У актёра Ивана Яблочкина в театре было привилегированное положение и несколько странностей. Первой из его преференций, вызывавших среди коллег плохо скрываемую зависть, была - личная гримёрная. Для их некрупного театра, в небольшом городе, такой индивидуализм, сразу же указывал на особое положение актёра. Причём выделяли ему отдельное помещение даже в гастрольных турах. Также на гастролях он всегда снимал для себя отдельную квартиру. Далее в перечислении его странностей добавлялось и то, что каждый раз после спектакля, а вернее после поклона, как только падал занавес, Яблочкин опрометью бежал в свою гримуборную, и тут же закрывался в ней. Даже если к нему стучался директор, приведший спонсоров познакомиться со звездой, или поклонники правдами и неправдами, проскальзывали с букетами цветов, дверь он не открывал. Когда же наконец-то он выходил оттуда, обычно через двадцать-тридцать минут, то мир удивлённо лицезрел серенького, средненького во всех смыслах человечка, неопределённого возраста. В любой толпе, никто бы и никогда не признал в нём великолепного актёра. Видимо поэтому, как шушукались коллеги, Яблочкиным актёр был только по паспорту. Публика знала его как Владимира Задунайского. Этот звучный псевдоним он выбрал себе сам много-много лет назад.

Так вот сам Яблочкин, по мнению коллег, был скучным, грустным и безэмоциональным человечком. С труппой он никогда не отмечал никаких праздников и не приходил ни на одни посиделки, не был замечен ни в одном адюльтере. Но, как только дело касалось новой роли или нового спектакля, он преображался. О, этот мастер сцены так перевоплощался в роль, что становился, при необходимости и выше ростом, и толще, и худее, и мужественнее, и нежнее. Его голос, по желанию мог в любой момент переходить из дисканта в бас, не считая всех промежуточных тембров между ними. О, да, в гриме он преображался, словно физически становясь тем героем, которого играл. Оттого-то его актёрская пластичность, отличавшаяся такой многогранностью, ставила его на голову выше всех конкурентов вместе взятых. К тому же, он обладал великолепной памятью и был рад в любой момент заменить актёра, по какой-либо причине не вышедшего на работу. А ещё ему верили зрители, и его обожали режиссёры. Так что потерпеть его странности, или как дирекция называла их «творческие особенности», смысл был. Пожалуй, только одна из «особенностей» вызывала у администрации зубовный скрежет. Периодически Яблочкин уходил в запой на два-три дня. Он, очень предусмотрительно уведомлял руководство об этом событии, после чего полностью, так сказать, «исчезал с радаров». Не открывал дверь в квартиру, сколько бы не стучали и не звонили ему, не брал телефон, даже не реагировал на стук в окно, которое, кстати, находилось на 6 этаже. Да-да, однажды пытались его «достать» из квартиры даже так. Он не откликнулся, хотя точно знали, что он дома. Приходилось переносить спектакли или играть вторым составом, что очень плохо сказывалось на доходах театра. А он возвращался через несколько дней бодрым, полным сил и энергии, что вызывало кучу кривотолков – «а точно ли он там бухал?». Были предположения, что он принимает какие-то витаминные комплексы и отсыпается. Или устраивает непристойные оргии. На этой версии особенно настаивали мужчины, аргументируя свои доводы тем, что в моменты, так называемого запоя, у Яблочкина всегда были плотно задёрнуты шторы. Впрочем, чем он конкретно занимался в это время можно было только предполагать. Яблочкин был очень скрытен, и о его жизни за пределами рабочего пространства никто ничего не знал. Многие злорадно утверждали, что вся эта таинственность нужна актёру для рекламы, но этому убеждению противостояло абсолютное равнодушие Яблочкина к славе и популярности. С журналистами он говорил только о каком-то конкретном спектакле, с жаром рассказывая все известные ему истории о своей роли и о постановке, в которой играл. Фотографировался исключительно в гриме. И вытащить хоть какую-то личную информацию из актёра не удалось ни одному борзописцу. Странноватый всё-таки был человек, но его великолепные актёрские данные признавались всеми. Даже коллегами.

В тот день, когда случилась эта история, всё происходило по давно заведённому порядку. После отлично отыгранного спектакля, после нескольких выходов актёров на поклон, после финальных аплодисментов, наконец-то, занавес начал закрываться. Актёры предвкушали небольшой сабантуй, а Яблочкин уже бежал по узким театральным проходам в свою гримёрку. Он спешил, ему надо было торопиться. Как только он вошёл в уборную, ещё не совсем закрыв дверь, он вскрикнул – в его гримёрке был человек. Мужчина в чёрном свитере и брюках, тенью выскользнул из угла и бросился на актёра. Яблочкин шарахнулся от него. Разглядел в руках у нападавшего огромный нож. Актёр попятился, потом упёрся в стол и остановился. Он перевёл взгляд с ножа на лицо незнакомца и тихо сказал:

- Уходи!

Голос его перешёл на шёпот, он словно с трудом выдавливал из себя слова:

- Уходи, глупец! Бегиии!

Лицо Яблочкина покрылось испариной и как будто даже стало опухать. Звук «и» тянулся из него бесконечно долго и закончился задохнувшимся хрипом. Рот стал длинным и широким, а лицо актёра багровело на глазах, и вдруг треснуло как арбуз. Из образовавшегося алого провала вылезла чёрная, лоснящаяся, влажная пасть.

Человек, проникший в гримёрку, воскликнул:

- Я знал, я знал, что ты – монстр!

Это были его последние слова. Огромная пасть, чёрным тюльпаном качающаяся на чёрном стебле, вылезла из актёра и наделась на предполагаемого убийцу как перчатка на пальцы. Пасть медленно втягивала в себя человека. Слышался хруст костей и утробные звуки поглощения. В этот момент в коридорчике послышались чьи-то шаги. Шаги остановились и после робкого стука, в приоткрытую дверь заглянула голова. Голова, принадлежала театральному антрепренёру Васильеву, обходительно-общительному и весёлому коллеге Яблочкина. Васильев, как и все в театре, знал о запрете беспокоить Задунайского сразу после окончания спектакля и что, стучать ему в дверь бесполезно. Впрочем, он и не собирался к актёру, антрепренёр шёл в кладовочку за спрятанной им бутылочкой дорогого шампанского, которым он сегодня планировал угостить юную приму. И вот надо же такому случиться - на его пути возникла приоткрытая таинственная дверь гримёрки их звёздного мастера сцены. В этой гримёрке, из всей дружной театральной собратии, побывали от силы пара человек, и те, были не любителями распространяться. И, конечно же, их слова «гримёркакакгримёрка» ни чьё любопытство удовлетворить не смогли. Васильев такого шанса упустить не мог! Он, придерживая дверь рукой, стукнул для приличия пару раз, и, натянув самую широкую из своих улыбок, вытянул шею, заглядывая в гримуборную. Не совсем разобравшись в увиденном, вошёл и недоумённо уставился на происходящее. Его взору предстала половина фигуры, одетой в сценический костюм, и из этого туловища, фантастически вытягивалась чёрная пасть, с чавкающим звуком втягивающая ноги в тёмных брюках и недорогих туфлях. Непонятное зрелище Васильева впечатлило. Его брови прыгнули вверх и он удивлённо-восхищённо воскликнул:

- Ах, какой великолепный постмодернизм!!! Значит вы репетируете! Мои аплодисменты!

Однако на него никто не шикнул, дабы он не мешал репетиции, если бы таковая здесь проводилась. На его восклицание отреагировали только руки туловища, из которого торчала пасть. Они медленно начали вытягиваться в сторону говорящего. С беспокойством глядя на эти неестественно удлиняющиеся бледные конечности, Васильев стал холодеть и его радостная улыбка малодушно скривилась. Антрепренёр остолбенел. А ползущие руки, став длинными гибкими щупальцами, с тихим шорохом, тянулись и тянулись к нему. Он следил за ними, расширяющимися от ужаса глазами. Одно из щупальцев сделало резкий рывок, обвилось вокруг шеи Васильева и начало сжиматься. Второе щупальце доползло до двери, захлопнуло её, затем нашарило на полу ключ, который Яблочкин уронил, увидев убийцу. Щупальце вставило ключ в замок и заперло дверь, после чего вернулось к Васильеву и начало обвивать его ноги, пока первое душило антрепренёра. Пасть в это время с громким хлюпом, наконец, заглотнула бандита и, издав утробный рык, направилась на новую жертву. Щупальца засунули спеленатого ими Васильева в открытую пасть, и стремительно начали втягиваться обратно в тело Яблочкина. Когда второй человек был полностью заглочен и утрамбован, пасть медленно вобралась в Яблочкина. Голова его собралась в естественный вид, только грим сильно потрескался, создавая иллюзию расколотого лица. О недавнем происшествии напоминало теперь только лёгкое потряхивание тела актёра, но и оно скоро закончилось. И он, совершенно невозмутимо, приступил к своему обычному ритуалу, который проводил после каждого спектакля. Яблочкин полностью разделся и одежду, вместе с париком, уложил сначала в пакеты, а потом в спортивную сумку. Он всегда забирал с собой своё театральное платье после выступления. Оставшись абсолютно обнажённым, Яблочкин сначала очищал специальными салфетками своё тело, а затем увлажнял его дорогим медицинским лосьоном. Первая процедура нужна была для того, чтобы снять с себя верхний слой эпидермиса, пузырящийся на нём тканевой жидкостью и капельками крови. Он снимал ошмётки кожи и тут же отправлял их в компактный медицинский контейнер. Затем лосьоном увлажнял красную, тонкую, словно пергаментную, кожу, старательно проходя каждый сантиметр своего тела. Делать это нужно было очень осторожно, так как любое неловкое движение могло порвать кожный покров, что привело бы к дополнительным процедурам. Регенерация происходила обычно быстро. Не более 10-15 минут. Всё это время Яблочкин стоял, разглядывая себя в зеркале. Когда же кожа приобрела живость и эластичность, и он смог наконец-то спокойно двигаться, Яблочкин быстро переоделся в обычную одежду, вызвал такси, и, прихватив спортивную сумку, выбежал из своей гримёрки, не забыв тщательно запереть дверь.

Актёр вышел из театра через чёрный ход, где его уже ждала жёлтая машина с шашечками. Шмыгнул на заднее сиденье, хлопнул дверью, поехали. Сейчас ему нужно было держаться изо всех сил. Нужно дотерпеть до дома. Вспомнил ещё об одном деле – выслал директору сообщение о своём очередном запое. «Ушёл в запой, буду через 2, — Яблочкин секунду подумал, исправил цифру, переписал фразу - через 3 дня вернусь». Ирония судьбы заключалась в том, что Яблочкин не пил. Совсем. И у него были на то очень личные причины.

Сев в такси, Яблочкин устало закрыл глаза. И тут же на него обрушились воспоминания.

...Родился Ванька Яблочкин в небольшом селе и был он пятым ребёнком в семье сапожника. Всего детей было шестеро, после Ваньки ещё сестрёнка народилась. Жить могли бы справно, если бы не разгульный характер отца. Он частенько, в хмельном угаре, поколачивал жену и детей, упрекая их в нахлебничестве. Пил много и в пьяном виде был страшен. Хотя и трезвый был обычно хмур и неразговорчив. Ваньке чуть шестой год пошёл, как отец его к ремеслу начал приучать. Мать сунулась «мал ещё», да папаша так глянул на неё, что она и замолкла. А когда семь лет ему исполнилось, отец собрал их вещи и матери заявил: «В город пойдем, в артель. Платят там больше». До города довёз на телеге сосед. На базарной площади отец с Ванькой расстались с односельчанином. В городе отец ориентировался хорошо, бывало и раньше ходил подрабатывать. В артели приняли как старых знакомых. Ваньке даже калач кто-то сунул в руку. Но работать было тяжело – заказов хозяин много набирал, вот и сидели сапожники с утра до ночи, стучали по колодкам. Отец с Ваньки спрашивал, почитай как со взрослого, не жалел. В конце первой же недели, когда получили деньги, отец безобразно напился. На следующий день с похмелья у него дрожали руки, мутнело в голове, от того он и попортил дорогую кожу, которую ему доверили, зная его мастерство. Испорченный кусок отец спрятал. Струсил ответ держать. А вечером отец прихватил их вещички из ночлежки и они сбежали. Отправились обратно в село, даже утра дожидаться не стали. Шёл отец без остановки, быстрым шагом, словно какая-то злая сила несла его. Поспевать за ним Ваньке никак не удавалось. Где-то бегом он отца догонял, где-то, было ухватился за полу его пиджака, но получил такую затрещину, что аж в глазах потемнело. Больше и не пытался к нему лезть. А когда в лес зашли, заплутал. Встал в ночи, сквозь ветви деревьев луна проглядывает, вокруг сумрак в лунный свет окрашенный. Страшно. В одну сторону побежал, в другую, заметался Ванька по лесу. И вдруг вышел на тропинку знакомую, до села-то оказывается близко уже. Овраг только пройти, а там уже и чуть останется. Здесь Ванька совсем заробел. Мимо буерака этого и днём-то люди добрые не ходили, слухи о нём были нехорошие. Даже детей малых им пугали, мол «нечистые силы там живут, загребут тебя, непослушного». Здесь-то, возле проклятого места и встретил его отец, воротившись за ним. Ванька было кинулся к нему, рад был, что не одному идти-то теперь. А как глянул в лицо отцу, так и попятился от страха: глаза красные, лицо злобой перекошенное, зубы оскаленные как у зверя. Первый же удар отца оглушил Ваньку. Мальчишка упал и больше подняться не смог. Бил его отец жестоко, ослепнув от ярости, словно в него вселился сам дьявол. Всю свою злобу на не сложившуюся жизнь, отданную пьяному беспутству, он вымещал сейчас на сыне. Когда опомнился, от Ваньки вида человеческого не осталось - куль окровавленный. Решив, что сын мёртв, отец скинул бездыханное тело в овраг.

Когда Ванька очнулся, боль пронзила его, запульсировала в нём, заходила молниями по изломанному телу. Запах прелой листвы, мокрой овражной земли, перебивал вкус крови во рту. Мальчик приоткрыл заплывшие от ударов глаза, сквозь накатившиеся слёзы он различил необычно яркий свет луны. К бешено стучащему в ушах току крови примешался какой-то шорох, и потянуло холодом. Сначала ноги, а потом и по всему телу, вверх к голове, на смену жару и боли пришёл мороз и спокойствие. Словно кто-то полз по нему, отнимая боль. Этот холод дошёл до груди, и Ванька увидел перед собой чёрный клубящийся дым. Дым загустел до черноты, превращаясь в бесформенную, нависшую над ним массу, перекрывавшую всё пространство вокруг. Ванька понял, что это его смерть и облегчённо выдохнул, и чернота стремительно рухнула на него. Тьма, осязаемая, похожая на дым или густой туман стала проникать Ваньке в глаза, в рот и в нос. Она поглощала тело ребёнка и в то же время, растворялось в нём. Сознание на мгновение вернулось к мальчишке и снова пропало, откинув его тело в чёрный, морозный покой.

Ванька открыл глаза, он был всё в том же овраге. Его тело больше не болело. Только сам он и одежда на нём была грязна. Выбрался на тропинку, цепляясь за корни и камни, торчавшие из пологого склона. До дома Ванька добрался, судя по солнцу, к полудню, открыл дверь и сразу увидел отца. Тот сидел за столом, положив лохматую голову на сложенные руки. Вскинулся на скрип двери. Увидев сына, он нечленораздельно замычал, попытался встать, покачнувшись, и накренившись над столом, опёрся об него руками, поднялся. Он снова был пьян, и, кажется, так и не понял, что произошло ночью, там, у оврага. Откинув ногой лавку, на которой сидел, качаясь, направился к Ваньке. На шум выскочила мать, замерла, глядя на сына и мужа. В этот момент химера и вылезла из Ваньки первый раз. Хищная пасть, качающаяся на чёрном отростке, растущим из внутренностей мальчишки, заглотнула, стоящего перед ней мужчину и стала его всасывать в себя. Утробное глотание перемежалось хрустом костей, что в звенящей тишине, звучало особенно громко. Но этот звук был внезапно перебит диким женским криком. Этот крик, переходящий в визг, затухающий хрипом и снова набирающий силу, издавала мать Ваньки. Когда химера поглотила отца, и Ванька принял своё привычное обличие, он повернулся к кричащей матери, приложил палец к губам, призывая её к молчанию, и вышел из избы. Он направился в баню, на заднее подворье, запер за собой дверь и забрался в самый дальний угол. Тогда он не осознавал, что делает, его действиями управляла тварь, находящаяся внутри него. А мать кричала и кричала. Её крик чуть затухал, видимо, когда она вдыхала воздух, и снова резкими звуками тянулся над их избой и всем селом.

Когда Ванька, через пару дней, вернулся в избу, в ней было полно людей. Мальчишку подхватили, загалдели, запричитали над ним – «сирота-сиротинушка». Прибежавшие, на тот дикий крик матери, успокоить её так и не смогли, от того и свезли её в «жёлтый дом». Отца так и не нашли, думали в бега подался. Старших детей разобрала родня, младшую сестрёнку увезла к себе дальняя бездетная пара, а в избу пришла жить семья сводной сестры отца. С ними и оставили Ваньку. Мальчишку не обижали, но через два года он исчез. Никто и не удивился. Ванька частенько куда-то пропадал, рукой на него махнули, не родной же. Да и за это время многие из села стали пропадать: бобыль-пьяница, живущий в избе возле леса; склочная бабка-приживалка, дальняя Ванькина родня, заселившаяся к ним в дом; да ещё пара пьянчуг, о которых и плакать никто не стал. А Ванька подался в город. Сначала, по старой памяти, пошёл в сапожную артель, его там жалели, да и с работой помогали, жить бы и жить. Да как-то так вышло, что попал Ванька на спектакль в летний театр. Дрянная сценка, пьяные актёры, не помнящие слов, а поди ж ты, на мальчишку впечатление произвело колоссальное. Так Ванька и прибился к театру...

Такси подъехало к его дому, и Задунайский очнулся, тяжело вышел из машины. Он чуть пошатывался как пьяный. Медленно побрёл к подъезду, вызвал лифт. Долго возился с ключами, открывая две бронированных входных двери в свою квартиру. Зашёл. На столике в прихожей схватил пульт и закрыл им все окна, автоматические жалюзи с лёгким шорохом отрезали его дом от света внешнего мира. Грузной походкой прошёл в зал – пустую комнату, в которой пол был полностью застлан плотным полиэтиленовым полотном. Пройдя в центр зала, тело Яблочкина рухнуло и расплылось аморфной массой. Раздутый бесформенный кожаный мешок.

Наступило время химеры. Время наслаждения плотью. Химера лакомилась. Во время охоты она спрессовывала свои жертвы, но когда они достигали спокойного места, ослабляла хватку и начинала пожирать тела, раскладывая их на молекулы. И каждый раз, химера, поглощая плоть, оставляла в себе или в Яблочкине, сейчас уже было не разобрать кто из них кто, людскую сущность. Суть человеческую – характер, память, чувства и эмоции. Химера словно консервировала в себе эти психооболочки. Запирала в своём подпространстве. И пока тело жертвы словно расслаивалось на плоть и сознание, перед разумом Яблочкина проносилась вся жизнь человека. И в этот момент он мог общаться с растворяющейся в нём личностью. Пока жертва ещё не понимала, что же с ней произошло. Пока она не растворилась в нём.

- Откуда ты про меня узнал? — спросил он у напавшего на него в гримёрке мужчину.

- Я охотился за тобой долгое время, выслеживал, — ответил ему незнакомец, — ты сожрал моего брата, и я видел это собственными глазами.

- Но тебе никто не поверил, — грустно констатировал Яблочкин.

- Да, мне никто не поверил...

Яблочкин, как никто другой знал, что люди не хотят верить в чудовищ, но они всё равно существуют.

А нападавший, внутри Яблочкина, всё твердил и твердил, что должен был отомстить, что хотел вскрыть актёра и показать миру, чудовище, которое пряталось внутри! Яблочкин в ответ молчал. Было бессмысленно объяснять, как прячется в нём химера, как она растворяется внутри него, словно распадается на атомы. И только в моменты опасности формируется, и, вырываясь из него, атакует того, кто угрожает её оболочке.

Тогда в ту страшную для Ваньки ночь, он должен был стать её едой, но его последний выдох совпал с глотком химеры. Какая метафизическая сила соединила их в тот момент и тварь быстро обжилась в нём, восстановила его плоть и затаилась внутри. Выскакивала только в минуты опасности и с удовольствием пожирала обидчика. Потом уносила Яблочкина куда-нибудь в потаённое местечко, чтобы насладиться добычей. Вместе с очередной кормёжкой она расщепляла и плоть Яблочкина, но воссоздавала своего носителя снова и снова. Благодаря такому восстановлению год жизни тела Яблочкина превращался в 10-15 лет обычного человека. Он медленно взрослел и когда это становилось заметно, ему приходилось менять местожительство. Но зато он никогда не жаловался на здоровье. Жаловаться же на химеру было некому. Тем более, что он научился ей управлять, вернее понял, что она пробуждается только в те моменты когда от страха адреналин в его крови зашкаливает. Поэтому старательно обходил все ситуации, в которых мог испытывать стресс. Но не всё зависело от него. Ему приходилось приспосабливаться к окружающему миру. Когда-то давно, во время революций, гражданских войн и последующих неспокойных лет, химера ела вдоволь. А Яблочкин слыл осторожным и результативным разведчиком. В мирное время актёру пришлось непросто. Он знал, что нужно накормить тварь, иначе, как он боялся, она начнёт пожирать его. Вот и выходил поздней ночью прогуляться, выбирая для своих променадов самые криминальные части города. О, он чувствовал, как эта ночная тварь, выскользнувшая из тьмы, и волей случая, соединившаяся с ним, обожала живую, трепещущую пульсом материю. И в минуты охоты, Яблочкин переставал понимать, где химера переходила в него, а он перетекал в неё. Он словно видел всё со стороны, но при этом управлял своим телом и ударом химеры тоже. Это чувство, чувство охоты всегда бодрило его.

Понятно, что при таком симбиозе, рассчитывать на обычную жизнь, Яблочкину не приходилось. И у него была только одна страсть - театр. Околдованный им ещё в детстве, он остался ему верен до конца. Сначала был мальчиком на побегушках, готовым за кусок хлеба на любую работу, лишь бы в театре. А когда стал актёром, его талант год от года становился всё сильнее. Секрет его был прост – химера. Яблочкин не играл – он выпускал поглощённые сущности наружу. Он выбирал тех, кто лучше всего мог справиться с этой ролью. Но за это преображение ему приходилось тяжело расплачиваться. После каждого спектакля кожа сползала с него как со змеи. Но и с этим он ужился. Да, ему после каждого спектакля нужно было время для регенерации. Благо химера помогала ему в этом, ускоряя процесс в десятки раз. Но он привык к этому, как обычный человек привыкает к чистке зубов. К тому же, запертые в нём люди помогали ему и в повседневности, их жизненный опыт и знания всегда появлялись в нужный момент в голове Яблочкина. Это позволяло ему быстро адаптироваться к жизни в любом городе. Всегда держаться на плаву в финансовом плане. Ведь он прекрасно знал где, сколько и как спрятаны капиталы всех жертв химеры. Можно сказать, что благодаря этому он вёл весьма комфортный образ жизни. И жизнь его становилась всё лучше и лучше с каждым новым, сожранным химерой человеком.

Хотя, конечно, были и свои неудобства. При процессе поглощения химера выделала какие-то неприятно пахнущие жидкости, выплевывала куски костей или одежды. После её трапезы всегда было грязно. И поэтому для «столовой» монстра, в квартире обязательно выделялась отдельная комната. Как только химера после переваривания восстанавливала Яблочкина, он начинал уборку и стирку. К тому же надо было вычистить свой театральный костюм, ведь после спектакля он всегда был в крови, прилипших кусочках кожи и сукровицы. Закончив бытовые дела, Яблочкин пил чай и ложился спать. Надевал пижаму, расправлял кровать и забирался под одеяло. Закрывал глаза. Милое иллюзорное мгновение жизни, словно он обычный человек, вернувшийся домой после работы. Оно длилось всего лишь мгновение, одно небольшое мгновение. И вслед за этими секундами тишины и покоя, в его голове раздавался дикий крик матери, этот крик сменялся воплями ужасов тех, кого пожрала химера, тех, кто теперь вечно обречён оставаться в нём. И звучали эти голоса не переставая, не замолкая ни на секунду. Они звенели в нём набатом. Из десятка, превращаясь в сотни, из сотен превращаясь в тысячи. Десятки тысяч умирающих криков. Таким был его сон. Таким было его проклятье. Так кричала его душа, сожранная заживо химерой. Или это были остатки совести, корчащиеся от постоянных убийств, которые он оправдывал тем, что иначе чудовище сожрёт его самого?!

...этой ночью Химера тоже была неспокойна. Она чувствовала как силы покидают её. И от этого её сознание, каким-то непостижимым образом проникшее в Яблочкина, раз за разом возвращалось к той странной лунной ночи пробуждения, когда Химера, оказалась в ловушке человеческого тела.