Костерок был маленьким. Узкий рыжий язычок тянулся вверх, в ночь. Дин повертел головой, наклонил к плечу. В шее что-то мягко хрустнуло, и сразу стало легче. Он обернулся на жидкую поросль молодого ивняка позади, обвел взглядом пустой покатый берег, усыпанный галькой, и лишь потом отважился посмотреть вперёд. Там бесконечной черной змеей тихо шуршала, уползая на Юг, река.

Крокодилов тут бояться нечего. Они водятся гораздо южнее. Здесь, в десятке километров от истока, для них было слишком холодно. Дин все это знал, но все равно отчего-то тревожился. Никогда его раньше не волновали такие глупости. Одичал что ли? Ведь, как ушел в середине весны, ещё даже вишни не зацвели, так и доплутал один до первых жёлтых листьев. Людей обходил стороной, лицо прятал. Заходил иногда в маленькие городки, когда совсем припрёт – табак закончится или виски. Виски Дин берёг. Припасал на те вечера, когда совсем невмоготу становилось. Или на ночи, когда ему снова снилась Кэри. Дин ощупал нагрудный карман. Письмо лежало там, в самодельном конверте, надписанном мелким аккуратным почерком Кэри. У всех этих девчонок из бывших благородных семеек такой почерк. У самих заплата на заплате, волосы чуть не жгутом подвязаны, а ботинки деревом подбиты, но читать и писать обучены ей-же-ей, будто кто на почерк позарится вместо приданого.

Дин хмыкнул, вспомнив выгоревшую светлую косу с тусклой голубой ленточкой и синие, будто налитые летним небом глаза. Бирюза. Так её Ииска называл, чтоб его койоты живьём драли.

Последний месяц Дин шёл вдоль реки. Случайно выбрался к ней и так и остался. Хотел уйти подальше от родных мест, от назойливого стрёкота цикад, от унылых историй о былом величии Короля Хлопка, от презрительных взглядов местной аристократии. Да и нужно так было. Даже самые бедные из них никогда бы не стали якшаться с таким как Дин. Он ведь был для них голодранцем. Белая рвань. Так про его семейку говорили. И презирали-то поди побольше чёрных. А он ещё и на подпольные бои подвизался. Ниже будто бы падать уже и некуда. Но Дину долго было наплевать, кто о чём судачит. Пока на осенней ярмарке два года назад он не увидел её – Кэри.

«Моя будет» – сказал он тогда приятелю Бену Кулаку, а тот заржал ему прямо в лицо, выставляя напоказ верхнюю челюсть с прорехами зубов. Сказал, что Дину эта девка не светит, даже если тот дорогу отсюда и до самого её дома золотыми слитками вымостит. «Не про тебя краля. – отрезал Кулак. – Слюни утри. Её папашка с голоду дохнуть будет, а дочку за голодранца не отдаст. Ты ж для него всё одно, что черномазый. Забудь»

Дин ответил Кулаку просто – саданул со всего маху, так, что тот повалился в пыль и потом неделю не мог промочить горло. Так саднило разбитые губы.

Дрался Дин отменно. Это он умел и любил. И прозвище Ловкач на подпольных боях заслужил по праву. Вёрткий, быстрый, одной только скоростью мог измотать. Наверное, это он больше всего и любил. Мутузить чужие кишки и выбивать зубы. Ну, и Кэри конечно.

Рука снова легла на грудь. Письмо звало, шептало шелестящим голоском: «Открой. Перечитай» Она всегда говорила медленно и важно, но надменной никогда не была. Дин хорошо помнил, как она слегка пришепётывала. Совсем чуточку. Не заметишь, если не будешь вслушиваться. А он, Дин, вслушивался. Хочешь кого понять – слушай да запоминай. Вся тебе мудрость. Дин думал, что понял. Чего там понимать-то? Не хитрей уж устроена, чем любая другая девка. Разница только, что других Дин мог купить, а эту нет. К такой иначе подходить надо. И он знал, как. Знал, что обещать. А Кэри слушала и молчала, прильнув к горизонту задумчивым взглядом. Он обещал дом через пару лет, свадьбу, чтоб всё по приличиям. Слуг нанять. Как положено. Чтоб она рук больше не пачкала. А она говорила редко. И тихо. Но Дин всё запоминал и слушал. Понять хотел, как угодить.

Дин машинально подобрал крупный камень и швырнул его в воду. Стало чуть легче. Только вода всё одно шептала, заставляла его вспоминать. Река ползла на Юг. Шелестела тихо, даже ночью почти неслышно. Совсем как её голос. Дин вдруг сплюнул с досады. Внутри разгорелась злоба. Чего она опять его донимает? Для того что ли ушёл за сотни миль, чтобы и тут покоя не давала? Рука вновь потянулась за табаком. Он не глядя скатал шарик, сунул в рот и принялся жевать. Терпкий, вязкий, табак скрутил язык, и Дин сморщился до щёлочек в повлажневших глазах.

Тёмная вода впереди всё также медленно скользила по руслу. Туда, куда Дину дорога теперь заказана. Тускло поблёскивали в темноте сентябрьской ночи гребешки чёрных волн. Он снова сплюнул. Слюней с этого сорта, как у пса при виде кости. Индианка, что согласилась продать ему табак, предупреждала, говорила, что крепкий. Зато вон как полегчало сразу. Отпустило. Даже рука к карману на груди тянуться перестала. Правда, толку? Он и так помнил слова: «Любимый, я всё решила. Сначала сядем на поезд. Всё равно куда, главное, чтобы подальше отсюда, на Север. Отцу уже недолго осталось, тёткам будет не до меня. Бояться будет больше некого. Как только я стану свободной, оставлю записку в нашем тайнике. Приходи проверять его раз в три дня...»

Дин нахмурился, уставившись в ночь, глубоко вдохнул сырой дымный воздух. Он закинул в рот второй шарик. Потом третий. Голова стала совсем лёгкой и пустой. Тихий шелест голоса отполз на задворки сознания. Если ещё и виски хлебнуть, то, глядишь, и снов не сегодня не будет. А они последние недели Дина донимали крепко. И яркие такие, точно и не сны вовсе. Дурные больно. И крутило с них Дина наутро так, будто Бен Кулак все нутро измочалил. Дин вынул из кармана куртки фляжку и сделал несколько глотков. Пробрало хорошо, до самых косточек.

Как заснул, он и сам не понял. Будто моргнул и сразу в сон провалился. И очнулся также. Дин чертыхнулся, тряхнул головой, бестолково замахал руками. Во рту осел гадкий привкус. Случайный порыв ветра потянул за собой запах сырой воды, густой, приправленный осенней прелью. Было в нём что-то тревожное, давнее, будто бы забытое даже. Но Дин бояться не привык. Не из того теста он состряпан, чтоб его какая-то вода пугала.

Он поднялся и пошёл к реке. Виски с табаком сделали тело обманчиво лёгким. Несколько шагов – и Дин стоит на берегу, на самом краю живой чёрной кромки. Ночные шорохи будто отползли куда подальше, и мир разом сделался тише. Осталась только река с её неторопливым говором, в котором Дину вновь почудился лёгкий шёпот: «Любимый, я всё решила...»

Лицо у Дина вмиг перекосило.

– Врёшь, сука!

Дин поднял непослушную ногу и с размаху топнул ей, пробивая тёмную воду насквозь. Сапог ушёл в илистое дно едва ли не по щиколотку. Дин давил и давил его, одурело пошатываясь, выкручивая пятку, будто саму реку хотел растоптать.

– Врёшь! Врёшь! Врёшь! Всё врёшь!

Нога оскользнулась на мокрых, покрытых тонкой слизью камнях, и Дин повалился в воду. Холод отрезвил мгновенно. Он вскочил, вновь оступился и опять ушёл под воду с головой. Проклиная всё на свете, Дин наконец вынырнул и кое-как выбрался на берег. В глаза бил дневной свет. Он встал, согнулся, упёр руки в колени, а когда отдышался и распрямился, то увидел её.

Женщина стояла напротив и молча глядела на него. Высокая, статная, на плечах то ли плащ, то ли платье, унизанное сине-зелёным оперением. На лице деревянная полумаска, забрызганная каплями бирюзы, будто краской. Тёмные волосы увешаны синеватыми бусинами в черных прожилках. Тоже бирюза. Дин этот камень знал. Специально ходил в ювелирную лавку, просил показать, когда впервые услышал, как Ииска называет так Кэри, его Кэри. К голове мигом прилила кровь. Сучий потрох Ииска! Метис проклятый! Собака крещёная! На лице заиграли желваки.

– Прочь пошла! – рявкнул он на женщину.

Фигура перед ним не шелохнулась. Ничего, Дин и не таких усмирял. «Пожалуйста! Пожалуйста...не...» Воспоминание вонзилось в его разум, будто пуля. Пробило виски, ошпарило, ранило.

Дин взревел, выхватил нож и замахнулся. Бирюзовая женщина посмотрела ему в глаза, и Дин споткнулся, попятился обратно к реке. Синие. Синие, будто вобравшие в себя весь цвет летнего неба. Она покачала головой. Тихо хрустнула, прильнув к плечу, покрывшаяся бледностью и сизыми пятнами шея. Женщина пошла на него. Медленно. Будто исподволь. Голова на изломленном стебле шеи неловко покачивалась. Синие глаза смотрели, не отрываясь, не моргая. Она остановилась в метре от остолбеневшего Дина, и капли на маске вдруг сорвались с места и полетели ему в лицо. Он вскрикнул. Кулак тут же ощетинился костяшками и метнулся вперёд.

Мимо. Как так? Дин опешил, на миг забылся. Чтобы он да промахнулся?

Лицо тут же начала зудеть и пухнуть. Вокруг нарастал не пойми откуда взявшийся монотонный стрёкот. Дин взвыл жалко и отчаянно, повалился на колени. Ногти врезались в плотную, задубевшую на солнце кожу. Подушечками пальцев он ощущал, как в под кожей закопошилось что-то живое. Стрекотание усилилось. Звуки повисли в воздухе, заперев Дина в невидимый жужжащий кокон. Он стоял на коленях и кричал, не слыша собственного голоса. Давно нестриженые ногти с траурной каймой начали впиваться в кожу, разрывали плоть. И из неё на каменистый берег потоком посыпались цикады.

Влажные, красные, неуклюжие. Одни копошились, силясь взлететь. Другие беспомощно крутились на спинках, подергивая лапками. Третьи медленно разворачивались и ползли в сторону реки. Дин раскрывал рот, с криком вырывая из собственной кожи всё новых и новых насекомых, и голос его терялся в монотонном гуле их отупляющей песни. А она заползала в уши, гудела под черепом так громко, что если б мог, Дин бы уже разломил его собственными руками. Лишь бы унять чертов зуд. Дин взвыл. Гладкий плоский камень будто сам лёг ему в руку. И тут гул цикадьей песни вдруг перестал быть монотонным. Он обрел мотив, зашуршал знакомым голосом. Ты не понимаешь! Я люблю его!

– Не любишь! Не можешь! Потаскуха! – заорал Дин. Камень начал лупить по копошащимся в красной жиже тёмным тельцам. – Вот тебе! Вот!

Песня цикад тут же изменилась. Зашептала голосом подлеца Ииска. До отвращения нежным. Ахсоннутли, моя. Как он смеет? Как? Проклятый красномордый. Предатель. Тварь. А Дин ещё и виски с ним когда-то пил. Даже табаком иногда угощал. Обломки памяти посыпались из него вместе с цикадами. Дин снова заорал. Уже от бешенства. Как же зол он был тогда! Как зол!

Перед глазами, точно в яви, всплыла душная майская ночь. Приторный до тошноты запах жасминовых кустов. И два силуэта. Кэри и Ииска. Когда увидел – глазам не поверил. А они держались за руки и льнули друг к дружке, шептались и смеялись. У Дина тогда всё нутро будто калёным железом прижгли. Точно огромным тавро душу клеймили. И он закостенел, прирос к красной земле, будто дерево, а как очнулся, то Кэри и Ииска уже исчезли, ушли.

Ахсоннутли моя, ты ведь уедешь со мной?

Да, да, да!

Дин помнил её смех. Тихий, счастливый. Никогда она так не смеялась его шуткам. Никогда. Только улыбалась вежливо и спокойно, подарков не брала, слова лишнего не говорила. Он, дурень, думал добьётся её. Даже деньги на дом копить начал, а она красномордого выбрала. Сука.

Дин открыл рот, коротко задышал. Над водой разнеслось эхо его полубезумного хохота, перешедшее в очередной злобный крик, перекрывший голоса цикад.

– Никогда! Никогда! Не моя, так ничья больше! Слышишь, тварь?

Кулаки с размаха лупили воду. Дин склонился вдруг над ней, уставился в глубину осоловелым взглядом. Желудок вдруг сжался, исторгая останки вчерашнего ужина прямо в воду, и Дин покачнулся, заваливаясь вперёд. Он инстинктивно вытянул руки, но они не упёрлись в камни, не прилипли к илистому дну. Под пальцы нырнула мягкая трепещущая плоть. Дин снова почувствовал затихающую тяжесть чужих рук на своих запястьях. Он открыл глаза, и безмолвно выпустил вверх вереницу неровных пузырьков. Прямо перед ним в толще воды белело неподвижное расплывчатое лицо Кэри. Светлые, выжженные южным солнцем пряди мерно колыхались в объятьях реки. Он вздрогнул и отпрянул, убрал руки. В следующий миг Дин моргнул, и видение исчезло. Он машинально вдохнул, и горло тут же окутала давящая боль. Вода душила, лезла в рот и в нос. Нет. Не вода вовсе. Вместо неё всё вокруг заполнили мокрые уродцы со слипшимися на спинках крыльями. Река сменила обличье. Цикады снова гудели. Они ползли обратно к нему, забивали уши, проскальзывали в глотку. Бесконечный поток маленьких хрустящих тел пробирался в желудок, толкался внутри, утягивая Дина всё глубже. Он беззвучно взревел и рванулся вверх из последних сил. Голова на короткий миг оказались над поверхностью воды.

На берегу, преклонив колени, стоял Ииска. Он посмотрел на Дина мёртвыми глазами и спрятал лицо в ладонях. Женщина в бирюзовых одеждах и пустой деревянной полумаске по-матерински нежно сжимала его дрожащие плечи. Она что-то сказала, и устремила на Дина свой взгляд. Синева вырвалась из её глаз быстрой мучительной вспышкой, залила всё вокруг, занырнула в лёгкие, погасила шумные песни цикад, вытянула галдящих насекомых из его тела.

Сразу стало тихо. Ничего больше не зудело, не терзало. Внутри осталась только вода, недвижная и молчаливая. Река остановилась, всколыхнулась судорожным вздохом, будто пробудилась на миг, и тотчас задремала вновь. Обряженная редкими крапинами жёлтых листьев, вода сомкнула вокруг Дина сытое тёмное чрево, и медленно потекла дальше. Обратно, на Юг.