Все началось в день, когда умерла одна чайка.

Море тревожно билось, пенилось, но никто его не слышал.

В танце тысячи костров племя дхирши праздновало победу над чужаками. Даже раны не омрачали радость: пираты Гнилого Зуба вновь уплывали ни с чем, потрепанные и злые, как дикие собаки. Вряд ли они вернутся. Никогда – и ни за что! – чужак не прикоснется к Истоку Всего.

Лишь один юный дхирши выбежал на берег, чтобы в последний раз увидеть дивный корабль, уходящий за горизонт. Самый прекрасный корабль из всех.

Там он и нашел чайку, оглушенную недавним пушечным залпом. Она умирала.

– Я хочу... – хрипела чайка. – Вернуться...

– Куда вернуться?

Все всегда хотят либо вернуться куда-то, либо вернуть что-то, так уж повелось. Склонившись над чайкой, дхирши вслушивался в тяжелое дыхание и ловил каждое слово.

– Вернуться в небо. Там поющие облака... И белый ветер. Съешь мое сердце, дхирши. Я... так люблю небо.

Он даже вздрогнул от такой просьбы, а потом поднял тельце и начал баюкать. Глупые чайки летают в своем глупом небе, среди каких-то поющих облаков, и совсем не знают сакралов, которые важнее всего на свете. Нельзя есть сердца, и его собственное сердце разрывалось от боли.

– Нет, прости. Ты не понимаешь, это... грех. Мне запрещено.

Всем запрещено.

На Архипелаге Голода о трех вещах нельзя говорить: о сердцах, о других странах и о чужаках. Лишь в храмах, в дыму благовоний, дхирши читали бесконечные сакралы и молились Истоку Всего.

И частенько ма перед сном приговаривала:

– Сакралы не терпят предательств. Кто бы ни попросил... Не смей есть сердца. Тебе захочется, я знаю, дхирши иначе не могут. Но знай... Съешь сердце – чужим станешь. Себя потеряешь. Станешь и сильным, и слабым. Слабее всех на свете.

А дхирши ненавидели слабость. И чужих. Чужих ненавидели сильнее всего.

Чайка лишь еле заметно кивнула и прикрыла янтарные глаза. Он оправдывался и качал ее до тех пор, пока она не умерла.

«Съешь сердце, съешь сердце, съешь сердце» – стучало в голове, и юный дхирши достал из-за пояса искривленный костяной нож. С тех пор, как на Архипелаг Голода начали нападать пираты Гнилого Зуба, даже дети носили ножи.

Он рыл яму для чайки, но с каждым ударом его все сильнее мутило. Изящно прокрался в нос ранее незнакомый запах смерти, но дхирши зажмурился.

Он и не заметил, как лезвие вошло не в песок, а в теплую плоть, как на серую кожу брызнула кровь, а в голове затуманилось. Через минуту он дрожащими пальцами опустил птичье сердце себе на язык. Закрыл рот, зажмурился крепче, прожевал...

И хоть сначала его скрутило от боли, разбило, собрало и склеило во что-то чужое, и хоть он сотню раз пожалел, что нарушил сакрал, и хоть ма теперь умрет от горя...

По венам пробежало Знание, и он распахнул янтарные глаза. Мир наполнился голосами поющих облаков. Перед глазами юного дхирши белым пером пролетела вся жизнь погибшей чайки – родные Соляные Скалы, стая, пираты Гнилого Зуба, разоренное гнездо, погибшие птенцы... И долгий путь к Архипелагу Голода, где спрятан Исток Всего.

Вот что ты здесь делала, несчастная. Ты тоже здесь ради Истока.

В один момент испарились все сакралы, все запреты. Юный дхирши распахнул острые крылья, отозвался гортанным криком на зов белого ветра... И взлетел.

Ветра имеют цвета, а облака умеют петь. И у неба, оказывается, есть край, просто птицы туда не поднимаются. Это их собственный сакрал – не лети к краю неба. Знание смешалось со стуком сердца, и теперь дхирши, паря над алыми карстовыми горами Архипелага, знал все, что знают эти несчастные, но свободные птицы.

Он летел выше, выше, еще выше...

И выпущенной стрелой пересек край облачной гряды, за которой раскинулась Пустота Всего. Здесь бесновался, раздирая звезды в пыль, черный ветер. Ужаснувшись, дхирши понесся назад, а черный ветер зацепился за крыло... и прорвался вслед.

Рычащий ураган обрушился на Архипелаг Голода, терзал и жрал его, как жрут стервятники больное животное. Потом понесся прочь, к другим материкам, и унес с собой слабую чайку. Черный ветер забавлялся, кидал дхирши и в воду, и в небо, и наконец вышвырнул его на скалы.

Волоча разбитые крылья и теряя кровь, чайка поползла к вершине скалы. Этот дхирши не умел сдаваться – и был вознагражден. Ему повезло: буря выбросила его к ногам какого-то мертвого, израненного мальчишки.

Из последних сил выклевывая человеческое сердце из-под ребер, дхирши поклялся, что больше никогда не нарушит сакрал.

 

* * *

В Городе Вечного Праздника, где радость и веселье никогда не заканчиваются, каждое утро начиналось с карнавальной суеты, и это... раздражало.

Гирлянды из пестрых цветов и кристаллов сверкали, как драгоценности; развевались на ветру флажки и сияли бумажные фонарики. Каждая улица звучала по-особенному – то голосом скрипок, то задумчивой гитары, то боем барабанов, а иногда и гомоном тропических птиц.

От разноцветной мозаики и бесконечных ярких шатров у Лонгрейна болели глаза, и он мечтал быстрее вернуться к Адели и запереться в капитанской каюте.

К нему лезли гадалки и музыканты, торговцы и дети – всем хотелось поглазеть на легендарного капитана. Но он лишь отмахивался, натянуто улыбаясь, и крепче сжимал сумку с сердцами.

Это было единственное, что его здесь задерживало – сердца. Он успел заглянуть почти во все мясные лавки, скупил львиные, обезьяньи, лошадиные, орлиные и даже мышиные сердца, но разве это улов? Везде он неизменно спрашивал:

– Есть ли у вас сердце... дракона?

Но торговцы нервно смеялись, говорили:

– Господинг капитанг большой выдумщинг! – и Лонгрейн раздраженно хлопал дверьми.

Он бродил весь день, и сейчас, с наступлением сумерек, когда веселье переполнило город, он наконец повернул к порту.

Но тут сзади кто-то подошел, и Лонгрейн почувствовал на своей груди нежные тонкие руки.

– Бог мой, – прошептала Кайла ему в ухо, и запахло вишней. – Это же сам капитан Лонгрейн... Легендарный убийца Гнилого Зуба. Покоритель тринадцати морей. Самый завидный жених!

Что-о?! Лонгрейн не выдержал и согнулся пополам от хохота.

– С последним ты явно перегнула, – сказал он, оборачиваясь. – Есть у меня друг, которому я и в подметки...

Поцелуем Кайла прервала его, и Лонгрейн был не против. Видят боги, когда его затыкают так, он готов хоть всю жизнь молчать.

– Как поживает твоя Адель? Еще не захлебнулась в собственной желчи? – Кайла улыбнулась, провела пальцем по нижней губе, недобро сверкнула глазами. – А может, ее уже сожрали древоточцы? Я их поблагодарю лично.

О, Лонгрейн знал этот блеск ревности.

– Не переживай о ней. Адель будет плавать по морям и тогда, когда мы сгнием в своих могилах.

Они шли по улицам и болтали обо всем на свете. Кайла рассказывала о новых походах своей команды авантюристов, о реликвиях, о проблемных элуойлах, которые совсем распоясались.

– Еще немного, и мы соберем лучшую команду для экспедиции на Архипелаг Голода, – сказала она с набитым ртом сахарной ваты. – Успеем первыми из всех. В этот раз должно получиться, у нас новые карты! Возможно, будем с чиновниками, они спонсируют нас и оккупируют Исток. Только надо понять, что делать с дхирши, но и с этим они разберутся. Когда додумаются, ха! О, Лонгри, давай попробуем кальмаров!..

Архипелаг Голода. Исток. Дхирши. Сердце пропустило удар, и Лонгрейн прижал к груди сумку.

– Прости, крошка, мне пора.

Кайла так и застыла – с сахарной ватой во рту и с кальмарами в руках. Прищурилась, как кошка перед прыжком, и мысленно Лонгрейн попрощался со всеми, кто ждал его на борту. И вообще с жизнью.

– К черту все, – вдруг улыбнулась она. – Я так устала, Лонгри, с ног валюсь. Конечно, иди к своей Адели, но может проведешь меня до гостиницы?

Лонгрейн выдохнул, взял Кайлу под руку, и вместе они утонули в сияющих огнях Вечного Праздника. Смеялись, танцевали, пили джин и больше не говорили о море. Словно его не существовало. И, в белоснежных одеялах и вишневом полумраке, обнимая гибкую, по-кошачьи изгибающуюся Кайлу, Лонгрейн позволил себе... Забыться. Раствориться в ее дыхании, потеряться в изумрудных глазах. Отныне нет больше другого моря, лишь море по имени Кайла.

Он молчал, стараясь сохранить на языке вкус ее кожи, а она улыбалась.

– Что тебе нужно для счастья, Лонгрейн?

И он задумался, перечисляя в уме все, чего желал бы. А потом бросил это и поцеловал Кайлу.

– Только ты.

– Верный ответ!

– ...а еще драконье сердце.

Они уставились друг на друга, а потом рассмеялись.

 

В порт Лонгрейн вернулся лишь к рассвету.

Вот-вот на розовое небо выплывет солнечный диск, до боли слепящий глаза, и Лонгрейн замедлился, наслаждаясь шелестом волн. Пахло солью и влажным деревом, и даже холод, закравшийся под одежду, будто чуть задумался, не торопясь грызть кости.

Сегодня море казалось обманчиво спокойным, словно оно проверяло Лонгрейна на доверие и беспечность. Мол, ну что, уверен в себе? Готов оторваться от жалкой суши?

И Лонгрейн кивнет, что да, готов, даже если каждый раз это было нестерпимо страшно.

Он наконец дошел до своего корабля и устало выдохнул. Но носу вырисовывался гордый женский профиль, и было видно, что Адель не спит.

– Кто же это идет? Неужели блудливый капитан, которого дожидается вся команда? – неприязненно бросила она.

Вот тебе и доброе утро.

– А ты, я смотрю, готова к пути? Рад, что не успела захлебнуться желчью, пока ждала меня.

Со скрипом она повернула голову назад и прищурила глаза. В них плескался целый океан презрения, и жизненная цель Лонгрейна – потонуть в нем раз и навсегда. Так мечтала Адель.

– Готова ли я к пути? О, да с тобой хоть на край света, – огрызнулась она. – Где ты вообще пропадал?! Мы должны были выйти еще вчера, идиот!

– У меня была встреча с одной милой леди, не только же с тобой развлекаться, – съязвил в ответ Лонгрейн, и висящий канат хлестнул его по спине. – Да прояви же ты уважение, Адель!!

Нахамить Адель не успела, к капитану сбежался экипаж. Пятирукий нойлог Майк помог капитану взойти на борт, крысовидный элуойл Варди забрал сумку.

– Мы думали, вас скушали, кэп, – доверительно шепнула коротышка Лейла из народа тиагов, в фирменном прыжке снимая с его головы треуголку.

– Нам пришлось продлить аренду места... Все хорошо, капитан? Вы пили? Без нас?

– Он с женщиной был, идиот!

– И снова без нас...

– Капитан Лонгрейн! Разрешите доложить! У нас порох отсырел, что прикажете делать?!

– Кэп, Фио меня лизнул в пятку!! Он счастлив! Отрубите ему ухо!!!

– А сердца должны так... пахнуть? Они не испортились? – нерешительно промямлил Варди. – И зачем их столько каждый раз...

– И, м, кажется, мы типа отстаем от вашего графика, кэп?

– Какого графика? – дернулся Лонгрейн, а потом вспомнил, что да, график был, только составлял его не он, а кое-кто поумнее. – Ну, то есть... Все по местам! Адель, якорь, да поживее!

Лонгрейн держался до последнего, отдавая распоряжения. Уже сколько лет он прятал свой... ужас. Адель хмыкнула, покачнувшись на волнах, и Лонгрейн чуть не рухнул на задницу. Распахнув двери капитанской каюты, он махнул команде рукой.

– С остальным разберемся позже!

И команда, привыкшая к своему пусть и странному, но легендарному капитану, разошлась.

– И опять легендарный-капитан-Лонгрейн смылся в свою занюханную конуру, поджав хвост, – усмехнулась Адель и сдула с головы надоедливых чаек.

 

Что бы ни говорила эта дура, лишь в полумраке каюты Лонгрейн расслабился. Дрожь унялась так же скоро, как и возникла, и он принялся сбрасывать с себя одежду, словно застаревшую кожу.

– Адель опять за свое... Она позорит меня перед всей командой, – начал он, скидывая на пол сапоги. – Никакого уважения! А я же ее капитан, понимаешь? Она просто корабль! При том древнющий. Это она мне должна подчиняться, а не я ей!

– Ты прос-с-сто не умееш-шь с-с ней раз-з-зговаривать, – просвистело из-под карт на столе. – У нее чуткая душ-ша.

Лонгрейн яростно сверкнул глазами. Чуткая душа! Вовсе нет, просто Адель слушалась лишь одного человека. Точнее, не-человека.

– Тогда поговори с ней сам! Втолкни ей как-то: «Эй, Адель, хватит быть сучкой, наш кэп не подарок, но он хоть старается! А ты только и делаешь, что ворчишь!»

Из-под карт выползла змея и свистяще вздохнула, устало качая головой.

Лонгрейн вытер лицо от пудры, вправил нос в его естественное кривое положение, смыл с усов и волос краску. Проявились морщины и бледность, исчез лоск. Наконец капитан Лонгрейн стал чуть более настоящим, чем обычно.

Поседевшим, напуганным и жалким.

 

* * *

Портовый городок Энь Брахо, застаревшая и пыльная жемчужинка Малеонского континента, просыпался от утреннего звона колоколов, ярких солнечный лучей – и, конечно, от пронзительного:

– Сэ-эм!! Проснись и по-ой!

Ну что поделаешь, Сэм любил поспать.

Каждое утро Ше-Хо вставал с первыми лучами солнца – он вообще сам был как солнце! – и шел на берег, чтобы скинуть снасти на палубу их хлипкой баржи. А потом уже шел будить Сэма, который мирно храпел в их самодельном домишке на утесе.

Несколько лет назад Ше-Хо спас Сэма от бродячих псов, и с тех пор Сэм не отставал от него ни на шаг.

И больше у Сэма никого не было, потому что и мамка померла, и папку зарубили, один лишь Ше-Хо был рядом. И все в Энь Брахо знали: там, где паренек Ше-Хо – там красивые сказки, там добрые слова и чувство дома, там умные шутки и чужеземные, незнакомые песни. А еще там неуклюжий Сэм.

Здесь, на узких, извилистых улочках, запах рыбы и мидий смешивался с ароматом соли и пылью. Местные жители, искусные рыболовы оскальды, не шибко жаловали Сэма и Ше-Хо, но и не прогоняли. Может, жалели. У этих двоих ничего не было за душой – лишь рваные шорты, засаленные рубашки да крохотная баржа.

Когда-то Ше-Хо нашел ее под завалами мусора, и вместе с Сэмом они подлатали дыры. По утрам они выходили в море, и в полдень шли на рынок продавать скудный улов. А вечером, когда Энь Брахо сиял огнями и наполнялся музыкой заливистых банджо, они забирались на черепичные крыши и мечтали.

Сэм мечтал стать великим. И богатым. И известным. А Ше-Хо мечтал вернуться домой.

– Но сначала я увижу этот мир. Принесу домой лучшие карты, расскажу своим людям о разных народах, и, быть может... Все изменится.

В целом, Сэму нравилась эта жизнь. А что – живи себе, поднимайся пораньше, слушайся Ше-Хо, уж он-то знает, что делать. Умеет считать, умеет читать, знает рыбные места, и столько всего повидал... Не то что Сэм. Вот говорили Сэму с детства – ну ты и олух, так уже десять лет прошло, таким олухом и остался.

– Это неправда, – хмурился Ше-Хо. – Не слушай никого. Ты хороший человек.

И это было самое важное, что Сэм когда-либо слышал.

А еще он был страшно невезучим, потому как в один день объявились два крупных оскальда – Сэм назвал их Лысиком и Волосатым – и объявили себя хозяевами их баржи. ИХ баржи! Сэм бы подрался, честное слово! Но Сэм драться не умел и вообще был страшно труслив.

– И что будем делать? – ухмыльнулся Лысик, играя ножом в руках.

Повисло молчание, и даже чайки заткнулись. Ше-Хо задумался.

– Что ж, Сэм... Какая непростая ситуация. Что мы делаем в таких случаях?

– Ну, э... Мы обычно... бежим?

– Хм... Да. БЕЖИМ!

И они побежали. Со свистом пролетел нож, и Сэм взвизгнул.

– Это худший день в моей жизни! – завыл он.

– Быстрее!!

Несколько раз Сэм падал, и Ше-Хо за шиворот поднимал его на ноги. Они мчались быстрее всех ветров и будто несколько раз обежали мир, прежде чем выбежать на берег и запрыгнуть в баржу.

Но не успели они отчалить, как бандиты запрыгнули следом – действительно худший день! Баржа опасно накренилась, заскрипела. Ше-Хо тут же схватился за кочергу и наотмашь врезал Лысику.

– Аоаоаоа!

Бултых! Лысик скрылся в воде, и Сэм даже захлопал в ладоши.

– А ну иди сюда!

Схватив Сэма за голову, Волосатый – хрясь! – и лицом его прямо в стену. Мир взорвался искрами и болью. Что-то хрустнуло, Сэм заскулил, и его тут же отшвырнуло в сторону. Он покатился кубарем в воду, чуть не захлебнулся, чудом всплыл. Соленая вода вцепилась в лицо, все защипало.

Ше-Хо уже дрался с Волосатым, легко перескакивая из стороны в сторону, как птица. Но вот первый удар попал в цель, второй, третий... Лысик уже шел на помощь, выбираясь из воды и накренив своим весом баржу, и Сэм сделал то, что даже в голову раньше не приходило.

Он попытался быть смелым.

С криком он ногтями и зубами вцепился в штаны вылезающего Лысика, и того потянуло назад вместе с баржей. Со свистом грохнулся на палубу Волосатый, потеряв равновесие, а вот Ше-Хо удержался и не упустил шанса. Подхватив кочергу, он решительно врезал Волосатому в ответ, но Сэм этого уже не видел. Просто знал, что уж Ше-Хо не подведет.

– Отцепись, тупица! – рычал Лысик, а Сэм бы и рад, да куда там!

Ему было так страшно, что он даже челюсть разжать не мог. И раза два точно обмочился.

Лысик попытался отпихнуть Сэма ногой, но лишь сильнее ушел под воду, так и не выпустив перила – и кто здесь тупица?! Раздался мощный всплеск, и, перевернувшись, старушка-баржа пошла ко дну.

Вот и осталось зализывать раны на берегу, кашляя и скуля.

С горем пополам Сэм утер кровь и заплакал от боли. Но только он увидел хромающего Ше-Хо, покрытого ссадинами и с подбитым глазом, как слезы высохли.

Ше-Хо... улыбался.

– Ты молодец, Сэм, – он сиял от радости. – Это было просто потрясающе!

В тот момент Сэм впервые почувствовал, что он на что-то годен. Ше-Хо его похвалил! Они вместе дрались! И он больше никогда не будет плакать. Это. Лучший. День. В его. Жизни.

Из воды, ругаясь, начали выбираться оскальды, и Ше-Хо потянул Сэма прочь. Они скрылись от бандитов в зарослях, и, когда успокоились, Ше-Хо выбрал новую тропу, рассудив так:

– Нам нельзя напрямик, лучше обойдем.

– Там Запретное побережье, – пробормотал Сэм, но покорно поковылял следом. – И там в последний раз видели пиратов Гнилого Зуба. Они бежали прочь, словно демонов увидали!

– Гнилой Зуб? Он все еще жив?

– Да кто знает... Его давно не видели. Чокнутый он. Хвастал, что почти добрался до Истока Всего на Архипелаге Голода, да только разве поверишь. Туда нельзя доплыть, кучу народу пыталось! И говорят, если достигнуть Истока, можно отмотать свою жизнь и исправить все-все-все, что захочешь. Сказки это какие-то.

– Вовсе нет, – ответил Ше-Хо. – Любую историю можно переписать.

– Но говорю же, туда никто не может попасть!

– Птицы могут. На крыльях белого ветра.

Белого ветра?! Ну и бред. Однако Сэм тоже не прочь поглядеть на Исток Всего – интересно, можно ли переписать все так, чтобы мамка с папкой были живы, и сам Сэм был как Ше-Хо?..

Они выбрались на побережье и застыли, увидев корабль, брошенный и забытый на отмели.

– Я знаю этот корабль, – нахмурился Ше-Хо. – Это Адель. На ней Гнилой Зуб нападал на... мои острова. Но почему она здесь...

А Сэм уже трясся и ничего не слышал.

– Эй, ты же не думаешь идти туда? А вдруг Гнилой Зуб все еще там?

Но Ше-Хо не ответил. Он будто вспомнил что-то важное, но вспомнил не до конца.

Умным быть не надо, чтобы понять – корабль древнющий и забытый. Белые паруса от времени стали серыми, где-то виднелись пробоины и плесень. А на носу – баба безрукая. Хоть и безрукая, но красивая. Королева какая-то, наверное. Хотя бывают ли голые королевы... Сэм задумался, покраснел и отвернулся.

– Здравствуй, – сказал Ше-Хо, и уж точно не Сэму, потому что с Сэмом они уже здоровались.

Хоть Сэм, конечно, тупица, но он готов был поклясться, что баба на носу корабля приоткрыла глаза и взглянула на Ше-Хо. Ну сейчас точно заорет или съест... Ну точно... Сэм затрясся, но спрятался за Ше-Хо, потому что отныне Ше-Хо был ему вместо брата, и помирать они должны вместе.

Она смотрела на Ше-Хо долго и внимательно, словно видела его душу, а потом ее губы растянулись в улыбке. Такой, что даже Сэм вдруг замер, а сердце пропустило удар. Ну, раз она видела душу Ше-Хо, оно и понятно... Душа у него сверкучее всех брильянтов Гнилого Зуба.

– Здравствуй, – тихо ответила Адель, которую Сэм больше никогда в своей жизни не называл бабой.

И Ше-Хо улыбнулся, как никогда. Кажется, он нашел что-то важное. И что-то понял.

На секунду о Сэме все будто забыли, но тут нос опять закровил, Сэм заныл, и Ше-Хо помог ему. Не кричал, не злился, а разорвал рукав своей рубахи и прижал к кривому носу.

Сэм не был провидцем, но уже тогда он знал: не пройдет и года, как Ше-Хо выйдет с Аделью в море и соберет команду. Самую славную, самую дружную команду отчаянных храбрецов! Главное, чтобы Сэма не прогнали за трусость... А так он за Ше-Хо хоть на край света!

И, поднимаясь на борт Адели вслед за своим капитаном – капитаном Ше-Хо – Сэм Лонгрейн поклялся, что однажды тоже станет великим человеком.

 

* * *

Путь к новому материку занял целую неделю, так как пришлось обогнуть шторм на пути; его Ше-Хо предсказал по ветру и облакам. Они потеряли пару дней, но это было малой платой: если Адель под неуклюжим руководством Лонгрейна попала бы в бурю, никто бы не выжил, это уж точно.

Карты и расчеты Ше-Хо были великолепными – лучшими во всем мире, но Лонгрейн в них мало разбирался. И все эти компасы, астролябии, секстаны... Голова кипела от одного только вида, а Ше-Хо ничего, знай себе чертит, высчитывает, прокладывает безопасный для Адели курс и составляет графики.

Ради этого Лонгрейн и отдал ему сердце обезьяны. Выгнулся позвоночник, отрасли новые конечности, покрылась шерстью чешуйчатая кожа, а череп деформировался, как глина в умелых руках. Ше-Хо шипел от боли, даже когда превращение окончилось, а потом долго вспоминал прошлую неделю.

– Ше-Хо, как же ты не помнишь? Мы искали драконье сердце в Городе Вечного Праздника, – терпеливо объяснял Лонгрейн.

– А... Да. Но зачем?

– Чтобы ты стал драконом, и мы с тобой достигли Архипелага Голода.

– Э... Что это? Звучит знакомо, но...

Лонгрейн устало покачал головой.

– Прости, – Ше-Хо в облике обезьяны казался жалким. – Я правда все забыл... Один туман в голове. И какой-то сакрал, не помню его. Только тебя помню. Ты всегда был рядом. Единственная...

– ...нить к прошлому, – грустно улыбнулся Лонгрейн.

Ше-Хо замер.

– Откуда ты знаешь?

– Мысли читать умею. Отдыхай, дружище.

Лонгрейн оставил Ше-Хо наедине с картами, а сам вышел. Старине Ше-Хо не нужно знать, сколько раз, приходя в себя, он говорил Лонгрейну одни и те же слова.

 

Море сияло, словно усыпанное алмазами, и Лонгрейн чувствовал себя самым богатым на свете. Правда, это не приносило счастья. Когда-то в детстве он мечтал о богатстве и славе. И хоть у него все это есть сейчас, счастливым он был тогда.

– Сиреневый ветер на двенадцать градусов! – выкрикнула Адель так, чтобы Ше-Хо услышал и записал.

– И что это значит? – проворчал Лонгрейн, и Адель фыркнула.

– Мог бы уже научиться понимать язык ветров, даже если не видишь их.

– Адель, ветра невозможно увидеть, – в сотый раз повторил Лонгрейн. – У них нет цвета, языка, души и прочего. Это просто воздух.

На точеных скулах Адели заиграли желваки. Она медленно выдохнула, справляясь с приступом бешенства, и тихо произнесла, обернувшись к Лонгрейну.

– Сколько лет прошло, а ты так и остался тупицей. Когда Ше-Хо узнает все, что ты натворил...

– Он никогда ни о чем не узнает, и я тебе в который раз запрещаю об этом говорить.

Кольцо на пальце сверкнуло, и Адель поморщилась. Пока Лонгрейн носит это кольцо, она – его безвольный инструмент.

– И новый приказ: больше никаких упреков, ясно? Не смей подрывать мой авторитет.

Больше Адель с ним не разговаривала. Обиделась?! Ну и ладно!

Когда спустя два дня наконец показалась земля, все вышли на палубу поглядеть на новый город. Даже Ше-Хо, примостившись на плечах Лонгрейна, всматривался вдаль.

– И откуда у кэпа столько зверья? А главное, куда он их потом девает... – пробормотал Фио. – Обезьяны, пантеры, крокодилы, птицы разные... Клянусь, они и болтать умеют. Я слышал! Или нет...

– Или нет, – кивнул Лонгрейн и к радости команды провозгласил. – Отпуск на неделю, друзья! Это хороший город, отдохните.

Но он не сдержал своего обещания. К вечеру команда вновь собралась на борту, и раздраженная, уставшая Адель пошла по обратному маршруту: с континента Хрустальных Гор капитану пришло письмо.

В нем Кайла писала, что добыла драконье сердце.

 

* * *

Штормовой вихрь швырял Адель, избивая ее волнами и раздирая паруса. Боли она не чувствовала: чтобы чувствовать боль, нужно иметь сердце – но в ее голосе слышался ужас.

– Зачем мы направились в самую бурю, Ше-Хо?! – кричала она.

Она была напугана, но не за себя – за экипаж. И, конечно, за своего капитана. Это ее долг – беречь их, и она не простит себе ни одной смерти.

А Ше-Хо смеялся. Его глаза горели пламенным, диким восторгом, и вся команда заулыбалась следом.

– Пусть черный ветер знает, что все меняется! – ответил Ше-Хо. – И я тоже! Я тоже изменился, да! Уж теперь он нас не тронет! Ты веришь мне, Адель?!

Адель смотрела на него шокировано. Таких людей она никогда не встречала. Таких людей больше нет – и не будет. А потом она вдруг от души рассмеялась, наверное, впервые в жизни, и смело пошла в самое сердце бури.

– Я тебе верю! Верю!

И эту бурю они пережили. Сэм даже сказал бы, победили. Ее победил Ше-Хо. Он смеялся, и все вместе с ним смеялись над самой смертью. Лишь Сэм не мог.

Это перестало быть шуткой. Ше-Хо давно пересек незримый предел, куда же... Куда же он стремится теперь? В какую вечность? И как его там не потерять? Как дотянуться до Ше-Хо – хоть на краткий миг – чтобы убедиться, что он реален?

А ещё его все сильнее раздражала Адель. Она отнимала время Ше-Хо за утренними беседами, вместе они высматривали ветра и обсуждали новые маршруты – так Адель всеми силами пыталась сместить Сэма.

– И чего ты возишься с этим... кораблем? – однажды вспылил он, когда Ше-Хо разрешил Адели подольше отдохнуть в порту и сдвинул дату отплытия.

Ше-Хо опустил руку на плечо Сэма.

– Адель – больше, чем корабль. Она мой друг. Как и ты, Сэм! Она не вещь, она мне поистине дорога. Она видит мою душу, знает страхи и желания. Она узнает меня среди тысяч других, как бы сильно... я ни изменился.

Ше-Хо ушел чертить карты, а Сэм насупился.

– Только не заважничай, – огрызнулся он, зная, что Адель подслушивает. – Ше-Хо любит всех без исключения.

– Но меня сильнее всех, – пропела Адель. – Я дорога ему, слышал? А о тебе он что говорит?

Сэм ухмыльнулся. Сейчас-то он и ударит по больному.

– То, что я человек.

Вж-жх! Взбешенная Адель пустила канаты по душу Сэма, но он привычно увернулся и бросился прочь, раскидывая бочки по палубе – назло ей!

– Кэ-эп, – позвал Майк, ковыряясь в зубах. – Сэм и Адель опять дерутся.

Все бросились врассыпную, лишь бы не охватить почем зря.

– Да, я не человек!! – рычала Адель. – Но лучше уж так, чем быть таким человеком, как ты!

Они поистине ненавидели друг друга.

Часто, скрываясь от гнева Адели, Сэм прятался в трюме и вынашивал план мести. Когда-то здесь было полно крыс, от которых избавился Ше-Хо, так может, Адели не помешает вспомнить топот маленьких вонючих лап?!

Он так и сказал однажды:

– Вот крысы тебе точно мозги вправят, дура!

И в ответ кто-то хрипло усмехнулся:

– Как мы мелочно мыслим.

В свои двадцать три Сэм уже доставал макушкой потолок, и потому от неожиданности стукнулся. Он прокрался вглубь трюма, раздвигая ящики и сундуки, пока вдруг не увидел...

Сердце бухнуло вниз, и Сэм вспомнил ругательства на четырех языках. На одном из сундуков лежала гниющая, воняющая голова.

– Кто вы? – прохрипел Сэм, оправившись от ужаса.

– Капитан Гнилой Зуб, – ухмыльнулась голова, демонстрируя действительно гнилые зубы.

– Вы... страшно хорошо сохранились. Похоже, вы давно уже тут лежите... – пробормотал Сэм, подумывая, как бы это убожество выбросить, а башка и отвечает:

– И пролежу столько же, если оставим наш секрет между нами. Договоримся!

– С чего бы это?

– О, я многое расскажу тебе про Адель! Думай, щенок, думай. Как ты ей еще насолишь? Все тринадцать морей слышат ваши перепалки – жалкое зрелище!

И тут же прозвучал голос Адели откуда-то сверху:

– Капитан, лазурный ветер на сто три градуса! И слышу ветер-индиго на шестьдесят семь, через четыре часа на юге встретим бурю! Сказал бы тебе о нем тупица Сэм, ха?!

Под хихиканье головы Сэм врезал кулаком по ящикам. Стерва Адель, ну погоди!

Вот так голова пирата Гнилого Зуба обосновалась в трюме, подслушивая разговоры и рассказывая Сэму много чего интересного...

 

Хоть он был до ужаса мерзким и подлым, этот Гнилой Зуб, Сэм все чаще и чаще спускался в трюм, чтобы послушать его едкие гадости; рядом с этой гниющей головой Сэм сам переставал чувствовать себя гниющим.

– Ты бы видел, как Ше-Хо сражается, это что-то! – разоткровенничался однажды Сэм. – Он и меня учит, но я...

– Бестолковый и тупой, – лениво предположила голова, и Сэм пнул сундук. – Но-но, придурок, ща свалюсь!!

– Лучше скажи, почему мы не можем обменять эту Адель на более новый и маневренный корабль, а? Ну и что, если она такая одна! Зато от ее ехидства меня уже выворачивает.

Гнилой Зуб, если бы мог, покачал головой.

– Она действительно такая одна. О, Адель, женщина с душой моря... Она была дороже мне собственной жены и детей. Думаешь, почему никто еще не добрался до Истока Всего? А потому, что лишь одна Адель видит ветра и знает, какой из них приведет к Архипелагу Голода. Знаешь, – вдруг оживилась голова. – А ведь она тоже когда-то была человеком.

– Да ты шутишь.

– Ага, раскусил, ведь на самом деле я не Гнилой Зуб, а капитан Улыбайка.

– Так ты меня обманул?!

– НЕТ, ИДИОТ! Так бы и прирезал тебя, если бы руки были... Молча слушай! Жила Адель давно, еще когда островов некоторых не было, и моего прадеда еще не набрюхатила его же мамка. И мол любила Адель море сильнее жизни.

Она была создана для моря, а море... Море было создано для нее.

Когда ее захотели в жены отдать какому-то уроду – ну, так она выразилась, хотя она всех считает уродами – вырвала свое сердце из груди, да и бросила в море. А потом превратилась в корабль и с тех пор плавает и туда, и сюда, разве у Истока Всего никогда не была... Но хотела бы.

Сэм представил Адель человеком. Вот это была бы жизнь, врагу не пожелаешь... Ну уж нет, пусть лучше остается кораблем!

– Не говорит и не скажет никогда... Но я знаю, как мечтает Адель вернуться в самое начало, исправить что-то... Все хотят. И я. Я тоже хочу.

В его зеленые глаза закралась такая боль, что Сэму стало жутко, до смерти жутко. Гнилой Зуб – чудовище. Гнилой Зуб – бесчеловечная тварь. Не может быть, чтобы он страдал. «Как хорошо, что Ше-Хо это не видит, – подумал Сэм. – Сразу бы его пожалел на три жизни вперед»

Наверное, он это сказал вслух, потому что голова аж прихрюкнула.

– Да-а, капитан ваш и Адель очаровал, и добрый он, и смелый. Ты, щенок, просто ничтожество рядом с ним. Настоящая ошибка природы с гниловатой душонкой. Ну-ну, малыш, не печалься, уж я-то тебя понимаю. Мы похожи, видишь? Оттого ты меня и не сдаешь.

Сэм дернулся. Все правда. Сэм не умел, он просто физически не мог быть наравне с Ше-Хо. Благородство, отчаянная храбрость, искренность – ради этого он продал бы свою душу. Но разве она кому-то нужна такая...

«Нет, ты не как он!» – сказал бы Ше-Хо, и Сэм вцепился в волосы. Сэм ненавидел Ше-Хо за то, что тот был лучшей частью его серого, бессмысленного мира. За то, что Ше-Хо всегда в него верил. Всегда был рядом. Всегда внушал Сэму, что все еще можно исправить.

Даже если Сэм был неисправим.

– Впрочем... – Гнилой Зуб что-то задумчиво перекинул во рту. – Ты, хотя бы, человек, а не монстр. Пусть ваш Ше-Хо и храбрец, и добряк, да только стоит ему показать истинное лицо... Все его бросят, вот увидишь.

Рука Сэма медленно, но твердо легла на рукоять кинжала за поясом.

– Можешь называть меня ничтожеством, ведь это так, но за Ше-Хо ты ответишь.

– Но-но, малыш, остынь! – ухмыльнулась голова. – Уж молодых дхирши я и по голосу узнаю, мне и кольцо не нужно.

Дхирши... Где же Сэм это слышал...

– Дхирши, вспоминай! Ну ты и тугодум... Уродливые такие, нескладные, с зубами, как бритвы. Хотя чего это я, почти никто не видел этих монстров в их обличии... Да вот я видел. И Адель тоже. Она, впрочем, видит глубже – видит души – но милее уродцы от этого не становятся.

Я же всю жизнь к Истоку порывался, знаешь? Ну тык охраняют эти твари его на Архипелаге Голода. Стоит ступить на их землю – порвут тебя, пернуть не успеешь. Но что паршивее... Сожрут чье-то сердце – и обратятся этим существом! И сожранное сердце возникнет заместо прежнего. Вместе с сердцем завладеют памятью, частичкой души, всеми талантами, привычками, даже болячками... Не отличишь, не спасешься. И никогда не перехитришь этих паскуд. Было у меня колечко, которым я Аделью управлял... Кольцо из костей дхирши. Правда, зря я, дурак, его снял однажды, ну и ладно, о чем я там?

А, ну тык если глянуть сквозь него – увидишь истинный облик дхирши, кем бы он ни прикинулся. Птицей, мышью или твоим боцманом. И стольких я повидал за свой век, что твоего дружка уж сразу приметил.

– Ше-Хо не дхирши, – твердо ответил Сэм.

– Да?

Улыбка сползла с обезображенного лица Зуба. Матерая, злобная неприязнь отразилась в его подсохших глазах.

– Сними мою шляпу и загляни в нее. Давай-давай, придурок, можешь и быстрее!

Когда Сэм заглянул в капитанскую треуголку, то попятился и чуть не рухнул на пол. Дрожь затрясла его, а перед глазами все поплыло.

– Дарю, щенок, – усмехнулся Гнилой Зуб. – Воспользуйся с умом.

 

* * *

Тук. Тук. Тук.

Так стучат ее каблуки.

Лонгрейн считал дни до свидания с Кайлой, и наконец они бросили якорь у места встречи.

Все расступались перед ней, и сердце Лонгрейна трепетало от гордости. Роскошная, шикарная Кайла поднялась на борт Адели, и они обменялись неприязненными взглядами. Две волевые женщины. Два врага.

– Кайла, ты прекрасна, – Лонгрейн поцеловал ее в щеку и чуть не растворился в вишневом аромате. – Это... оно?

Она принесла с собой массивную шкатулку из черного дерева, но только Лонгрейн потянулся к ней, как Кайла отступила.

– Но-но-но, – улыбнулась она. – Не все так просто, малыш.

– Чего же ты хочешь?

Он готов был отдать Кайле все свои сокровища даже за просто так, но, похоже, никакие сокровища Кайле не нужны.

– Всего лишь одну вещь. Твое кольцо. То, что ты носишь, не снимая.

Лонгрейн прищурился и спрятал руку за спину.

– Это всего лишь старое потертое кольцо, у меня есть вещи, достойные твоего великолепия, Кайла.

Но она улыбалась и качала головой.

– Только. Это. Кольцо.

– Кайла...

– Мне нужно это кольцо! – взорвалась Кайла. – Взамен ты получишь сердце дракона, Лонгри! Я знаю, ты мечтал об этом! С драконом ты достигнешь Истока Всего! Адель тебе больше не нужна!

Лонгрейн задумался, но тут на плечи ему запрыгнул Ше-Хо.

– Я не знаю, о каком кольце идет речь... Но не смей предавать Адель, – твердо сказал он. – Никто тебе этого не простит. Я не прощу.

Что ж, так оно и было, и Ше-Хо, как всегда, прав. Лонгрейн развернулся и пошел в каюту.

– Прощай, Кайла. Не нужно мне это сердце.

Руки тряслись, потому что прямо сейчас он ставил точку в отношениях с женщиной мечты.

– Нет, вернись! Это мое кольцо! Мое по праву! И Адель принадлежит мне! И я с ней сделаю все, что захочу! Я ее уничтожу!

Но он уходил, уже приняв решение. И Кайла сошла с ума.

– Лонгрейн!! Стой, трус! Ты убил его!! – завыла она, словно дикая кошка. – Ты убил моего отца! Ответь за это!

– Я никого не... – начал было Лонгрейн, обернулся, и тут встретился с зелеными глазами Кайлы.

«Ну-ну, малыш, не печалься!»

– Я молилась всем богам на свете, чтобы однажды этот гад вернулся домой. Я думала, он погиб! А потом появился ты! Легендарный!

– Это неправда...

– Потрясающий!

– Это не так, Кайла...

– Великий Лонгрейн, убивший злодея-тирана! Мерзкого Гнилого Зуба!

Нет, нет, он не легендарный, не великий... Он трусливый и жалкий. Лонгрейн попытался унять растущую дрожь. Он всего лишь хотел быть как Ше-Хо... Это было смыслом всего, единственное важное в его жизни.

И ради своей мечты он совершил много ужасного.

 

***

В тот день Ше-Хо валился от усталости. Сэм точно это помнил! Так почему же Ше-Хо до последнего... улыбался? Словно был наполнен солнечным светом?

Почему?

– Что за день! Представляешь, сегодня с Майком крылатую барракуду поймали! В этих-то морях, чудо! А давно мы не рыбачили вдвоем, а, Сэм? Как в старые добрые?

– М-м... Да, давно.

– А давай завтра, Сэм? Раз здесь водятся крылатые барракуды, надо выйти пораньше. Интересно, кто кого будет будить в этот раз, да? Что скажешь?

– Я... Буду очень рад, Ше-Хо. Да... Давай порыбачим.

Как в старые добрые.

Сев за стол, Ше-Хо насыпал зерна в клетку красивой белой птице. Ее вместе с драгоценностями подарили ему за то, что он расправился с бандой разбойников и освободил Ченьский Остров.

Увлеченно рассказывая что-то о барракудах, Ше-Хо принялся есть, а Сэм задумчиво кивал, глядя в никуда. Если бы Ше-Хо пригляделся, то увидел, что руки Сэма мелко трясутся.

Вдруг Ше-Хо замер.

– Что... Что это...

Он схватился за грудь, начал задыхаться, а потом вдруг закричал от боли и рухнул на пол. Забилась птичка в клетке, словно зовя на помощь, а Ше-Хо забился в конвульсиях. Кожа его покрылась пятнами, волосы седели, менялись черты лица, с треском удлинялось и худело тело.

– Сэм... Что это...

– Это сердце, – чуть не плача, ответил Сэм.

Это человеческое сердце средней прожарки лежало на тарелке Ше-Хо.

Ароматный соус и ченьские специи сбивали привкус гнили, и лишь богам известно, сколько лет оно пролежало в старой пиратской треуголке. Когда Ше-Хо поднялся с пола, наполовину обернувшись древним, сгнивающим стариком, в его глазах читалась такая боль, такое разочарование, что Сэм, трясясь, попятился к двери. Еще никогда Ше-Хо так не смотрел. Ни на кого.

Расхохоталась, захлебываясь, голова Гнилого Зуба.

– Я же говорил!! – кричал он из трюма. – Я гово... Кха!

Тогда Сэм и понял, что натворил. Когда он ворвался в трюм, раскидав ящики, голова Гнилого Зуба была уже мертвее всех мертвых. А его полусгнившее сердце билось в груди Ше-Хо.

– ЭТО ГНИЛОЙ ЗУБ!! – истошно завопили на палубе, и все затряслось, закрутилось, завертелось...

С воем и криками команда гонялась за Гнилым Зубом, который вдруг появился из ниоткуда.

Выбравшись из трюма, Сэм забежал в капитанскую каюту, лже-Гнилой-Зуб ворвался следом, и они вместе заперли в дверь, куда уже начали биться товарищи.

– Они считают меня Гнилым Зубом, – захрипел Ше-Хо, хватаясь за поясницу. – Они меня ненавидят...

– И возненавидят сильнее, если узнают, кто ты на самом деле.

Ше-Хо вцепился в собственное дряблое тело и отчаянно закричал. Все ненавидят Гнилого Зуба.

Но чудовище дхирши намного ужаснее любого пирата.

 

Сэма чуть не зарубили, когда дверь капитанской каюты отворилась, и он вышел к товарищам.

– Успокойтесь все! Все кончено! Я убил Гнилого Зуба, – он поднял голову, и команда радостно закричала.

Блеснув, из открытого рта Гнилого Зуба выскользнуло кольцо, и Сэм на лету подхватил его. Вот где старый хрыч его запрятал... Сэм знал – стоит взглянуть сквозь кольцо на Ше-Хо, и вот вместо птицы в клетке он увидит нескладное чудовище со смертоносными зубами и когтями.

Которое при том вдруг забыло их первую встречу.

– А где капитан? – засуетился Варди.

Все всполошились, и Сэм понял: именно сейчас он наконец станет хозяином своей судьбы. Руки затряслись, но он быстро унял дрожь.

– Гнилой Зуб убил капитана. И выбросил его тело в море.

Все вздрогнули, кто-то ахнул, кто-то снял шляпу, и из капитанской каюты донеслись рыдания Лейлы.

– Пусто-о-о!! Нет капита-ана! Только птичка-а...

– Сэм лжет, – проговорила Адель, и все обернулись к ней. – Ше-Хо...

– Ше-Хо больше нет с нами. Нам всем тяжело. Молчи, Адель.

И Адель замолчала. Ее губы словно склеились, а на пальце Сэма в свете закатного солнца блестело кольцо, против которого она бессильна.

– Я думаю... Ше-Хо был бы рад, если бы капитаном стал я. Ведь это я убил Гнилого Зуба, так?

Адель взбешенно замычала, но ее уже никто не слышал.

– Слава новому капитану, – вяло шмыгнула Лейла, и остальные, утирая лица и надевая шляпы, вторили ей.

Сэм нервно повертел на пальце кольцо. Что ж... С каждым съеденным сердцем Ше-Хо теряет память, Адель полностью в его власти, команда доверяет. Если дар Ше-Хо пустить на благое дело, можно устрашать бандитов ручным леопардом или убивать укусом змеи... В виде обезьяны Ше-Хо сможет красть реликвии и карты, а в теле птицы – разведывать обстановку в полете. Так их команда быстро завоюет всемирную славу и богатства, а там и до Истока Всего рукой подать...

А если раздобыть сердце самого дракона, крылатого ящера, то никакое племя дхирши не страшно. И весь мир уляжется на ладони, как мертвая птичка.

Сэм старался не думать, что даже так Ше-Хо оставался собой. «Я не сержусь, Сэм, ведь ты хороший человек» – так бы сказал он, и Сэм болезненно сморщился.

– И еще, – обратился он к команде. – Вместе с Ше-Хо умер и Сэм, прежний жалкий Сэм. Отныне зовите меня... Капитан Лонгрейн.

 

***

Кайла не видела, как канаты по-змеиному опутывают ее ноги.

– ...Думаешь, я любила тебя?! Да кто тебя такого вообще любит! Ты ничтожество, трус! Ты просто...

И закричала, ведь Адель подбросила Кайлу в воздухе и двинула о фок-мачту. А потом о палубу, а потом снова с размахом о мачту. На команду брызнула кровь, и все спрятались за спиной Лонгрейна, боясь пикнуть.

«Да кто тебя такого вообще любит!» – эхом раздавалось в голове Лонгрейна, и минуты растянулись на долгие годы. Он застыл в забытьи, раз за разом вспоминая и ее запах, и родинки, и горячие, безостановочные поцелуи. Им было так хорошо...

Но как бы жарко Кайла его ни целовала, она никогда не смотрела на Лонгрейна так, как смотрела Адель на...

– Останови ее, – пробормотал Ше-Хо. – Останови, ты же капитан!

Но Лонгрейн больше ничего не мог. Казалось, он забыл, как дышать, а уставшее сердце перестало биться. Что-то внутри надломилось, и, боясь шелохнуться, он смотрел, как Адель швыряет ту, которую он любил. Как весь мир наполняется кровью и треском. Треском ее костей.

Когда Кайла разлепила глаза, перед ней было лишь лицо Адели. Та повесила ее прямо перед собой, вверх тормашками, и Кайла, давясь кровью, качалась на ветру, словно сломанная шарнирная кукла.

– Отец... Падла... Бросил нас... Кха... – прокашляла Кайла, рыдая. – Чтобы отправиться... В море...

Адель, не мигая, смотрела ей в глаза.

– Он любил море... Больше моей матери... Кха... Больше меня... Больше всех... На свете...

– И это то, почему я согласилась ему служить, – наконец ответила Адель. – Это единственное, что нас сблизило. Увы, он оказался не тем, ради кого я пойду на край света. Он разочаровал меня.

Окровавленный рот Кайлы скривился, открывая прорехи выбитых зубов. Она хотела харкнуть прямо в лицо Адели, но чуть не захлебнулась кровью. Закашляла, скукожилась, а Адель ждала.

– Ты не сука, Адель, – наконец прохрипела она. – Ты... Настоящее чудовище.

Словно милосердное божество, Адель улыбнулась и приблизила к себе Кайлу.

– Я знаю, милая.

Грациозно потянувшись, Адель вцепилась зубами в голову Кайлы, и та завопила. Крик прервался звучным хрустом шейных позвонков, тело безвольно повисло на канатах, и в следующий миг Адель обернулась, чтобы выплюнуть на борт что-то круглое и тяжелое.

Покатилась по палубе, оставляя кровавые следы и зубы, голова Кайлы, и остановилась она прямо у ног Лонгрейна. Кайла, которая пахла вишней. Кайла, которая хотела любви.

Нарушила тишину сама Адель, и никто не смел поднять на нее глаза.

– Она мне не дорога, – сказала Адель, слизывая с губ кровь. – Так что сердце сохранять не будем. Однажды я уже поплатилась за свою сентиментальность.

И, взмахнув канатами, с силой швырнула обезглавленное тело на скалы.

 

В капитанской каюте Лонгрейн открыл оброненную Кайлой шкатулку. Руки тряслись. Да, такого сердца он за всю свою жизнь не видывал – крупное, серое, высушенное. Жуткое сердце.

Лонгрейн зажмурился и потер виски.

«Бестолковый и тупой?»

«Да кто тебя такого вообще любит!»

«Олух!»

Когда-то, глядя на счастливого Ше-Хо, он обещал себе больше никогда не плакать. Мужчины не плачут.

– Я все исправлю, – бормотал он. – Я... Я хороший человек.

А Ше-Хо, примостившись рядом, долго смотрел на сердце.

– Это не сердце дракона. Мне кажется... Здесь точно что-то не так.

– Ты его съешь.

– Нет.

Впервые Ше-Хо заупрямился.

– Послушай, это большая ошибка. Не стоит торопиться, это... Ни к чему хорошему не приведет. Это не драконье сердце. Я чувствую.

Но Лонгрейн навис над ним, протянув сердце.

– Хочешь сказать, я зря принес эту жертву? – он показал на дверь, за которой команда оттирала палубу от крови Кайлы. – Ты. Его. Съешь. И вместе... Вместе, Ше-Хо, мы доберемся до Истока и все исправим.

И Ше-Хо подчинился.

Он откусил один кусок. Второй. Третий. Когда от сердца не осталось и крошки, его тело наконец начало меняться.

Выпала шерсть, оголив кожу. С треском принялся развиваться позвоночник, начали удлиняться конечности. Ше-Хо скрутило от боли, и он рухнул на пол.

– Это... Не... Дра... Ко...

Он хрипел до пены, царапал когтями пол, бился в агонии, рвал на себе кожу. И, наверное, мечтал наконец умереть. Никогда ещё Лонгрейн не видел, чтобы кто-то так мучился. Но поворачивать назад было поздно. Ше-Хо простит...

Но тут он наконец понял всю правоту Ше-Хо. И всю ненависть Кайлы.

Когда Ше-Хо поднялся на трясущиеся ноги, перед глазами все плыло. Вжавшись в стену, Лонгрейн едва сохранял рассудок. Крик застрял в горле. Сердце безостановочно кидалось на ребра, мечтая вырваться из груди и наконец разорваться.

Не драконье сердце принесла Кайла Лонгрейну.

Это было сердце дхирши.

И сейчас, покачиваясь, перед Лонгрейном стояло уродливое, жуткое чудовище. Ше-Хо наконец вернулся к своему началу. Он глядел перед собой, жадно глотая воздух, а на глазах стояли... слезы. Самые что ни на есть человеческие.

Минута за минутой возвращалась к нему вся его жизнь.

В один момент Ше-Хо дернулся, как от удара, и еле удержался на ногах. Он все вспомнил.

– Зачем, Сэм... Почему?

Приступ охватил Лонгрейна, он трясся всем телом, роняя все, до чего тянулся.

– Я... Я... Я...

– Сэм!! Зачем?! – кричало чудовище. – Ты был мне как брат! Единственный, кто связывал меня с прошлым! Я тебе доверял!

– Я хотел... Быть тобой... Быть как ты... Хотел быть достойным... И добрым...

Наконец ему удалось схватить со стола нож.

– Не приближайся, – просипел Лонгрейн, держа его перед собой. – Или попробуй меня убить, друг. Нам вдвоем не место на этом корабле... И вообще... Нигде.

– Я не такой, – Ше-Хо отступил, пряча за спину острые когти. – Я не хочу твоей крови.

– Я знаю, – тихо ответил Лонгрейн, и дрожь стихла.

Все вокруг замерло. Они стояли друг напротив друга, и ужас парализовал каждого.

– Ты никогда не был таким, как я, а мне не бывать таким, как ты, – задыхаясь, произнес Лонгрейн. – Ты словно доказывал одним своим существованием: «Все можно исправить! В мире есть добро! И каждому здесь найдется место!». А я так злился... На тебя, на никчемного себя. Ты мне дороже всех, ты мой брат! Но мне так стыдно. Вся моя жизнь – бесконечный стыд.

Каждое слово – словно выстрел, и Ше-Хо стоял, не в силах вдохнуть. В распахнутых глазах застыла вся его жизнь, и никогда еще он не видел ее, как сейчас. Глазами верного, славного Сэма.

– Ты шел вслед за вечностью! Всегда! А я шел вслед за тобой, Ше-Хо, хоть ты всегда был где-то там... Очень далеко. И до тебя не дотянуться. Как до солнца мне не дотянуться, понимаешь?! Позволь мне убить тебя, Ше-Хо. Или убей меня сам! Я не могу так больше. Не могу...

– Нет, Сэм... Прости меня, – дхирши опустил руки, встал на колени, чтобы Лонгрейн видел его глаза. – Я не знал о твоей боли... Мне так жаль.

Это было правдой, Лонгрейн знал. Он видел перед собой не чудовище, а дружище Ше-Хо, добрейшего во всем мире. Который никогда не лжет. Потому Лонгрейн с силой зажмурился, не пуская слезы.

– И снова ты лучше меня.

И бросился вперед.

 

Капитан вышел из каюты, рассеянно глядя в никуда. Пустым взглядом и робкой улыбкой его провожал мертвец, а потом дверь закрылась. Откуда-то с груди капитана, из-под камзола, капала кровь, но сегодня экипаж Адели кровью не удивишь.

– Дорогая, будь добра, поймай белый ветер, – мягко попросил капитан. – Мы отправляемся на Архипелаг Голода.

Прикрыв глаза, Адель задумалась, сколько раз она держала путь туда, но будто сейчас... что-то поменялось. Будто в этот раз все получится исправить. Ее губы тронула улыбка, а сердце, что лежало где-то там, на дне моря, наконец успокоилось.

– С тобой хоть на край света, – тихо отозвалась она.

Белый ветер, радостный и безумный, засвистел в ее парусах песню о чайках, об Истоке Всего, о дхирши и людях. Сняв с пальца кольцо, капитан долго смотрел сквозь него, а потом мягко и ласково подкинул к небу.

Оно завертелось, засверкало, засвистело, и, достигнув солнца, понеслось вниз. Засмеялись чайки, запели облака, и море с благодарностью проглотило столь ценный дар.

А в груди капитана билось сердце. Его ли оно, не его?.. Это было уже не важно. Ведь никогда еще это сердце не было так счастливо и спокойно, как сейчас.