Посмотрела в окно. Трава прижималась к земле, заламываясь. Сухие листья в беспорядочном хороводе кружились над ней, словно птицы подбитые. Облака неслись по небу серому – не угнаться, не запомнить. Проверила показания анемометра – стрелка дрожала между половиной и последней четвертью. Сильный какой – пятый день уже и не стихает. Колючий, камешки с земли поднимет и бьёт ими, щипает.

Вздохнула. Надела защитные очки, крепко завязала двойным узлом на затылке – потом будет мучиться, отвязывать. Сняла юбку и, повесив её на стул возле шкафа, влезла в брюки из плотной ткани, а затем на них натянула сапоги выше колена. Пристегнула по железной насадке с шипами на каждую подошву, как всегда делала, чтобы быть потяжелее. Чем устойчивее стоишь на земле, тем дальше уйдёшь, пусть и медленнее – так улитки ползают и черепашки ходят. Накинула плащ с капюшоном и воротом, чтобы только очки и было видно. Сунула руки в перчатки, сумку повесила на лямки сзади, как отец учил. И, взяв две железные палки с острыми наконечниками от старых лыж, с лязганьем потопала к выходу.

 

Вчера они ушли, сказали – его искать. В ловушку заманивать.

«Дураки, – думала Марта, отпирая замок. – Не понимают – только хуже сделают!»

 

Дверь распахнулась.

В комнатах зашелестело и зашуршало, зазвенело и покатилось. Дом закряхтел весь, затрещал старыми стенами. С усилием Марта вышла за порог, и с немалым трудом затворила дверь за собой, на всякий случай ручку привязав к поручню – так будет меньше шансов вырвать дверь из петель. И кое-как спустившись с крыльца, направилась вниз с холма, на котором маленькой серой башенкой высился её дом, построенный ещё в те времена, когда все в мире жили.

 

Острыми концами она втыкала палки в землю, боясь скатиться кубарем вниз. Бывало, уже такое, потом лежала месяц – ждала, когда можно будет ходить. На улицу же не выйти, если стоять не можешь – унесёт вмиг! А скоро снежное время, а снежное время ещё сложнее, ещё опаснее. Нужно успеть.

 

Мимо что-то пролетело и покатилось…

Марта вздрогнула и еле успела увернуться.

«Бочка, – покачала она головой. – Откуда здесь бочка?»

Её все прикручены и прибиты. Недобрый знак. Пропадут они. Не вернутся. Ловить его пошли, грозить ему будут. А она не успела, доделать не успела. Он бушевать начнёт, разнесёт весь город в щепки, порвёт на мелкие клочки, так что не соберёшь и не склеишь. И всё из-за того, что она опоздать может. Никто её слушать не стал, как помощь не предлагала. Они же считают, что сильнее, умнее её. Не слушают. Не слышат. Вздохнула и, перешагнув через обломки бочки, которые перекатывались по земле, пошла дальше.

«Дураки...»

 

Город лежал в низине, свернулся клубочком на самом дне. Осенью совсем обесцвечивался и замолкал, а весной превращался в сплошное болото. На улицах тихо. Люди прячутся, боятся его. И чем лучше запираются и лучше закрываются, тем яростнее и злее он становится.

 

Цок-Цок

 

По тёмным булыжникам мостовой застучали её железные подошвы. Снять бы их по-хорошему, но времени жалко, да и тяжело это делать посреди улицы в пальто, надутом, как воздушный шар.

 

– Марта, куда ты?

 

Окликнул кто-то. Вздрогнула. Обернулась. Из крошечной форточки хлебной лавки выглянуло знакомое маленькое, круглое личико дочки пекаря, тоже замотанной так, что только очки защитные и видно.

Марта неуклюже помахала ей рукой.

 

– Куда ты идти вздумала?

 

Жаль не увидит её улыбку, всё бы поняла, что тут не понять.

 

– Я помочь хочу! – крикнула Марта. – Они не одолеют его! Он не успокоится!

«И детей продолжит красть, и людей мучить!» – но вслух она этого не сказала.

 

*

 

Дочь пекаря только и махнула на неё рукавом. Сумасшедшая, возомнила о себе невесть что. Думает, что всех спасёт. Да что она сделает? Худая как ветка, руки-щепочки, сухонькие. А пальцы длинные, словно стебли диковинные, если схватит – то держит крепко. И где это видано, что у девушки в кармане то молоток, то гвоздей горсть, то ножи разные. Кто её такую юродивую замуж-то возьмёт? Вот она и выдумывает себе всякое, глупышка.

 

Вздохнула, хлопнула окошком, ушла тесто месить. Пропадёт и пропадёт – её-то какое дело. Совсем пропащая. Да как она там только и живёт одна? Все в городе прячутся, а она гремит по каменной мостовой своими тяжёлыми подошвами, да палками этими. И всё что-то придумывает, всё что-то мастерит. Ополоумела от одиночества. Жаль девчонку.

 

*

 

Марта грустно поглядела перед собой, да пошла дальше.

Времени мало, нечего на пустые разговоры его тратить.

 

Цок-Цок

 

Ставни закрыты, в окошки не позаглядываешь. Сидят по углам, боятся, ждут. А если вдруг кто-то её и заметит, то подумает, что совсем она выжила из ума, коли спустилась с холма в такую погоду.

 

Цок-Цок

Стучат железки по камням.

 

Поворот, вверх на три ступеньки, поворот влево – на пять шагов, поворот вправо – семь шагов, вниз по ступенькам, и вот уже вдали виднеется синяя вывеска магазина с игрушками.

 

Цок-Цок

 

Дзынь

Дёрнула Марта за колокольчик.

 

Бом-Бом

Металлический мальчик ударил в тарелки.

 

Цццц

Заскрипели засовы.

 

Хлоп-Хлап

Мигнул глазок в двери, и она заныла, открываясь.

 

– Марта! В такую погоду! Ну почему ты ничего не боишься?

 

Морщинистые руки показались из дверного проёма и тут же затащили внутрь.

 

Со всех сторон, с полок и столов, с пола и потолка на Марту уставились разные игрушки и куклы: человечки и эльфы, клоуны и матрёшки, животные и кубики. Маленькие и большие. Цветные и одноцветные. С длинными носами и носами-кнопочками, с грустными глазами, как у людей, и глазами-пуговками.

 

– Здравствуй, дедушка!

– Марта, заходи! Давай, плащ помогу тебе снять!

– Не успею, дед. На минутку я. Ты колышки мне настрогал? Успел доделать?

– Доделал, а то как же! В коробке у стола посмотри, а я посижу чуть-чуть. Уставать стал. Сил никаких. Когда пройдусь даже немного, то потом лежу и лежу, встать не могу. Был бы я помоложе, то с ними бы пошёл. Как думаешь, поймают?

– Поймать то поймают, а вот что дальше будут делать? Он же высвободится, да ещё всем нам мстить будет. Вон он какой грозный. Это мы виноваты.

 

Дед тяжело опустился на одну из многочисленных табуреток. Его прозрачные, увеличенные в полтора раза глаза в толстых линзах очков, внимательно и грустно глядели на недоразумение в плаще цвета выжженной травы.

 

– Ох! – вздохнул он. – Я столько живу на свете, помню ещё спокойные времена. Он, конечно, всегда бедокурил, но не было в этом зла такого. Да и люди не пытались с ним бороться. А сейчас, что за кошмар творится? Будет так продолжаться, замучает он нас. Да и поделом!

– Одиноко ему, – грустно сказала Марта. – И объяснить он и не может, вот и изводим мы друг дружку. Я знаю это, чувствую, почему он гневается. Надо попытаться хоть как-то поговорить с ним.

– Марта, Марта, боюсь я за тебя, но помочь мало чем могу. Что такая развалина, как я, сделать может?

– Ты уже мне очень помог!

– Может быть, передумаешь? Вдруг не послушает он тебя?

– Я попробую, дед, – твёрдо посмотрела на него Марта.

– Упёртая ты! И Безрассудная! Вся в отца пошла! Говорил я ему, что нужно было девочку учить не только игрушки мастерить, да истории разные ей рассказывать. Но разве он меня слушал?! Совсем тебя к жизни не подготовили.

– Зато я помогать тебе могу!

Марта улыбнулась, сняла сумку и набила её ровненькими гладенькими палочками, остро заточенными только с одной стороны.

– Совсем немножко осталось! – глаза Марты засветились теплом.

– Если не воротишься – то и не приходи совсем!

– Дед…

В уголках его глаз засверкало. Да и сама Марта была готова разреветься.

– Дед, я вернусь. – Дотронулась она, до его плеча. – Когда они в город войдут, ты не выходи, пожалуйста, встречать их. Он бед натворит. Сиди дома!

Старик молча кивнул.

– Прощай, дедушка! – Марта осторожно убрала прядь с его лба.

– Прощай, моя девочка! Да помогут тебе духи и боги!

 

Он обнял её, и Марта тут же выскользнула за дверь.

 

– На засов запри! – строго крикнула она, обернувшись.

И, услыхав стук замка, пошла обратно к дому, ещё медленнее чем прежде.

 

*

 

Шла Марта и словно видела, как он думает, что они с ним играть пришли, как даёт себя заманить, как он слышит по дороге их разговоры и как яростнее становится. И обида его такая большая! Никто его не понимает, всё борются и борются с ним. А он же – другой. И почему-то Марта знает, что он не добрый и не злой. Не человек он. Но кошек же приручают, даже волков иногда приручают, а почему его нельзя?

 

Уже на выходе из города, донеслись голоса до неё. Весёлые. Громкие.

«Дураки!» – думала она.

 

Чуть ускорила шаг. Вонзая железки в землю, принялась забираться на холм. Сдует её сейчас, унесёт в небо – ничегошеньки не успеет сделать! И будет всё происходить снова и снова. Вновь и вновь.

 

Дошла уже почти ползком до самого дома, вспотела вся. Сбросить бы с себя плащ, но не сейчас – нельзя.

 

 

*

 

Он вырвался.

Люди на площади разошлись, кто-то в панике бежать пустился. Кто-то голову обхватил и упал, зарыдал, стал молить о пощаде. А он заревел, бросился на первого, кто ближе был. Отшвырнул его в сторону. И зарычал так неистово, зверю подобно, что стёкла в окнах сначала потрескались, а затем вдребезги разлетелись. Захрустели осколки под ногами.

 

Пришли, любезничали с ним, говорили голосами тихими, а, притащив его в этой коробке, камнями кидать стали! В него?! Думают, что больно ему сделать могут?! Думают, что право имеют! Он им не ровня. Если захочет, то и места пустого от города не оставит – одни лишь руины. И кричи не кричи, не сделает с ним никто ничего.

Ещё ни разу ни один из них по-хорошему с ним не обошёлся.

Только прячутся. Только отворачиваются. Ругают и проклинают.

 

 

*

 

Марта, услыхав крики жуткие, поёжилась. Вогнала палки в землю у крыльца и уже без них пошла дом обходить. Отдышалась немножко. Сумку сняла и, открыв её, поочерёдно стала вынимать заранее сложенные флюгеры-вертушки, и молоточком быстро прибивать их к колышкам, что дед ей сделал. А затем, острой стороной принялась втыкать каждый во влажную землю рядом с другими, которыми весь холм был уже усеян. И они ожили, яркими пятнами загораясь, на осенней блёклой траве. И шуршать начали так приятно, словно кто-то в один момент стал перелистывать тысячи страниц.

 

ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш

Сильнее закрутились.

Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш Ш ш

Сейчас раскрутятся и улетят.

Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш Ш

 

 

*

 

И он услышал.

Опять кто-то ловить его вздумал!

Опрокинул на землю несколько человек, пронёсся по улицам, ввысь по холму промчался.

Ворвался. Дверь распахнул, вновь загремел, завыл. Весь дом насквозь пролетел. Окно разбил и вылетел, где Марта стояла. Взбешённый, яростный, обиженный.

 

 

*

 

А она стоит и просто ждёт, ничего не делает, только кулаки сжала от страха. Не знает, что и делать – то ли богам молиться следует, то ли демонам уже. Что-то вспоминает, цепляется за мысли, чтобы хоть как-то рассудок не потерять. А вокруг уже вертушки гудят, кричат. Да нет, она это кричит.

Раздулся плащ, листья и палочки о ткань бьются. Жутко-то как, но уже и деваться некуда. Он злится. На неё злится. Думает, заманила его. А так и есть, но она же как лучше хотела. Игрушек ему собрала, целый холм ими утыкан. Сначала лета их складывала, как план свой придумала. Неужели он не видит? Кому ещё, кроме него, нужны эти вертушки?!

 

Затих вдруг, ближе подлетел.

Замолкло всё.

 

Облетел вокруг, здесь пошелестел, там покрутил, туда подул.

 

Марта и дышать боится, главное, жива ещё и на земле стоит.

К ней приблизился, тихий такой.

Капюшон сдул.

И словно рассматривает, изучает.

Волосы перебирает ей.

 

А Марта глаз один приоткрыла, но как его увидеть, только чувствовать.

Вдохнула глубоко. Сняла перчатки, сунула в карманы. Дрожащую руку ладошкой вверх ему подставила. Лёгкий холодок по ней прошёлся.

Расстегнула пуговицы плаща и скинула его, кое-как очки стянула на шею.

Пусть знает, что она навредить ему не хочет. Смешной он, и как бы она это сделала?

 

Осторожно, без резких движений, нагнулась Марта и вынула один из флюгеров, блестящий красненький, ему протянула.

И он дотронулся до флюгера и завертел сначала медленно, недоверчиво, а потом всё быстрее и быстрее.

И тут же раздался шум вновь – весь холм ими зашелестел.

 

ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш ш

 

Марта смеялась, а по лицу текли слёзы.

Он понял.

Понял её.

 

 

***

 

 

Много времени пройдёт с тех пор. Разное будут рассказывать, а что-то придумывать. Удивляясь тому каждый раз, что он так и остался навсегда с Мартой. И детей помог найти, которых сам же, заигравшись, увёл из города. Люди хоть и продолжат его бояться, но он больше зла им не причинит, просто будет жить рядом, облака гонять, в ветвях путаться да кронами гудеть. И не нужно будет больше надевать очки и прятаться от него. А если он хулиганить начнёт, то сразу к дому Марты пойдут:

– Ты скажи ему, чтобы он бельё не уносил с верёвок! Вчера пришлось на дерево взбираться, чтобы снять!

Марта кивнёт, отчитает его, а сама звонко смеяться будет, пока не видит никто.

– Замуж тебе пора! Пока ты с ним, так и будешь одна!

Забыв, как она город спасла, всю жизнь так и будут ей твердить одно и то же. Но, как им объяснишь? Да и кто её поймёт странную, ту которая с утра до вечера будет мастерить игрушки для детей, маленькие и большие, кукол с человеческими глазами и глазами-пуговками, тигров и лошадок. Разве сможет Марта показать кому-то, что он иногда так высоко поднимает её над землёй, что она и летать словно может! И слышит он её, и чувствует, что слов не нужно.

 

 

***

 

 

Возможно, ещё через полвека или больше, где-то далеко на холме, утыканном палочками от флюгеров, так и будет стоять маленький дом, похожий на башенку, а в нём так и будет хлопать форточками, стучать дверьми и тихо выть тоскующий ветер.

 

 

Но сейчас он кружит Марту в своих невидимых объятьях, а она ему улыбается нежно-нежно.