже привычно, без прежней опаски отправился на вылазку в новый, неведомый пока край.

По возвращении был он радостно возбуждён. Едва выбравшись из чаши, он сбивчиво докладывал Любославу:

- Пещера там превеликая! А вдоль стен сундуки стоят да мешки! В тех, что раскрытые, монет видимо-невидимо! Я, не слезая, до ближайших дотянулся! Вот!...

С этими словами он разжал кулак. На ладони сверкали две крупные незнакомые монеты. Князь принялся разглядывать одну, другую передал Сивому. Тот потёр её, попробовал на зуб и радостно закивал.

- Молодцы! Подайте ему ещё верёвки для обвязки! А ты, Игнатка, играй без устали!

Гусляр был рад радёшенек! И песня удалась, и князю угодить изловчился! Теперь уж точно не казнит. Оттого играл он с особым усердием.

Меж тем княжий лазутчик снова опустился в клубящееся жерло чаши. Верёвка на какое-то время ослабла, затем задёргалась. Потянули обратно. Шло легко. Дощечка оказалась пустой. Но к ней была привязаны концы трёх иных верёвок.

Закрепили первую на вороте. Вытянули мешок. Развязали – монеты! Затем – второй и третий. Снова спустили верёвки.

Когда вытянули пятый мешок, оставшаяся верёвка затрепетала. Заскрипел ворот под большой тяжестью. Показалась над искрящейся мглой голова мужика с выпученными глазами. Оказалось, он взобрался на мешок и поднялся вместе с ним. Спрыгнув на пол, он кинулся к Любославу.

- Князь! Там шум поднялся! А потом зарычал кто-то! Да так громко, так злобно!

Не успели ещё княжьи брови сдвинуться, а руки Ефрема отвязать мешок, как из мерцающей тьмы тумана вынырнула змеиная голова величиной с хороший сундук.

Морда и длинная шея были покрыты иссиня-чёрной чешуёй с шипами и гребнями. Открывшаяся пасть обрамлялась рядом зубов размером с коровьи рога. Чудище дохнуло огнём, от чего кровля загорелась.

Игнатка, как завороженный, продолжал играть. Словно руками его управлял кто-то другой, отстранённый от этого ужаса. А перед глазами метались караульные, пытаясь затушить пламя. Любослав схватил меч со стены и рубанул по чешуйчатой шее. Однако заметного урона ей не нанёс. Так же не причинил вреда Ефрем, ударивший топором.

Между тем змей ухватил зубами ещё не отвязанный мешок и пытался сорвать его от ворота. Обезумевший Сивый с криком «Нет!» вцепился в верёвку и стал тянуть на себя. Мешковина затрещала. Золото рассыпалось.

Змей яростно отбросил обрывок, и колдун исчез в огромной пасти. Целиком! Пока голова поднялась, проглатывая добычу, князь обернулся к Игнатке и, крича «стой», заглушил ладонью гусельные струны.

В тот же миг туман в чаше сомкнулся. Чешуйчатая шея была перерезана на грани воды. Падая, голова змея обрушила ворот, смяла медную чашу да напоследок снова прыснула огнём. Пришлось выбегать из уже трещавшей в пожаре избы.

Едва вырвавшись из пламени, повалились на вершине Перун-горы. Уцелели все, кроме Сивого. Или, как там его?

Ефрем дёрнулся было спасти что-то из огня, но князь остановил его.

- Не лезь. Пусть прогорит. Золото останется. А остальное уже без надобности.

- А как же чаша, будь она неладна?

- Она свою службу сослужила. Да и без колдуна она бесполезна. Ты её после поруби на куски и разным кузнецам отдай. Закажи из этой меди что-нибудь. Чтоб соединить уже никто не смог.

После Любослав обернулся к Игнатке. Несмотря на припалённую бороду, на пузыри ожогов на руке, был он весел. Даже подмигнул чумазому от сажи гусляру. И то славно!

Чуть отдышавшись князь велел всем собраться. Сперва он, молча, поглядел в глаза каждому. Затем начал говорить.

- Вот и закончилось наше дело. Видел вашу храбрость и усердие. Век это помнить буду. И каждого награжу. Собственноручно! Теперь, как угли остынут, соберём монеты и свезём в терем. Да смотрите, чтоб без утайки. Теперь это – казна! И ещё вот что. Мы теперь связаны великой тайной. Дала она нашему княжеству большое богатство, но и показала страшные беды. Потому лучше о чуде том помалкивать.

- А что ж говорить, коли спрашивать будут? Пожар-то издалече видно было…

- А вот об этом есть у меня последний приказ гусляру нашему. Сложи-ка песню о том, как налетел на нас Змей огнедышащий. Хотел пожечь, разорить край наш родной. Да князь Любослав с воинами своими бесстрашными стеною встали на защиту родной земли. Чуть не сгорели они в пламени, но срубили змею поганому голову, привезли её людям на показ, врагам на устрашение. А после пой её везде, где побывать доведётся. Она врагов наших лучше стрел да мечей охладить сможет. К тому же, всё так и было! Верно, Игнатка?