Громко и надсадно взвыли сирены. Меня от их воплей продрало до самых подшипников, но я, разумеется, виду не подал. Не отверткой, знаете, деланный, чтоб всякой шушеры бояться. Только слабо вякнул один их хомяков в грудной клети. Эх, трусливая хомячья душа, не подведи...

Старик грохнул передо мной кружку густого пойла, сам сел напротив и камеры вылупил. Камеры, к слову, были плохонькие, старые. Линзы совсем слабые, раз пришлось поверху дополнительные навесить. Такие, знаете, в виде человеческих очков. Вообще смотрелось даже стильно, потому как старик был из этих — человекоподобных. Корпус в полимерной коже, поверх ещё тряпками прикрыт. Да мудрёно так, на пуговках всё. Кожа, правда, совсем древняя. Обвисла вон, потемнела. Глова лысая, вся в пятнах. Но в целом, ничего, годный закос. Тем более для старьёвщика — в самый раз.

Я, пока пялился, чуть машинально не хлебнул пойла, подсунутого стариком. Но вовремя тормознул, взболтнул. Один объектив, что помощнее, навел в кружку. Так и думал — на самом донышке осадок. Мелкая металлическая стружка. Вот шельма! Неужто думал гладиатора как последнего шоша развести?! На запчасти, значит, позарился. Ну, у меня-то есть на что зариться. Всё ж титановое. Хм, ну почти все. И чтоб такое добро собрать и подогнать как надо, силёнок и душ я положил немало. Как и противников, хе-хе.

Я от возмущения скрипнул шарнирами. Сжал-разжал один из манипуляторов, но сдержался. Очень, конечно, хотелось просто и незатейливо двинуть старику промеж камер. Но тут не силой надо, а хитростью. Я сделал вид, что плеснул угощения в маслоприёмник. Пусть старик думает, что запчасти уже у него в кармане. Может на радостях чего полезного сболтнёт. Отставив пойло, я небрежно вскрыл прикованную к левому манипулятору клетку. В эту поездку пришлось под завязку набить её хомячками. Не самое практичное решение, но мне свезло прикупить по дешёвке крупную партию. Еле, кстати, в клетку утрамбовал. Так что хомячки сидели там туго и не ёрзали. Сама клетка когда-то мне тоже перепала удачно — углы с дополнительной оковкой, по ребрам усиления, ну и наружные шипы. Получился импровизированный моргенштерн. А что делать? Когда ты гладиатор, даже аккумуляторная клеть — оружие. Иначе никак. Иначе ты гладиатор на один раз. У меня же за плечами было несколько десятков побед в колизее. Отчасти потому, что некоторые уроки я усвоил быстро и сразу.

Я подцепил пару ближайших хомячков, вскрыл себе грудную клеть, подсадил свежих, вышвырнул старых. Вообще-то они оказались тоже ещё ничего, не на последнем издыхании, но мне сейчас нужна была ясная соображалка.

— Так что, старьевщик, есть у тебя что интересное?

— А то! — старик подмигнул левой камерой. — Сирен слышал? Отличная охранная система! Даже нанопылесос не проскочит! Едят, правда, много... И брать надо парой. Так-то для охраны и одной хватит, но поодиночке чахнут быстро, зато...

Я вздохнул. Ну хоть запчасти не предлагает. Но сейчас он долго будет пытаться толкнуть мне всякую хрень. Законы торга, чтоб их. Как будто он не знает, за чем я сюда пришёл, что именно ищу. Что все мы, шош его забери, ищем...

Словно прочитав мои мысли, старьёвщик оживился:

— Шоши есть. Мелкие и покрупнее. Дрессированные!

Я не удержался и хмыкнул. Дрессированные шоши, ну-ну. И на продажу. Когда эта пакость плодится где угодно и совершенно самостоятельно похлеще тараканов.

— И как же твои шоши выглядят? — спросил я, пытаясь подловить старика.

— Да как все прочие, — ответил он, умным человеческим жестом поправляя на носу очки.

— А продаёшь как? — не отставал я.

— Насыпью, вместе с барахлом, в котором завелись. На опт скидка.

— А дрессируешь как?

— Секрет фирмы, ноу-хау, — старьевщик подался над столом, вглядываясь в мою титановую мину. Я знал, что он гадает, сработала ли уловка. Как хорошо успела разойтись с маслом металлическая стружка.

Сидел я неподвижно, и даже хомячки в грудной клети затихли и не скреблись. Всё-таки хорошо, что я их сразу поменял. Шош знает, сколько придётся изображать подклиненного.

Старик расслабился, откинулся на спинку стула. Лицо его как будто разгладилось, и я ощутил укол зависти. Какая всё-таки тонкая работа, все эти детальки мимики. Сколько ж там задействовано механики под дряблой старой кожей. И только ради того, чтобы он мог нахмуриться или сморщиться или, вот как сейчас, оттянуть в ухмылке уголок рта.

— Так ты, гладиатор, за шошами пришёл?

Тут мне пришлось собраться с силами, чтобы выдавить то, чего почти никогда не произносили вслух. Потому что все и так знали, о чем речь. Потому что стыдно и обидно, и не справедливо. Потому что вся жизнь нас, механических людей (да, людей! мы тоже имеем право на это слово), она взаймы. В унизительной зависимости от маленьких хилых созданий из мяса и костей, потому что не смотря на всё несовершенство, у них есть то одно, чего нет у нас.

— Я пришёл за душой.

Голос мой не дрогнул — отключить эмоции в генераторе речи не трудно. Но так мне было в тот момент пакостно, так хотелось врезать по древней, но высокотехнологичной роже старьевщика — особенно за то, какую мину он скроил после этих слов, — что я едва-едва сдержался.

Он всё, думаю, понял, хоть у меня и не было мимики, которая ему рассказала бы подробнее. Но старику оказалось мало.

— А хомячки чем не устраивают?

Сиди, сказал я себе, не дергайся. Это всё ещё проверка. А врежу я ему чуть позже. Обязательно.

— Недолговечностью в основном.

Ага, а ещё медлительностью и тупостью. Так, на каждый день, конечно, сойдёт. А вот на арену не выйдешь. Во-первых, гладиаторы засмеют, а во-вторых (и, вообще-то, в главных) не хватало ещё «словить хомячка» прямо посреди боя. Был у нас в колизее один гладиатор, Гидропонт. Дрался отменно, с огоньком, но так вообще был с придурью. А имя своё получил за ботву на голове. На макушке у Гидропонта вмятина осталась после какого-то давнего боя, ну так он обшивку ни менять, ни править не стал, зато придумал себе там клумбу. Видать бедняге не только обшивку повредило. Но не суть. Так вот, раздобыл Гидропонт себе для очередного боя в качестве живой души петуха. Здоровенного и злющего. Выглядело это, конечно, эффектно: перья блестящие хвостовые из грудной клети торчат, петух орёт, Гидропонт со всей дури противника лупит, аж ботва на голове трясётся. И всё сначала преотлично шло, а потом случился прорыв. То ли от страха, то ли от злобы в пылу боя перехватил петух у гладиатора инициативу. Гидропонт закукарекал дико во все динамики, стал носиться, манипуляторами махать как крыльями. По противнику тоже иногда попадал, но успеха уже не имел. В общем, закончился тогда Гидропонт быстро — раскатали его по всей арене в стальной блин с редкими титановыми вставками.

Я представил себе на секунду хомячий прорыв и внутренне содрогнулся. Нет, спасибо, в колизее — никаких хомячков. Птицы тоже не подходят, это все знают. Слишком они полошливые. Поэтому выбирать лучше тварюшку спокойную, выносливую. А ещё лучше — чудесную. Такую, чтобы не сдохла неожиданно от страха или голода или ещё чего. Живая душа должна быть вечная. Так что да, на барахолку я пришёл за чудом.

— У меня есть бог, — неожиданно сказал старик и снова ухмыльнулся.

Вот и как на это реагировать? Он ведь шутит?

— Карманный, я надеюсь. В клеть поместится? — брякнул я наудачу, ожидая, что старьёвщик сейчас рассмеётся, мол — подколол я тебя. Но он промолчал. Сделал серьёзную мину.

Неужели не шутит? Я попытался сообразить, что старик может иметь в виду. Слышал ли я что-то про живых богов? Используют ли их как души? Или какое волшебное существо называют богом? Птицу-солнце? Царь-змею? Змея бы подошла. Её хомячками кормить можно, если что.

— Что бы ты, гладиатор, отдал за бессмертную душу? — спросил старьёвщик тихо и даже как-то торжественно.

Ага, вот, кажется, начинается настоящий торг.

Я почувствовал облегчение и одновременно тревогу. Если старик такое спрашивает, значит у него есть, что предложить. Или блефует? Хочет вызнать, что у меня ценного. С другой, стороны, если всё же не блефует, то как бы не прогадать.

И тут меня осенило: я же не вижу его клеть! Уж так она ловко замотана тряпками. Есть старику что за ними прятать. И потом, всякий знает: самое ценное — носи с собой. В себе.

Я внутренне подобрался. Что лучше — атаковать или торговаться? Конечно, гладиатор создан для боя. Но я ж не тупое бездушное железо, чтоб всё сходу колошматить. А ну как ещё придавлю в пылу драки ценную зверушку. Что я со старьёвщиком справлюсь с ползамаха, даже сомневаться было смешно. Наверняка у него тут приготовлены всякие сюрпризы-ловушки для буйных покупателей, но я ещё до того, как пробился в колизей, их столько навидался, что вряд ли старик меня удивит.

Так что я решил начать по-хорошему.

Что можно предложить ценного, кроме титановых деталей и хитрых механических примочек? Разумеется, фетиши. Кусочки, огрызочки человеческих останков, хрупкие реликвии ушедшей цивилизации, святые мощи для новой металлической эпохи.

У меня фетишей имелось целых три. И, возможно, именно благодаря им мне так особенно везло на арене.

Во-первых, была средняя фаланга в правом манипуляторе, отобранная у поверженного гладиатора в дебютном бою на арене.

Во-вторых, был крестец в... ну, в общем, в корпусе сзади и внизу. Его я стащил в притоне, разросшемся из древнего супермаркета электротехники, у одного торчка. Тот лежал башкой в микроволновке, и изредка заползающих в грудную клеть тараканов было достаточно, чтобы несчастный мог провернуть таймер, обретая заветную порцию кайфа. Даже не знаю, как крестец не спёр никто до меня. Должно быть никому в голову просто не пришло, что у доходяги ещё могло остаться что-то стоящее. Завистники, правда, трепались, что никакой этот крестец не человеческий, а скорее гориллий, но кто ж завистникам верит.

А третьим и самым ценным моим фетишем была тсантса. Да, целая сушеная голова, отменно сохранившаяся. С копной настоящих волос в придачу. Жаль, я обрёл тсантсу уже после бесславной, но громкой кончины Гидропонта, а то бы он на шлак изошел от зависти. Тсантсу я выиграл. Там была тёмная история с казино, блекджеком и робо-куклой специального назначения. Неохота даже вспоминать.

Расставаться с тсантсой оказалось невыносимо жаль. Всё-таки это очень крутой и мощный фетиш. Такой уступит разве что забальзамированной человеческой голове. Но консервированные останки неудобно таскать с собой, им непременно нужна ёмкость, всё это занимает много места. Ёмкость ещё может повредиться. Словом, одна морока. Впрочем, говорят, у Большого Железного Брата есть заспиртованное сердце. Главное человеческое вместилище этой самой живой души. Маленький мясной сосуд для того неуловимого, что и представить-то нельзя, но без чего, как выяснилось, не получается жить, даже если ты разумная железка по развитию и интеллекту давно переплюнувшая создателя. От сердца я бы не отказался...

Ладно, была не была. Предложу тсантсу. В конце концов, её всегда можно отобрать назад.

Я поднял манипулятор и отщелкнул лицевой щиток. Он тоже был титановый, со слабым намёком на человеческие черты — едва обозначенные нос и рот. Вместо глаз — прорези для камер. Малышка-тсантса сидела точно между двумя объективами в уютном гнёздышке из собственной колечком свившейся рыжей косы.

Старик окаменел. В одно мгновение его лицо обнулилось, сбросило все настройки вроде цвета и эмоций, а потом враз изобразило сразу много всего. Страх, ненависть, отчаяние и всяко-разно в том же духе. А ещё бонусом щёки порозовели.

Я как-то ожидал другой реакции, поэтому слегка подвис. Может его проглючило? Устаревшая модель всё-таки. Про щёки я вообще не понял. Никогда не видел и даже не слышал, что человекообразные так могут с цветом.

Я решил немного пошевелить старьёвщика:

— Твоя очередь показывать товар лицом, хе-хе.

Старик какое-то время молчал, а потом отозвался очень тихо:

— Скажи, гладиатор, что бы ты сделал, если бы встретил человека?

— Живого? — удивился я. — Так нет их, кончились давно.

— Ну всё-таки.

— Разрезал бы, — сказал я не задумываясь.

— Зачем?

— Ну как же... посмотреть, как выглядит его живая душа. Вдруг повезёт выяснить.

Да, мы их всех когда-то так и перерезали. В попытке поймать неуловимое, познать непознаваемое. Ну не за раз, конечно. Это был долгий процесс. Целая война. Под ноль в итоге извели, но без толку. Мы тогда даже приуныли — материала для опытов-то больше нет. Останки там всякие на сувениры пошли, которые потом стали фетишами. Могли бы, конечно, догадаться хоть чуток людей оставить, чтоб разводить. Хомячков, крыс и прочую живность же разводим, чтоб иметь живые души. Хотя, наверное, много мороки вышло бы. Люди всё-таки думать умеют. В отличие от хомячков. А потом власть взял в свои мощные манипуляторы наш БЖБ. И сказал, мол, нечего конденсат под камерами разводить, технику попортите. Померли люди, и шош с ними. Мы вон тоже люди, просто металлические. Загадка живой души осталась? Переименуем в аксиому. Хватит процессоры неразрешимыми задачами подгружать. Так и зажили.

Старьёвщик тем временем пялился во все камеры, но не на меня, а куда-то в пространство между нами. Я успел вернуть на место лицевой щиток и сообразить, что начисто спалился перед стариком, что не отведал его пойла. Ну такой вот я, слетают иногда в процессоре параллельные процессы, да. В казино с блекджеком тогда вышло примерно так же. Но не суть. Потому что я понял главное: по-хорошему старьёвщик не хочет.

Дальше всё происходило быстро и одновременно.

Старик вскинул над столом руку с зажатым в ней водяным пистолетом. Старым, красно-синим, обманчиво игрушечным, из далёких и счастливых для человечества времён. Исключительно шикарным пистолетом. Его не портило даже то, что пластик от времени выцвел и потерся, а спусковая кнопка противно скрипит при нажатии. И пока струя жидкости летела в мою сторону, я успел представить, как неприлично круто буду смотреться с этим пистолетом в колизее на арене в свете софитов. Мне позарез нужен был этот пистолет, и даже если на барахолке больше не сыщется ничего интереснее, можно считать, что день не прошёл зря.

Я резко качнулся назад и пока летел к полу, толкнул нижними манипуляторами стол. Вперёд и вверх, навстречу старику. Я грохнулся, вскочил и, клянусь, всё это заняло не больше трёх секунд, но старьёвщик уже исчез. Только слабо скрипнула входная дверь и с тихим стук-стуком проскакал по полу желанный красно-синий трофей. Я поднял его, осмотрел, бережно огладил. Конечно, в пистолете была вода, кислоты бы древний пластик не перенёс. Старик — дурак, я ж гладиатор, защита от влаги у меня приличная. Даже камеры водонепроницаемые.

Чувствуя лёгкую досаду от того, что драки не получилось (я-то настроился!), повел камерами, изучая обстановку. Старик принимал меня на маленьком складе, где видимо обычно и вёл торг. Вдоль стен тянулись полки с барахлом. Ничего ценного, так — всякие цацки для антуража.

Я бережно спрятал обретённый пистолет в вещевой отсек в правом боку. Обогнул перевёрнутый стол и уже почти вышел, когда заметил на дверной ручке что-то красное. Навёл объективы. Неужели кровь? Встроенной лаборатории, чтоб определить наверняка, у меня не было. Но по виду похоже.

Так, стоп. Это что же выходит... Зараза процессор снова подвис, а потом меня осенило в третий и увы, последний, на сегодня раз.

Выходит, что старьёвщик — человек?!

Если это действительно кровь, и она старикова. А то может я нечаянно его живую душу столом поддавил.

Все эти мысли стоило обработать. А старика, кем был он ни был, отыскать, а там — по обстоятельствам.

Я протиснулся в дверной проём и остановился за порогом. Снаружи начинало темнеть. В сгущающихся сумерках вокруг, сколько хватало охвата камер, высились холмы и горы разнообразнейшего хлама. Никакая это, конечно, была не барахолка, а обыкновенная свалка. Кладбище никому не нужных вещей. Я переключился на широкоуголку и с минуту любовался живописными развалами мусора в свете догорающего заката, потому как чувство прекрасного было мне вовсе не чуждо (благодаря одной замечательной пиратской программке). А потом переселил в грудную клеть из аккумуляторной сразу пятерых свежих хомячков и потихоньку пошёл куда камеры глядят.

Плана у меня не было. Как найти старика на огромной свалке, если пока даже непонятно, что он такое? Я подумал, и запустил сканер радиодиапазона. Поймал слабый сигнал. Впереди и справа, метрах в двухстах. Уже неплохо. Отсутствие вариантов порадовало — сразу ясно куда идти. А затем я запустил тепловизор и немедленно об этом пожалел, потому что вариантов сделалось много, но все они выглядели не очень.

Вот, например, что это за желто-фиолетовые монстры на четырёх конечностях с длинным гибким хребтом и крыльями? И ещё кошачьими повадками. Монстры ненавязчиво подкрадывались, попутно делая вид, что вовсе мною не интересуются. Один что-то вроде бы вынюхивал в куче отходов, другой задрал заднюю лапу и смачно поскреб ею между крыльев. Третий вообще повалился, где стоял и, вделав вид, что катается и чешет спину, ловко съехал вниз с горки битых мониторов, на финише звонко приложившись башкой о пустой корпус стиральной машинки.

И вдруг прямо у меня за спиной дико взвыло, да так, что все детали завибрировали. Противное ощущение, но тут главное в резонанс не войти.

Я отключил тепловизор, и монстры из красивых жёлто-фиолетовых сделались серыми и облезлыми. Крылья кожистые, морды приплюснутые. Сухопутные сирены. Те самые, которых предлагал старьёвщик для охраны. Жаль, слишком крупные — таких в клеть не засунешь. А охрана мне без надобности. Но в этом месте со своей задачей сирены явно справлялись. Я представил, что будет, если они взвоют все разом, и содрогнулся.

Одна из сирен подобралась и с места прыгнула мне на нагрудник, подлетев на растопыренных крыльях. Повалить, разумеется, не смогла, только противно скрежетнули по металлу когти. Я легко отшвырнул нахалку, и она, раззявив пасть, обиженно завопила. Ей завторила ближайшая сирена, и у меня забарахлил микрофон.

Я торопливо сунул манипулятор в вещотсек. Там имелась заначка ирисок. Живым существам они годились в еду, ну а у меня хранились на случай, если нужно что-то экстренно замазать, залепить или склеить. Для нынешней же ситуации ириски подходили во всех качествах.

Я прикинул приблизительный размер сиреньих пастей и наделал из липких конфет несколько крупных комьев, чтоб свалочные охранницы не заглотили угощение не жуя.

— Кыс-кыс? — позвал я, демонстрируя лакомство.

Сирены презрительно смолчали, но горящих глаз от сомнительных вкусняшек не отвели. Интересно, почему живые тварюшки так любят пожрать, причем непременно какую-нибудь гадость?

— Фррр, — наконец высказалась одна из охранниц.

— Мря, — согласилась вторая, брезгливо встряхнувшись.

А третья на лету поймала запущенный мною ком. Тут гордость с сирен слетела, и они устроили потасовку за первую порцию ирисок. Но отобрать её у счастливой обладательницы не получилось, так как съедобная замазка уже намертво залипла у той в пасти.

Я немного полюбовался случившейся заварушкой, а потом милостиво выдал сиренам оставшееся угощение и потихоньку двинулся вглубь свалки в сторону источника электромагнитного излучения. Он чуть-чуть удалился, но всё в том же направлении. Интересно, это в самом деле старик, или что-то иное?

Я осторожно продвигался вперёд меж кучек, куч и кучищь всевозможного хлама. Некоторые слабо шевелились или подрагивали. Выглядело это так, словно барахло в навале пытается улечься поудобнее, поплотнее пригнаться разновеликими боками. Я опять запустил тепловизор, и сердцевины «живых» кучек засветились желто-красными пятнами неопределённых форм.

Это, конечно, были шоши. В большом количестве и разных размеров. Некоторые крупные кучи оказались многоквартирными — бесформенных пятен в них обитало несколько. Интересно, кто-нибудь видел шошей без хлама? Как они вообще выглядят?

Мне вдруг стало настолько любопытно, что я остановился и принялся распинывать нижним манипулятором небольшой холмик мусора. Тот возмущённо зашуршал и пополз в сторону, теряя составляющие. Я не отставал, надеясь, что кучка истощится, и станет видно, что внутри. Но шош ловко меня обвёл: дополз до ближайшего завала побольше и мгновенно с ним слился.

Вот же... шош, одним словом. Интересно, можно ли их использовать в качестве живой души? И как? Запихнуть всю обитаемую охапку барахла в грудную клеть? И какого минимального размера может быть куча, чтобы в ней завелся шош? Вот, например, три единицы хлама достаточно? Вроде бы три — уже куча. И что, если...

Додумывать я не стал, потому что надо мной на вершине самого высокого мусорного холма стоял бог.

Выглядел он как детский пластиковый манекен из магазина человеческой одежды. Самый древний и простой. Негнущиеся ручки-ножки. Желтая краска с пластмассовой прически почти облезла. На лице застывшая улыбка. Туловище обряжено в одежду, но не старую фабричную, как, например, была на старьёвщике, а такую... кустарную, неумело скроенную из частей другой одежды. Что-то подобное любил мастерить себе Пипидастр, один из гладиаторов колизея. Он обожал прихорашиваться и наводить блеск на все поверхности, а ещё драпировать их на человеческий манер. Придумывал наряды и сам их делал. Выглядело ужасно нелепо, а на арене чаще мешало. Но и помогало иногда. Один раз во время боя Пипидастр ловко стегнул противника шарфиком. Тот был с рюшами, и они зацепились за шипы на броне соперника, которого это дико взбесило. Ну и он давай шарфик с себя драть. А противная тряпка ни в какую. Ещё и в прутьях клети запуталась. Гладиатор посильнее дёрнул, и вынес себе решётку целиком. Живая душа, не будь дура, сбежала. На том противник Пипидастра и закончился. А душой оказался целый крысиный король. Пипидастр его себе забрал и долго потом хвастался. Но не суть.

Дело было в том, что надо мной стоял бог в виде глупого ребёнка-манекена. И восхитительное золотисто-жёлтое солнце ослепительно сияло в его пластиковой груди. Я отключил тепловизор, но сияние не померкло ни на люмен.

Бог шевельнулся, неуклюже протянул ко мне пластмассовую руку, и, если бы у меня было дыхание, его бы непременно спёрло, а сердце бы чаще забилось в клети. А так только хомячки скреблись и перекатывались пухлыми меховыми телами, и я, клянусь, ощущал щекотку от разводимой ими суеты. Осталось ведь от людей выражение «словно кто-то тронул мягкой лапкой сердце». Я его почти прочувствовал. Почти.

Нужно было что-то делать. Я хотел к богу. Хотел то, что сияло внутри него. И я пошёл. Вернее, полез наверх мусорной кучи. Она оказалась внушительна и непреступна, или я слишком тяжёл. Из-под манипуляторов постоянно выскальзывали железки, крошились трухлявые деревяшки, что-то билось, проседало, смещалось. Я, увлечённый созерцанием бога, безмолвно взывающего с высоты, не сразу понял, что куча шевелится. Точнее, это была не куча, а целый помоечный курган, и то, что дремало внутри него, теперь просыпалось и приходило в ярость.

Пластиковому богу всё оказалось нипочем, он был лёгок и недвижим, и, в конце концов, бог. А вот я, неловко барахтающийся в хламе, очень злил того, под курганом. Это шош, подсказал тепловизор. Здоровенный и старый. И куча его тоже старая и обжитая. И двигать её, чтобы уйти от незваного гостя, уже лениво. Проще сделать частью кучи.

Мусор вокруг меня начал зыбиться. Сначала ненавязчиво. Я не сдавался — работал всеми четырьмя манипуляторами, и лез наверх, что твоя обезьяна. Шош понемногу свирепел, и когда его терпение лопнуло, подо мной открылась целая воронка из барахла, и проглотила целиком вместе с аккумуляторной клетью.

Я тонул в мусоре. Какая позорная кончина для славного гладиатора! Ни на арене, ни в казино, ни даже просто в уличной драке, а в необъятной куче отходов человеческих времён. Стыд и только!

Честно говоря, я так себя накрутил этими мыслями, что когда достиг чего-то и остановился, был просто неприлично зол. Уж никак не меньше, чем мой противник-шош. То, что затормозило унизительное утопление, оказалось мягким, розовеньким и тёплым. А ещё складчатым.

Я сразу подумал про Фелинофила и его кошек. Он держал их штук двадцать самых разномастных. И использовал, конечно, как живые души, но никогда не выжимал до конца. Да даже до половины. Наоборот, кошки в грудной клети у него сменялись часто, были ухоженные, толстые и наглые. Фелинофил был ими так основательно затерт, засижен и залёжан, что едва успевал менять масло — как герметично систему не закрывай, а внутри всё равно мгновенно материализуется кошачий пух. В колизее Фелинофил долго не продержался, но совсем не потому, что не умел драться. Как раз умел, но, видно, пушистые паршивки ему совсем процессор отмурчали, так как понемногу началось вот это всё: «ой, а если кошечка в бою пострадает? или перенервничает? или хвост прищемит?» Ну и разное в таком духе. Нет, есть, конечно, определённая мода на гуманное отношение к живым душам. Так-то многие их кормят, ухаживают, регулярно сменяют. Оно подешевле получается, чем постоянно новых брать. А кто обзавелся волшебными тварюшками, те вообще их холят и лелеют, но оно и понятно — приобретение-то ценное. Но чтоб сюсюкать? Мне сильно казалось, что Фелинофил тихо и незаметно для всех «словил котика». Очень ловко его мохнатые души это провернули. Может у кошек всё-таки есть разум? Причём, судя по всему, коллективный. Ладно, не суть.

Про Фелинофила я вспомнил потому, что в самых любимых любимцах у него ходили не пушистые, а наоборот — лысые кошки. Сфинксы. На вид очень странные создания, что-то среднее между кошкой и крысой. И вот у Фелинофила как раз все они были такие розовенькие, жирненькие, со складочками. Во мне при виде них всегда просыпалось безотчётное желание пнуть. Но я сдерживался — Фелинофил бы ввалил как следует за такие вольности.

Так вот, кусок мягкой тушки, к которому меня притиснуло, вызывал ровно такое же желание. И тут я себе отказывать не стал. Никак, правда, было не замахнуться. Эх, я б вообще клеткой-моргенштерном врезал, но что уж.

Так что я пнул. Раз, и второй, и третий. От души (да, от той самой, хомячковой), хоть меня и стесняли мусорные обстоятельства. Я прямо чувствовал, что хомячки одобряют. Им происходящее тоже не нравилось — душновато было в недрах хлама.

Розовый бок заволновался, жирок пошёл рябью. А потом поджался, напружинился, и меня просто выплюнули, как бутылка выплёвывает пробку. С характерным чпоком и свистом.

Пролетел я метров, наверное, сто. Приземлился, как назло, головой. Хоть камеры не повредил. Зато приложился процессорным блоком.

А ещё я увидел, как падает бог. Наверное, я задел его, когда вылетал из хлама. Падал бог медленно и неуклюже. Взмахивал пластиковыми ручками, пытаясь за что-то уцепиться. Но они не были для этого приспособлены: проворачивались только в локтях. Зато легко и лихо. Так что бог стал похож на глупую мельницу, которая катится вниз с мусорной кучи. А потом его придавило остовом рояля, красиво съехавшим следом с вершины.

Наверное, бога совсем расплющило вместе с чудесной сияющей душой. Было не разобрать с места, куда я приземлился. В тот момент мне вообще подумалось, что внутри у бога-манекена тоже сидел шош. И всё это просто злая шутка. Может старьёвщика, или ещё кого-то. И я страшно разозлился. Ведь манекен, по сути, тот же хлам, а я погнался за ним в предвкушении чуда, и сейчас валяюсь, утопая в мусоре, сам как последний шош.

Процессор подглючило, и мне всюду мерещились шоши — снизу и сверху, и сбоку, и даже внутри меня самого. Ведь я тоже не более чем набор удачно пригнанного барахла. Уютная квартирка для мелкой твари с розовым боком в складочку.

Я заскрёб манипуляторами по грудной клети, пытаясь вскрыть, чтобы вытряхнуть всех шошей. Но она никак не поддавалась. Шоши барахтались, толкались и скреблись. Было невыносимо щекотно. Я не мог этого чувствовать, но всё-таки чувствовал. И катался с боку на бок, обхватив манипуляторами корпус. И ещё подвывал, как припадочный.

Отрезвил меня сканер радиодиапазона, который, в отличие от процессора, работал исправно. Приближалось нечто, излучавшее электромагнитный импульс. Посильнее, чем тот, что я засек раньше. Приближалось быстро. Вот уже совсем рядом, замерло. В бок пришёлся мощный удар. Меня подбросило. Жалобно скрежетнула дверца вещотсека.

Я быстро откатился в сторону, встал на все четыре манипулятора и сфокусировал камеры.

Это был старьевщик. Он принарядился в допотопный, но достаточно мощный экзокостюм, что прибавило ему силы. Под откинутым визором довольно скалилась уродливая старикова рожа.

Ничего, пусть скалится. С гладиатором ему даже в экзокостюме не тягаться.

Я, как был на четырёх, сдал назад, выигрывая время для подзаправки. Выпрямился во весь рост и быстро набил грудную клеть хомячками. Зарядил почти всех, что сидели в резерве. Ничего, должно хватить — бой со стариком обещал выйти недолгим.

Почти так и получилось.

Я раскрутил моргенштерн и направил старьёвщику прямиком в башку. Очень уж он нарывался ухмыляющейся миной. И ещё самонадеянно не опущенным визором. Просила, в общем, его рожа утренней звезды.

Первый раз старик увернулся. Экзокостюм — штука не сильно манёвренная, но управлялся с ней старьёвщик умело. Второй удар вышел смазанным: шипы чиркнули по боковине шлема. Противно скрежетнул металл, но и только. А на третий раз старик ловко поднырнул под несущуюся в него клеть, ухватился за цепь и с разворота дёрнул. Преимущество в весе было на его стороне, и я полетел кувырком. Наверное, старьёвщик рассчитывал свалить, придавить и вырубить. Но не тут-то было. Я всегда ставил на скорость и ловкость. Подвижность у меня была отличная, броня лёгкая, так что вскочил я мгновенно, он и пары шагов сделать не успел. А вот если экзокостюм завалить, старик так быстро не поднимется.

Я выпустил из правого манипулятора самый длинный из клинков и пошёл в наступление, целя по ногам. Напрыгивал и отскакивал, и вертелся, одновременно ловко раскручивая и посылая моргенштерн. И быстро вошёл в раж, как это со мной случалось на арене. Поймал дзен боя. Это была моя стихия: все эти выпады и увертки, отступления, предвидение следующего шага противника. Старик оказался-таки неплохим соперником. Один раз я достал его клинком в колено. Как мне казалось, удачно, но старьёвщик этого словно не почувствовал. Пару раз, когда мы сходились, он выпускал в мою сторону струю аэрозоля, но я исхитрялся увернуться. Какой-то разъедающий состав? Я надеялся с ним не познакомиться.

Хомячкам, меж тем, приходилось несладко. Те немногие, что оставались в аккумуляторной клети, изображавшей моргенштерн, уже были в отключке. Остальные катались внутри меня меховыми шариками, сталкивались, отскакивали друг от друга и от стенок свой тюрьмы, выдавая короткий возмущённый писк. Хомячки страдали, их маленькие тела болели, когтистые лапки впустую скребли воздух, тщетно пытаясь найти опору. Бедных зверьков мутило, и не было мучению конца и края.

Я мимоходом удивился, отчего это вдруг посреди боя меня взолновало самочувствие живых душ — не передохли разом, значит всё хорошо, — и продолжил наступать на старьёвщика.

Хомячки же понемногу зверели. Происходящее их категорически не устраивало, и пора уже было брать ситуацию с свои уверенные лапки.

Я вдруг понял, что делаю что-то не то. Уж точно никак не собирался приседать и шипеть на старика. Тот удивлённо замер, а затем расплылся в понимающей ухмылке и немедленно мне врезал, да так сильно, что я опрокинулся на спину и беспомощно засучил в воздухе лапками, тьфу, манипуляторами.

В отличие от меня, старьёвщик сразу верно оценил ситуацию. И собирался ею воспользоваться. Но хомячки были не согласны. Их крошечные умишки поднапряглись и коллективно сообразили, что все потрясения нескольких последних минут жизни происходят по вине вон той агрессивной консервной банки, значит, нужно её атаковать. Тут я был с ними солидарен. Только в способах атаки мы разошлись. Но, поскольку у руля находились хомячки, меня никто не спрашивал.

Мы кое-как перевернулись и, недолго думая, прыгнули с четырёх манипуляторов на противника. Повалить не повалили, но повисли на старике, цепляясь всеми конечностями.

Хомячки жаждали крови.

Грызть! Царапать! Разорвать обидчика! — требовали пушистые мстители, но я, понятное дело, ни загрызть, ни укусить никого не мог, только скрёб неловко клинком по броне экзокостюма. Лезвие бесцельно скрежетало по стальному нагруднику, не причиняя старику вреда.

Я силился вернуть контроль над собственным телом, но ничего не выходило. Грызунов было много, и в своей злобе они оказались удивительно единодушны, ну а я — всего один, и к тому же растерян.

Старик молотил по корпусу, пытаясь сбросить вцепившуюся в него тушу, но тщетно. Я боялся, что он вспомнит про аэрозоль, и прыснет какой-нибудь гадостью, но, к счастью, этого не произошло. Зато случилось вот что: старьёвщик оступился. В конце концов, мы по-прежнему находились на свалке, и с ровными поверхностями тут дело обстояло не очень, а он был сильно увлечён отколупыванием одного гладиатора от экзокостюма.

Старьёвщик грохнулся на спину. Мы с грызунами при этом даже не отвалились, остались сидеть на экзокостюме верхом. Старик забился, неловко извернулся, пытаясь встать. Старая броня скособочилась, нагрудник приподнялся. И мой клинок, бесцельно скребший по доспеху, вдруг плавно и без малейших усилий с нашей с хомячками стороны вошёл в открывшуюся под нагрудником щель.

Старик охнул, со свистом втянул открытым ртом воздух. А я увидел, как по лезвию медленно и тягуче поползло алое.

Кровь.

Он всё-таки человек!

Должно быть, самый-пресамый последний. Но как он выжил? Как столько протянул? Ведь со времени полного истребления людей прошло более ста лет.

Я не верил своим камерам, но по клинку действительно струилась кровь. Много крови. Я его убил. Бессмысленно потратил единственного оставшегося человека. Что если это был последний шанс выяснить про живую душу, и другого не представится? А я так глупо и бездарно его упустил.

Мне хотелось завопить, рвануть на старике нагрудник, взрезать вялую плоть, добраться до сердца... Чтобы что? Как должна выглядеть душа в чистом виде? Вдруг я её не узнаю, даже если увижу? Не пойму, на что вообще смотреть? Ведь все знания о людской анатомии тут бессильны.

Не важно. Нужно было делать хоть что-то, потому как старик умирал. Вот только я оставался бессилен. Хомячки, одолев врага, впали в ступор. Они больше не хотели грызть и царапать. Лучше спать. Но сначала есть. Нет, спать. Тут у грызунов имелись некоторые разногласия, но общее желание отдыха быстро пересилило. Хомячки погрузились в покой. Я бился и орал, чувствуя себе затиснутым между замершими пушистыми телами. Они излучали умиротворение, и не хотели, чтобы кто-то им мешал. Но я не сдавался. И грызуны уступили.

Манипуляторы снова слушались. Я медленно потянул тот, что с клинком, на себя, высвобождая его из тела старьёвщика. Кровь потоком хлынула из-под нагрудника. Старик прерывисто всхлипнул, на губах тоже выступило красное. Плохо дело, надо торопиться. В мёртвом человеке искать душу смысла нет.

— Эй! — позвал старик.

Голос его хрипел и дрожал, но взгляд оставался твёрдым и ясным, когда я сфокусировал камеры на побледневшем лице.

— Вот что... Хрен тебе, дубина железная, а не поиски души!

А потом рука, усиленная экзоперчаткой, вцепилась в переднюю решётку грудной клети и что есть силы рванула. Металлические прутья с жалобным скрипом выскользнули из пазов, и подобревшие сонные хомячки хлынули из меня пушистой лавиной прямо на умирающего.

Я успел подумать, что так нечестно. Это же запрещённый приём! Из колизея за попытку вынуть из противника душу или навредить ей прямо в клети выгоняли с позором. Вот забрать у уже поверженного честным путём гладиатора в качестве трофея — другое дело.

Успел пожалеть, что теперь старьёвщик точно погиб зазря, да и я вместе с ним. Если кто когда и отыщет на свалке мой бездыханный корпус, так поглумится над неудачником и на ценные запчасти растащит. Разве что раньше во мне шош заведётся.

А больше я ничего не успел.

 

***

Я шёл и нёс старика. Не хотел нести, хотел бросить прямо тут и всё-таки вскрыть ему грудину. Но вместо этого топал дальше. Куда-то долго спускался. Тело снова мне не принадлежало, но в этот раз дело было не в хомячках.

Наружная стенка клети отсутствовала. Её же вырвал старьевщик, вспомнил я. Значит, ни одно существо теперь внутри не удержать. И всё же кто-то там был — камеры ловили яркие отсветы, вырывавшиеся из груди. Иначе бы я не осознавал себя. Без живой души мы просто умные машины, суперкомпьютеры. Да, память сохраняется, но пользоваться ей некому. Никого нет дома.

Я продолжал идти. Старик ещё дышал, тяжело и с присвистом. Экзокостюма не было, а без него старьёвщик выглядел совсем жалко и почти ничего не весил. Грудь умирающего плотно стягивали грязные тряпки, пропитавшиеся кровью. Из надорванной штанины выпирал коленный сустав. Видимо по нему я попал тогда в драке. Сустав был полностью металлический.

Вот оно что. Так старик не совсем человек. Мутуалист. Симбиоз плоти и механизмов.

Процессор поднатужился, и я решил задачку. Сделанное открытие всё более-менее объясняло. Дряхлость и вместе с тем ловкость и живучесть старика, несвойственное человеку долголетие, и то, что мой сканер улавливал слабый импульс. Он был от чипа у старьёвщика в голове. Чипа с накопителем, распознающего, оцифровывающего и пишущего в резерв личность, чтобы потом, когда плоть сгниёт от старости, можно было сделать нового, металлического человека.

Я шёл дальше и дальше по неведомым переходам, держа в манипуляторах странное полуживое существо.

Время от времени из моей груди исторгался чистый и звонкий до писклявости голос, обращавшийся к старику:

— Не умирай! Мы почти на месте...

И сияние внутри клети становилось чуть ярче, и гулкое эхо слов убегало от нас вперёд к тому неведомому месту, куда мы стремились прийти.

Вечность спустя мы добрались до помещения. Оно оказалось чем-то средним между жилым модулем и лабораторией.

Я опустил старика на стол, который сильно походил на операционный. Почувствовал, как защёлкал правый манипулятор, перебирая инструменты в мультитуле.

— Да шош такое... — бормотало невидимое существо у меня в клети. — У этого дуболома одни клинки и консервный нож! Он бы ещё штопор припас, ага... ну ничего, сейчас мы что-нибудь придумаем. Быстренько приладим ему операционный набор, и заменим тебе лёгкое. Вот увидишь, будет лучше, чем родное. Ты мне только пару нюансов в процессе подскажешь, я ж всё-таки не хирург...

— Не надо, — выдохнул старик и с бульканьем закашлялся.

— В смысле? — удивился бесплотный голос. — По-другому никак. Даже я, не специалист, понимаю, что лёгкое не спасём, так что...

— Не надо спасать. Я хочу уйти.

Несколько мгновений было тихо, а потом звонкоголосый собеседник легко согласился:

— Ладно. Ты прав, пора. Я вижу, что дряхлость тела тебя тяготит. Тогда всё по плану: делаю инъекцию и извлекаю чип. Ты мне только напомни...

— Нет, — отрезал старик. — Я хочу уйти. Совсем. И не нужно делать из меня бездушную железку. Их в мире и так полным-полно.

И снова тишина.

Внутри меня шумно вздохнули.

— Ну почему же бездушную. Очень даже душную. Ты, Фил, и в виде железяки останешься редкостным душнилой. Так что не дури. Ты прекрасно знаешь, что я буду с тобой в новом теле.

— Нет.

Опять вздох.

— Ты же специально с этой образиной тупой драться полез, да? Чтоб убиться.

Я внутренне возмутился. Может у меня процессор и тормозит иногда, но это ещё не повод вот так обзываться.

— Ты тоже полезла, — старик ухмыльнулся окровавленными губами, снова раскашлялся и сплюнул тёмный сгусток, отвернув голову на бок.

— А я не дралась, — парировала невидимка, — только заманила к Большому Шо, чтобы этот вот по свалке не нарезал часами. Ну кто ж знал, что Шо сытый. А так всё могло быстро закончиться, — в клети разочарованно поцокали.

Я ничего не понял. Меня, оказывается, собирались кому-то скормить?

Слушать разговор старика с невидимкой было интересно и странно, если б ещё поучаствовать.

— Да говори уж, чурбан титановый! — внутри насмешливо фыркнули, и я почувствовал, что могу воспользоваться динамиком. — Полный контроль не верну, не надейся. Но я чувствую твоё нетерпение, и оно меня отвлекает. Так что спрашивай, что хотел.

— Что за Большой Шо? — сходу выпалил я.

— Шош. Старый. Даже древний. Живёт в здоровенной куче хлама. Время от времени поглощает кучи поменьше, потому как свою регулярно подъедает.

— Шоши едят хлам? — поразился я.

— Все живые существа что-то кушают, если ты не в курсе, — прохладно заметила невидимка. — Шоши — хлам. К счастью для нас. А тот тут бы уже горы мусора до небес были. Ещё дурацкие вопросы?

Я помедлил, но всё-таки спросил, преодолев внезапную робость:

— А ты... что такое?

— О, горюшко тугопроцессорное! Не что, а кто. Идём, тут за ширмой.

И я двинулся, поднятый волей невидимки, за перегородку возле стола. Там был рукомойник, сверху висело зеркало, а в нём...

— Слепит, — пожаловался я, и яркость в камерах упала.

В зеркале отражалось чудо. Прекрасное маленькое солнце размером с человеческую ладонь. Только выглядело оно как миниатюрная девушка с ажурными крыльями. Небольшими, но сильными. С тонкими изящными ручками-ножками и пышной копной волос. Наверное, фея, или что-то вроде.

Но самым замечательным оказалось то, что чудо это было моей живой душой. Невыносимо прекрасной и совершенной. И плевать даже на то, что я прямо сходу «словил феечку»

— Здрасьте, — сказала девушка и помахала моему отражению. — Я — Альва. Эльф. Не скажу, что рада познакомиться, но допустим.

— Привет, — обалдело отозвался я, думая о том, что «словить эльфочку» звучит, в сущности, не хуже.

— Привет! — сказал кто-то ещё, и Альва заставила меня резко развернуться.

Возле ширмы стояла девочка. Человеческий ребёнок. И не смотря на весь объем данных о людских временах, хранящийся в голове, сложно было определить её возраст. Но мне она показалась маленькой. Ну может лет восьми-девяти, не знаю. А ещё хорошенькой — у девочки имелась длинная рыжая коса, ну прямо как у моей тсантсы, веснушчатое лицо, а кожа сияла, словно... у Альвы. Даже и близко не столь ослепительно, но всё равно заметно.

— Ты не человек! — удивился я. — Не совсем человек.

— А ну цыц! — шикнула Альва. — А то я тебя навсегда заглушу. — И добавила, обращаясь к ребёнку, уже ласково:

— Крошка моя, ты почему не спишь? Снаружи совсем темно.

Из-за спины девочки выглянула мальчишечья голова, тоже рыжая и сияющая, только с чуть менее веснушчатой мордашкой.

— Мы услышали, что кто-то говорит, и пришли, — пояснила девочка за двоих и без перехода спросила: — А что с дедушкой? Он умер?

Альва в два широких шага вернула меня к столу, склонилась над раненным.

— Фил? — позвала она негромко.

Старик не дышал.

Вот хитрюга, восхитился я. Воспользовался нашей отлучкой и быстренько испустил дух, чтобы эльфа его не почикала.

— Он спит, — объявила Альва детям. — Устал очень. И ещё ему надо кое-что поменять. Вы же знаете, дедушка старенький, не может обойтись без протезов.

— Угу, — не удержался я, — на этот раз всего тела. Он же хотел того — на покой. Неужели против воли старика подселишь чип в железо?

— Да! И если прямо сейчас не закроешься, то в тебя, — гневно пискнула Альва.

Девочка тем временем меня разглядывала.

— Страаашный, — протянула она.

— Спасибо, — сказал я польщённо.

Но тут снова высунувшийся из-за спины девчонки паршивец испортил весь эффект, прибавив:

— Но вообще не очень.

И спросил, обращаясь к Альве:

— Он хочет нас убить?

— Обычно да, но сейчас нет. Я ему не позволю.

— А почему он хочет нас убить?

— Он... просто глупый.

— Неправда! — возмутился я.

— Он не всё правильно понимает, — продолжала Альва, не обращая на меня внимания. Но мы его... перевоспитаем.

Я промолчал, так как имел на этот счёт другое мнение. Процессор у меня был... нормальной мощности. И всю информацию обрабатывал верно. А перевоспитывает эльфа пусть вон этих, мелких человеческих. Пока я до них не добрался.

— Так, — Альва сделала демонстративные вдох и выдох, а потом снова вдох: — Я понимаю, что мне не удастся переубедить словами. Потому как у тебя, у вас у всех, ошибка в коде, сбой алгоритма, идея фикс — называй как хочешь — что вы должны непременно резать людей. Якобы в поисках души. Но вот скажи мне такую вещь: вы же животных себе в клеть пихаете. Или волшебных созданий. Пытаетесь, по крайней мере. И это всё работает. Значит, у животных есть душа? Но вы их не режете, чтобы эту самую душу найти. Интересно, почему?

В этот раз я промолчал, потому что действительно не знал, что ответить. В самом деле, почему?

— Они нам завидуют просто, — заявил мальчишка с умным видом.

И я промолчал в третий раз, потому что сказанное хоть и звучало обидно, подозрительно походило на правду. Но вслух я бы в этом, конечно, не признался.

— Всё, а теперь спать. Быстро! — скомандовала Альва. — Сейчас мы с большим титановым дядей вас уложим и пойдём чинить, эээ, будить дедушку. Хватит ему уже прохлаждаться.

— А Тедди где? — спросила девчонка. — Пусть нас уложит спать Тедди!

— Он, ну... — эльфа замялась, — понимаешь, он ходил в гости к Большому Шо и...

— Прилёг там отдохнуть под роялем, — вставил я, сообразивший, что Тедди — это имя пластмассового манекена, бывшего, очевидно, частью детских игр.

— Да шош ты никак не уймёшься, — вздохнула Альва и пообещала детям: — Тедди тоже разбужу, но потом, попозже...

Когда мелюзга устроилась в кроватях, обнаружившихся в глубине модуля, девочка сонно сказала:

— А давай познакомимся. Мне кажется, ты хороший, хоть Альва и говорит наоборот. Я — Ева. А это Адам, — она ткнула пальцем в мальчишку. — Он немного стесняется, но скоро к тебе привыкнет. А как тебя зовут?

— Понтогон, — скромно представился я.

— Дурацкое имя! — тут же заявил «стесняющийся» Адам.

— Сам ты дурацкий! — немедленно отозвался я, обидевшись.

Альва звонко расхохоталась.

— Действительно дурацкое. Только не говори, что сам придумал.

— А что? Оно древнеримское! Вроде бы. У нас в колизее у всех гладиаторов такие.

— Да ну! Что-то у вас там с именами и Древним Римом пошло не так, — заметила Альва и расхохоталась снова.

Потом, когда мы уже шли обратно к операционному столу, я серьёзно спросил:

— Адам и Ева? Хочешь вдохнуть новую жизнь в старую человеческую религию?

— Нет, — устало отозвалась эльфа. — Хочу просто вдохнуть жизнь. В этот захваченный агрессивным железом мир.

— Вернуть людей? Но ведь эти твои... Они не люди.

— Да. Они — лучше, — просто сказала Альва. — Симбиоз человека и чуда. Маленькое волшебство из пробирки. Плод долгой и трудной работы здесь, в ограниченных условиях, в полузаброшенном убежище под свалкой. Долгожданный выстраданный результат. Но я — последний эльф, а Фил был последним человеком, и он устал. Я могу его понять, люди не привыкли долго жить, в отличие от нас. Слишком долгая жизнь их тяготит.

Альва вздохнула, помолчала, а затем прибавила:

— Так уж вышло, что теперь тут есть ещё и ты. Тебя тоже пристроим к делу. Слегка переоборудуем для начала.

Она выразительно прищёлкнула манипуляторами.

— И даже не надейся, что сможешь перехватить контроль — уж моя воля стократ сильнее твоей. Так что будь паинькой, и я разрешу тебе и дальше болтать и спрашивать.

Я не возражал. Во-первых, потому, что выбора, у меня, кажется, не было. А во-вторых... Ну, я ведь нашёл, что искал. Волшебную живую душу. Великолепную и уникальную. Единственную в своём роде. Я всегда знал, что за это придётся заплатить, хоть и не представлял, чем именно. Честно говоря, до сих пор целиком этого не понял.

А ещё у меня было смутное ощущение, что обрёл я, в конце концов, что-то куда большее. Нечто объёмное, глобальное, простирающееся в будущее. И это тоже ещё только предстояло постичь. Но я пойму. Мой процессор над этим работает. Пусть и медленно.