Сначала я услышал сквозь сон гул. Он разросся и тряхнул меня вместе с кроватью, заставив бешено заколотиться сердце. Только я открыл глаза и откинул одеяло, как сверху с грохотом посыпались книги с полок и всё, что стояло сверху на шифоньере. Я прикрыл руками голову и сполз на пол. Кажется, бешено орал от страха, но крик тонул в оглушающих звуках обрушившейся катастрофы. А потом обвалился потолок, подломив под себя со скрежетом часть мебели, спрессовав её наподобие бутерброда. Меня спасла отцовская гиря, пылившаяся под диваном долгое время, словно ждала своего звездного часа все эти двадцать лет... Она придержала один угол каркаса дивана, а вместе с ним и край плиты, оставив для выживания лишь небольшое пространство из темноты, холода и страха.

Что это, мать твою? Газ? Теракт? Землетрясение?

Я ничего не понимал. Слышал приглушенный шум продолжавшейся где-то за плитой какофонии. Ощупав лицо и руки, пошевелив пальцами ног, я унял крупную дрожь. Ныл прикушенный язык, саднили колени, чесались глаза. Хотелось пить, курить и выбраться поскорее, но я не смог бы и присесть – надо мной нависла, словно крышка саркофага, не сдвигаемая преграда. Я попытался выдернуть хотя бы одеяло, чтоб немного согреться, но и этого не вышло. Тогда я закричал, но отклика не услышал. Я был в ловушке и мог только надеяться на спасение. Я звал на помощь, стучал подвернувшейся ручкой шифоньера по плите или просто лежал без движения и прислушивался к звукам извне, молился, хотя никогда не был верующим. Проклинал природу и невезение, и чертову плиту, истерично плакал и истерически хохотал, восхваляя и гирю, и плиту, прикрывшую меня от чего-то более страшного. Снова паниковал и звал на помощь, надрывая голосовые связки. А потом лежал в ступоре и долго молчал, пытаясь лишь выровнять дыхание...

Мыслить хоть немного спокойно и осознанно я смог через много, как мне показалось, часов, когда окончательно замерз и обмочился. Я словно бы смирился с неизбежным, и так как был лишен всего, кроме мозговой деятельности, стал думать обо всем сразу. О затекших ногах и о сотовом, с вечера опрометчиво оставленным на зарядке в гостиной. О том, что, наверное, здорово удивятся в институте и на работе, узнав потом о причине моего отсутствия. Даже представил, как запишу блог о пережитом и дам интервью...Размышлял, положена ли будет мне компенсация от государства, если это газ. И если это террористы, то почему выбрали именно наш район и этот дом. Думал о спасателях, соседях, матери, о Ленке из параллельного потока и о том, что наверняка придется восстанавливать документы. И что, скорее всего, я посажу здесь окончательно почки, если меня, к чертовой матери не вытащат в ближайшее время.

Дышалось тяжелее. Мне казалось, я задыхаюсь. Всё, что я мог, это чуть разворачивать корпус влево или вправо, немного сгибать колени и двигать головой и руками, поэтому периодически от безнадежности трогал вокруг себя останки шкафа или сукно обивки дивана, словно пытался найти опору или источник воздуха, которого становилось все меньше.

А потом где-то за моей макушкой я услышал шорох и, не имея возможности туда развернуться, просто протянул руку и захрипел: “Я здесь!” Почудилось, что пальцев коснулась небольшая собачья лапа, и безудержная радость накрыла меня. Движение за головой усилилось, а я по-детски разрыдался, ожидая пока меня вытащат. Кажется, я даже услышал звук работающей техники, всё громче и громче, а мелкая бетонная пыль стала оседать на мне сначала в виде запаха, а потом и в виде вихревого облака перед глазами, подсвеченного пробивающемся сквозь пробоину лучом. Меня потянули за запястье, и я в изнеможении выдохнул и закрыл глаза.

*

Не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся, явно, не в лазарете. Я лежал на полу, раскинув руки и ноги в стороны. Всё вокруг было белым: и пол, и стены, и потолок. Лишь по стыкам теней в углах я мог видеть габариты помещения. Словно бы я находился в стерильной освещенной неизвестным источником комнате без дверей и окон. Или, может, в чистилище? Ведь вроде бы именно так выглядит мгновение после смерти в кинофильмах? Может быть, плита всё же схлопнулась и придавила меня? Или я умер по дороге в больницу?

Мои руки всё также были в серых разводах и ссадинах, а поднятая перед глазами ладонь дрожала. Зато я не ощущал больше боли или страха. Скорее, лишь удивление и любопытство.

Снова тряхнуло, а белый потолок сдвинулся в сторону и вверх, заставив меня испуганно откатиться в угол. Мне стало ясно, что я брежу. И возможно, всё ещё лежу под завалами, но уже без сознания. Поэтому, когда вместо потолка показалась гигантская морда неизвестного мне существа, я лишь встал с пола и прижался спиной к углу, выставив руки в оборонительной позиции.

Большой влажный нос существа задвигался, потянув воздух и обдав теплым дыханием.

– Что ты такое? – не удержался я и выразил изумление вслух. Пожалуй, я со своим почти двухметровым ростом был размером лишь с шириной прорези глаза существа. Большого желтого глаза с треугольным оранжевым зрачком. В обрамлении кустистой сизой шерсти. Глаз в ответ моргнул, дернулся в сторону, а потолок с шумом вернулся обратно.

– Ма-а-ам, – услышал я за стенами своего убежища, и его снова тряхнуло, – Мам, оно говорящее!

– Не тряси коробку, милый, – сказал другой голос, более глубокий и тонкий, а я попробовал подпрыгнуть и зацепиться за край между стеной и потолком. Подумать только, я словно мышь или насекомое, пойманное на потеху детенышу. Приснится же такое!

 

Высота стены была больше трех метров и зацепиться не удавалось. К тому же я ощущал слабость и головокружение. Если я находился в коробке, то самым лучшим для спасения стал бы вариант дождаться, когда звереныш наклонит ее в нужную сторону. Хотя куда в таком случае бежать? И зачем? Непонятный сон. Очень странный.

А что, если и обрушение дома – сон? Уф, мне даже стало значительно легче.

Просто яркий и очень правдоподобный сон, который из одного своего приключения перетек в другое, и чтобы его правильно завершить и из него выйти, нужно, во-первых, осознать, что это сон (сделано!), во-вторых, отринуть любые эмоции и волнения, действовать спокойно, а в третьих, разворачивать сон в нужную для себя позицию. Логично? Логично! Так, мне либо нужно проснуться прямо сейчас, либо нужно понять, почему мне это снится, кто эта зверюшка, пообщаться с ней, попрощаться и проснуться в своей комнате. Как-то так, да.

Когда крышку сверху открыли снова, на меня уже смотрели две пары глаз. Две большие мохнатые морды, одна чуть больше и темнее. Вторая меньше и светлее. Тот, что был меньше, махнул отростками на голове и протянул ко мне лапу. Я пугливо съежился и покрылся холодной испариной, но потом вспомнил про осознанность сна и тоже протянул руку навстречу. Тогда лапа отдернулась обратно, а морда поменьше произнесла с некоторым ужасом:

– Хотел меня укусить!

Морда побольше обнюхала меня с расстояния. Поморщилась.

– Вечно ты подбираешь всякий мусор, Аарм-соах. Это же дохлый выдохень?

– Вообще-то, – обиделась морда поменьше, – Это очень даже живой выдохень. Эй, давай, скажи что-нибудь. – И он тряхнул коробку с того края, где я стоял.

– Необязательно так трясти, – огрызнулся я, когда качнулся и чуть не упал на колени, –Можно просто попросить.

– Ой. И правда, говорящий, – воскликнула морда побольше, – Живой выдохень!

– Человек! – поправил я и хотел было уже добавить “Человек – это звучит гордо”, но вовремя одумался. Выглядел я жалко. Хоть я себя со стороны не видел, но всё же ощущал всю трагикомедию положения Гулливера в стране великанов.

– Его зовут Человек! – радостно вскричала морда поменьше, думая, что это моё имя, и я не стал разубеждать. В принципе, какая была разница для сна, что в жизни меня банально звали Смирнов Илья, что мне двадцать четыре, я жил в Волгограде и учился на геодезиста. Определение “Человек” мне тоже подходило.

– Ну а вы кто? – осмелел я. Морды казались мне, хоть и ужасающе гигантскими, но вполне безобидными.

– ДувАхи, конечно, – хохотнула морда поменьше и уже безбоязненно протянула мне открытую ладонь, положив её на дно коробки, чтоб я мог забраться.

– Осторожнее, Аарм-соах! – сказала морда побольше с некоторым беспокойством, – Выдохни – существа очень ломкие и живут недолго. Возможно, что это единственный живой выдохень за всю историю. Постарайся не убить его сразу.

Словно я был мотыльком или выпавшим из гнезда птенцом.

– Почему выдохень? Название – так себе. – Спросил я у морды, пока его полусогнутая ладонь аккуратно выносила меня из коробки на стол размером с футбольное поле – Как выхухоль какая-то... Или выдох...

– Так потому и выдохень, что вас выдыхают, когда надувают шары дней.

“Бредовый сценарий какой-то”, – подумалось мне про сон, но вслух спорить с существом, которое больше в несколько раз, я не осмелился.

– А можешь выдохнуть меня обратно в мою жизнь? – спросил я и тут же подумал: “Господи, что я несу? И с кем разговариваю? С каким-то Джеймсом Салливаном из “Корпорации Монстров”. Может, я сошел с ума? Это бы многое объяснило”.

– Я не умею, – вздохнула морда помладше, а та, что была “мамой” поднялась надо мной в полный рост, боднула с нежностью отпрыска и удалилась по своим делам, позволив поиграть со мной, пока я “не закончусь”.

Всё, что было в отдалении от поверхности, куда меня переместили с мохнатой ладони, в силу неприспособленности моих глаз к таким расстояниям, размывалось или смывалось в единые объекты. Я ущипнул себя пребольно, но сон не заканчивался, а морда –“детеныш”, явно, намеревался со мной играть, в полном смысле этого слова и уже высыпал рядом со мной свои богатства, от которых мне пришлось отбежать, чтобы не быть раздавленным. Там были незнакомые мне предметы размером с гараж и вполне знакомые: переломанные железнодорожные вагоны, шины КАМАЗов, засохшие дубы, вырванные с фундаментом электрощитовые, и потрепанная разномастная мебель.

– Оу-оу-оу, – предостерегающе выставил я руки в сторону морды, не желая видеть себя в роли куклы, – давай поговорим, парень. Как говоришь, называется ваш вид? Духи? Девахи? как там?

– Дувахи, – откликнулась морда и пододвинула ногтем ко мне покореженный Уазик без колес. Я отошел на пару шагов в сторону и снова себя ущипнул.

– Ну а ты, стало быть, ребенок дувахов? Как...Арасох?

– Аарм-соах, – поправил “ребенок” и переложил грузовой вагон с другого от меня края, отрезав мне путь к отступлению, – и я не маленький! Я уже большой!

– Я понял. Я понял. Не кипятись, парень. Лучше расскажи про шары дней.

Он пожал плечами.

– Их выдувают аумы. На то они и аумы.

– Так, – со значением сказал я, чтобы хоть как-то растянуть время, хотя понимал, что разговор ведет в никуда, – А к ауму меня отнести можешь?

– Мама будет ругаться, – равнодушно произнес Аарм-соах и положил передо мной стертую старую шину, – Ешь!

– Ага, счас, – озлобленно надулся я, – Сам такое ешь. Человек такое не ест. У вас нормальная еда есть? Белки? Углеводы? Жиры? Вы сами-то чем питаетесь?

– Чистой энергией, – ответил Аарм-соах, – принести?

– Нет, погодь. Этак я с тобой точно скоро стану “дохлым выдохнем”. Давай спросим у мамы про аума?

– Ма-а-ам! – тут же вскочил и побежал спрашивать многотонный “детеныш”, чуть не скинувший меня с платформы - “стола” в тартарары. Я еле удержался.

В животе бурлило, напоминая мне, что всё еще живой и очень голодный.

“Никакого аума!” – услышал я в отдалении голос мамы Аарм-соаха и выругался. Мамы такие мамы, у любых тварей. Ну и как теперь быть? Может, всё же пора как-то проснуться?

*

Аарм-соах принес меня к ауму достаточно быстро и почти целым. Я лишь слегка взмок в его шерстяных горячих ладонях, и от встряски во время пути у меня сильно заболела голова.

Светящейся громадине, которую юный дувах называл аумом, пришлось согнуться в два раза, чтобы приблизиться ко мне подобием глаз и сощурившись разглядеть меня.

– Выдохень? – разнесся низкий и достаточно громкий звук надо мной, – Откуда он у тебя, дитя?

– Подобрал из лопнувшего шарика, – простодушно шмыгнул носом Аарм-соах.

– Хм, – протянул аум и слегка подул на меня. Голова тут же перестала болеть, а живот прекратил бурлить.

– Надо же, живой выдохень вне своей среды обитания. Интересно. Если ты будешь аккуратен с ним, то он протянет чуть дольше одного...

– А нельзя меня выдохнуть в мой мир снова? Обратно? – крикнул я ауму, перебивая того не из неуважения, а просто из страха, что тот начнет подниматься раньше, чем я успею узнать самое важное.

– Зачем? – удивился аум и даже коснулся меня чем-то напоминающим тонкий луч.

– Хотя бы ради эксперимента. Я хочу домой. К людям. В знакомую среду.

– Интересно, – медленно проговорил аум и стал выпрямляться ввысь.

“Вообще, больше всего я хочу, чтобы этот чертов сон закончился. А то

это смахивает уже на кому. Может, я в коме? Но почему я в ней вижу именно это? Почему каких-то странных уродских существ, а не людей? И почему они говорят на нашем понятном человеческом языке? “

– И ничего мы не уродские, – засопел Аарм-соах, и я понял, что человеческие мысли для них читаются как открытая книга, – мы хотя бы высокоразвитые существа. А вы! А вы – мокрицы! И это вы говорите на нашем, потому что во время выдыхания аумом, он нечаянно роняет вам часть наших знаний.

Юный дувах обиженно задвигал отростками на голове и, вполне возможно, уже жалел, что нарушил мамино указание не ходить к ауму.

– Не-не-не, я не то имел в виду, – начал извиняться я, пытаясь найти правильные слова для оправдания. Но тут аум снова зашелестел вниз и склонившись надо мной медленно пробасил:

– Хорошо. Мы подумали, посовещались и решили. Давай попробуем выдохнуть тебя на Землю снова. Но за результат не ручаемся.

– Ну, конечно! – с воодушевлением вскричал я, – О чем разговор? Лишь бы среди людей! К своим! К своим!

Я помахал Аарму-соаху со всей теплотой. Всё же он классный рисковый парень, не побоялся матери ради меня. Юный дувах услышал мою мысль, улыбнулся и произнес:

– Про мокриц я соврал, Человек. Вы – чудесные создания. Аумы вас любят! И я тоже!

Аум протянул мне широкую светящуюся руку и легко подхватил меня, касаясь лишь теплым светом. Мне казалось, что он несет меня через космос со сверхзвуковой скоростью, но может быть, это просто я не успевал следить за своим перемещением.

– Смотри, выдохень, ты стоишь на краю зародыша шара и скоро он будет заполняться моим дыханием, которое повернет планету на еще один оборот.

Я оглянулся, но в свете расходящегося во все стороны спектра, не смог определить ни краев шара, ни самого аума. Лишь закрыл глаза и отдался на волю более могущественных вселенских сил.

Аум подтолкнул меня теплом во внутрь какого-то светового пространства и стал дуть так сильно, что я сначала сделал несколько шагов вперед против своей воли, а потом и вовсе согнулся и упал на колени.

– А-у-м! – пропел низкий бас, и ветер сзади стал еще напористее. Я закрыл ладонями уши и уперся грудью в колени.

Кто я против великих сил? Лишь крошечная пылинка мироздания, пытающаяся прожить свою короткую жизнь по подобию тех, кто создал нас. Но как же хочется жить! Дышать. Пить воду. Не испытывать боли. Чувствовать тепло и любовь. Обрести покой. Покой! Дай мне силы выдержать этот порыв воздуха. А-а-а!

Сквозь веки я чувствовал, как пузырь, в котором я находился, растягивался всё больше и больше и давление внутри становилось просто невыносимым. Рядом со мной летало бесконечное количество крошечных разнообразных созданий, некоторых я чувствовал в виде прикосновений к коже.

“Я потерплю! Потерплю! Я смогу!”, – уговаривал себя мысленно и думал лишь о том, что скоро проснусь в своей постели.

– Аум! – произнес тихо и напутственно аум и запустил тугой наполненный шар в сторону Земли, и я почувствовал этот полет, потому что переместился в самую сердцевину шара и, сжимаясь в позе эмбриона, обхватил свои колени.

То, что оболочка шара коснулась стратосферы земли, я почувствовал всем телом. На мгновение оба сфероида стали единым целым, и импульс передался волнам и ветру. И всему живому. Брызги с крошечными созданиями разлетелись по всей поверхности, чтобы прорасти и родиться в свой день и час. А я словно парашютист без парашюта, закрутился так сильно, подхваченный воздушным потоком, что вот-вот должен был разбиться. Лишь свист ветра да нарастающий гул приближающейся земли слышал я эти доли секунд. А потом я ударился о крышу здания и её продавило, смяло, осыпало с грохотом вниз на этаж ниже, где пол, сдвинутый с балок, тут же треснул, ощетинился вздыбившейся паркетной плиткой и рухнул всем весом еще ниже. Вместе с плитой.

*

Я лежал, вжатый в пол, прикрывая руками голову и боясь пошевелиться. Надо мной по-прежнему глыбилась плита, аккуратно пропустившая моё невесомое к бренному телу. Я ощупал руками лицо и руки, пошевелил пальцами ног, подвигал прикушенным языком, потер глаза. Молчал и улыбался, пытаясь лишь выровнять дыхание. Я чертовски был рад, что всё-таки выжил. Когда начали разгребать завалы, застучал по плите и что есть мочи закричал: “Я здесь! Я здесь!”

Я слышал, как работают отбойные молотки, как где-то в отделении лают собаки и работают экскаваторы. Меня достали, вытянули, бережно уложили на носилки, и какие-то смуглые лица плакали рядом со мной и целовали мне руки.

Большая незнакомая женщина наклонилась надо мной и нежно произнесла:

– Комо эстас, ми нина? – и я почему-то уже знал, что это значит. Я знал этот язык!

– Мучас грациас! Спасибо большое! Спасибо! – женщина шла рядом с носилками и обращалась к спасателям, таким же смуглым, как и она, – Вы спасли мою девочку! Мою дочку! Я буду вечно за вас молиться.

Я попытался встать, но лишь слабо махнул рукой. Такой тоненькой короткой и темной ручкой! С маленькой ладошкой и тонкими детскими пальчиками!

Но ведь я...

или...

ладно, к черту...

в принципе...

так тоже неплохо.