Я уставилась в точку на экране. Происходящее завораживает меня. В центре 17-ти дюймового квадратного экрана — прямоугольник, шестнадцатеричный код которого — это шесть нулей, чёрный квадрат, если по-простому. Шесть нулей превращаются в шесть шестёрок или в тёмно-серый. Происходит что-то необычное. Внутри квадрата пиксели размножаются, как амёбы через партеногенез — так называемое «однополое размножение» или «девственное размножение»: каждый пиксель делится на два, затем каждый вновь созданный пиксель делится ещё на два и так до бесконечности. Пока я не нажму на «Стоп». Бум! Передо мной, словно в картине «Рождение Венеры»: римская богиня Венера рождается из морских волн; из бездны случайных пикселей рождается новое изображение, немного напоминающее полотно кисти Рене Магритта. Подражание — доселе неизвестное человечеству. Только мне. Картина возвращает меня на пять лет назад к событиям, в которые было-бы трудно поверить, не случись это со мной. Мои глаза закрываются...

***

По мокрой дороге такси скользит, как доска для серфинга по прибрежному песку; в течение недели дождь в Тель-Авиве не прекращался ни на минуту и, казалось, продолжит лить и в наступающем новом году.

— Высадите меня здесь, пожалуйста.

— … они откладывают двенадцать миллионов яиц за раз, — таксист пытается отложить в меня как можно большее количество информации — утренняя поездка была короткой.

Я уже хлопаю дверью, когда он добавляет:

— По субботам я обычно на набережной — рыбачу, но в такую погоду я ловлю людей на улицах, — он смеётся и продолжает путь.

Рассказ таксиста о нашествии крабов на берега я слушала вполуха — ведь всю дорогу вплоть до бульвара Шауль ха-Мелех я ломала голову, пытаясь разгадать загадку: какой негодяй выкопал мой батат из импровизированной клумбы, сооруженной в синей огородной тачке прямо под кухонным окном??

Капли дождя пытаются стереть острые, как лезвие, края бетонной конструкции здания музея — подобно тому, как слёзы размывают черты лица человека. Я осматриваю площадь в надежде увидеть группу студентов из Японии. Вчера вечером я встретила делегацию из университета Васэда с кафедры изучения искусственного интеллекта. Мы договорились, что я покажу им город, если погода будет хорошей, а в случае дождя — Музей изобразительных искусств.

На расстоянии я замечаю одинокую фигурку с огромным, чёрным зонтом. Вот и последний самурай со своим мечом.

— Мигель, коннитива!¹ А где все остальные?

— Они устали. Вчера в супермаркете искали рис, чтобы приготовить ужин, но не нашли.

— Гохан? — я повторяю знакомые мне японские слова.

— Верно.

— Вам надо было искать упаковку с надписью «суши». — Кажется, лицо Мигеля выражает удивление, поэтому я спрашиваю: — А что написано на упаковках риса в Японии?

— Рис.

 

В вестибюле длинная очередь к кассе извивается и шумит, как гадюка.

— Почему у вас нет автоматов для билетов? — Только спустя сорок долгих лет минут ожидания в пустыне в очереди Мигель задаёт вопросы.

— У билетного автомата сегодня свадьба, — отвечает кассирша, обращаясь скорее к публике, чем к нам.

— Что? Свадьба?

Свадьба и в субботу? Я пытаюсь вспомнить, какие действия осквернение шабата это могло бы значить и вообще — с каких пор тут установили автомат?

— Вон там, хупа! — кассирша кивает в сторону входа, где под традиционным покрывалом действительно стоит автомат для билетов, украшенный бабочкой, а рядом с ним — невеста в кимоно.

Мы отдаём наши билеты представителю службы безопасности и вступаем заходим на Землю Обетованную в зал для просмотра выставки, всё ещё будучи шпионами посетителями. В первом зале Мигель указывает на впечатляющую своими размерами реплику гравюры «Большая волна у Канагавы». Я улыбаюсь, думая, как удачно, что студенты по искусственному интеллекту разбираются в искусстве!

Тем временем снаружи бушует потоп Судного дня, а музей — как Ноев ковчег — безопасен и сух. На втором этаже мы разделяемся, каждый отправляется в свой видео-зал. Я смотрю документальный фильм, исследующий тему социального статуса и чистоты в израильском обществе. В фильме главная героиня — необразованная женщина восточного происхождения из низкого социально-экономического класса — рассказывает, как она воспитывала своих детей, работая уборщицей в домах богатых людей. «Мой сын — врач», — гордо рассказывает женщина, а на заднем плане её дочь танцует в свадебном платье, сшитом из обрезков из впитывающей влагу и популярной в Израиле половой тряпки. Фильм заканчивается статьёй в медицинском журнале, где сын героини публикует результаты исследования о взаимосвязи химических чистящих средств с использованием токсичных химикатов и тяжёлыми детскими заболеваниями.

Мигель, посмотревший фильм про летучих мышей в Тель-Авиве, указывает на пол: в центре музейного зала лежит мокрая и смятая тряпка для пола, как сморщенное лицо мумии — только сухое, которое мне так нравилось разглядывать в детстве в египетском зале.

— Это центральный экспонат выставки — традиционная израильская тряпка для пола, которая также является флагом нации. Посмотри на две полосы по краям! Такие же полосы часто встречаются и на этих тряпках. Эта впитывающий материал символизирует тяжёлую работу, через которую прошли израильтяне в рабстве в Египте, до того, как стали независимой процветающей страной, которая может приглашать уборщиц из экономически неблагополучных стран. Каждый человек в своей жизни должен пройти путь от рабства к свободе. От уборки до академической учёности.

— From rugs to riches², — подытожил Мигель мою короткую речь и сфотографировал произведение искусства — Спонжа де Смартут³ — почему-то так похожим на лицо египетской мумии.

— …and to scholars⁴, — вспомнила я документальный фильм.

Я рассказываю Мигелю, что на вчерашней встрече со студентами присутствовал издатель Мари Кондо⁵, и это напомнило мне, что у меня дома протечка от соседей сверху, так что уборка — это ещё и залог душевного спокойствия.

— Мигель, как сказать «тряпка для пола» на японском? Юка-боро⁶? Юка-нуно⁷? — мой мозг впитывает язык, как губка впитывает воду.

— Зокин⁸ или мофу⁹ — это значит тряпка для уборки. Или даже нуно¹⁰. Или нуногире¹¹, что означает ткань или кусок ткани. Юка-боро и юка-нуно — правильные термины, но это архаизмы.

Мигель записывает мне японские иероглифы в мой блокнот, и мы продолжаем рассматривать хамсу¹² на стене. Мы переходим от одной работы к другой в отделе израильского искусства, а потом перемещаемся в старое здание музея, где находится основная коллекция.

— Моему брату очень нравится Магритт, — объясняет Мигель, фотографируя несколько раз картины «Тайное место» и «Дневные туристы».

Я читаю подпись к одной из картин: «Всё, что мы видим, скрывает в себе что-то другое, и мы хотим увидеть, что прячется за ним».

Дождь прекращается ровно в тот момент, когда мы заканчиваем экскурсию по музею. На выходе музейные работники осыпают нас рисом в честь свадьбы билетного автомата и невесты в кимоно. Мы продолжаем путь по бульвару в сторону центра города.

— Ты заметил, что цвета города напоминают цвета картин Магритта? Море серого камня — это белая краска домов впитали мокрую пыль, над нами силуэты крыш с вкраплениями голубого неба, а тут и там фигуры в чёрном без лиц… — спрашиваю Мигеля, когда мы проходим под анфиладой домов на улице Ибн Гвироль.

На бульваре Ротшильда мы видим, что под деревьями фикуса разбросаны зелёные яблоки сорта «Смит», словно здесь выпал фруктовый град.

— Может, перевернулась фура? — Я поднимаю довольно целое яблоко. На его зелёной кожуре — красная овальная наклейка «Берешит»¹³. Тысячи пар Адама и Евы покинули бульвар?

Дождь смыл с улиц пыль и грязь, и теперь квартал Неве Цедек с его маленькими, тесными домами, заросшими зеленью, немного напоминает Японию. Я фотографирую Мигеля на фоне крыльев-граффити, и мы спускаемся в сторону моря.

На набережной Яффо синий краб карабкается по каменной стене из известняка, или иерусалимского камня, как на картине Стены плача 1932 года, нарисованной Шагалом, которая висит рядом с работами Магритта в музее. Мигель фотографирует краба, а маленькое создание машет своими клешнями, как одинокий молящийся, поднимающий руки на картине. Несколько рыбаков висят на перилах, как редкие куски мяса на шампурах в дешёвой рабочей столовой.

— Атлантический синий краб Callinectes sapidus откладывает двенадцать миллионов яиц за раз, и рыбаки называют их ИГИЛ, потому что они вторглись сюда из Атлантики, захватили морской пейзаж и вытеснили местные виды, оставив рыбаков без улова, — я по-памяти цитирую таксиста и вдруг замечаю, как сильно он был похож на самого бельгийского художника-сюрреалиста.

Мы поднимаемся к церкви Святого Петра — Мигель хочет сделать снимки для своей бабушки в Португалии. Внутри церкви проходит свадебная церемония. Мы удивляемся, увидев, что жених — это тот самый автомат для билетов из музея, а на невесте свадебное кимоно сшитое из ткани половых тряпок и украшенное мелкими стежками…

— Говорите сейчас или молчите вечно… — пафосно объявляет священник.

Я уже собираюсь сказать Мигелю, что, на мой взгляд, городские власти переборщили с художественным перформансом, но внезапный гром уровня Судного дня настигает нас с моря, и пол под нами начинает ходить ходуном. Я хватаю Мигеля за руку, и мы первыми выбегаем на улицу.

Происходящее на улице не оставляет место для сомнения, что мы в эпицентре стихийного бедствия: гигантская волна, как та самая «Большая волна у Канагавы», зависает у наших ног над берегом Хоф-Иерушалаим¹⁴ и надвигается в сторону Яффо — прямо на нас.

— Нет-ееееее! Она — моя! — ревёт высокая волна, отвечая на вопрос священника.

— Нужно бежать как можно выше! — теперь кричит Мигель, тянет меня за руку, и мы со всех сил бежим к холму, чтобы укрыться. Пляж и каменная набережная, кажется, следуют за нами. Тротуар скользит как лента конвейера — это миллионы синих крабов медленно ползут к входу в переулок Мазаль Сартан¹⁵. Первые крабы уже начинают карабкаться по узким ступеням. Люди бегут, пытаются спастись, по дороге наступая на крабов и раздавливая их. Новые крабы заполняют места раздавленных, и они продолжают надвигаться снова и снова из воды на набережную. Даже краб на тарелке в ресторане в порту Яффо спускается со стола и присоединяется к процессии.

С самой высокой точки Яффо мы наблюдаем, как вода постепенно поднимается, и все боковые улицы на набережной Тель-Авива уже затоплены мутной водой и пеной, в которой бурлят пластиковые шезлонги, зонты, ящики и прочие пляжные атрибуты. Зелёные мусорные баки и машины плывут по течению улицы Ха-Яркон. Весь этот апокалиптический пейзаж разворачивается под нашими ногами, словно на гигантской картине Питера Брейгеля. Пустая рамка для панорамных фото туристов уже не вмещает масштаб бедствия.

Мигель смотрит на что-то за моей спиной. Такси останавливается рядом с нами, и я вижу того самого водителя, который вёз меня утром. Теперь он не просто похож на Магритта, он ещё и носит старомодный котелок, который, оберегая от воды, завернул в мусорный пакет.

— Вы забыли свои очки. Хорошо, что я вас нашёл, — водитель протягивает мне пару очков.

Это очки Мигеля, которые он забыл вчера на мероприятии, а я привезла их, чтобы отдать ему. Но, оказывается, забыла их в такси и совершенно упустила это из виду. Ну, разве сейчас время для очков, за пять минут до того, как Тель-Авив утонет на дне моря?

Мигель хватает очки, надевает их и достаёт свой телефон из кармана.

— У меня один процент заряда, мне срочно нужно зарядить телефон!

— Можешь использовать мой, — я протягиваю ему свой мобильник. Наверное, он хочет попрощаться с семьёй, думаю я.

— Мне нужно запустить ту программу искусственного интеллекта, которую мы разработали в университете!

Мигель и я осматриваем окрестности, но вокруг нет ни одной живой души, чтобы попросить помощи. Мы стучим в двери какого-то тёмного дома, когда я с облегчением замечаю клумбу у окна.

— Смотри, батат!

Пока Мигель удивляется моим действиям, выкапываю корень из земли, отряхиваю налипшую на него грязь и промываю его в фонтане с китом. У меня в кармане есть медный провод, который я подобрала, чтобы выровнять растения. Подключаю зарядное устройство к батату. Электрическая цепь на основе корнеплодов — и телефон Мигеля оживает.

— Мигель, это не время для селфи! — возражаю я, когда он снова тянет меня к туристической панорамной рамке, надевает очки и запускает программу на телефоне.

— Нам нужна пустая металлическая рама!

Внутри пустой рамки начинают появляться вертикальные строки текста. Мигель читает их вслух:

— «На протяжении тысяч лет всеми забытый демон тряпки для пола спал. Вы разбудили монстра — древнего Юка-Боро, произнеся его имя дважды, пока он был мокрым. Он пробудился и вспомнил любовь всей своей жизни, Юка-Нуно. Судьба жестоко разлучила их, и с тех пор он ищет свою вторую половину. Он не остановится, пока не найдёт её, даже если это приведёт к полному разрушению Тель-Авива и Яффо».

Здесь текст моргает и показывает ссылку на историю любви Юка-Боро и Юка-Нуно:

После того как злой демон Юка-Боро пробудился, он вступил в преступный сговор с репликой «Большой волны у Канагавы». Копия знаменитой картины объявила, что временно находится в Израиле, поэтому решила принять иудаизм и теперь называется «Галь Эйтан Каганов». Мистер Каганов протестует против того, чтобы в музее посещали выставки по субботам. Кроме того, он не может быть свидетелем на свадьбе Юка-Боро с его возлюбленной, поскольку невеста не является галахической еврейкой, и, следовательно, нельзя проводить хупу по законам Моисея и Израиля. Если только… невеста не является еврейкой согласно теории о общем происхождении японцев и евреев. Однако сначала ему придётся проверить Юка-Боро на предмет шаатнеза¹⁶ в аккредитованной лаборатории в Иерусалиме, и он просит об этом бюджет у мэра Тель-Авива-Яффо».

Мы молчим. Город рушится на наших глазах, а один из ответственных за этот погром просит финансирование у жертвы… Мигель нажимает на ссылку, и я фотографирую на телефон историю любви между двумя половинками ткани.

— Нам нужно вернуться в музей — туда, где всё началось! — кричит Мигель. Он уже забрался на хасаке — плот береговых спасателей, который воды выбросили на холм Яффо. Мигель использует зонт как весло. Я указываю ему, куда грести. Пора выполнить своё вчерашнее обещание и за одно показать ему город...

Тем временем монстр-тряпка Юка-Боро гоняется за прохожими на улице, ударяя людей своими полотнищами, как кисточками, и пытаясь утопить их. Оставив их беспомощными в воде, Юка-Боро поднимается в воздух и парит над городом, как гигантское покрывало, закрывая небо, пока ревнивый цунами по-имени Галь Эйтан Каганов смывает всё на своём пути.

Потоки, созданные цунами, помогают нам подняться по направлению к бульвару Ротшильда, через площадь Габима и назад к музейному комплексу. Подвал музея уже затоплен. Я поднимаюсь на второй этаж, хватаю тряпку, которая всё ещё лежит перед входом в видеозал, выжимаю её как можно суше и бегу в туалет, чтобы высушить её с помощью горячего воздуха. Электричество не работает, и я сушу тряпку большим количеством бумажных полотенец. Тем временем Мигель перемещает реплику гравюры «Большая волна у Канагавы» в самый большой зал и вешает её лицом к стене. Уровень воды начинает постепенно спадать. Я наклоняюсь к полу, чтобы записать рядом с тряпкой то, что я сфотографировала на телефон, но экран чёрный, батарея разряжена до нуля. И я чувствую себя точно так же.

***

Как и всё под луной, сезон дождей в Израиле подошёл к концу. Израильская сакура — миндальное дерево, цветёт на открытых пространствах и вдоль дорог. Японская сакура расцветает в моей ленте Facebook — посольство Японии в Израиле объявило конкурс на лучшее фото сакуры.

***

Вечер японской культуры в Тель-Авивском музее переполнен посетителями. Культурный атташе посольства, одетый в вышитое хаори, раздаёт посетителям буклеты в вестибюле музея. Поток людей струится между увлекательными павильонами на японские темы в залах музея.

Я поднимаюсь по лестнице. В пустующем зале второго этажа я оглядываюсь вокруг, что-то кажется мне отсутствующим.

— Добрый вечер, — я обращаюсь по-русски к скучающему охраннику. Он радостно вскакивает со своего кресла и улыбается.

— Куда пропал ваш экспонат — с тряпкой для пола? Раньше лежала такая мокрая тряпка перед входом в видео-зал с документальным фильмом про…

— Ааа, это. Это не экспонат. Это действительно тряпка для пола. Когда идёт сильный дождь, вода капает с потолка. Китайские рабочие так долго строили здание, что профессор¹⁷ даже не успел разрезать ленточку, а потолок протекает.

Я поднимаю взгляд — высокий, белый потолок простирается надо мной. На потолке, среди множества ламп, мигает ржавое пятно серо-буро-малинового оттенка. Волна безумного смеха захлёстывает меня и эхом разносится по пустому залу. Охранник подмигивает мне, и я понимаю, что это не обычный музейный охранник. Это секретный агент, назначенный следить за монстром Юка-Боро и мистером Галем Эйтаном Каганов-Саном.

***

Звук сообщения пришедший на мобильник выводит меня из потока воспоминаний:

«Будем рады видеть Вас на мероприятии с представителями университета Васэда в…»

Прошло ровно пять лет с той встречи в и того невероятного последнее выходное года в музее. Я роюсь в ящиках, пока не нахожу тогда даже нераскрытый буклет, который мне вручили (с традиционным поклоном) на входе в японский вечер в музее, и читаю древнюю легенду:

«Жил-был бедняк. Всё его имущество состояло из старой тряпки для мытья полов, которую мелкими стежками вышила его покойная жена. Он ходил по домам чужих людей и вытирал у них полы в обмен на небольшую миску еды. Каждое утро он промывал свою тряпку в реке, а затем с чистой тряпкой стучал в двери крестьян. Те радовались его приходу, потому что большинство из них были заняты полевыми работами, а их полы сильно пачкались во время их отсутствия.

На высоком берегу реки располагались скромные рыбацкие деревушки, осевшие на каменистой земле, где невозможно было выращивать рисовые поля. На нижнем берегу проживали трудолюбивые рисоводы, которые открыто презирали рыбаков. Вражда исходила от тяжёлого труда рисоводов, которые вынуждены были работать без остановки, чтобы обеспечить хороший урожай. Ропот их недовольства эхом разносился в воздухе: «Посмотрите на этих ублюдков, сидящих в своих домах, их сети плетут жёны, а сами они дремлют весь день. Рыба и крабы без всяких усилий попадают прямо в их ловушки.»

Жители каменистых берегов держались на плаву, терпя капризы природы. Их доходы были неопределёнными, зависели от настроения вод — и морских, и небесных. Каждая прошедшая буря несла с собой угрозу того, что их лодки разобьются о скалы, сети порвутся, а их жизни будут оставлены на милость бушующих волн. Море, хоть и щедрое, таило в себе и силу коварного соперника, который с лёгкостью мог отнять назад всё, что когда-либо даровал.

Рыбаки, чьи лица были искривлены лишениями их ремесла, молча бросали неприязненные взгляды на своих соседей с противоположного берега. В их глазах рисоводы казались защищёнными в своей сухопутной жизни, ограждёнными от суровости открытого моря. Они тихо роптали на кажущуюся лёгкость жизни рисоводов, питая своё презрение верой в то, что тем с другой стороны намного проще: «Посмотрите на этих рисоводов с другого берега — они прикованы к своим полям, лелеют свой урожай на твёрдой земле. Они отдыхают в гамаках, сплетённых их жёнами, а мы бросаем вызов непредсказуемому морю, рискуя жизнью с каждым морским походом. Их урожай наверняка достаётся им без усилий, ведь море — коварный хозяин, и они бы сломались под тяжестью наших трудностей.»

Бедняк не был ни рыбаком, ни рисоводом. Рис и рыбу он получал в обмен на свои усилия. В плавном ритме смены времён года старик отправлялся в своё сезонное путешествие: весной и летом он следовал за потоком реки от её истока вниз, наблюдая, как деревни процветают по мере приближения к морю. Его миска для риса становилась всё больше, украшенная приятными добавками. Осенью и зимой, поднимаясь обратно вверх по течению, он проходил мимо домов, усердно вычищая их своей верной тряпкой. Когда он достигал вершины с наступление весны, он соорудил себе плот из найденных брёвен и развернул свою тряпку, как импровизированный парус. Он скользил вниз по течению к дельте реки, пересекал её и уже на исходе лета был готов к новому началу пути.

Скромный бедняк, которого приветствовали в домах по обеим сторонам реки, приносил с собой не только чистоту своей тряпки, но и спокойствие и умиротворение, которое возвышалось над бурным раздором между рыбаками и рисоводами. После его визитов в воздухе будто воцарился томный покой, смягчающий когда-то царившую враждебность к противоположному берегу. Его присутствие стало мостом гармонии над бурлящими водами, которые разделяли эти вечно враждующие общины.

Спор между берегами мог бы тлеть бесконечно, если бы однажды не произошло настоящее бедствие: дочь вдовы рыбака влюбилась в сына вдовца-рисовода. Сначала только бедняк знал об их тайне, но слухи по обеим сторонам реки быстро распространялись, словно вода в лодке с пробоиной. Родители обоих запретили им видеться. Не желая жить друг без друга, они решили найти свой конец в водах реки. Ночью они бежали из своих домов, чтобы встретиться посередине реки, в самых глубоких водах, и утонуть вместе. Там их нашёл бедняк, когда плыл вниз по реке, и вытащил их на свой плот. Он пообещал поговорить со старейшинами деревень, в дома которых его всегда приглашали с его тряпкой. Но, несмотря на просьбы бедняка-уборщика, деревенские жители сделали всё, чтобы не дать им быть вместе. К счастью или к несчастью, оба они были сиротами, и во время сбора урожая и большой охоты на кита деревенские жители до поры до времени забыли об этом случае, а родители — постепенно поддавшись уговорам бедняка-уборщика — прекратили сопротивляться свадьбе. Однако ни один из жителей деревень не пришёл на их свадьбу — рыбаки не хотели встречаться с рисоводами. На самом деле, кроме родителей, у них был только один гость — бедняк, который их спас. В качестве свадебного подарка он подарил невесте половину своей тряпки и продолжил убирать оставшейся половиной.

Молодая жена ухаживала за полями свекрови, а молодой муж ловил рыбу на лодке тёщи. Вскоре соседки заметили, что невестка ничего не делает, всё время отдыхает, но её дом всегда чист и убран, хотя бедняк ней не заходил. Это, конечно, пробудило любопытство, и одна из соседок спряталась в её доме, пока другая отвлекала внимание молодой жены. То, что увидела соседка, было невероятным: волшебная тряпка убирала дом самостоятельно! Соседка побежала рассказать об этом подругам, и они вместе решили, что тряпку, убирающую дом молодой пары, необходимо сжечь.

Ночью женщины прокрались к дому и дождались, когда молодой муж уйдёт на рыбалку. Тогда они подожгли тряпку, висевшую на окне для сушки. Пламя от тряпки перекинулось на занавеску, затем на кровать, и через мгновение весь маленький дом охватил огонь. Все соседи проснулись и начали тушить пожар вёдрами, но не смогли спасти молодую женщину. Вечером, когда молодой муж вернулся, он обнаружил, что у него больше нет ни дома, ни жены, которую он так любил.

Пылающая тряпка озарила ночь, отбрасывая тени раскаяния на лица тех, кто хотел уничтожить её. Пламя отразило последствия их коварных действий, и мрачное осознание охватило враждебные деревни. Старик, хоть и был безжалостен, оставался безмолвным свидетелем, неся с собой воспоминания о потерянном единстве, теперь погребённом под огненным заревом.

Пламя, зажжённое завистью и гневом, поглотило не только тряпку — подарок бедняка, но и мостик гармонии, который он создал. Лишённые его успокаивающего присутствия, враждующие общины вновь оказались в бурных водах ненависти. Старик, увидев пепел своей тряпки, решил, что пришло время отправиться в путешествие по другой реке, оставив деревни размышлять о цене своей вражды.

После пожара, когда общины столкнулись с последствиями своих поступков, старик, теперь без тряпки, подошёл к молодому человеку, который потерял всё. Вместо того чтобы упрекать его, старик протянул ему оставшуюся половину своей тряпки — молчаливое предложение прощения и символ общей человечности.

Тронутый этим жестом, молодой человек принял половину тряпки. Вдохновлённый мудростью старика, он решил построить импровизированный плот, используя половину тряпки в качестве паруса, и отправился в плавание к горизонту. Деревенские жители собрались вдоль берегов реки, чтобы посмотреть, как плот исчезает вдали вместе с последней надеждой на мир между соседями.

С тех пор плавать в реке стало по-настоящему опасно. Сначала утонули дети деревенских старейшин, а затем и другие дети с обеих сторон реки. Ходили слухи, что дух вселился в оставшуюся половину тряпки, и теперь она ищет свою другую половину. Говорили, что эта тряпка подкрадывается к купающимся под водой и затягивает их в глубины реки. Часто тела утопленников находили обёрнутыми чем-то, что напоминало нити той самой тряпки.

Много воды утекло в реке после трагических событий и когда вымершие деревни заселили новые обитатели, жители деревень по обе стороны реки решили увековечить трагическую историю и уроки, извлечённые из неё. В поисках способа направить свою энергию в позитивное русло они учредили ежегодную гонку на драконьих лодках.

Раз в год представители каждой деревни с разных берегов собирались для участия в яростной гонке на драконьих лодках по течению реки. В память о вышитой половой тряпке эти лодки не имели парусов: чтобы победить, команда должна была грести в едином ритме. Ярко украшенные драконьи лодки, символизирующие единство, отражали дух сотрудничества, выросший из пепла вражды прошлого.»

Я зеваю, убираю буклет обратно в ящик и помечаю мероприятие в календаре. Интересно, какие приключения приготовила делегация из Японии в этот раз? Ведь после того случая на набережной установили знаки, куда бежать во время цунами.

 

1. Добрый день!
2. Из грязи в князи.
3. спонджа — тряпка для пола, сленг иврит, смартут — тряпка на иврите, шуточная приставка — «де».
4. … и в учёные мужья.
5. Гуру уборки в Японии и за её пределами.
6. тряпка для пола
7. ткань для пола/кровати
8. тряпочка для уборки
9. тряпочка для протирания
10. ткань
11. кусок ткани
12. Ближневосточный защитный амулет в форме открытой ладони с пятью пальцами.
13. Название кибуца, которые выращивает яблоки, и первой книги Торы.
14. Пляж «Иерусалим» — один из южных пляжей Тель-Авива.
15. Переулок созвездия Рака — 12 из улиц Яффо носят названия Зодиака.
16. Ткань, которая состоит из смеси шерсти и льна, а также одежда, сшитая из такой ткани.
17. Основатель нового крыла музея искусства не дожил до открытия.