– Бузина для сочувствия. Рута в знак раскаяния...

Мать не спеша собирает букет. Перевязывает гибкие стебли лентой цвета молодого шалфея. Это цвет исцеления. Даже не глядя, я чувствую, как пульсирует в цветах магия. Она ощущается на коже прохладным прикосновением родниковой воды, когда пьёшь и не можешь напиться, а на губах долго ещё остаётся совершенная свежесть.

Я лениво потягиваюсь. Сегодня четверг, и в магазинчике затишье. Завтра, а уж особенно на выходных дверь начнёт хлопать чаще. Юноши с пылающими щеками попросят букет для возлюбленной. Мать соберёт для них белые головки подснежников, пурпурные ветки сирени или скромные корзинки незабудок. Для гостей постарше – жимолость, укрепляющая узы любви. Для пожилой дамы в соломенной шляпке набекрень – гелиотроп, ведь кому как не ей знать толк в преданности? А для весёлой компании из щебечущих, как птички, девчушек – одуванчик, имя ему кокетство.

 

Но сегодня четверг. Солнце пляшет в хрустальной люстре под потолком, бросает отсветы на лицо. Я щурюсь, как довольная кошка.

– Гроза будет, – говорит старуха.

Она сидит в уголке, почти скрытая от глаз густо разросшимся плющом.

– Это тебе карты сказали?

Старуха фыркает, откладывает колоду с засаленными уголками в сторону. Подходит ко мне, наклоняется, едва не задев длинной седой косой, щёлкает по носу.

– Уж грозу то я и без карт предскажу, – укоряет меня она.

– Да и что за шабаш без грозы, – усмехается мать.

Мы продолжаем смеяться, когда звенит колокольчик на входной двери. В магазинчик робко заглядывает белокурая женщина. В её ушах покачиваются длинные серьги-висюльки. Разноцветные камушки так и хочется покатать в руке.

– Это здесь можно погадать на Таро?

 

Старуха делает серьёзное, ведьминское лицо. Посетительница невольно вздрагивает при виде высокой худой фигуры в чёрном балахоне. Старуха успела распустить косу, седые пряди рассыпались по спине до талии. Вороньи чёрные глаза смотрят на вошедшую женщину с интересом.

– Можно, – голос старухи низкий и хрипловатый, таким только предсказания и произносить. – Проходи.

Мы с матерью переглядываемся. Гадалка и её гостья уходят в заднюю комнату, где таинственно мерцают свечи, отражаясь в хрустальном шаре. Всего лишь антураж, но задаёт нужный тон.

Вскоре женщина уходит из магазинчика. Довольная. Старуха хитро улыбается, не отвечает на наши вопросы, но мы и сами догадываемся, о чём спрашивала клиентка. По статистике женщин чаще интересует любовь. Мужчин – деньги.

 

Мы закрываем магазин, вешаем на дверь табличку «Закрыто». Из часов выглядывает кукушка, оглядывает цветочные залежи, прочищает горло.

– Ку-ку? – вопросительно выпевает она. – Ку-ку! Мабон близко!

Я шикаю на ехидную птицу, но она не унимается, пока не прокукует положенные семь раз.

– И в самом деле, пора, что ли? – говорит мать.

Мы поднимаемся в комнаты над магазинчиком, чтобы переодеться. На сборы не уходит много времени. Я помогаю старухе приколоть к груди ониксовую брошь и смотрюсь в зеркало. Тёмное стекло послушно отражает трёх женщин. Одна из них старая и хрупкая, седые пряди заплетены в две косы и украшены раковинами и агатами. На ней чёрное платье, расшитое звёздами, морщинистые руки теряются в широких рукавах. Вторая пышнотелая, румяная, синие, как летнее небо, глаза смотрят с теплом и нежностью. Её пшеничные волосы оплетены вокруг головы, как корона, а зелёное льняное платье доходит до щиколоток. Мои махагоновые локоны свободно ложатся до бёдер. Мать вплела в них цветущие ветви миндаля, и при каждом движении я чувствую его сладко-горький запах. Изумрудные глаза отражаются в зеркале, они светятся в темноте, как у дикой кошки. Моё платье совсем простое, без украшений, чистейшего белого цвета.

– Пора!

 

Мы выдыхаем в унисон и соединяем ладони. Магазинчик пропадает, и вокруг нас вырастают красно-ржавые холмы. Лучи заходящего солнца падают на танцующих и гуляющих, а вдали уже сгущаются тучи. Я тут же вспоминаю предсказание старухи. Видно, и правда будет гроза. Молодая ведьмочка приседает в реверансе, пробегая мимо. Мать касается её лба, искры цвета травы вспыхивают и тут же гаснут. В день Мабона – и, тем более, в ночь, – мать едва ли не самая желанная гостья. Кто не захочет получить её благословение?

 

А на холмах становится всё более людно. Прибывают ведьмы – молодые и старые, хорошенькие и уродливые до отвращения. Ударяют посохами колдуны, поправляют плащи из звериных шкур друиды. Мускулистый фавн пляшет сразу с двумя девицами под залихватскую музыку, что играет оркестр цветочных фей. Музыканты сидят в сердцевинах ромашек и сами тоже приплясывают, от ударов их маленьких ножек в воздух поднимаются облачка пыльцы. Как только темнеет, разражается гроза, но никто и не думает покинуть шабаш. Водяные струи хлещут по весёлой компании, но наряды остаются сухими. В полночь ткань мироздания расходится, в образовавшуюся щель хлещет густо-багровый свет. Сатана выходит из портала, оправляет фрак и милостиво кивает собравшимся. Все кланяются, особенно усердствуют те ведьмы и колдуны, что черпают волшебство от тёмных сил. Мы остаёмся стоять, и князь тьмы вежливо склоняет голову, приветствуя нас.

 

Веселье продолжается. Оно множится и множится под непрекращающимися вспышками молний. Из кубков льётся хмельное вино, трава сминается под сотнями ног. Старуха гадает всем желающим: она подбрасывает колоду в воздух и карты сами летят к своим получателям. Мать вырастила повсюду огромные цветы в человеческий рост, стоит только к ним подойти, как невольно начинаешь глупо хихикать. На соседнем холме ставят столы для игры в покер, и самые азартные уже подтягиваются туда. Я опустошаю очередной кубок и невесть отчего соглашаюсь на предложение заросшего бородой минотавра пробежаться наперегонки. Мы несёмся во весь опор, обгоняя ветер, и, наконец, падаем на ароматный вереск, хохоча во весь голос.

 

На исходе ночи я нахожу мать со старухой. Они смотрят на меня, в чёрных глазах – усмешка, в синих – замешательство.

– Я проиграла осень, – без предисловий говорит мать.

– Ты что?!

– Лучше спроси, кому, – ухмыляется старуха.

– И кому же?

– Я проиграла осень Сатане.

Я сажусь, где стояла, запускаю пальцы в волосы.

– Ты шутишь... Мы же уже знаем, чем заканчиваются игры с временами года.

– Вот уж не тебе это говорить, – сердится мать. – Мне напомнить тебе, из-за кого пришлось создать зиму? Мы думали, что тебя похитил властелин подземного царства, а оказалось, это был твой очередной роман! Кто в образе Персефоны наслаждался развлечениями, пока мы торговались за твоё освобождение?

– Зато теперь у нас летом три месяца отдыха, – вяло протестую я. – Да ещё и совместного. Смертные готовы убить за трёхмесячный летний отпуск. Старуха взяла себе зиму, ты – осень, весна осталась у меня. Хоть летом можем развлекаться вволю.

– Сейчас не об этом речь, – вмешивается старуха. – Князь тьмы готов вернуть осень, если мы сможем её отыскать.

– Не мы, – качает головой мать.

– Верно, – взгляд блестящих вороньих глаз упирается прямо в меня. – Не мы. Ты.

Я оглядываюсь, надеясь, что за спиной стоит герой, которому и предназначены слова старухи. Увы, но там пусто.

– Я? Почему я?!

– Ты самая младшая, – пожимает плечами мать. – Видимо, тебя Сатана боится меньше всех.

– Может ну её, эту осень? – робко предлагаю я. – Что такого плохого случится, если мы её не вернём?

– Птицы не улетят на юг и останутся в лесах, а зимой замёрзнут насмерть. Деревья не смогут подготовиться к холодам и замёрзнут насмерть. Ежи и медведи не лягут в спячку и...

– Замёрзнут насмерть?

– Умрут от голода. Так что придётся потрудиться, дорогая.

– Ладно, – вздыхаю я. – Он забрал осень с собой?

– В самые глубины ада, – с садистским удовольствием говорит мать. – К слову о старой истории, может, Аид сможет помочь?

– Ещё чего. Я не разговариваю с ним уже двести девятнадцать лет, четыре месяца и восемь дней. Точнее, уже девять, полночь-то миновала.

– Мы оценили всю глубину твоего равнодушия, – индифферентно замечает старуха. – Думаешь, справишься сама?

– Мне не придётся.

 

Светловолосый мужчина сидит за столом. Перед ним открыта книга, но взгляд рассеянно гуляет по комнате, часто останавливаясь на женском портрете в овальной латунной раме. Краска потрескалась и выцвела от времени, сияющая лазурь превратилась в приглушённую синеву, яркий кармин – в тёмное бордо. Когда из замерцавшего воздуха вышагивает девушка, мужчина стремительным движением хватает со стола арбалет. Болт мчится вперёд, закручиваясь вокруг своей оси, и впивается прямо в сердце.

Я хмурюсь и сжимаю оперение в ладони. Болт превращается в безобидный пепел и осыпается на пол, прямо на дорогой на вид ковёр. Кому-то придётся попотеть, чтобы его вычистить.

– Невозможно, – рычит мужчина. Его лицо искажено гневом. – От Пожирателя не может уйти ни одна ведьма!

– Я не ведьма, – сообщаю я.

Охотник тыкает пальцем в портрет. Я встаю рядом, разглядываю собственное лицо. В четырнадцатом веке художник зачем-то убрал горбинку с носа, в остальном же получилось узнаваемо.

– Мой предок пытался сжечь тебя на костре, – обвиняюще говорит охотник. – Лишь перед смертью он узнал, что у него не вышло. Наш род посвятил себя уничтожению ведьм.

– Спасибо, я в курсе. Но давай придерживаться верной терминологии. Я дева. А вовсе не ведьма.

Мужчина падает в кресло, сжимает виски пальцами.

– Что тебе от меня нужно?

– Помощь. Ты же охотник на нечисть, так докажи свои способности. Как насчёт того, чтобы отправиться в ад?

 

Ступенька, ещё ступенька. Я сбилась со счёта на третьей тысяче. Счастье, что мы идём вниз, а не вверх. За спиной пыхтит охотник, ему ещё тяжелее. Во-первых, он тащит целый арсенал смертоубийственных штук. Во-вторых, он человек.

– Долго нам ещё?

– Понятия не имею, – жизнерадостно отвечаю я и ухмыляюсь, услышав тяжёлый вздох.

– Напомни мне, почему я согласился?

– Мир нуждается в спасителе, о мой герой. Да и где ещё ты сможешь опробовать свою лязгающую металлом коллекцию?

– А ещё ты угрожала превратить меня в жабу, – ворчит охотник.

– Я пошутила, глупенький.

– Правда?

– Конечно. В жаб превращают только лишённые воображения ведьмы, что досадно. Есть столько интересных вариантов. Актиния. Болотный кулик. Хотя тебе бы подошёл голый землекоп.

Охотник стонет от восторга, и тут я резко останавливаюсь. Мужчина налетает на меня, едва не столкнув с лестницы.

– Вот и пришли.

 

Здесь холодно. Из-под земли то и дело вырываются гейзеры – смертельно опасные, зато около них на несколько секунд становится поуютнее. Я накидываю на плечи замерзающего охотника медвежью шкуру. Он скованно проходит ещё несколько шагов, а затем расслабляется, когда звериное тепло разливается по телу. Реальность меняется каждую минуту. Острые чёрные скалы превращаются в озёра, заполненные шипящей кислотой. Разрывая каменистую почву, вырастают к небесам деревья – корнями кверху, по шероховатым стволам текут капли смолы. Охотник сжимает в руке серебряный меч. Против большинства тварей ада он не поможет, но я не собираюсь его расстраивать.

– Дева в моих скромных владениях. Добро пожаловать!

Сатана возникает из ниоткуда, отвешивает шутовской поклон.

– Почивать изволил, темнейший? – интересуюсь я.

Князь тьмы осматривает чёрную атласную пижамку, расшитую кружевными цветочками, встряхивается и оказывается облачённым в классический костюм.

– Во сне я видел деву неземной красы, – торжественно завывает он. – И сон мой вещим оказался. Прекраснейшая, ты откуда и зачем? Благословенен путь...

– Петь тебе не стоит, – вежливо информирую я собеседника. Сатана смущённо ковыряет запёкшуюся землю копытом.

– Увы, сей талант не вручили при рождении.

– Верни нам осень, порождение тьмы!

Охотник шагает вперёд, замахиваясь мечом. Я вовремя успеваю щёлкнуть пальцами, и он застывает, только глаза яростно вращаются в орбитах.

– Твоя новая зверушка? – интересуется Сатана.

– Спутник.

– А Плутон знает?

– И ты, Брут! Я не общаюсь с ним уже двести девятнадцать лет, четыре месяца и двенадцать дней. Так что его мои дела не касаются.

– Как скажешь, – покладисто соглашается Сатана. – Так что привело тебя в ад, дева?

– А то ты не знаешь. Верни осень, темнейший, и разойдёмся друзьями.

Сатана вздыхает. Тоскливо смотрит в налившееся кровавой чернотой небо. Переводит взгляд на меня и вздыхает ещё тяжелее.

– Не по правилам, – извиняющимся тоном произносит он наконец. – Может, попробуешь отыграть назад? Покер, лото, домино?

 

Я незаметно сжимаю кулак. Земля лопается, в расщелинах мелькают чешуйчатые спины. Змеи поднимаются к поверхности, скользят мимо застывшего охотника, подползают к князю тьмы. Их всё больше и больше, раскрытые пасти сочатся ядом, хвосты хлещут по камням. Камни трескаются и превращаются в пыль.

– Понял, азартные игры – не твоё. Можно было просто сказать.

Змеи исчезают. Я пристально смотрю на Сатану и улыбаюсь.

– Я слушаю твоё новое, честное предложение.

– Турнир! – восклицает Сатана. – Твои воины против моих. Три раунда, чтобы наверняка.

Мы погружаемся в обсуждение деталей. Размороженный охотник присоединяется к нам, хоть и косится на темнейшего с подозрением.

 

В первом туре сражаются звери. Сатана призывает невесть откуда пантеру. Я любуюсь её чёрной шкурой, сощуренными жёлтыми глазами, острыми когтями, что наверняка с лёгкостью пробьют любой доспех. Своего воина я предъявляю, лишь когда пантера занимает своё место в центре ристалища. Перед ней появляется маленький осьминог – совсем крошка, едва с половину ладони. Он карабкается на камень и замирает, глядя на зверя. На кремовой шкурке скачут голубые концентрические круги. С рычанием пантера атакует, сжимает осьминога в зубах и падает замертво.

– Жульничество, – ворчит Сатана.

– Ибо внушительный вид – не главное, – назидательно произношу я. – Тетродотоксин действует куда лучше клыков твоей чёрной красавицы.

– Засчитаю только за ничью, – юлит темнейший. – Твой-то боец тоже скончался.

Я с сожалением смотрю на израненного клыками осьминожку и соглашаюсь на ничью.

 

– О чём мне стоит знать? – охотник разминается перед боем. Я одобрительно смотрю на перекатывающиеся под кожей мускулы.

– Ты будешь сражаться с бесом. Следи за его ногами – бесы лягаются не хуже лошадей. Если он попытается отвести тебе глаза, ты увидишь, как мерцает воздух. Притворись, что чары сработали.

– А на самом деле они не сработают?

– Не должны, – легкомысленно пожимаю плечами я. – Я тебя заколдовала.

– Могла бы спросить для приличия.

– Могла бы.

Охотник бросает на меня выразительный взгляд, но решает промолчать. Сатана свистит и хлопает, призывая бойцов на ринг. Я сажусь на обитый мягкой тканью трон рядом с ним, посылаю воздушный поцелуй охотнику. Смуглый жилистый бес щерит зубы в радостной улыбке.

– Начинайте, дети мои, – велит Сатана и умилённо прижимает ладошки к груди.

– Внук?

– Семиюродный, – с гордостью говорит Сатана. – но кровь-то, кровь чувствуется!

Я неопределённо качаю головой, как по мне, сам князь тьмы куда симпатичнее своего родственничка.

 

Бес диким козлом скачет вокруг охотника. Тот осторожничает, держит оборону, поглядывает на заточенные копыта. В опущенной руке у охотника копьё с мерцающим серебром наконечником. Боец Сатаны что-то колдует. Охотник щурится, вскидывает ладони к глазам, притворяясь, что ослеп, а затем резким движением бросает копьё в рогатого. Из рассечённого бедра льётся кровь. Сатана смотрит на меня с подозрением, но я старательно делаю невинный вид.

Рогатый с шумом ударяет хлыстом, злобно скалится. Охотник оставляет копьё валяться на ристалище, а сам вытаскивает из-за пояса длинный кинжал. Серебро и сталь скрещиваются в воздухе, глухо гудят, соревнуясь в силе. Охотник наваливается всем весом, кинжал соскальзывает и впивается в горло беса. Кровь стремительно впитывается в серебряное лезвие.

– Моя взяла? – с надеждой спрашиваю я.

Сатана хмыкает. Полумёртвого беса оттаскивают в сторону, но семиюродный дед на него и не смотрит.

– А что это на твоего защитника не подействовали чары? – коварно интересуется темнейший.

– Понятия не имею, о чём ты.

– Ничья, – сердито говорит Сатана. – А будешь спорить, засчитаю как свою победу.

Я делаю вид, что закрываю рот на замок и мило улыбаюсь. Сатана взмахивает ладонью. Исчезает охотник, бесы и ристалище. Исчезают вверхкорнямирастущие деревья и кратеры лавы. Остаётся только пахнущая гарью чернота.

 

– Значит, последний раунд будет решающим, – заявляет Сатана и потирает ручки. На его пальце я замечаю медное кольцо. От него веет палыми листьями, полными корзинами грибов, зыбким утренним туманом, криком улетающих птиц.

– Ужасно вульгарно, – заявляю я. – Делать из осени украшения – дурной тон, знаешь ли.

– Как и проигрывать её в покер, – парирует темнейший.

Я обиженно надуваюсь и жду, когда Сатана представит своего бойца на третий тур.

Тьма раздвигается, недовольно шипя. Что-то огромное и раскалённое протискивается сквозь неё, угрожающе хрипит. Змей-дракон медленно выползает из черноты и припадает к земле, растопырив крылья.

– Нидхёгг!

Я гневно смотрю на Сатану и тыкаю в него пальцем.

– Ты совсем свихнулся, темнейший? Зачем Нидхёгга-то притащил?

– С-сам приш-шёл, – выдыхает змей. – Грызть яс-сень не такое уж-сс развлечение.

– И как ты мне с ним бороться предлагаешь? – скептически спрашиваю я. – Нидхёгг, конечно, лапушка, но он же зверь! Где это видано, чтобы звери шли против девы?

– Супротив какой такой девы? Я же сам на ристалище не выхожу? И ты не пойдёшь. Заявляй своего бойца, прекраснейшая.

 

Я лихорадочно думаю. Хитрый чёрт этот темнейший. Знает, что мало кто выйдет против Нидхёгга, а уж чтобы победить... А матери и старухе он запретил участвовать. Вот старуха бы здесь пригодилась, взяла бы хворостину, да отстегала сначала чешуйчатого по мягкому месту, а потом и самого темнейшего. И за ухо его, за ухо. От приятных мыслей я улыбаюсь.

– Вижу, ты уже решила, кто будет твоим защитником на ристалище?

– Я буду, – звучит низкий голос.

На мой яростный прищур пришелец не обращает никакого внимания. Небрежно стряхивает пылинку с доспеха, делает шаг. Нидхёгг поджимает хвост и делает умильную мордочку. Мой защитник треплет дракона за отсутствующим ухом, и тот уползает. Тьма смыкается и облегчённо выдыхает.

– Боя не было, – пытается пискнуть Сатана, но один взгляд заставляет его замолчать.

Князь тьмы стаскивает с пальца кольцо-осень и бросает мне. В моих руках медь тут же тает. Ворох алых и золотых листьев образует вихрь. Вихрь разбивается на тысячу фыркающих ёжиков, на сотню белок, на десяток барсуков, на богомолов в желудёвых шапочках. Вихрь пронзает тьму и вырывается на поверхность, накрывая собой землю.

 

И наступила осень. Я смотрю на неё с холма, солнце неспешно опускается за горизонт, тонет в рыжих, как лисья шерсть, разводах. На плече лежит тёплая рука.

– Думаешь, они это специально затеяли?

– Проиграли осень? – хмыкает Аид. – С них станется. А что, ты злишься?

– Ещё не решила.

Я трусь щекой о его грудь, вдыхаю терпко-свежий запах нарциссов.

– Это были долгие года.

– Долгие двести девятнадцать лет, четыре месяца и двенадцать дней? – ехидно спрашиваю я.

– Четырнадцать дней.

– Нет двенадцать!

– Математика у тебя всегда хромала, – Аид гулко смеётся и целует меня в макушку.

Осень распускается на деревьях, расцвечивая их багрянцем, вливается под кожуру орехов, стучится в беличьи дупла. Я гляжу на заходящее солнце, не отводя глаз. Главное, чтобы старуха не потеряла где-нибудь зиму.