— Подсолнух! Подсолнух! — прошипел Евгений в переплетения траншей, сходящихся к передовому посту.

— В жопу... затрамбуй... подсолнух cвой, — прогудел низкий, прерываемый драматичными паузами голос из-за проросшего степными травами угла окопа.

Верного этим вечером ответного кодового слова в захлестнувшей укрепления одышке так и не сыскалось. И пёс с ним. Эталонно «хэкающий» через раз юго-восточный говор и ни с чем не сравнимая, присущая одному-единственному человеку на всём левом берегу Хоресмша́-Баа́сара охрипь выдали Ярослава с потрохами.

— Уф... — выдохнул Евгений, отводя дульный срез от траншейного изгиба, сулившего мгновение назад непредсказуемую и запыханную потенциальную опасность.

— Бегаешь от меня? — выпуская воздух сквозь стиснутые зубы, наконец-таки вывалился из-за угла упитанный конфедерат.

Таких, как Ярослав, с его фулл-хаусом болячек и вдребезги нарушенным метаболизмом, поначалу не трогали, но после прорыва у Хэйхэ и чуть ли не полного обрушения тамошнего участка фронта, бойцовские качества полуинвалидов по всей стране и их неудержимый дух мщения принудил столицу к объявлению очередной мобилизации.

— Да рассчитаюсь. К концу недели, — сразу же подвёл разговор к логическому завершению сторожевой, с прискорбием наблюдая за тем, как всё более и более сокращается расстояние между ним и настойчивым поборником справедливости в лице Ярослава.

— Ой, да не ссы мне в уши... Ну не ссы ты, рыжий, — заползая под едва приподнятую над солончаком крышу обзорного поста, слившегося с окружающей местностью в одно целое, выдохнул рядовой.

— Сказал тебе всё, как оно есть.

— Ладно уж. Поперву Волфханг погнал вас в тыл за газовыми баллонами. Понимаю. Потом тебя на пару дней прихватил за яйца механик, пока вы с тягачом трахались. Тоже понятно. Хер с ним – поверю и в то, что разминулись с тобой на вчерашнем построении. Но ты ж и в столовку перестал захаживать. Давишься, где подальше. И вечерами не видать тебя на скамейках за бараками. Бегаешь от меня, Женечка.

Сторожевой расправил под собою скомканную подстилку из замызганной дутой куртки, вновь перевернулся на живот и прильнул к наглазникам цифрового бинокля:

— Стечения обстоятельств. Увильнёшь от тебя, что ли? Всю округу перекопаешь, из-под любого камня вытащишь, выгрызешь наживо всё, что причитается.

— Правильно сказал. Всё так. Только ты из меня упыря какого-то не лепи. Не надо, рыжий, не надо. Я к тебе чётко по делу. Должен же?

— Должен.

— Ну и всё. Что ты мне тут.

— Ничего я тут. Наблюдение веду. Хочу никого не проморгать, с тобой-то под боком.

— Ага. Совсем заскучал бы, мхом порос, если б не я.

— Ты же не только ради того, чтобы меня потормошить в такие дали выбрался?

— Я к тебе мимоходом заглянул, Женя. У меня обновки для ребят на «Бывшей», — прихлопнул по плотно набитому рюкзаку на спине Ярослав.

Наблюдательный пост «Бывшая», искромётно поименованный в честь двенадцатиметровой воронки, разверзшейся когда-то рядом с ним, располагался куда дальше на восток.

— Стимуляторы?

— Как без них.

Бедолаги, для которых предназначалась передача, застряли в глубинах злосчастной «Бывшей» уже на пять дней, вместо двух причитавшихся. И, видимо, их бдение угрожало продолжиться и далее. От подобного не застрахован никто. В особенности, когда треть рядового состава укладывает на лопатки степная ревматопира. Тогда в ход идут любые средства, способные поддержать боевой дух на пробирающем равнинном просторе. Даже запрещённые законом.

— Настёна на месте? — устраиваясь рядом с Евгением, поинтересовался Ярослав.

— Кто же её умыкнёт, — хмыкнул парень.

Обгорелые углы автовышки ремонтной бригады электриков непоколебимо высились среди моря волнующихся трав в серой зоне между противостоящими сторонами: не поспели за одним из скоротечных местных перемирий.

Настёна... Говорят, кто-то из прежних сторожевых в сумбуре предрассветного полумрака высмотрел ласкающие сонный взгляд черты любимой женщины в мятом хаосе коверканного металла. Как только степь не насмехается над незваными гостями, особенно под утро. А имечко оказалось прилипчивым. Иногда и томящийся скукой Евгений пытался взглянуть на покрытые копотью останки под романтическим углом, но его творческого начала однозначно не доставало для того, чтобы встретиться со скрытой в горелом железе Настёной.

Передовой пост, прямо сейчас укрывший сенью обоих рядовых, прозвали «Большой Бертой». За старой доброй «БэБэ» также прослеживалась некая история, но её зачин терялся где-то на концах острых языков давних предшественников Евгения и Ярослава.

Бесполезный, но примечательный факт: нарицания восточной части блиндажно-траншейной системы тяготели к женскому началу, на западе неофициальные прозвища несли на себе печать алкогольного флёра и отголосков мелкой степной живности.

Евгений незаметно запустил руку вглубь капюшона подстеленной куртки, и заботливо припрятанный им радиоприёмник вновь подал робкие признаки жизни:

— И ма, и немсе хяншинлё бури-бут-чотта

Хали чон-иль энейджоли чёуделибнида!

Игос-ин гогива чисо, гёлиго бёсис-ан-ибнида

Хал-индэн, гагео делибнида! Даншин-ин уссуи сёри-да?

Женское сопрано вырвалось из-под слоя ветхой синтетики, и под авангардный микс народных инструментов и современной электроники насыщенные вибрации пробежались по барабанным перепонкам рядовых.

— У-у-у, — многозначительно протянул Ярослав, скосившись на хромированную верхушку «Селены», проклюнувшуюся в щёлочке между буграми куртки.

— Ну а что, — не отрываясь от бинокля, пожал плечами сторожевой.

— Балуемся, говоришь, вражескими частотами?

— Как и ты. Как и Волфханг. Как и почти все на досуге.

— Хорошо сегодня сигнал проходит. Чую, бородачи отметились, — заметил сослуживец Евгения.

Степь не жаловала эфирную разноголосицу. Шелест травянистых стеблей на ветру, редкие голоса прочерчивающих в небе окружности беркутов, стремительный перестук копытец джейрана, уходящего от чепрачных шакалов, размеренное поскрипывание кибиток степняков – вот и всё, с чем протяжные равнины были готовы мириться. Не более того.

Переговорные же станции на пару с радиоприёмниками запинались нещадно. Волфханг, скрепя сердце, был вынужден пригласить двух мобедов из ближайших поселений. Они умели найти язык со своенравными просторами и умаслить их. После исполнения необходимых ритуалов радиочастоты, как правило, и вправду необъяснимо обретали временную предсказуемость. Высокие лбы из технических лабораторий винили во всём залежи фонящих руд.

Впрочем, и суеверных среди солдатских душ более чем хватало. И с каждым новым годом бесцельного просиживания задниц на линии прямого соприкосновения, их становилось всё больше.

— И о чём поёт? — поинтересовался Ярослав.

— А вот это ты мне и скажи, — парировал брошенную собеседником шпильку ни капли не смыслящий в диалектах Янтарного моря Евгений.

— Если одна из моих девушек когда-то и изучала в университете эти «гёлиго», «хяншинлё» и прочие «херли-сёри-чёзанах», то это никак не делает из меня полиглода, — демонстративно смакуя «одна из моих девушек», назидательно сощурился рядовой.

— Полиглота.

— А я тебе о чём.

— Забудь-забей.

— Ой, рыжий, допиз...

— Шш! — сторожевой замер, наставив стекло бинокля на одному ему известную точку на горизонте. — Белый-седьмой, Белый-пятый.

Рация отреагировала молниеносно. Какое роскошество. И в самом деле, выходит, на днях захаживали мобеды.

— Белый-пятый, Белый-седьмой.

— Подтверждаешь движение за курганом?

— Движение подтверждаю.

— Степняки? Солдаты?

— Солдатики. Трое. Тащат... Хлам какой-то. Лист железа, наверное.

— Ничего серьезного?

— Серьезного ничего.

— На связи, Белый-седьмой.

— Белый-пятый.

Вражьи хари по ту сторону разделительной линии точно также, прямо сказать, не шиковали и, как и сослуживцы Евгения, худо-бедно обустраивали окопный быт с помощью подручного хлама.

— Да уж, — вздохнул Ярослав под красноречивое бурчание желудка. — Вроде и набил брюхо, а оно – вон как. А бегать и бегать. Эх. Есть чего?

— В обед кое-чего было. Шесть часов назад, если что.

— Хоть корочка?

— Пибимпап? — вздохнул сторожевой.

— Охо-хо, — оживился рядовой. — Женёчек, ах да Женёчек!

Сухие пайки из вражеского стана на передовом посте не были чем-то из ряда вон выходящим. Долговременное пребывание без конкретных целей бок о бок с противником точно так же не имеющим чёткого видения грядущих манёвров, прорывов, марш-бросков и фланговых ударов приводило к несколько противоестественным, на взгляд человека со стороны, взаимоотношениям.

Степь долготерпит. Но никак не всевыносит.

И когда равнинный лик темнеет и теряет чёткость под грудами накатывающего с востока песка; когда города с автомобильным трафиком и цифровыми коммуникациями накрывают сумрачно-оранжевые дни, а душный ветер выцарапывает из-под сухой земли расписные минареты и воздушные купола обиталищ прежних властителей здешних мест; когда даже непогрешимый и всеведущий рату отсиживается за храмовыми стенами, почтительно давая возможность степи излить груз накопленной скверны, которую человек неизменно приносит с собой и в себе – тогда обстоятельства вынуждают людей держаться друг за друга крепче.

Несколько месяцев назад степь снова померкла. Регулярное снабжение передовых линий прервалось чуть ли не на две недели. Экономить пришлось всё и вся. И тут, вполне буднично, без излишней суеты, как не один раз ранее над полузанесёнными траншеями объявились степняки. С предложениями, от которых невозможно отказаться.

Степной гнев, к сожалению, имел обыкновение обходить врага стороной. Укрепления раскосых пронизали холмы ощутимо южнее зоны гарантированного веселья. И с обеспечением у них всегда гладко. Только вот солдатские глотки иссушены строгим сухим законом.

Нравы конфедератов дышали куда большей свободой, но урчанье хора страждущих желудков заглушало порой даже какофонию пыльной бури.

Степняки же, проторяющие укромные тропы по самому пограничью материального мира и порой выпадающие из него, всегда отличались крайней практичностью в гармоничном сочетании с умением сострадать ближнему своему.

Кусочки единой картинки, подгоняемые секущим крупицами ветром, сошлись воедино. Все ищущие да обрели.

Постепенно товарооборот выровнялся и обрёл какую-никакую стабильность. В рационе Евгения, Ярослава и даже Волфханга нет-нет, да и проскакивало что-нибудь с повышенным содержанием риса и приятно-острым мясом. После проверки на всеядной степной живности, конечно же.

В траншеях безжалостного и ненавистного врага в это же время прикапывали бутылки с не менее притягательным содержимым.

Истинно нейтральные степняки имели свой, холодящий смертоносным металлом и источающий пороховой дух процент с обеих сторон одновременно. Процент, который сделал их полупризрачную жизнь в многомерных хитросплетениях степей, гостеприимных и не очень, по-настоящему безопасной.

Разумеется, спецслужбисты, если бы наткнулись в углу блиндажа на изгрызенный кусок сушёной рыбы в пакете с округлыми иероглифами на нём, спустили бы всех собак. Но по сей день удача, изощрённое мастерство тщательного сокрытия улик и относительная чистоплотность не подводили подопечных Волфханга.

Пару-тройку раз из противоположных окопов даже приходили весточки о грядущих артиллерийских ударах по конкретным координатам. Не от большой любви, пожалуй, но точно от нежелания терять надёжных деловых партнёров.

— О-ох, да ещё и с грибами — удовлетворённо протянул Ярослав.

— Половинку для меня отложи, — напомнил сторожевой.

— Само собой, — блаженно закатил глаза воссиявший в сумеречной глубине наблюдательного поста рядовой. — К слову... Слышать. Дарить. Верность. Что-то там. И... перемены, изменения. Как-то так.

— Чего? — обернулся к коллеге Евгений.

— Я разобрал, вроде как, эти слова. В песне.

— Вот же! Вот. Можешь, Ярослав, всё ты можешь.

— И это мой потолок. Для более точного перевода сюда Ингу надо бы прикомандировать.

— Она ж тебе печень выгрызет. По твоим словам, кстати. За твою не то двойную, не то тройную жизнь. Не? — усмехнулся парень.

— Оп. Совсем-совсем запамятовал. Отставить прикомандировать Ингу. В жопу Ингу. Ух, — мечтательно замер конфедерат, — а жопа... Жопа там была, да и есть наверняка, что надо.

— Почан-и до квог тсайго,

Йичон каго пегунен, буден гоши-и бокейсойо!

Соленгачи ма! Чингудуел будо чодасео!

Улинен чонт-ун чонджунанго, пумджи-е чаншихабнида! — продолжала литься из динамика лёгкая мелодика с вступающими в нужные моменты девичьими голосами на втором плане.

— О хорошем чём-то поют всё-таки.

— Как ты их раскусил, — растягивая наслаждение от неспешного поглощения прессованного риса с грибным крошевом и обжаренными овощами, взметнул бровь Ярослав.

— Ну а что. Верность. Дарить. Перемены. Неплохие же слова?

— Ага-ага. Да чтоб жить тебе во время перемен, — ехидно расплылся в улыбке посыльный. — Ёбж-переёбж. Рыжий, ты послушай, жопа Инги... Да хоть жопа карликовой песчанки переведёт лучше меня. Что там можно разобрать наверняка во всех этих «йо-йо-чодасейо»? Одной буквой ослышался и... к примеру, «я взбираюсь на тебя, моя сисястая малышка» превращается в «если б конь сношал меня, я бы точно помер»... Или наоборот? В общем, за эти бесовские наречия я ручаться не могу.

— Ну... с таким исполнением, уверен, петь можно только о чём-то хорошем.

— Может, о том, как выловили кого-то из наших и выдернули ему толстую кишку в загонах для пленных? Ну хорошо-хорошо. Придержу язык. Отплачу добром за пибимпап, — откинувшись на запылённую стенку наблюдательного пункта и с достоинством пуская газы, проурчал Ярослав. — Я вот, думаю, что это просто какой-то хит этого сезона. Гитар, конечно, недостаёт. И диск-жокея. Раскосые умеют лучше.

— Зачем они этой песне?

— Плясать мне хочется, Женечка. Растрястись-повыклячиваться. Надрыгаться-выежиться.

— Нет, ну... — попытался вставить пару слов сторожевой, но его соратник уже отпустил вожжи, и мысль неслась во весь опор.

— Слышите? Вы слышите эти звуки? Уо-ууу. Вечеринка у Настёны дома! Уо-ууу. Я подарю тебе себя этой ночью, милаха. Йеа. Моя верность... Верность... Уо-ууу. Верность... Не могу придумать, куда тут её засунуть. Хоу-хоу. Эй, Инга, я вижу перемены в тебе, но твоя жопа совсем не изменилась! А ты, Вульфи, выкуси-выкуси-выкуси. Уо-ууу. Да-а... Вот мой перевод, — пробарабанил Ярослав по животу жирными после риса и грибов пальцами. — Теперь с радостью выслушаю тебя, рыжий.

— Мне нечего добавить, — устало улыбнулся Евгений.

— Вот Ю́хани бы нас рассудил.

— Он-то причём?

— Во-первых, мне бы хотелось повидаться с ним, потому что он мне тоже должен. Во-вторых, у него деда с той стороны принесло когда-то там.

— Правда? Иммигрант? По Юхани и не скажешь. Ничем не выдала себя дедова кровь.

— Да куда смотреть знать нужно. У него хер мелкотравчатый. Чего ты уставился на меня так? По слухам, Женечка, по слухам.

— Думаю, жопа песчанки будет и его талантливее, — вновь прильнул к биноклю сторожевой.

Ненадолго захватившая динамик бойкая речь вновь уступила очередь сладкоголосым дивам:

— Тэттон хём хёнзан буангуан, тэксчи унджунсова джёнбиён,

Гёнджюён чадонса унджунсова пэндо, учасендэ,

Инчжинио, хосон-ин, нонбу ми бхада квантекуон:

Дугуэгена гугсу хан сангче ча-адеремида!

Дугуэгена гугсу хан багсэ!

Дугуэгена гугсу хан багсэ!

— Слышишь, как зазывают к себе, паршивки? — цокнул языком Ярослав. — Я вот слышу. Ещё чего-то крутят?

— Нет. Раз за разом только их.

— Частота какая?

— Сто один и три.

— Хм... Это «WOW!» эф-эм?

— Понятия не имею. Первое, что поймал, то и оставил.

— Самая раскрученная волна у них, между прочим. Знают толк в хорошем попе. Да и в славных попах тоже.

— Только с разнообразием беда.

— Не. Раньше много чего ставили. Точно сто первая?

— Сто один и три. Может, это знак? Может быть, мятежники захватили радио, телевидение, национальное собрание и вот-вот объявят о перемирии?

— Хах. Умиляюсь тобой, рыжий.

— Подпольные радиостанции прорываются же иногда. Бывает, влезают и на государственные частоты. Чинуши за войну. Значит, эти ребята за мир. А если они за мир, то и песню поставили под себя, — сосредоточенно почесал мочку уха Евгений.

— Сделай мордаху попроще и не тронь моих девчонок на танцполе! Уо-ууу!

— У-у-у-ааа. Йеа-а-а... — сбросил маску серьёзного отношения к происходящему сторожевой.

— Слишком уж хорошо, чистенько звучат для немытого подполья.

— Знаешь, молодые ребята уже давно та-а-акие альбомы сводили в гаражных студиях.

— Не знаю, — скривился щекастый конфедерат. — Так ты о чём-то хорошем, говоришь, о мире?

— Хотелось бы так думать.

— Так что ж, жопа Инги – это разве не что-то хорошее? Светлое? Вечное?

— Хорошее. По-своему хорошее.

— Белый-пятый, Белый-седьмой, — рация на плече сторожевого бесцеремонно вторглась в расслабленный диалог.

— Белый-седьмой, Белый-пятый, — мгновенно собрался рядовой.

— Движение с вашей стороны кургана. Подтверждаешь?

— Подтверждаю. Степняки, Белый-седьмой.

— К нам? К ним?

— К... себе самим.

— Принял. На связи, Белый-пятый.

— Белый-седьмой, — завершил радиообмен Евгений, медленно поворачивая стекло бинокля вслед за протяжной пёстрой ниточкой материализованной души степи.

Крутобокие кибитки наполовину утопали в высоких бледно-жёлтых стеблях. Лоскутчатые занавеси яркими переплетениями пестрели в крохотных окошках и надёжно укрывали внутреннюю безмятежность не останавливающихся ни на секунду обиталищ. Маленькие лошадки с мордами, укрытыми густыми чёлками, прямо на ходу, монотонно двигая челюстями, объедали колоски, тыкающиеся в их розоватые носы. Возничая на первой упряжи будто бы дремала, укутавшись в великоватую для неё шаль.

Степняки, как им и положено, рассеивали суматоху радиочастот, наматывали на колёса тянущиеся по земле гарь и копоть на тех выступах фронта, где военачальники требовали от подчинённых решительных результатов, безвозвратно уносили с собой в бесконечную степную глубь всё выменянное оружие. Ни единой примятой травинки за вереницей не оставалось.

— Ты же знаешь не хуже меня: в верхах уже как пару месяцев под коврами утрясают секретные договорняки. Там все уже наверняка на низком старте. Думаю, ещё через месячишко-другой надобность в любых подпольщиках отпадёт сама-собой, — почухал пах Ярослав.

— Это лишь слухи.

— Как и про Юханову пыпырку! А она на полном серьёзе как и у деда его!

— Тот ещё аргумент, — хмыкнул парень.

— Давай спорить.

— Что? О чём? На что? Дай хотя бы с долгом рассчитаться.

— Давай спорить, р-рыжий, — тоном, по которому уже было ясно, что спор состоится в любом случае, пророкотал рядовой. — Я те...

Звук новоиспечённой потенциальной опасности прорезался из-за угла окопа.

— Подсолнух! Подсолнух! — зашипел сторожевой, выставляя оружие перед собой.

— Лепель! — раздалось из траншей.

— Верный ответ, — тихо отметил Евгений, кидая косой взгляд на приваленного к стенке посыльного.

— Лепель? Ёбж-переёбж, — закатил глаза Ярослав. — Волфханга, с его паролями на этой неделе, контузило где-то?

— Пузич, ты тут? — показалось из-за угла продолговатое лицо долговязого Юхани.

— На ловца, да прибежал! — воздел руки к низкому потолку обзорного поста рядовой.

Евгений был уверен, что сейчас посыльный вцепится в подвернувшегося под руку сослуживца с настойчивым напоминанием о долге, но мысли того всецело заняло нечто совершенно иное.

— Что она несёт? — Ярослав ткнул указательным пальцем на проступающий под капюшоном кирпичик радиоприёмника.

— ...улинен чонт-ун чонджунанго, пумджи-е чаншихабнида, — как раз заходила на очередной круг вражья поп-культура.

— Чего? — не сразу сообразил с ходу угодивший в переплёт Юхани.

— Дед твой с той стороны к нам мигрировал? — натолкнул сослуживца на мысль сторожевой.

— Дед? Нет. Дед в столице родился, так-то. Прапрадед, вроде как. Но он не был чистокровным...

— Понятно всё с тобой. Хотя, ни хера не понятно, — нетерпеливо оборвал парня Ярослав. — Ладно. Понимаешь, о чём песня?

Юхани прислушался к струящемуся «дугуэгена гугсу хан сангче ча-адеремида» и, абсолютно потеряв нить происходящего, вытаращился на двоих перед собой:

— Да что тут, сучьи вы дети, можно разобрать?! Это же не по-нашему! Упоротые вы kusipäät! Я за тобой, пузан!

— А что я? — настороженно осведомился посыльный.

— Ты когда рюкзак собирал, лишнего ничего не прихватил?

— Да с чего бы. Всё, что на стол мне выложили – ровно этим и нагрузился.

— Ты всё же открой рюкзачок, открой-открой его, — шелковисто настаивал Юхани.

— Да чего ж не открыть, — расстёгивая змейку и предчувствуя неладное, бормотал Ярослав. — Вот. Флаконы. Упаковки. Опять флаконы.

— Тпру! — хлопнул в ладоши долговязый.

— А? — застыл с неясного назначения салатово-зелёным пакетиком без маркировок рядовой.

— Вот и конец тебе, пузик. Вот и конец, — утвердительно покачивая головой, резюмировал посыльный за посыльным.

— Что... Я, что ли, это сортировал?! Что дали – то и потащил, говорю ж! Ёбж-переёбж! Да пошли вы на хер, – воспылал Ярослав, в глубине души трезво отдавая себе отчёт в том, что, хоть он и не виновен в накладке, но от Волфханга ему перепадёт наверняка. — Да. Пошли вы на хер. Все, — парень обречённо махнул рукой и, кряхтя, оторвался от стены. Передышка окончена.

— Вещицу эту давай сюда, мне велено с ней разобраться. А сам беги, Ярик, беги на «Бывшую». И не оборачивайся, — мягко выхватил из рук южанина пакетик Юхани.

— Гыгыкаешь, рыжий? Да? Я с тобой ещё не покончил. Подойди-ка.

— Тебе станет от этого легче? — поднялся с куртки так и не сумевший сдержать тихий смех Евгений.

— Ещё как, Женечка. Ещё как, поверь. А ты, нечистокровный, разобьёшь нас. Понятно? — одной рукой ухватывая ладонь сторожевого, а второй подтягивая за локоть треклятого гонца, распределил задачи между всеми присутствующими посыльный. — Вот отвоюем и первым же делом отправимся к Инге. Она мне, конечно, сперва печень выгрызет, но вот тебе потом точно скажет, что песня эта была о девчонках, трясущих попцами на танцполе! И плевать, что в песне не хватало гитар и диск-жокея. Ярослав пылал праведным гневом и был готов вдолбить свою личную правоту с размаху кому угодно. А о чём там голосили раскосые – дело десятое.

— Мировые подпольщики! — сжимая ладонь сослуживца, бросил вызов языковому барьеру Евгений.

— На что спор? — полюбопытствовал долговязый.

— Потом разберёмся. Руби, как есть, Юша! Жопа Инги и диск-жокеи! — расплёскивал азарт посыльный.

— Секретные договорняки и низкий старт! — пророчил сторожевой.

Хотя бы какое-то развлечение на неласковых просторах волокущейся по противоестественной инерции вражды.

— Бестолочь. И ещё одна бестолочь, — подытожил Юхани и резко опустил руку.

***

— Этот вкус, этот запах и специй запал

Насыщают на весь день энергией вас!

Эти мясо, грибы и зелени вал

Дарим вам, и со скидкой! Вы слышите нас?

Группа компаний «Нонсим» уверенно увеличила отрыв от ближайших конкурентов по итогам прошедшего финансового года. Финальным аккордом стремительного взлёта прогремел выпуск обновлённой линейки продуктов быстрого приготовления с фирменной лапшой во главе.

— Упаковка на двадцать процентов полней,

Изменилось в ней всё, кроме старой цены!

Тридцать вкусов! Зовите родных и друзей!

Мы традиции чтим, качеству мы верны!

Маркетологи уже давно напирали на традиционные ценности на фоне то тлеющего, то разгорающегося с новой силой конфликта с Конфедерацией. Государственная пропаганда помогала, чем могла.

Отдел рекламы «Нонсим» принял решение сыграть на этом же поле. Непревзойдённая Чо Суми́ с её колоратурным сопрано сполна оценила предложенный ей гонорар. Ансамбль народной песни «Иньон» выгодно дополнил формулу безоговорочного успеха. Выкупленное чуть ли не целиком эфирное время на нескольких развлекательных государственных телеканалах и радиостанциях закрепило триумф владельцев теперь уже практически трёх четвертей продовольственного рынка.

— Президент и фельдмаршал, таксист и вахтёр,

Автогонщик и панда, мамы и малыши,

Инженер, марсианин, танкист, полотёр:

Подберём для любого коробку лапши!

Для любого коробку чудесной лапши!

Для любого коробку волшебной лапши!