— Знаете, что самое важное в этом городе, Мирон Эдуардович? Умение вовремя закрывать глаза!

Первых же слов Мытарева хватило, чтобы Мирон Фрязин понял: с околоточным надзирателем адмиралтейского участка Крон-града они не сработаются.

Базиль Кириллович подкинул на ладони полученный минуту назад кошель, прислушался к звону монет и спрятал за пазуху. Хищно обвел взглядом торговые ряды. Жилистый и невысокий, с огромным крючковатым носом, сросшимися бровями, обмотанным вокруг шеи против устава серым шарфом и привычкой выпячивать подбородок вперед он напоминал птицу-гриф, что кружит над южными степями в поисках добычи.

— У него два сундука задекларированы как деревянные пуговицы, — воззвал если не к голосу совести, то разума Мирон. — Два огромных, обитых железом сундука копеечных пуговиц! Абсурд же!

— Не занудствуйте, Мирон Эдуардович. Антон Иванович — человек в купеческой гильдии не последний, дела ведет не первый год и с правилами хорошо знаком. Я ему родную тещу доверю, не то что кошель... хотя кошель, пожалуй, лучше держать при себе.

— Заметно, — буркнул под нос Мирон.

— Неужто вы полагаете, он провез бы в империю что-нибудь по-настоящему опасное? Негасимое пламя? Яйца драконов?

— Простите? — Мирону показалось, он ослышался.

— Я говорю, неужели вы думаете, что в тех сундуках духовые ружья? А может, чего мелочиться, сразу порох для бомб?

Базиль Кириллович разочарованно отвернулся от ближайшей лавки и направился вниз по узкой улочке.

Торговый двор Апраксиных не отличался фешенебельными витринами и чванливыми приказчиками, что дежурят у входа, с первого взгляда определяя, гнать ли мнущегося на пороге посетителя прочь или приветствовать его угодливой улыбкой. Хозяева здешних лавок, недалеко ушедшие от назойливых базарных баб, норовили сразу продемонстрировать многообразие имевшегося в их закромах хлама, завлечь, задурить голову и не отпустить без обязательного сувенира, глядя на который опомнившийся дома покупатель с недоумением поинтересуется сам у себя, на кой ляд ему это понадобилось?

Ворох поношенного платья, горы поддельных украшений, настойки от нелегальных аптекарей, плетеные из лозы корзины, на удивление, качественные, ковры, посуда, фурнитура, беспородные котята — казалось, при желании, здесь можно найти даже черта лысого! Товар висел на вешалках, лежал на козлах и просто на земле — на узкой тропке, вилявшей между прилавков, почти не оставалось шанса уклониться от цепких лапок торгашей.

Заступать дорогу околоточному, однако, не рисковали, а единственный смельчак, подчиняясь раздраженному мановению Мытаревской руки, исчез так же быстро, как и возник — Мирон даже глаза протер, убедиться, что старичок-сморчок ему не померещился.

— Вы к нам недавно прибыли, — продолжил наставления Базиль Кириллович. — А потому послушайте совета. Не стоит без нужды лезть в чужие дела.

— Особенно если за это платят?

— Платят, Мирон Эдуардович? — притворно удивился околоточный. — Мне платят не за это.

Навстречу им с видом крайне решительным спешила молоденькая девица, судя по добротному платью имевшая удачу служить в богатом доме. Девица была премиленькой, и Базиль Кириллович приподнял фуражку, приветствуя ее. Та от подобного знака внимания внезапно перетрухнула и крепче прижала к себе лукошко, в котором копошился кто-то живой — кура, кошка, а то и младенец. Кравшийся за ней лихой мальчишка неожиданно заинтересовался скверной репродукцией картины «Пожар в Москови».

— Смотрите, Мирон Эдуардович, — продолжил путь и лекцию Мытарев. — Тишина и порядок. Разве плохо? Люди благодарны и хотят как-то благодарность выразить — я ведь не могу обижать их отказом? Людей обижать нехорошо, Мирон Эдуардович.

Лавки остались позади, отсеченные мостом через Фонтанку.

— Прекраснейшая дива Жюли Форкий! — выкрикивал глашатай на углу. — После летних гастролей вернулась в Крон-град вместе с оперой «Сирена Поморья»! Чарующий голос, за который легко продать душу...

На набережной выступала дама с собачками. Невысокая старушка, одетая небогато, но опрятно, заставляла белых кудлатых пуделей в бантах прыгать через кольца, ходить на задних лапках и «петь» хором.

Представление наблюдали как уличные босяки, так и жеманно прикрывавшиеся веерами дамы того возраста, когда откликаться на барышню уже стыдно, и того благосостояния, которое вынуждало альфонсов «не замечать» морщин под слоями пудры, кружевами и низками жемчуга.

— ...опровергает существование связи между туманной погодой и возрастанием числа утопленников, — драл горло глашатай, напрасно тщась конкурировать с пуделями, — Досужие домыслы про флейту Крысолова не должны...

— С дороги!

Давешний мальчишка, сжимавший расшитый бисером женский кошель, едва не сбил с ног Мирона, ловко обогнул посторонившегося Базиль Кирилловича и скрылся в проулке. Мирон бросился, было, за ним и споткнулся о пуделя: те тоже решили принять участие в забаве и побегать наперегонки с людьми.

Пудели? Или... крысы? Огромные с собаку белые крысы!

Мирон невольно попятился, поднял голову, встречаясь взглядом с крысиным пастырем. Из-под всклокоченного дешевого парика торчали круглые уши. Над выдававшимся вперед носом чернели крохотные глазки. Заячья губа приоткрывала желтые резцы в усмешке.

Пятнадцать лет назад при полной луне крысы с окровавленными мордами тоже смеялись. В нутре заледенело. Мирон отступил еще на шаг.

— Что-то случилось, страж?

Он моргнул.

— Голову напекло, служивый? — на него с вежливым волнением смотрела миловидная пожилая женщина, держа на руках пуделя. — Ишь побледнел весь.

— Нет. Все... в порядке.

Окружившие хозяйку собачки насмешливо скалились: рискнешь пройти мимо или нет? Мирон проводил взглядом нырнувшего в переулок воришку... и махнул рукой: все равно не угонишься.

— Вовремя закрывать глаза, — ухмыльнулся Базиль Кириллович. — Видите, не так это и сложно, Мирон Эдуардович?

 

***

 

— Нехорошо, Мирон Эдуардович. Мы к вам со всей душой, значит-с, а вы... Что же, вы так-с нас подводите?

Плутарх Поликарпович, расплывшись в кресле, взирал на подчиненного с видом мировой скорби: водянистые глаза навыкате слезились, создавая впечатление, что частный пристав вот-вот расплачется, в опущенных уголках губ обозначились морщины, и даже сиявшая среди пушка седых волос лысина побледнела.

Кивал, поддакивая, маятник на шкафу с книгами. Хмурили брови портреты императоров в дубовых рамах. Собственное отражение в пыльном оконном стекле вдруг подмигнуло. Мирон сделал вид, что не заметил: подумаешь, блик отразился от катившейся по улице двуколки, а то и недосып виноват — какая-то женщина вчера допоздна пела, вдалеке, но он почему-то никак не мог уснуть.

— Вот-с! — Плутарх Поликарпович побарабанил пальцами по лежавшей на зеленом сукне бумаге, привлекая внимание. — Вы пишите, что Базиль Кириллович прошлым днем имел договоренности с купцом второй гильдии Антон Ивановичем, в результате которых оный купец избежал наказания за не декларированный товар, уплатив уважаемому Базиль Кирилловичу взятку-с в размере... — Плутарх Поликарпович скользнул взглядом по строчкам, — десяти рублей. Чему вы были свидетелем.

— Все верно.

— Верно?!

Пристав стукнул кулаком по столу. Кулак отличался мягкостью, а потому звук вышел неубедительный.

— Вы хотите сказать, что уважаемый Базиль Кириллович преступник-с?! — Плутарх Поликарпович уставился на Мирона. — Что мы все здесь преступники-с? Вы подрываете репутацию-с участка необоснованными обвинениями, Мирон Эдуардович!

— Необоснованными?! Но...

— Вы говорите одно-с. Уважаемый Базиль Кириллович другое. Мы, конечно, можем вызвать Антон Ивановича, отвлечь от работы купца второй гильдии-с и спросить его самого-с. Но, уверен, Антон Иванович подтвердит, что все описанное в этой бумаге-с ложь и гнуснейшие инсинуации. Нехорошо, Мирон Эдуардович.

Нехорошо. Коррупция проникла в ряды полиции Крон-Града гораздо глубже, чем Мирон полагал, приняв повсеместный характер.

— Мирон Эдуардович, надеюсь, мы согласимся, что-с...

Дверь со стуком распахнулась, явив лопоухого парня с несуразно длинными конечностями и придурковатой улыбкой, который обычно занимался тем, что дежурил у входной двери, переписывая жалобы посетителей и гоняя любопытных мальчишек.

— Плутарх Поликарпович, тут... это...

— Васька! В чем дело?

— Дело, Плутарх Поликарпович, дело — закивал тот, чеша макушку. — Вы сами сказали, если, то сразу. В общем, барышня пришли.

— Доброго вам дня, милейший Плут.

Отстранив Ваську, в комнату впорхнула девица осемнадцати лет в темном платье с модными рукавами «жиго» и юбкой-колоколом. Черные локоны украшала шляпка с вуалью-сеткой и вороньим пером. Подведенные сурьмой раскосые глаза невообразимого желто-зеленого цвета смотрели с лукавым прищуром. На правой щеке кокетливо чернела мушка в виде кошачьей «лапки».

— О, простите! Я не знала, что вы заняты, — раскаяния в ее голосе не было ни грамма.

— Для вас-с, Екатерина Михайловна, я всегда свободен.

С неожиданной прытью Плутарх Поликарпович выбрался из кресла, облобызал ручку в белой перчатке. Подхватил девицу под локоток, крикнул через плечо:

— Васька, неси кофий да конфет из Баварской лавки.

— А конфеты, они того, кончились, — возразил Васька. Начальство состроило страшную рожу, и Васька смекнул: — Понял. Уже бегу.

— Ваш Василий само charme¹. А кто этот молодой человек? — взор девицы обратился на Мирона.

Екатерина Михайловна вывернулась из цепких ладошек пристава, протянула ручку, и Мирону ничего не оставалось, как поцеловать воздух над ней. От ткани приятно пахло сандалом и чем-то по-восточному терпким. Тонкое запястье обвивал браслет из кошачьего глаза: под замочек забилось несколько светлых волосков.

— Мирон Фрязин. Выпускник особых полицейских курсов под патронажем Его Императорского Величества, — отрекомендовал Плутарх Поликарпович. — Послали нам, опыта набраться, так-с сказать, ознакомиться с реалиями работы, — пристав перевел взгляд с гостьи на Мирона и с нажимом добавил: — Он уже уходит.

— Зачем же спешить? — Екатерина Михайловна ловко уклонилась от объятий Плутарха Поликарповича. — Спешат только дураки и подлецы. Вы дурак или подлец, Мирон Эдуардович?

— Извините? — приподнял Мирон бровь.

Девица с вызовом смотрела ему в глаза, не спеша объясниться. В Мироне проснулось упрямство, не позволяющее первым отвести взгляд.

— А вы шутница, Екатерина Михайловна!

Плутарху Поликарповичу удалось-таки сцапать верткую девицу, и пока та отвлеклась, Мирон выскочил из кабинета. Захлопнул дверь, отсекая и воркование начальства, напоминающее курлыканье токующего голубя, и жеманные смешки. Прошел несколько шагов и в сердцах сплюнул:

— Р-развели бардак!

 

***

 

Неудачное утро перетекло в неудачный день.

Базиль Кириллович, прекрасно зная, чем кончился разговор Мирона с начальством, обернул донос на себя в анекдот. Анекдот околоточный с удовольствием пересказывал заглянувшим в участок городовым, неизменно добавляя великодушную просьбу «не судить строго, ибо и здесь присутствующие когда-то были непримиримыми идеалистами». Слова, подкрепленные косыми взглядами сослуживцев, вызывали у Мирона иррациональное чувство стыда, а тот в свою очередь медленно переплавлялся в ярость.

Последней каплей стала Мими.

Василий умчался с поручением касательно бумаг для Екатерины Михайловны, и обязанности письмоводителя свалили на Мирона. Подвох он почуял, когда Базиль Кириллович привел к его столу подслеповатую, разряженную богато, но безвкусно пожилую даму и отрекомендовал ей Мирона как человека в их участке нового, но в императорских лекториях ученого и склонного добиваться цели любыми способами. Сомнительная характеристика Валентину Валерьевну Сухомскую тем не менее удовлетворила полностью.

Старушка в волнении сжимала сухонькие кулачки, смахивала слезу уголком кружевного платка, трепала расшитый бисером ридикюль и говорила, говорила, говорила, сумбурно мешая в кучу пропажу «ее драгоценной девочки» Мими, служанку, уволенную без выходного пособия, чувствительность натуры Мими и именины племянника, кои пропустить было никак нельзя, ибо племянник — важный чин таможенной службы, его дуру-жену, у которой аллергия на все, включая таких милых детей, как Мими, и другую дуру, что, прося о выходном, умолчала о болезни сродственницы, потому и получила отказ.

Постепенно перед Мироном нарисовалась картина случившегося. Пока Валентина Валерьевна гостила у начальника таможенного округа Крон-града, гувернантка, приставленная к ее внучке, воспользовавшись отсутствием хозяйки, улизнула навестить больную мать. Подопечную служанка взяла с собой, но на рынке не уследила за девочкой, и Мими сбежала. Вскрылось все это лишь на другой день, когда Валентина Валерьевна вернулась с званого вечера, ибо дура-гувернантка, испугавшись наказания, никому ничего не сообщила.

Дело было заурядным. Перво-наперво следовало составить портрет пропавшей и распространить его среди городовых. Валентина Валерьевна с готовностью протянула фотокарточку... болонки и умилительно вопросила: «Правда, моя девочка прелесть?!»

Мирон понял, что над ним издеваются.

Благо в этот самый момент вернулся Василий, которому Мирон и всучил Сухомскую вместе с делом Мими, сам сбежав якобы на обход.

Набережная сегодня была, на удивление, малолюдна. Тусклый диск солнца едва виднелся за дымкой туч. Грязное серое небо отражалось в такой же грязной воде. Мимо проплыла лодка речного надзора, скрылась за поворотом, но эхо еще долго потом доносило плеск весел. С площади через реку насмешливо взирала статуя Императора.

Пожаловаться деду? И окончательно расписаться в собственной никчемности? В конце концов, в Крон-граде есть и другие участки. Правда, сомнительно, что там дела идут лучше.

— Э... Доброго дня!

К Мирону присоединился малец. Тощий, с пшеничными вихрами, взглядом исподлобья и... загребущими лапами, в чем Мирон имел шанс убедиться не далее, как вчера. Хватать воришку он, однако, не спешил: не был уверен ни в успехе сего действа, ни в необходимости — ограбленная девица даже заявление не подала.

— С повинной явился? Или посмеяться?

— Не, дядь. Тут это... сестренка у меня пропала!

— Сестренка?

— Агась.

Хоть не котенка!

— Найдете? А то мне болтали, что идти к вам бесполезно.

— Найду, — вздохнул Мирон. — Рассказывай.

— Дык, чего рассказывать? Гулять вчера днем ушла и до сих пор не вернулась. Малая, семь годков. Настькой кликать. А меня Лешичем, — запоздало представился он.

— Одна гуляла?

— С подружайкой, дядь, — подумав, сообщил Лешич. — Но та домой пошла, а Настька на пуделей цирковых засмотрелась.

Пуделей? Уж не на тех ли, вчерашних?

— Настька, она страсть как зверушек любит. Жалостливая очень.

— Во что одета была, знаешь?..

Беседа заняла минут десять и пользы принесла немного. Малец на вопросы отвечал охотно, хоть и с недоумением, и у Мирона зародилось подозрение, что «найдете» в понимании Лешича означало «вытащите как фокусник кролика из шляпы».

Мирон перечитал скудные записи и вздохнул: глаза синющие и ленты алые, шелковые с цветочным узором, рупь ценой, конечно, могли служить приметами, но уж слишком ненадежными.

— Не надоело вам ерундой страдать, Мирон Эдуардович? — посетовал Базиль Кириллович, помахал вослед двуколке, куда он со всей почтительностью минуту назад посадил хозяйку Мими.

Мирон опомнился, огляделся, с удивлением обнаруживая, что воротился к участку. Квартальный пошалил, запутал дворы и переулки? Чушь! Нечего на иных пенять, если сам раззява: увлекся говорильней — и не следил, куда шел.

— Выбросьте лучше свои цидулки и сбегайте до типографии «Вечорки», — Мирону протянули знакомую карточку. — Пусть дадут объявление о пропаже. А я пока прогуляюсь вокруг торгового двора. Может, в подвал забилась от страха, нежнейшая же скотина.

— Шутите? Искать какую-то псину, когда пропал ребенок?!

— Не какую-то, а карликовую болонку мальтезе цвета слоновой кости и примерно такой же цены. Одна на весь город, между прочим! Сорванцов же ваших в переулке Бринько пруд пруди — плодятся, что кролики: их мамаши небось сами не помнят, сколько у них выблядков. Не совали бы вы нос в их нору, Мирон Эдуардович. Дурное место: там не носа, головы недолго лишиться.

 

***

 

— Доброй ночи, страж.

Аглая всегда отлично умела изображать презрение. Оно сквозило в каждой складке длинной, до пола, как и пристало служанке хорошей семьи, юбке. Пропитывало кружево на белоснежном воротнике, манжетах и чепце. Таилось в тугих, волосок к волоску, косах, заплетенных на манер «собачьих ушек», и опущенном взгляде — даже склоняя голову, Аглая умудрилась продемонстрировать всю степень пренебрежения.

— Я просил не называть меня так! Это, во-первых. Во-вторых, никто не заставлял тебя ехать со мной!

— Я знаю, в чем состоит мой долг и долг моего рода. А вы?

Аглая повесила его плащ. Взяла фонарь и пошла впереди, освещая коридор с рассохшимся паркетом и пятнами на месте исчезнувших картин. Свернула же в первую дверь, за которой находилась столовая: зеленые обои с выцветшим тиснением, портьеры, рассохшиеся окна, стол с облезшей полировкой, три мягких стула на кривых ножках — ровно половина от изначального числа.

От былой роскоши дома детства осталось одно воспоминание — пятнадцать лет тут никто не жил... с тех пор, как погиб отец. Удивительно, что дом вовсе не продали. Надо будет сделать ремонт... когда разберется с финансами — брать деньги у деда не позволяла гордость, а содержание околоточного оказалось невелико.

— Прошу подождите. Ужин сейчас подадут.

Аглая многозначительно посмотрела на сломанные часы с кукушкой, намекая на позднее, не подходящее для приема пищи время: порядочные люди в этот час играют в покер, биллиард, либо курят трубку перед камином. Непорядочный Мирон до ночи обходил улицы, опрашивая прохожих не видел ли кто девочку с алой лентой или, на худой конец, болонку, а потому просто сел за стол.

Накрывала Аглая молча, сервируя по всем правилам, хотя Мирон с удовольствием обошелся без церемоний. Некрасивая, с крупным расплющенным носом и вечными «бульдожьими» мешками под глазами, она удивительно удачно вписалась в пыльную старую «конуру». А может, к черту ремонт! Дешевле снять меблированные комнаты. Картонные стены, шумные соседи, разговоры — безмолвие полумертвого дома давило.

— Здесь все прогнило насквозь! — пожаловался Мирон, нарушая гнетущую тишину. — Городничие и околоточные берут взятки. Начальство на работе развлекается с девицами. В трущобах пропадают дети, но никому нет дела, зато весь участок сбивается с ног, чтобы найти породистую болонку тетушки главы таможенной службы. Все только и умеют, что вовремя закрывать глаза!

— Этот город прекрасно подходит вам.

Аглая даже не пыталась спрятать насмешку.

— Если человек видит и слышит то, что нормальным людям видеть и слышать не полагается, ему самое место в лечебнице для душевнобольных!

— Тогда зачем вы вернулись?

Аглая укоризненно покачала головой. А Мирон неожиданно вспомнил старуху с пуделями-крысами, и тесный воротник служебного кафтана почудился сдавившим шею ошейником.

 

***

 

Утром Мирон, отговорившись поисками Мими, отправился в переулок Бринько. Место даже при свете дня производило неприятное впечатление. Пустынные узкие улочки, стиснутые серыми домами с махонькими оконцами. Пики флюгеров уткнулись в рыхлое брюхо туч. Темные зевы подворотен скалили голодные пасти, и Мирон непроизвольно держался середины: дадут по голове, затащат в закоулок и поминай как звали.

У него возникло подозрение, что Базиль Кириллович был не так уж неправ, когда советовал ему не впутываться в это дело. Может, и вовсе никакой сестренки нет, а его заманили... зачем? Похитить и потребовать выкуп с родни? Если так, то сильно просчитались. Дед с вымогателями не разговаривал принципиально. А дядюшка еще и приплатит, чтобы «любимого» племянничка прирезали наверняка.

Человеку сгинуть — плевое дело, ребенку и подавно.

— Свои Настьку не тронули бы, — возразил Лешич, сворачивая к одному из домов. — Сюда, дядь.

Прежде чем последовать за провожатым, Мирон оглянулся на увязавшуюся за ним собаку. Огромная, неопределяемой породы, с подозрительно знакомым белым воротником, та трусила по противоположному краю улицы, делая вид, что ее и вовсе тут нет.

На скрип входной двери выглянула тощая разлохмаченная девица в неприлично короткой ночной рубашке с широким воротом, из которого торчали острые ключицы — Мирон покраснел и отвернулся. Девица почесала босой пяткой лодыжку, окинула гостей сонным взглядом и расплылась в улыбке, демонстрируя на удивление неплохие зубы.

— Поразвлечься не хочешь, красавчик?

— Отвали! — буркнул Лешич. — Мы по делу. Отец с матерью дома?

— А где же им еще быть? — девица, потеряв интерес, намерилась скрыться обратно, но в последний момент обернулась к Мирону. — Может, как закончишь с делами, заглянешь ко мне?

В темной комнате на четвертом этаже, разделенной тряпичными перегородками, находилось, по меньшей мере, двадцать человек. Тяжелый запах табака мешался с кислой вонью самогона, пота, мочи, гнили и рвоты. Лешич без колебаний нырнул в темный лабиринт, где что-то ворочалось, стонало, скрипело, чертыхалось и жалилось на жизнь.

— Вот! Папка с мамкой.

Лешич указал на храпящих среди тряпья людей. Обрюзгшие и краснолицые, напоминавшие свиней, они не отреагировали ни на оклик, ни на осторожный пинок (рукой, даже в перчатке, Мирон прикасаться побрезговал) и, похоже, вовсе не интересовались пропажей дочери.

— Вы из-за Настьки явились?

У высунувшейся из соседнего закутка паучихи было шесть рук. Шесть? Мирон сморгнул: конечно же, две! И морда с фасеточными глазами ему померещилась — обычное лицо, пусть и невыразительное.

— Вы что-то знаете?

— Знала бы, неужто не сказала бы? — она вздохнула. — Жалко-то, если покрали. Хорошая девка, смышленая и послушная. Не то, что Алька. Та пигалица, небось, сама из дому под новый год сбегла: певичкой ёперной стать мечтала. Володька... тот в канале утонул — в марте дело было, — пальцы ее непрестанно шевелились, будто плели паутину. — А еще Иван летом, на мосту хулиганил да свалился. Нет, раньше, в мае. Летом-то никто не пропадал... — паучиха опомнилась. — Вы Настю-то обязательно найдите. Хорошая девка.

 

***

 

Вечер накрыл город внезапно, будто кто-то разом набросил сиреневое покрывало на дома и мостовые. От каналов потянуло зябкой сыростью. Куранты на здании Адмиралтейства пробили пять. Мирон сверился со своими часами. Те спешили на семнадцать минут.

— Люди самонадеянны, если думают, что подчинили себе время. Будьте осторожны, в девять Крон-град сменит маску, и вы не узнаете его. Не выходите на улицы после темноты.

— Добрый вечер, Екатерина Михайловна, — он поцеловал затянутую в перчатку руку: когда она успела появиться?

— Кошка-Кэт. Для друзей Кошка-Кэт. Я уверена, мы обязательно подружимся, Мирон Эдуардович.

Мирон сомневался. Развлекать чужих любовниц ему еще не доводилось, а потому он чувствовал себя... униженным? И держался с холодной вежливостью.

Екатерина Михайловна уселась в наемный экипаж, оправила юбки. Невзначай поинтересовалась:

— Стесняетесь своего роста?

— Простите?

— Вы сутулитесь, — пояснила собеседница.

— А вы обожаете ставить людей в неудобное положение? — осведомился Мирон, не желая уступать мегере в словесной дуэли.

— Смотря для кого?

— Что для кого?

— Положение. Ваше нынешнее положение очень удобно мне, — усмехнулась она, явно намекая на Плутарха Поликарповича, чьим распоряжением Мирону вручили две контрамарки и велели сопроводить барышню до театра. Миролюбиво добавила: — Я думаю, мы можем помочь друг другу.

— Чем?

— Провести вечер. С пользой.

И снова прозвучало двусмысленно.

Мирон полдня потратил на разговоры с держательницей притона на первом этаже, подругами Настьки и дворником, но добился только скептического выражения на лице сопровождавшего его Лешича — неужто, дядя, вы думали, что я не спрашивал?

Двуколка подкатилась к Александрийскому театру. Освещенное газовыми фонарями здание стояло торжественно и строго, как офицер на смотре, намекая тем, что не приемлет в своих стенах ни легкомысленных оперетт, ни едких фельетонов. Возле колесницы Аполлона на аттике приземлилась отдохнуть горгулья, и Мирон сделал вид, что ее не заметил: подумаешь, ворона пролетела?

В гардеробе было многолюдно, шумно, суетливо и невообразимо душно — от газовых ламп и убийственной смеси парфюмерной воды.

Екатерина Михайловна улыбалась многочисленным знакомым, легко подхватывала разговоры, демонстрируя потрясающую осведомленность касательно последних сплетен, благосклонно принимала комплименты господ и едко отшучивалась на завуалированные оскорбления их дам, сводившихся к обвинениям в распущенности — то есть, блистала.

— Олег Натанович Живоглотов, владелец доходных домов, фабрик и пароходов, — успевала она отрекомендовать собеседников, вальсируя от одного кружка к другому. — Проявляет интерес к молоденьким смазливым лакеям, чего в приличном, — она с нажимом произнесла слово, — обществе предпочитают не замечать.

Мирон нахмурился: надо ли это понимать, что его общество неприлично?

— Лизавета Петровна Киселевская. Старательно не замечает любовниц своего мужа. Ее супруг, Егор Наумович, имеющий честь быть обер-полицмейстер Крон-града, не замечает существование переулка Бринько.

Она шутливо погрозила пальчиком в ответ на скабрезную шутку знакомого драгуна, свернула к лестнице.

— Люди — удивительные создания, не находите? Готовы указать на соринку в чужом глазу, но при этом поразительно слепы, когда дело касается того, что может лишить их душевного равновесия.

Места им определили в бельэтаже, первый ряд, с прекрасным видом на сцену. Зал постепенно наполнялся людьми. Музыканты в оркестровой яме заканчивали настраивать инструменты. Сидящий рядом тучный господин во фраке нетерпеливо ерзал.

Начало задерживалось.

Мирон размышлял о «ёперной певичке» Альке и других без вести пропавших детях. В архиве за прошлый год нашлось два десятка незакрытых заявлений — от приказчиков торговых лавок и мелких чинов. А сколько еще не подали или не приняли?

— Неужто вы и в такой момент мыслями на службе?

— И правильно делает! — брюзгливо заметила, усаживаясь в свободное кресло, Валентина Валерьевна. — Хочу обратить внимание, что я недовольна, молодой человек. Позволяете себе развлекаться в то время, как моя бедная Мими бродит по темным промозглым улицам совершенно одна!

— Прикладываю все усилия, чтобы вернуть ее, — процедил сквозь зубы Мирон, думая о том, что самой тетушке главы таможенного округа пропажа собачонки развлекаться ничуть не мешает.

Ответное ворчание заглушил оркестр. Поднялся занавес.

— Чудесная Жюли, — благоговейно прошептал господин во фраке, опасно наваливаясь грудью на ограждение ложи. — Нимфа!

Женщина, что, слегка прихрамывая, появилась на сцене, была некрасива, если не сказать уродлива. Рыхлое белое лицо. Огромный рыбий рот и бесцветные глаза. Толстые щеки обвисли мешками, почти скрыв короткую шею. Платье собиралось складками на боках, в глубоком декольте квашней колыхалась огромная грудь.

Голос был... неплох, но и только — в Большом театре ее взяли бы разве что на подпевки. Тем удивительнее восторг, с которым ей внимали зрители. Взрослые, дети, молоденькие барышни в обшитых кружевами и рюшами платьях, их скучные гувернантки с обычно постными лицами, бравые офицеры, суетливые приказчики, владельцы капиталов и лавок — все затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы слово. Из приоткрытого рта соседа тянулась ниточка слюны.

— Отвратительное зрелище.

Екатерина Михайловна, скучая, подперла щеку рукой.

— Вы тоже это видите?

— Вижу что? Толпу похотливых животных, потерявших рассудок в присутствии очаровательной самочки?

— Значит, не видите, — разочарованно заключил Мирон.

Он и Екатерина Михайловна в неприязни своей оказались в меньшинстве. По окончанию представления зал захлебнулся овациями, а капельдинерам пришлось отбиваться от пылких восторженных юнцов, которые непременно желали попасть за кулисы для беседы с чудесной дивой тет-а-тет. Средь публики, что медленно, тщась продлить чудесный вечер, направилась к выходу, тут и там звучало: «Incomparablement... Belle Julie... La déesse est descendue sur nous».²

За порогом плененных властью искусства людей брали в оборот цветочницы и лоточницы, профессиональные нищие и артисты — шуты, фигляры, дрессировщики. Старуха с крысиными пуделями тоже оказалась здесь, и Мирон, минуту поколебавшись, начал пробиваться к ней через толпу, чтобы узнать, не помнит ли та пропавшую девочку.

Его опередили.

С возмущенным криком «Ах ты, воровка!» почтенная тетушка главы таможенного округа внезапно вцепилась во взвизгнувшего от такого обращения пуделя.

— Похоже, начинается самая интересная часть. Скандал — это всегда увлекательно, не правда ли? — заметила Екатерина Михайловна.

 

***

 

Каморка, где обитала старуха, располагалась в подвале дома недалеко от набережной Фонтанки. Полутемная сырая нора напоминала склад ненужных вещей. Покосившейся сервант, рассохшиеся полочки и тумбы, поставленные одна на другую, тюки ветоши, коробки из-под обуви, коробки из-под шляпок, корзины, ларцы и сундуки — по всему этому туда-сюда сновали взволнованные вторжением крысы. Крысы? В опере было душно, а тот расстегай, который Мирон взял у лоточницы по пути в участок, явно несвежим! Вот и мерещится!

Базиль Кириллович недовольно — недовольство было объяснимо неурочным вызовом — опрашивал соседку, нервную худую женщину с лошадиным лицом.

— ...значит, держит собак?

— Вы ее арестуйте, господин надзиратель! Целую стаю прикормила во дворе! И все огромные людожоры! Уж мы куда только не жаловались! Я со страхом каждый день мимо шла. Боялась, разорвут!..

— Арестуйте-арестуйте, — вторила Валентина Валерьевна, потрясая, как доказательством, сорванным с пуделя собачьим ошейником. — И допросите со всей строгостью! Пусть признается, где прячет мою драгоценную Мими!..

Мирона привлек торчавший из шкатулки край алой ленты с вышитыми лютиками. Когда он попытался вытащить ее, шаткая башня из коробок опрокинулась, открыв скрытую за ними дверь.

За дверью обнаружился короткий проход и колодец, из которого тянуло сыростью и канализацией. Сунувшаяся, было, вперед Валентина Валерьевна отшатнулась, брезгливо прикрывая нос надушенным платком. Потребовала:

— Моя бедная Мими наверняка внизу. Достаньте ее!

Базиль Кириллович развел руками, намекая, коль Мирону не хватило предусмотрительности, чтобы избежать лишней суеты, то и спускаться вниз ему. Лестница скрипела, оставляя на перчатках пятна ржавчины — получится вывести или вещь на выброс?

— Ну как? Нашли собачку? — поинтересовался околоточный сверху.

— Пусто, — Мирон пригнулся, ныряя в уводивший от лестницы проход. — Я осмотрюсь.

— Не переусердствуйте, — донеслось вослед. — Ни к чему это.

Туннель, похоже, предназначен был для технических работ. На влажных от конденсата стенах распушились темные мочалки мха. Гулкое эхо подхватывало шаги, множило их, преследовало по пятам.

Зловоние усиливалось.

Ход вывел к коллектору. Черная гнилая вода медленно текла мимо Мирона, просачивалась сквозь решетку, чтобы сгинуть в земных недрах. Свет фонаря скользил по поверхности, неспособный проникнуть в глубину.

Тупик?

У решетки что-то колыхалось. Рыба? Ткань?

Мирон поднял фонарь повыше, тщась разглядеть находку. Проверил дно носком сапога: у стены было неглубоко. Осторожно, опасаясь оступиться, он добрался до решетки, потянулся к застрявшему у противоположного края предмету. Нога соскользнула, и Мирон провалился в сточные воды по колено. Пальцы нащупали что-то рыхлое и склизкое, Мирон вытащил трофей и тут же, рассмотрев, с омерзением выпустил утопленника.

 

***

 

Последовавшие дни в участке царило непривычное оживление.

Плутарх Поликарпович закрылся в кабинете и лечил нервы коньяком. Шумихи в прессе избежать не удалось, и тон газетных статей колебался из крайности в крайность — от «любительница собак несколько месяцев кормила своих питомцев человечиной под носом у полиции» до «силами бравых блюстителей закона удалось распутать хитроумный заговор, задержать злодейку века» — постепенно, к радости частного пристава, склоняясь к последнему.

Базиль Кириллович под давлением начальства изображал кипучую деятельность, попутно отбиваясь от Валентины Валерьевны: Мими так и не нашли. Впрочем, как и сестру Лешича. Костей со дна коллектора подняли много, но все старые — от трех месяцев до нескольких лет. Часть из них, судя по обнаруженным в каморке крысовки вещам, и впрямь принадлежали пропавшим детям: кузнец опознал медальон, что он выковал дочери на именины, а ткачиха — браслет из бусин, который носила племянница.

— Любите же вы поднять суету, Мирон Эдуардович, — ворчал Базиль Кириллович, подкалывая в дело протокол беседы с очередным свидетелем. — Казалось бы, слушали бы себе оперу, даму обихаживали. Ан нет! Сколько хлопот честным людям сотворили!

Смотрел околоточный при этом с укоризной, будто Мирон неуемной деятельностью преступил какое-то негласное правило, что нарушило покой Крон-града, взбаламутило город.

Душевное спокойствие самого Мирона изрядно пошатнула поездка в «Кресты». Изолятор, сумеречная каменная коробка с крохотным забранным решеткой окном и куполообразным потолком в подтеках, производил гнетущее впечатление. Старуха-крысовка раскачивалась на деревянных нарах. Подслеповато недоверчиво щурилась и определенно робела в присутствии людей в форме.

— ...мил человек, надолго меня сюды-то? — заискивающе глядела она снизу вверх на палачей. — Покойничков тех утопила? Собак на людей натравливала? Да Бог с вами? Мои малыши в жисть никого не тронули!.. Страж! — крысовка уставилась на прятавшегося за чужие спины Мирона с отчаянной надеждой. — Ты хоть скажи им, страж, не убивала я! Чужое брала, да. Так мертвецам вещи ни к чему! Потерянное брала, да. Но не убивала!

 

***

 

— У меня нет никаких причин вмешиваться! Закроют они это дело так, и Бог им судья!

Вечером после поездки в тюрьму Мирон расхаживал туда-сюда по гостевой зале, а за ним наблюдали Аглая и сидевшая на серванте белая крыса. Обе слаженно поворачивали головы и молчали.

— Между прочим, я ненавижу крыс! Помойное племя!

Горничная ничего не ответила и на эту тираду.

— Она могла соврать!

Скрипел рассохшийся паркет. Стоявшие на полки чашки позвякивали в такт шагам.

— И даже если... если про детей она сказала правду, то болонку точно схарчили ее приёмыши!

До чего довели, а! Мирон готов признать факт, что по городским улицам действительно разгуливала старуха-пастырь со стаей крыс!

— Вы знаете, что она сказала правду, — нарушила тишину Аглая.

Мирон поморщился: знал. Очередное проявление его назойливого непрошеного дара — всегда знать, если ему лгут! А совесть, вторя, нудила, что хоть старуха и не отличалась законопослушанием, мелкое воровство и попрошайничество не причина отправлять ее на виселицу.

— Есть же другие, как их вы зовете, стражи, — прозвучало до отвращения просительно. — Они разберутся.

— Последним был ваш отец.

Мирон снова прошелся туда-сюда. Остановился напротив крысы, ткнул пальцем ей в морду:

— Тебя нет!

Крыса не отодвинулась.

— Ты мне мерещишься!

Ведь если признать, что в мире существуют крысиные пастыри и служанки-оборотни, то и та ночь, когда убили отца... убили из-за Мирона, который поверил иным, тоже была правдой.

Крыса послушно превратилась в пуделя. Завеса уплотнилась — до следующего раза, когда Мирон снова потеряет бдительность и позволит себе увидеть мир с изнанки!

— Вы собираетесь ужинать? — невозмутимо поинтересовалась Аглая.

— Я собираюсь пройтись!

Мирон раздраженно стянул с вешалки в коридоре плащ. После секундной заминки наклонился и подобрал с пола крысу.

— И нет! Я в тебя не верю! В иномир и прочую чушь! Не верю! Дедкины сказки это! Но девчонку до сих пор не нашли! Как и проклятую болонку! И если ты что-то видела, самое время поделиться, пока твою матушку, или кто она там тебе, не вздернули!

 

***

 

В закатном небе таяли сиреневые перья облаков. От канала тянуло промозглой сыростью. Поднимался туман. Крыса ловко соскользнула по влажным камням к сливу, предназначавшемуся для спуска лишней воды в канализацию. Закрывавшая его решетка проржавела, часть прутьев выломали.

— Значит, отсюда тела попадали в коллектор?

Мирон огляделся. Последние лучи заходящего солнца освещали колесницу на аттике Александрийского театра. С другой стороны, затаился Апраксин двор, а за ним трущобы.

И что это ему дает? Ничего?

— Кто тут шастает?! А ну выходь! Сейчас городовых кликну!

Через парапет перегнулась долговязая фигура в пальто с метлой в руке. Лицо у странного дворника расплывалось и непрестанно менялось, а метла при ближайшем рассмотрении оказалась именно рукой. Похоже, к нему вышел сам квартальный, или, если по-другому, городской лешак.

— Мирон Фрязин, временно приписан к адмиралтейскому участку, — Мирон выбрался на набережную, пожурил, кивнув на решетку: — Что же у вас в хозяйстве бардак?

— Это не у нас бардак. Это везде бардак, — философски возразил иной, и Мирон мысленно с ним согласился.

— Вы ничего странного не видели?

— Ты вот странный. Вроде страж, а слепой.

— А девочка лет семи тут не появлялась? — Мирон, как сумел, описал сестру Лешича.

— Была девочка, да. И собачка при ней, — закивал квартальный. — Была, да убегла. Смышленая. Везучая. Другие дураки. Она поёть. А дураки слушают. Идут к ней, очарованные. А ей того и надо.

— Кому ей?

— Той, что поётъ, — ворчливо пояснил квартальный, недовольный бестолковостью собеседника. — Голодная она ныне. Пуганная, но голодная. Туман. Выйдет. Рискнет. Вот! Слышите? Зовет!

Мирон прислушался. Плеск воды. Стук копыт. Смех из приоткрытого окна на втором этаже ближайшего дома. Голос. Едва слышная, слов не различить, песня.

Чем опасна песня?

Очарованы? Очарованы! Дьявол! Следовало все-таки заглянуть в отцовскую библиотеку!

Мирон завертел головой, пытаясь определить источник. Бесполезно. Слишком далеко. Ночью, в туман, звуки разносятся над каналами на несколько километров.

— Подсобить, страж? — хмыкнул квартальный.

 

***

 

С берега казалось, что двое на мосту целуются. Полноватая женщина с отчаянием увядающей молодости вцепилась в красноносого мужчину в кавалерийской форме. Из приоткрытой двери кабака, откуда «влюбленные» сбежали, чтобы уединиться, доносились азартные выкрики игроков. Похоже, сегодня там гуляли младшие армейские офицеры.

— Не повезло вам с ужином, — фальшиво посочувствовал Мирон, потирая локоть. — Полагаю, дети были вкуснее. Но у последней жертвы оказался фамильяр, который вас изрядно напугал, а потому сегодня вы торопились.

Крякнув, он поднялся с мостовой: квартальный, спутывая переулки, не шибко любезничал. Серая псица, вышвырнутая рядом с ним, встряхнулась, глухо заворчала, злясь на непочтительность иного.

«Прекрасная дива» Жюли Форкий недовольно выпустила жертву, и драгун без сил уселся на землю, пьяно завалился на бок. Из носа стекла капля крови. Похоже, он был еще жив, а значит, Мирон успел вовремя.

— А вы не слишком-то и скрывались, госпожа Жюли, или лучше сказать сирена из Поморья? — хмыкнул Мирон. — Но гадить в самом театре не рискнули. Удачная идея — охотиться возле каналов. Из-за расстояния гипнотический эффект песен, конечно, сглаживался, но вам хватало зацепить жертву и привести в безлюдное место. Тела опять же можно бросить в воду: утонул человек — эка невидаль, а то и пропал без вести — в коллекторе.

— Умный мальчик! — искренне восхитилась оперная дива. — Какой умный мальчик! Заслужил награду!

Напившись чужой жизненной силы, певичка выглядела намного лучше, чем на сцене. Морщины разгладились, кожа приобрела румянец.

— Сладкий мальчик! — в голосе замурчали многообещающие нотки. — Хочешь, я тебя тоже поцелую? Тебе понравится.

— Простите, на меня не действуют иллюзии и внушение. Наследственная особенность, так сказать, — вздохнул Мирон, думая о том, что сейчас мог бы наслаждаться чаем перед сном и притворяться, как притворялся последние пятнадцать лет, что мира за Завесой не существует. — Что ж, госпожа Форкий, прошу проследовать со мной в участок.

Сирена раскрыла рот и завизжала, постепенно поднимаясь в область частот, не слышимых человеческим ухом. Мирон поморщился:

— Говорю же, на меня не работает.

Сирена самодовольно улыбнулась, а затем с притворным ужасом бросилась к высыпавшимся из кабака военным:

— Помогите! Пожалуйста, помогите! Этот человек склонял меня к непристойности. Мой жених вмешался, и он его ударил!

— А ведь надеялся по-хорошему, — покачал головой Мирон.

Подвыпившие офицеры явно находились в той кондиции, когда азартные игры уже начинают вызывать скуку, и для драки ищется любой повод — честь дамы вполне сошел за таковой. Слушать объяснения драгуны не стали бы, и Мирон, вздохнув, приказал:

— Аглая, фас!

 

***

 

— Нехорошо, Мирон Эдуардович. Что же вы так нас подводите, — причитал Плутарх Поликарпович, перемежая выговор вздохами и рождая у Мирона чувство дежавю. — Уважаемая артистка! Любимица публики! А вы... банальную драку устроили! Нос человеку разбили.

Певичка сидела тут же в кабинете, изображая умирающего лебедя перед суетившимся вокруг нее Василием, строя глазки млеющему частному приставу и ехидно улыбаясь Мирону. Тот, ежась в мокром костюме — один из драгунов облил его шампанским — думал, что раз уж такой идиот, ввязался в это дело, следовало устроить на мосту самосуд, а не тащить сирену в участок. Улик, подходящих для людей улик, у него не имелось, а россказни о Завесе — верный путь угодить в дом с мягкими стенами и доброжелательными медикусами.

— Напились, так вели бы себя прилично...

— Все в делах, милый Плут? Все в работе?

В кабинет бесцеремонно впорхнула Екатерина Михайловна.

— О? — заметила она госпожу Форкий, которую появление новой дамы совсем не порадовало: певичка поджала губы и высокомерно кивнула в ответ на приветствие. — Неужто нашли мне замену?

— Как можно, Екатерина Михайловна?! — фальшиво заквохтал Плутарх Поликарпович, разрываясь между девицами, не догадываясь, что бежать следовало бы от обеих. — Вы бесподобны! Что привело вас к нам в столь поздний час?

— Хотела бы я сказать, исключительно желание увидеть вас, милейший Плут, — Екатерина Михайловна кокетливо и одновременно собственнически взяла пристава под руку. — Но боюсь, что сегодня мной руководил исключительно гражданский долг.

Она обернулась, позвала:

— Заходи, милая. Не бойся.

В кабинет опасливо заглянула девочка, показавшаяся Мирону смутно знакомой, хоть он мог поклясться, что раньше ее никогда не видел. Настороженный взгляд исподлобья, пшеничные вихры, вздернутый нос — неужто пропавшая сестра Лешича?

При виде сирены Настя попятилась, а карликовая болонка у нее на руках вздыбила шерсть и глухо заворчала.

— Не бойся, — повторила Екатерина Михайловна. — Мой добрый друг Плут, этот бедный ребенок стал жертвой нападения, и самое ужасное — нападавшей была женщина. Эта женщина!

— Что за вздор?! В первый раз ее вижу! — возмутилась сирена.

— Милая, — склонилась она к Насте, — поведай нам, пожалуйста, что до этого говорила мне.

Девочка, смущаясь и запинаясь, рассказала, как подобрала Мими и хотела отвести ее к хозяйке, которой посчитала крысовку. Но встретила госпожу певицу, и та, обещавшись помочь, убедила девочку пойти с ней. Показала театр, накормила пирожными, а вечером привела на набережную и начала... целовать, отчего Настя ощутила себя поистине ужасно! Благо ей помогла вырваться Мими, храбро куснувшая злодейку за пятку.

— Госпожа Жюли, что вы на это скажете? — неуверенно вопросил Плутарх Поликарпович.

— Скажу, у девочки очень богатая фантазия, — отмахнулась певица, пряча ногу под кресло.

— Может быть, мне привести другого свидетеля? Который видел, как вы зимой столкнули несколько детей в канал? Или господин пристав даст орден на обыск ваших апартаментов? — промурлыкала Екатерина Михайловна. — Как знать, что интересного мы там обнаружим?

— Господин частный пристав, уймите свою знакомую! — нервно вскинулась певичка. — Ее обвинения — невиданный по наглости абсурд!

— Ах, наглости?..

Екатерина Михайловна усмехнулась, пересекла комнату и... отвесила оперной диве щелбан. Та опала в кресле, вытаращила глаза и беззвучно шлепнула губами, не иначе как утратив дар речи от возмущения.

— Будет скандал! — обреченно простонал Плутарх Поликарпович.

— Лучше скандал, чем царящая тут последнее время тоска смертная...

 

***

 

Утром, два дня спустя, Мирона не пустили на службу. Василий растопырился в дверях, полный решимости уберечь родную контору от привносящего хаос элемента.

— Плутарх Поликарпович передать велели, чтобы вы в участке не появлялись! Вот! — выпалил он.

— Сегодня?

— Вообще! Сказали, от вас шум один и ущерба репутации.

Мирон пожал плечами, спрятал руки в карманы и побрел прочь: похоже, он начинал привыкать к Крон-граду — абсурдность происходящего уже не возмущала и даже почти не удивляла.

Улицы заполнились людьми. Спешили по делам мелкие чины и мальчишки-посыльные. От тяжелых корзин булочниц пахло свежей сдобой.

«...графиня Дракула, последовательница Елизаветы Батори, — выкрикивал на углу глашатай. — Прекрасная дива Жюли Форкий, любимица тысяч, оказалась жестокой убийцей...»

— Соболезную.

Екатерина Михайловна появилась, как всегда, внезапно.

— Или следует сказать: «Поздравляю»? — поинтересовалась она. — Вам удалось изловить опасную преступницу, сделать город немножко чище.

Мирон потер царапину на запястье, надеясь, что Аглая не ошиблась, нанесенная псицей печать лишит сирену волшебного голоса на достаточный срок, и из тюрьмы убийца выйдет на плаху. Доказательств вины хватало: помимо появившихся «неоткуда» свидетелей, того же притворившегося дворником квартального, в гримерке нашли пару кос и даже человеческие кости — сирена оказалась тем еще коллекционером и иногда оставляла себе сувениры в память о жертвах.

Крысовку наверняка теперь освободят. Мими вернулась к хозяйке — награда за это досталась Базиль Кирилловичу, вовремя подсуетившемуся отвезти болонку. Впрочем, Насте хватило и того, что Валентина Валерьевна взяла ее прислугой в дом — псинка и девочка крепко привязались друг к другу, и лишь Мирон, знавший о фамильярах, понимал насколько.

В общем, все разрешилось благополучно. Хотя заслуг Мирона оказалось немного, а потому следовало прояснить один вопрос...

— Вы все знали!

Екатерина Михайловна приподняла бровь, требуя пояснений.

— Настя и Мими, они все это время были у вас дома!

— Разве приютить напуганного ребенка — преступление? Откуда бы мне догадаться, что девочка в розыске?

— А как насчет болонки? Ее-то морда с титульного листа «Вечорки» на весь город сверкала.

— Я не читаю газет, — смотря ему в глаза, соврала — и даже не поморщилась! — Екатерина Михайловна.

— А ваше своевременное появление у Плутарха Поликарповича?

— Я немного помогла вам... по-дружески, — Кошка-Кэт кивнула, указывая на что-то за его спиной: — Кажется, вас ищут.

Он обернулся: пусто. Екатерина Михайловна скользнула мимо, махнув рукой на прощание. Посмотрела на небо — в разрыве туч показалось солнце, плеснув в лужи расплавленным золотом, раскрыла кружевной зонтик и направилась вниз по улице.

Преследовать ее Мирон не рискнул: в конце концов, на иные вещи и впрямь лучше вовремя закрыть глаза.

Он пригрозил пальцем шишку, подставившему ему подножку. Благодарно кивнул фонарному столбу, оттолкнувшему, не дав выбежать перед лошадьми, малыша.

Усмехнулся, представляя, как скривит губы Аглая, узнав об увольнении. Или нет? Исход дела с сиреной явно пришелся несговорчивой служанке по душе. А сколько еще таких «сирен», пользуясь слепотой людей, бродит по улицам Крон-града?

Кажется, в этом городе давно было пора навести порядок.

 

1. Очарование (фр.).
2. Бесподобно... Прекрасная Жюли... До нас снизошла богиня! (фр.)