— Дидя, — прошептал знакомый детский голосок, и Степан почувствовал, что его выталкивает из сна в липкий холод смятой постели.

Как давно он заболел? Степан не мог вспомнить. Всякое с ним приключалось, одному Богу ведомо. Ни голод, ни война не взяли над ним верх, а когда пришло время жить и строиться, свалился от лихорадки. Несправедливо! Степан грешил не больше других, вон сколько по деревне ходило должников перед Господом, а без сил, точно чурбан в поту на кровати плавал, кажется, один Степан. Душно стало, заворочался он, чуть уловил струйку свежего ночного воздуха и к ней потянулся. А из темноты ему снова, только громче, шепот.

— Дидя!

«Здесь я, малой! Слышу!», — попытался Степан отозваться.

Рот у него был как будто набит сухой травой. Ни звука издать, ни ответить внятно он не мог. Все у него внутри горело. Огнем полыхало уже сколько – неделю? Месяц?

Степан ничего толком не помнил, что за границей сна осталось. Боль от истерзанного хворью тела, холод и колючая темнота. Варька, жена, все шерстяным одеялом собственной вязки укутывала, да тулупом его, Степановой выделки. Чтоб ничего чужого, а все от своей земли и своей живности. Упертая у него баба, красивая... Степан засопел и еще немного сдвинулся ближе к ночному воздуху. Цветом сиреневым потянуло и шиповником с улицы.

«Лето, значит. Пережили еще зиму. Как бы разом выздороветь, вырваться из ненавистной кровати и любить это все! Жить до одури хочется!»

Скрипнул Степан зубами и учуял новый запах в воздухе, совсем рядом. Теплый, сладкий, точно сдобный хлеб только из печи. Так бы и отхватил кусочек! А вместе с тем – родное что-то, живой кто был рядом. Свою кровиночку-то Степан ни с кем бы не спутал.

— К тебе хочу, дидя, забери! Не любят, кричат, бьют, плохие! Плохие! – захныкал малыш, крупная соленая слеза упала Степану на лоб.

Не успел он ответить, как мальчишка разразился таким пронзительным воем, будто его без ножа резали. Вдалеке хлопнула дверь, чьи-то босые тяжелые ноги зашлепали по полу. Все заходило ходуном, Степана подбрасывало, а в тоже время силки жестких одеял затягивались и душили.

Тьма выпрыгнула на него и потащила вниз, но Степан не сопротивлялся. Он знал, что после нее вернется сон, а во сне он был счастлив. Им с Варькой по семнадцать, в руках у него любое дело спорится – что лес валить, что дом ставить, а лучше-то всего Варвару в объятьях держать. И неважно, что это были не настоящие воспоминания – мечты, а в молодости они супом да кашей из сныти перебивались. Хоть так подглядеть, какой могла бы быть у них жизнь.

В воздухе прозвенела хлесткая пощечина, и плач ребенка прекратился. Словно из дальнего далека Степан услышал, как ударилась детская головка о косяк входной двери.

Или не было того? Не было ни малого, ни плача, не звал Степана никто?

«Нужно спать. Спать и набираться сил. Просыпаться еще рано. Все выяснит и разберется, когда придет время вставать. Не сейчас, но уже скоро», - то ли его, то ли чужая была мысль, но с ней он в беспамятство и провалился.

 

Болезнь то ослабевала, то принималась вить из Степана все новые узлы. Лучше ему не становилось, но думать об этом он боялся. Договорился с собой, что раз лихо его так скрутило, то нельзя было доверять своим ощущениям. Ему казалось, будто бы год минул, а на самом деле – пару недель, от силы - месяц он лежал. Потом встал бы здоровый и посмеялся над собой.

Была у Степана мысль считать сколько раз он проваливался в сон, а сколько - приходилось ужом извиваться среди провонявших одеял и простыней, но на двадцатый раз бросил. Нельзя ему было в таком состоянии еще и пугаться. Страх и раньше на один-два шага отставал от Степана - жизнь такая была, время было такое - а теперь и вовсе вокруг шеи обвился и только и ждал, когда про него вспомнят. Мигом бы задушил. Как потом на том свете Степан бы перед Варькой объяснялся? Она ночей не спала, за ним ухаживала, а он со страху обделался и помер. Хорош, ничего не скажешь.

 

Тем временем границы между сном и явью стали стираться, тело все реже напоминало о себе, почти не болело и изредка дрожало, как осиновый лист, уже не от лихорадки, а от холода, будто пропитанная потом и выделениями кровать превратилась в ледяную пещеру. Малой по-прежнему приходил, но беспокоил Степана не больше, чем медведя в берлоге чирикающая в небе птичка.

 

Когда Степан понял, что время просыпаться близко, ему не захотелось расставаться со сладкими грезами. Он удерживал себя сколько мог на все истончавшейся границе сознания, не находя ни единого повода, чтобы вернуться к жизни. Словно отрезанный ломоть, Степан не чувствовал желания снова погрузиться в брошенные им на пол дороге дела по починке крыши или устройству летнего навеса для скотины. Все, даже незаконченные споры с Варварой, от которых порой кровь закипала, поблекли и казались бессмысленными.

Сквозь узенькую щелочку к Степану пробивался последний в уходящем дне солнечный лучик. Падал в его остекленевший правый глаз и острой ледяной спицей скреб по внутренней стороне черепа. Неприятно, но терпимо, по сравнению с началом болезни это было все равно что кожный зуд, так, мелочи, но из сна Степана все-таки выдернули.

 

Тлеющее недовольство вспыхнуло, когда на улице напротив дома возле калитки хрюкнул и заглох мотор «Нивы». Захлопали дверцы машины и послышались голоса, чужой заливистый смех, быстрый топот незнакомых ног и оглушающий сладкий запах – не такой, как у Варьки был - духи «Болгарская роза», а пряный, едкий. Неизвестность неслась прямо на Степана и вдруг – наступила.

Его ноздри затрепетали. Он не мог понять, откуда на него обрушилась волна чьего-то отталкивающего присутствия. Если бы темница его укрытия позволяла, Степан бы оскалился и вцепился зубами в гостя, недовольный вторжением чужака на свою территорию.

 

— Вот блин, занозу поставила! – зазвенел девчачий голос над ухом Степана.

И так же внезапно - все стихло.

 

Медленно сползая вниз по щеке крохотная капелька какой-то зловонной жидкости заставила содрогнуться закостеневшее тело Степана, и он стал медленно прокладывать себе путь, раздирая так долго удерживавшие его колючие и пропитанные тем, от чего избавилось его тело, покровы.

Высунув, наконец, голову в ранние вечерние сумерки, заглядывавшие в дом со двора, он собрался набрать полную грудь воздуха, но задохнулся от ужаса.

Все было неправильно, что-то плохое произошло с его домом, пока он валялся в лихорадке и смотрел сны. По деревянному полу, каждую доску которого Степан сам выстрогал и подогнал, стелился бледно-зеленый туман, каким-то образом добравшийся до пригорка, где стоял их с Варварой дом, с болота на краю деревни. По углам перекатывались шарики пыли и паутины, но Степан готов был поклясться, что из них доносилось злобное металлическое хихиканье.

Как он полностью выбрался из постели и оказался в сенях, Степан не помнил. Долго сдерживаемый страх, наконец, набрал силу и запустил длинные холодные клыки ему в загривок. Стоя посреди садовых принадлежностей, сваленной в кучу разномастной обуви и корзин с подгнившими яблоками, которые они с Варей обычно резали на варенье, Степан почувствовал себя напуганным и беззащитным. Он бросился в металлическое корыто в углу, где сам же недавно замачивал навоз, и притаился.

Как же хорошо было спать, зачем только его разбудили! И Степан провалился в забытье. Слишком долго он лежал, тело отвыкло ходить, двигаться и поспешило вернуться к привычному состоянию покоя.

 

— Вот ты где, паршивец! Чего тут забыл? – прогремел недовольный грудной голос рядом со Степановым укрытием.

Воспоминание шевельнулось, он готов был уже вылезти и подчиниться, как нашкодивший щенок, а в тоже время ему было радостно ее услышать. Если Варька бушует, как обычно, значит и туман и прочее ему привиделось.

Как она с испугу-то голосит, он лишь однажды услышал, когда сосед с топором к ним шел отнимать кулек кислой одичавшей вишни. На всю жизнь запомнил, от такого вопля кровь в жилах стыла.

— Опять что ль кого ищешь? И как это ты на новое место реветь пришел? Дурачок дурачком, а мысли-то в твоей головенке шевелятся!

Раздался звонкий шлепок, и жалобно, не как человек, а как звереныш, просивший у хозяина пощады, заскулил ребенок. Дети так не плачут, Степан точно знал, они с Варькой пятерых на ноги поставили.

Приподняв край мешковины, под которой он свернулся в холодной потемневшей от навозных пятен металлической емкости, Степан выглянул в сени и встретился взглядом с заплаканным неряшливым мальчишкой, которого волокла по деревянному полу чья-то черная в гнилых струпьях рука. Длинный коготь вдавился в белую опухшую щеку и требовал повернуть голову. Выступила и скатилась к подбородку капелька крови. Ребенок и не сопротивлялся, и в то же время отказывался подчиняться. Что-то в нем было не так.

Похолодев, Степан вспомнил, как выглядели недоразвитые дети кума из соседнего села. До двадцати даже не дотянули, догорели, как свечки, и с таким же удивленным выражением лица, которое единственно знали, ушли из этого мира. Не может такого быть! Не было в его роду таких! Волна отчаяния прокатилась по Степану, и в тот же миг мальчишка кивнул ему и осмысленно прошептал, глядя круглыми темными глазами в пустоту, где должна была быть Степанова душа.

— Дидя!

— А ну закрой рот! Нет тут никого! Мне тебя еще семь лет растить, смотри раньше времени не помри, за каждый год цена уже договорена!

Степан, сам не понимая, как на такое решился, опустил босые трясущиеся ноги на пол и вылез из корыта. Он потянулся за ребенком, не представляя, как будет драться с чудовищем, тащившем мальчика в кухню. Открыл рот, чтобы закричать, но не смог выдавить не звука. От долгого неиспользования связки не смыкались, и в легких не было воздуха.

Малой опустил разочарованный взгляд под ноги и отвернулся от Степана. В следующую секунду он и чудовище, мучившее его, исчезли в темноте коридора. Жалость к мальчишке заставила Степана попытаться пойти за ними, но комната вдруг закружилась, и он, как подкошенный, рухнул на пол. Проклятая зараза, когда же его организм с ней окончательно справится! На руках Степан дополз до угла между гостиной и кухней и привалился спиной к прохладным доскам стены.

Ночь была звездной, летней, и заглядывала в дом через распахнутые окна как любопытный невидимый путник, бродивший по земле от заката и до восхода дневного светила, вечный и никогда не живший.

Каждую щепочку, каждый гвоздь в доме Степан знал, а вот кто жил в этих комнатах – не помнил. Голос-то был Варьки, хотя и немного странный, скрипучий, будто у нее ангина разгулялась, а рука... Стоило только представить эти когти, как на Степана накатывала тошнота. Хорошо хотя бы, что желудок пустой, ни маковой росинки во рту не было. Уже сколько времени? Когда в последний раз он ел...или пил? Мыслей было так много, что Степан не знал, за какую схватиться.

А ночь присматривалась к нему, тянулась тонкими пальцами гнилого тумана и зашептала неживым серебряным голосом над его ухом, как любовница, рассказывая о том, что не нужно Степану ни бояться, ни думать ни о чем. Оплетая его зеленоватым сумеречным светом ночь дарила ему покой, освобождая от необходимости принимать любые решения, и советовала прислушаться к своему чутью.

Степан втянул носом воздух и закрыл глаза. Постепенно цепочка событий стала складываться, на провалы или логические нестыковки, он не стал обращать внимание, с лихвой компенсируя это возросшей интуицией.

Он слишком долго был без сознания, и за это время какая-то нечисть поселилась в его доме и овладела его семьей. Очевидно, болезнь что-то сделала с его памятью. Степан знал, что так бывает. Иногда даже одного сильного удара по голове достаточно, но он надеялся, что воспоминания к нему вернутся со временем. Сейчас главным было другое – защитить родных и убить ту нежить, которая стала тут хозяйничать.

Варвара скорее всего либо где-то пряталась, либо ее поймали и заперли, что ее нет в живых Степан не мог и подумать. Голосам было легко подрожать, видимо, для соседей в деревне эта гадина прикидывалась его женой, но Степана просто так было не провести, он видел все в истинном свете.

Степан попытался ухмыльнуться. Не знала тварь и не догадывалась, что болезнь помогла ему ее колдовство разоблачить. Может, судьба была ему так захворать, чтобы потом спасти всю семью. Это была понятная мысль, не требовавшая никаких доказательств. Степан чувствовал свою правоту, и те обострившиеся инстинкты, что не раз его выручали, когда не оставалось никакой правды в жизни, а только красная, застилавшая глаза пелена.

 

В гостиной старые настенные часы тихо отмеряли время, под полом завозилась мышь, все было тихо. Из пустой темной кухни навстречу Степану вышел пузатый уродец ростом с ножку стула и, почесывая вонючий мохнатый зад, вперился желтым глазом в обомлевшего мужчину. Крошечное сморщенное, как сушеное яблоко, черное лицо располосовала улыбка. Изо рта свесился длинный красный язык и лизнул Степана обжигающим раздвоенным кончиком по носу, как будто они были старыми приятелями.

Степан не мог ни закричать, ни пошевелиться. Он погрузился по пояс в подпол, доски сжали его белую тощую грудь. Как не пытался он отодвинуть их от себя, ничего не выходило, только руки разодрал, и кожа повисла лохмотьями на костях.

Черное существо тонко заливисто захихикало и подпрыгнуло, быстро побежав по стене с такой легкостью, словно это был пол, и скрылось под потолком в старой густой паутине.

Сколько раз Степан собирался избавиться о нее, все углы в доме вычистить, а что-то всегда отвлекало. Сидя с полуоткрытым от ужаса ртом, он наблюдал, как темно-серый кокон раздувается и сжимается.

Раздувается и сжимается...

Будто кто-то внутри дышал и готовился к нападению. Неужели пропал дом, превратился в нечистое место? Степан с огромным усилием отвернулся от паучьего логова и чуть не заплакал. Сколько сил, считай всю жизнь ради семьи и этого дома отдал, и как же такое случилось?

Только бы Варвару удалось найти. С ней вдвоем они не один и не два раза смерть обманывали и из бед выбирались. Там, где Степана вдруг оставляли силы, как тогда, над соседом, которого пришлось его же топором зарубить, там Варвара брала судьбу в свои крепкие руки, не хуже любого мужика. Оттащила тело в болото и принесла камень побольше, да потяжелее. До сих пор его в холодный пот бросало, стоило только вспомнить, как мелкая вишня катится по земле, и через одну ягоды темно-красные, в брызгах еще неостывшей крови. Не могла Варька спасовать перед очередной напастью, не такой у нее нрав был. Уж будь она тут – уродца этого волосатого, что теперь шел по потолку как раз над Степановой головой, грязной тряпкой бы со двора выгнала.

— Жинка! Варяааааа... — беззвучно позвал Степан одними губами.

Скрипнула дверь, чьи-то спешные тяжелые шаги пересчитали лестницу, и за стенкой сдавленно вскрикнул петух. Один единственный задушенный крик, и снова повисла тишина.

 

— Ну, чего разнылся? Никуда без меня, да, родненький? – мягкая теплая рука опустилась на затылок Степана и погладила спутанные седые волосы. – Тише ты, нельзя, чтобы нас увидели. Скрываться надо, сам понимаешь, — она успокаивала, ласкала и нашептывала, но не показывалась, сидя на корточках рядом, но держась темноты гостиной, а повернуться к ней Степан не мог, крепко его держал дом, не пошевелиться.

— Ты только слушай меня, и все будет хорошо, — она подняла глиняную чашку над его головой и начала поливать теплой темной жидкостью, от которой у Степана появилось странное неприятное чувство, словно он испачкался в помоях, но только на секунду, затем оно превратилось в ощущение блаженства и сытости. А кровь уже стекала по его плечам на пол, образовав рядом небольшую лужу.

— Сколько мы с тобой вместе, уже полвека? Тебе ли не знать, что я хорошая жена, верная, и ты всегда давал мне повод тобой гордиться. Вот и сейчас тебе нужно просто сделать, что положено, и мы снова заживем, как раньше. Пора тебе о нашей семье позаботится, как я за тобой в болезни ухаживала... Выходила, с того света вернула...

Ее грудной голос превратился в мягкое любовное воркование, и Степан молча кивал, соглашаясь с каждым ее словом. Жаль увидеть ее не получилось, так соскучился, что хоть шею выворачивай, а она все не показывалась. Так и сидели они вдвоем в темноте, пока остальная родня спала, а нечисть гуляла по потолку и стенам, держась от Степана с Варварой на расстоянии, словно приглядывавшиеся друг к другу соседи.

 

Когда часы пробили пять, небо уже побледнело и начало наливаться розовым дымчатым рассветом. За забором лениво тявкнула собака, а птицы, рассевшись на яблоне под окном, во всю распевали свои заливистые звонкие песни. Степан провалился еще глубже в подпол, где было прохладно и сухо, и мог только слышать, что творилось в доме при свете дня, но и этого было достаточно. За ночь после встречи с женой он немного успокоился и сосредоточился на том, чтобы разобраться, какая беда с его семьей и с его домом приключилась.

— В больницу поедем, даже не спорь!

Среди множества звуков и событий, самых рядовых и скучных, которыми было заполнено утро, Степан услышал еще один знакомый голос и сосредоточился на том, что происходило в кухне. Кто же это был? Кто-то из его старших сыновей? Никак не удавалось полностью восстановить память, но это была родная кровь, Степан чувствовал.

— Мне не хочется опять трястись в машине, да и опухоль не такая большая... — к тому, кому принадлежало это чириканье, Степан мгновенно почувствовал неприязнь. Тембр был противный, высокий и тонкий, даже не все слова можно было разобрать, как будто девушка говорила сквозь зевоту.

— По сравнению с чем – небольшая? Посмотри на свою ногу, она же посинела!

— Хватит, — Варвара оборвала парня и грохнула на стол сковородку со шкварчащей яичницей. — Что ты пристал к Ксюше? Видишь, ей хочется отдохнуть, поспать. А я еще одну примочку сделаю, завтра ножка будет как новенькая...

— Не работают твои примочки, — буркнул он и заскреб вилкой по тарелке.

Каждый звук, даже малейший шорох отдавался эхом в подполе, и Степан слышал так, будто сидел за столом рядом с ними.

— Что ты сказал? — со скрипом стул проехался по полу, и Степан представил, как Варвара нависает над Колькой, их младшеньким, вечно таскавшим домой из школы двойки и синяки.

— Не ссорьтесь, пожалуйста, из-за меня, — тихо ответила девушка. – Я пойду лучше полежу.

И она упорхнула в спальню. Терпкий аромат заморских духов пронесся по коридору. В носу у Степана зачесалось, даже через пряные ванильные нотки он уловил запах ее тела, ее сущности, и безошибочно определил, что именно это существо его разбудило, заставив вылезти из постели и забыть про болезнь. Вспомнил ту каплю отвратительной жидкости, скатившуюся по его лицу. Все в этой девушке было неправильно, чуждо для Степана, для этого дома, как вирус для здорового организма.

— Почему ты все портишь? – тарелка упала со стола и разбилась. – Ксюша говорит, что у нас нехороший дом. Она спать по ночам не может! Рассказывает мне, как у нас кто-то бродит по стенам и потолку в темноте. А еще ей страшно! Она чувствует, что кто-то следит за ней, кто-то хочет ей навредить. Не знаешь, ба, кто это может быть?

— Да... хорошо тебя эта девка обработала... Забыл совсем, чему я тебя учила? – Варвара говорила спокойно, перемежая слова тщательным пережевыванием кусочков еды.

— Она не девка! – послышались визгливые нотки, и Степан в своем укрытии поморщился, была бы его воля – выпорол тут же, ну да это потом, после с внучком разберется. – Куда дед подевался? Ты же говорила, что он болеет, он в больнице? Я хочу к нему съездить! Слышишь? Ты слышишь вообще, что я говорю? Почему Митьку с нами за стол не сажаешь, кормишь его на полу, как собаку! Ему скоро восемь, а он даже не говорит! Ба, что с тобой происходит? — среди упреков явственно проступил испуг. – Это порча, да? Ксюша говорит, от нее люди меняются, становятся странными, что их невозможно узнать...

— Сядь, — холодно отозвалась Варвара.

Прошла минута полной тишины, никто не произнес ни слова, ни сделал ни единого движения, как будто жизнь остановилась перед выбором, куда же ей повернуть.

— Денис, сядь, пожалуйста, — наконец, сказала Варвара уже более миролюбиво. – И не говори глупости. Ты же вырос у нас с дедом перед глазами, разве тебе плохо жилось? Разве мы плохо о тебе заботились?

Ее голос наполнился рыданиями, и Степан почувствовал тесноту своего убежища. Ему немедленно нужно было выбраться. Стало нечем дышать. С каждым всхлипыванием Варвары его словно жгло изнутри, но ослушаться жену и обнаружить себя он не посмел. Оставалось терпеть и копить обиду на внука за такую черную неблагодарность.

— Как только язык у тебя поворачивается говорить мне такие гадости? – Варвара вытерла опухшее от слез морщинистое лицо передником и постаралась взять себя в руки. – Мы с отцом и для твоих родителей, и для внуков на все готовы были. Знал бы ты, чего стоило из нищеты выбраться, всем вам достойную жизнь обеспечить, а тут какая-то вертихвостка – и что? Мы для тебя уже враги? Хорошо Степушка этого не слышит, помер бы сразу, совести у тебя нет! И нечего мне за Митьку пенять! Сам знаешь, он не как все. Бросила его дочка, тетка твоя. Мне прислала. А сама все скачет и мужа побогаче ищет. Как ему хочется – так я и позволяю. Нельзя таких детей неволить. Его же не воспитать, малой не понимает ни слова!

— Все он понимает, — грустно ответил Денис и вышел из кухни. – Тут, в коридоре, возле гостиной пятно на полу. Ксюша сказала, что видела, как ты чуть свет зарезала здесь петуха и держала, пока вся кровь с него не вытекла.

Он стоял напротив угла, где ночью прятался Степан, и смотрел на потрескавшиеся и потемневшие доски пола. В его тоне не было ни обвинения, ни удивления, казалось, он не понимал того, о чем говорил. Так и не повернувшись к Варваре за объяснением, Денис зашел в их с Ксюшей комнату и закрыл дверь на замок изнутри. Из кладовки, привлеченный криками, выбежал совершенно голенький Митя и уставился на бабушку круглыми печальными глазами.

— Пшел отсюда, — она сорвала с себя передник, швырнула в него, и, повернувшись к окну, долго смотрела на улицу, то ли вспоминая, сколько они со Степаном пережили, то ли просто забывшись.

Черные, как смоль, волосы ее собранные в тугой узел, серебрились у корней. Когда-то красивое страстное лицо с орлиным носом выцвело, хоть вспышки гнева или злости еще, случалось, зажигали огоньки в темно-карих глазах, большую часть времени Варвара выглядела уставшей и одинокой. Не на кого ей было положиться, не на кого рассчитывать, как могла — она всю жизнь дралась за самый лучший кусок и для себя, и для детей, любыми средствами, без различия. А такие, как эта новоявленная подружка ее внука, Дениса, всегда вызывали в ней только презрение и ненависть, как хочется удавить слабое или больное животное. Ни к чему ей такая родня, и пока Варвара жива, она будет решать, что для ее семьи лучше.

 

К концу дня, когда Солнце садилось, Степан неожиданно затосковал. Он не забыл о том, что должен был сделать, и по-прежнему разделял с Варварой ее гнев на незваную гостью, но вдруг вспомнил, как они с Варварой обнимались в поле и смотрели, как падает за горизонт раскаленный солнечный диск, и ему захотелось еще раз это пережить.

Степан ни минуты не сомневался в том, что рассказала жена, да он и сам достаточно услышал и учуял, но он понимал, что не все в их жизни сможет вернуться на свои места. Оглядываясь на свое тело в потемках подпола, он различал такие изменения, которые уже невозможно восстановить. Мышцы его усохли и истончились, в то время как распухшие от артрита суставы наоборот обрели небывалую подвижность и могли выворачиваться под любым неестественным углом, как у шарнирной куклы.

Представить было нельзя, чтобы он в таком виде нацепил свой потертый пиджак и поехал на рынок продавать кур или покупать бензин. На месте любого первого встречного, он пристрелил бы себя и счел это за милость.

Как-то слишком внезапно для Степана закончилась жизнь, он и с болячками, и с сединой готов был еще хоть двадцать лет небо коптить. Что же это за болезнь с ним случилась? Где он ее подцепил? Чем больше он раздумывал об этом, тем тяжелее становилось у него на сердце.

Когда сумерки, а вместе с ними туман, окутали дом, Степан отбросил сомнения и почувствовал, что пришло время браться за дело.

 

— Дождемся утра и вызовем такси. Ксюша, сейчас никто в такую глушь не поедет! Ну пойдем в дом, пожалуйста, — Денис открыл дверцу «Нивы» и вынес подружку из машины на руках.

— Уедем, уедем, — она всхлипывала и повторяла одно и тоже побелевшими губами.

— Не могу, солнце, с утра машина не заводится, сломалась, я же тебе говорил, — Денис обливался потом, и те несколько шагов от калитки до крыльца, что ему пришлось нести Ксюшу, дались ему с трудом. Правая ступня ее была закутана в бинты, толстые шерстяной носок заменял кроссовок.

— Фу, вонь какая! Ба, откуда тут стоит такой запах? – Денис повернул голову, чтобы посмотреть в лицо Варваре, наблюдавшей за ними через открытое кухонно окно. Кроме обычной сырости и тумана, поднимавшихся с болота, над крыльцом витало плотное облако сладковатого запаха гнили, как от разлагающегося мяса.

— Я не пойду в дом! – закричала Ксюша и вцепилась ногтями в лицо Денису.

Он попытался оттолкнуть ее, и они оба растянулись поперек порога распахнутой входной двери. Из рассеченной щеки Ксюши брызнула кровь, здоровой ногой она зацепилась за одну из плохо закрепленных досок крыльца и вырвала ее, пытаясь как можно скорее отползти подальше от дома на посыпанную песком узкую тропинку, петлявшую по саду.

— Что...Что это за дерьмо! – стоя на четвереньках и потирая ушибленные ребра, Денис заглянул в темноту, открывшуюся под порогом, и в нос ему ударил тошнотворный запах, подтверждавший без сомнения, что глаза не обманывают – там действительно лежит гниющий и запеленатый в какие-то тряпки труп.

Грузная фигура Варвары закрыла собой коридор, преграждая тем самым вход в дом Ксюше и Денису, если бы кто-то из них вдруг решился зайти внутрь.

— Беги, Дэн! — заорала девушка, хватаясь за колючие ветки сиреневых кустов у забора. Ей никак не удавалось подняться, тело било крупной дрожью, и она едва не прикусила язык.

— Ты совсем с ума спятила? – не веря в происходящее, Денис потянулся к бабушке, но его перехватили костлявые холодные руки и швырнули, словно тряпичную куклу, в сени.

Легко выскользнув из пропитанного гноем покрывала, мертвец вылез из-под порога, разрывая в щепки обгоревшие на солнце доски, и крепко вцепился в Дениса. На обтянутом почерневшей кожей лице застыло то же уставшее безучастное выражение лица, с которым Варвара следила за происходящим. Как будто Денис с Ксюшей были двумя нашкодившими детьми, которые разочаровали родителей и их следует проучить.

Влетев в составленные в угол корзины с гнилыми яблоками, Денис ударился головой, перед его глазами все поплыло, мир начал вращаться, и, когда по стене к нему спустился уродливый мохнатый карлик с крошечными бугорками рогов в черных волосах, Денис подумал, что все это ему просто приснилось, как снился и тощий мертвый человек, спускавшийся с крыльца за Ксюшей.

— Ксю, — прошептал Дэн, пока маленький уродец его обнюхивал и недовольно фыркал.

— Отвяжись, чертяка, он из наших, — Варвара схватила карлика за загривок и оттащила от внука, погрозив вдогонку кулаком. Тот захихикал и легко запрыгнул на стену, потопав по ней в гостиную, где горел слабый оранжевый свет ночника возле кресла.

— Не надо, — Денис с трудом отвернулся от дверного проема, который еще продолжал вращаться и откуда доносились крики его девушки. На коленях он пополз к Варваре, роняя слезы на перепачканный кровью раскуроченный пол. – Нет, пожалуйста...

— А я при чем? Она свою судьбу выбрала, когда с тобой связалась, когда решила босиком по саду пробежать и расцарапала в кровь ногу о наш порог. Это она его разбудила, и он не уснет, пока ее не получит.

Ксюша визжала и пыталась отбиться, но мертвец развернулся и ударил ее кулаком в лицо, после чего та затихла, и слышно было только, как скользит по земле и рвется в клочья ее красивое летнее платье.

— Скажи, чему я тебя учила? – Варвара торжествующе посмотрела на внука и уперла мясистые руки в бока.

— Переносить невесту через порог, когда она приходит в наш дом впервые... Я думал, это шутка! Думал, просто глупая примета на счастье! Ты не можешь с нами так поступить! – словно очнувшись, Денис вскочил на ноги и замахнулся на бабку, но Варвара и бровью не повела.

— Последний раз говорю, я ничего не делала. Вы сами своей жизнью распорядились. Вы все. Что ты, которому давно надо было задать хорошую трепку, что дед твой, надоел мне со своим нытьем – то одно у него болит, то другое! Как будто я с годами молодею! Рановато, конечно, вы приехали. Ему бы еще полгодика полежать, чтобы последние воспоминания о жизни выветрились, теперь вот из-за вас будет мучиться! Нет-нет, да и вернется память, а куда ему теперь с ней... Теперь у него другая работа. Нас охранять и меня слушаться.

— Ты не могла, — замотал головой Денис и, отвернувшись от Варвары, бросился на мертвеца, затаскивавшего в подпол безвольное тело Ксюши.

Ударив с размаху по обнаженному черепу, он только разбил костяшки пальцев, монстр же даже не заметил нападения, сосредоточившись на нелегкой задаче протиснуть отяжелевшее еще живое тело в ту довольно узкую щель, через которую он выбрался. Острые разорванные края досок врезались в нежную кожу и оставляли длинные борозды ран на плечах и животе Ксюши, которые тут же наполнялись кровью, но она не приходила в сознание.

Завывая, как раненное животное, Денис бросился к девушке и, обхватив ее за колени, стал тянуть в обратную сторону. Кровь полностью пропитала ее платье и заливала порог. Одним резким рывком мертвец согнул тело Ксюши в пояснице под неестественным углом. Она распахнула глаза, встретившись обезумевшим от боли взглядом с Денисом, и тихо вскрикнула. Раздался громкий хруст, она обмякла, как сломанная кукла, и исчезла в смрадной темноте подпола возле окровавленного порога.

Секунду-другую Денис стоял над открытой перед ним могилой, где его дед лежал с его невестой, затем побежал на кухню и вернулся с топором. Раз за разом он вскрывал пол в коридоре, превратив сени в свалку щепок, земли и зловонного мусора. Он уже провалился по колено в подпол и, не сбавляя темпа, зарычал на Варвару.

— Где они?

— Мне почем знать? Тебе надо, ты и ищи, от нас до их мира не так-то просто добраться, — усмехнулась бабка и, посчитав, что дальше наблюдать, как ее внук раскапывает дом, уже неинтересно, решила отправиться к себе, и вдруг вытаращила глаза от удивления, когда Денис, запустив руку в ее распущенные на ночь волосы, дернул ее голову на себя.

— Не с того начал, да, ба? С тебя надо было? – он неловко замахнулся топором левой рукой, правой стараясь удержать Варвару, но недаром она в свои семьдесят за мужика по хозяйству работала, могла и огород вскопать, и свинью зарезать. Вывернувшись из хватки внука, он ударила его локтем по солнечному сплетению и смотрела, как тот, выронив топор, сползает на пол по стенке. Закрыв глаза, Денис провалился в темноту.

 

— Ну, тише, тише, Степушка, пущай погрозит, ему мужиком пора становиться, — Варвара, стоя сзади, любовно поглаживала мертвеца по нескольким оставшимся на черепе волосам, пока он стоял над Денисом с занесенным топором.

Дэн очнулся и смотрел на них. Злость и ненависть, душившие его еще минуту назад, выдохлись, превратившись в черное отчаяние. Хоть бы дед опустил топор и прикончил его! Невозможно дальше с этим жить!

— Дидя!!! – загрохотал детский, но наполненный такой силой голос, что стены дома зашатались, сквозь щели посыпались пыль и паутина. Варвара впервые испуганно посмотрела по сторонам и, заметив бегущего к ним Митю, хотела перехватить его, не дать приблизиться к деду, но Степан отодвинул ее, сел на корточки и развел в стороны костлявые перемазанные кровью руки.

Малой бросился на его впалую грудь и затараторил.

— Они нехорошие, давай уйдем! Давай вдвоем уйдем, пожалуйста!

 

Степан тяжело вздохнул и прижал к себе ребенка. Пока его запах, напоминавший о солнце, парном молоке и свежем хлебе, окутывал деда, тьма, успевшая стать для Степана привычной, стала рассеиваться, как истончается пелена тумана по утру. Он отпустил Митю и впервые со дня своей смерти огляделся, осмысленно изучая ту картину, которая предстала его глазам.

Прижавшись к стене на полу сидел Денис, весь в крови и грязи, и плакал, как будто ему не семнадцать, а снова шесть. На против него стояло чудовище в ночной рубашке его жены. Черты лица немного напоминали о Варваре, но это было единственное, что от нее осталось. Длинные черные руки в гнилых струпьях сжимали и разжимали когтисты пальцы, словно она представляла, как доберется до малого и свернет ему шею. Стены и потолок дома были усыпаны маленькими грязными следами босых ног и отпечатками черных маленьких рук. Чувство омерзения переполняло Степана, и он искренне пожалел, что не сможет сжечь это место дотла.

— Забирай мальца и беги отсюда! – боль огнем обожгла горло Степана, заговорить ему стоило таких усилий, словно он резал собственные мышцы, но он не сдался и повторил. – Забирай и беги!

— Еще чего, — огрызнулась Варвара, сделала шаг навстречу Денису, но Степан преградил ей дорогу. В одной руке он продолжал держать топор и стал им медленно раскачивать в воздухе.

— Не бывать тому, за малого уже заплачено! Соседу нашему тоже оберег домой нужен, только подрасти ему надо, а то совсем неказистый, такой и отдавать стыдно. Мне за каждый его год обещано! – ее голос взлетел, сорвавшись на истеричный крик.

— Денис, кому сказал! Поднимай задницу и валите отсюдова! – Степан уже не помнил, когда так кричал на сына или тем более внука, но другого выхода не оставалось.

— Я вернусь за тобой, не дам...

— Ишь чего удумал! Я со своей женой жизнь прожил, ты сначала попробуй, как мы, а потом учить будешь! Никуда я от Варьки не пойду! А вы – вон!! – Степан пригрозил топором Денису, и тот, наконец, пришел в себя, сгреб в охапку воющего Митьку и припустил через сад на улицу, только их и видели.

— И что мне с тобой? Опять все испортил! — всплеснула руками Варвара и ушла к себе, громко хлопнув дверью.

Покряхтев, Степан стащил с кухонного дивана цветастое покрывало, завернулся в него на манер римской тоги и побрел в погреб, где еще давно, как чувствовал, присмотрел себе ямку, где собирался устроить ледник.

«Ну его все к черту! Пойду спать! Хоть во сне мне приснится, как счастливо мы могли бы прожить эту жизнь!» — подумал Степан и задвинул над отверстием в земле деревянную крышку.