В старом домике с покосившейся крышей пахло смертью.

Запах этот стоял здесь уже полгода. С тех пор, как в мир иной отошла прежняя хозяйка, старушка Лукерья Филипповна. Какой она была фамилии, из какого города приехала, никто не помнил уже. Долго жила, две зимы ей бы еще прожить, да век бы целый справила.

Не дождалась Филипповна. Уснула ночью да так и не проснулась.

Детей у нее не было — все померли раньше. Только кот был да петух — как в сказке, но им наследство не оставишь.

«Петуха и кота заберу», — прошептала, перекрестившись, соседка Елена Михайловна. — «Пропадут ведь».

Только кота и след простыл — не было черно-белого нигде, точно вслед за бабкой ушел.

В день похорон, когда простой деревянный гроб с Филипповной вынесли за дверь, прошел по дому сквозняк, окна с хлипкими, но аккуратными ставнями раскрыл и давай гулять по горнице. Упала хрустальная ваза со стола с накрахмаленной белой салфеточкой. Упала и вдребезги об пол разбилась.

Да и вообще, говорят люди, что ужас какой-то творился у бабки Филипповны в доме в ночь после похорон.

 

Хорошо помнил Тишка, как пнул эту вазу со стола, помнил, как заслонку от печи прямо в окно бросил, помнил, как салфеточку эту беленькую по ветру пустил. И выл. Выл всю ночь до самого рассвета. И даже волки молчали, хоть и была луна полная: когда домовой горюет, ему все дань уважения отдают и вместе с ним тоскуют.

Умерла бабка Филипповна, оставив в доме своего Тишку, негодного, косматого проказника, который за ночь крынку молока за милую душу выпьет, зато где надо, всегда на помощь придет.

А бывало, сядет в кресло, головой покачает и, чаек попивая, глядит на кота и говорит:

«Придут другие, Тишенька, ты их не обижай. Как меня охраняй, береги».

«Ну, а как не придет никто? Одному скитаться?», — спрашивал Тишка. По-своему спрашивал, во снах к бабке приходил — нельзя ведь им, домовым, напрямую к человеку обращаться. Только если за ухо поймают, да вопрос зададут.

«А коли не придут, сам уходи», — отвечала Филипповна.

«Куда ж идти-то? Тут в округе во всех деревнях свои хозяева есть. Гоже ли скитаться да побираться?».

«Да в город иди! Там, поверь, такие как ты всегда нужны, хоть и по-другому всё — дома большие, лошадей нет, зато люди те же, тоже в заботе нуждаются, особенно, когда сами друг другу ее дать не могут. Таких ищи, Тишка, они тебя пуще всех любить будут, да добрым словом поминать».

Полгода ждал Тишка. Обветшал дом, покосилась крыша, полы скрипели и трескались, мебель всю — как ни старался домовой отпугивать незваных гостей — растащили. Красный угол только остался — полочка под потолком, а на ней за белой салфеточкой — образ Богородицы. Часто слушал Тишка, как бабка перед ним молилась. Не нравилось ему это, но хозяйку Тишка уважал. Перед тем, как бросить остывший и опостылевший дом, даже думал икону с собой забрать — в память о бабке, но даже на локоть не смог приблизиться к алтарю. Да и какие вещи могут быть у домового? Борода, усы, да кафтан — вот и все пожитки. Вышел за калитку, но не спиной вперед, а как люди ходят — лицом к выходу. Навсегда, значит, ушел. Пока он в доме жил, еще держалась изба, а без хозяина быстро рухнет, да зарастет травой.

Тишка старался об этом не думать: обернулся котом и пошел сам по себе, туда, куда бабка посылала.

«Посмотрим, как изменился ты, город, за сотню лет», — подумал домовой.

***

Поля и леса кончились. Последнее село, куда Тишка забрел в поисках съестного, он покинул дня четыре назад. В маленькой деревне его встретили с охотой, но остаться было негде: два хозяина в доме — к большой беде. Хоть и надеялся Тихон осесть где-нибудь в деревянной избе, ничего не вышло. Везде были уже свои домовые, да такие, что еще царей видали. Где тут с ними тягаться? Да и не хотел Тишка себе место силой выбивать, по-доброму хотел, как бабка Филипповна. От воспоминаний слезы на глаза навернулись, но дальше надо идти, город уже совсем близко был.

Серый, большой, пахнущий бензином и людьми, с такой мощной энергией, что способна горы двигать — вот таким представился Тихону Петербург.

Тишка разглядывал улицы, людей с хмурыми и грустными лицами, и такое же грустное и серое небо.

Долго петлял по проспектам Тишка, и в конце концов остановился и в растерянности сел на дорогу.

«Куда меня бабка послала? Какие домовые в таком месте? Кому я здесь сдался?», — в отчаянии подумал Тишка. А самое страшное — назад, в Липовое, пути уже нет.

Так бы и тонул домовой в печали, но вдруг раздался резкий и протяжный гул. Прямо на Тишку неслось черное металлическое чудовище, оно испускало противный дым и оглушительно ревело. Тишка прыгнул в последнее мгновение, прямо перед колесами чудища и, оттолкнувшись лапами от капота, приземлился на тротуар.

Где ему, такому маленькому, на этих улицах выжить? Раздавят и не заметят! Впрочем, и так исчезнет сам по себе, коли не найдет хозяев — тех, кто его в квартиру трижды пригласит до следующего полнолуния. Ровно месяц был у бездомного домового.

 

К вечеру Тишка забрел в какой-то квартал. Уютный, маленький. В палисаднике — осенние цветы еще и не думали вянуть, клумбы ухоженные, окна нарядные, словом — красота!

Дверь оказалась с секретом. Люди к ней кругляш подносят, и она им открывается. Сквозь стены ходить Тишка только в своем доме мог, эта же каменная громада такой хитрости не простит, потому и не он стал рисковать.

Ждал Тишка дотемна, а потом хлынул дождь — мокрый, неприятный, не как в родном Липовом — прохладный и свежий, но тяжелый, с грузными, толстыми каплями. Они барабанили по макушке, даже когда Тишка спрятался в кустах шиповника. Не в подвал же лезть, в самом деле — там хмыри загрызут за милую душу.

«Бабка, миленькая!», — думал Тишка. — «На кого ж ты меня? Филипповна, что делать-то дальше? Чего не сказала мне, окаянная?!»

— Ого, какой котяра! Дашка, смори!

Тишка своим кошачьим взглядом осмотрел мальчика лет девяти. из-под красного капюшона на него уставились детские любопытные глаза.

— Чего там у тебя, Антошка? — к нему подбежала девчонка в резиновых сапогах почти до колен. — Ух, какой красивый!

Тишка про себя улыбнулся — да, кот у него получался что надо.

Дашка протянула руку и погладила его по мокрой голове.

— Как думаешь, он чей-то? — спросила девочка.

— Мне кажется, да. Смотри, какой толстый.

Тишка недовольно зарычал.

— Он тебя понял! — засмеялась Дашка. — Давай его в подъезд запустим? А то он мокрый...

Девочка достала из кармана волшебный кругляш и поднесла к двери. Подоспевшего Тишку окатило сквозняком, пахнущим сырым бетоном. Домовой взбежал по лестнице и оказался на просторной лестничной площадке. Впереди — коридор, а по бокам... Двери, двери, двери!..

Тишка подошел к одной из них и прислушался: тишина.

Знал он о больших каменных домах, давным-давно, еще до революции случилось ему жить в одной такой квартире. Большая была, красивая. И жила в ней семья — муж с женой по фамилии Добрынины, да дочка их — девчоночка Лиза, такая же как эта Дашка — живенькая, пухленькая, с ясными глазенками. Очень любил ее Тишка! Жили они вчетвером, горя не знали. А потом пришли большевики. Покидали Добрынины вещи и переехали поспешно в деревню — одну, вторую, третью. И никогда не забывали с собой Тишку позвать. Да только раз пришли к хозяину в дом люди в серой форме. От них, как сейчас помнил Тишка, пахло землей. только не свежей, как в лесу, а кладбищенской. Смертью пахло и кровью. Увели Добролюбова незнамо куда. Жена с дочерью осталась. Сначала убивалась по мужу, а однажды взяла котомку, дочь и уехала. А Тишка так и остался в доме в Липовом. Тосковал он по Добролюбовым, по Лизоньке — где-то она была? Но тут, откуда ни возьмись, приехала Филипповна. Девчонка почти была, молодая, с двумя косичками. Учительницей была — всё-всё видела. Вот сразу и признала, что дом-то не пустой. «Оставайся со мной, говорит, дружочек!». Тишка и остался. А там — и война была, и голод был, и люди страшные с автоматами, и взрывы... Все они с Филипповной пережили вместе. И вот снова Тишка один остался. Глядишь, новая семья бы в дом вошла, да только сейчас не как раньше — это раньше люди могли в деревни ехать, сейчас из них народ бегом бежит вот в такие каменные коробки.

 

Тишка поднялся еще выше по этажам и на последнем нашел большое круглое окно. подоконник был уставлен цветами. Домовой спрятался за одним из горшков, принял свой привычный облик и задумался: одному в чужом городе ему не выжить. Сколько он так будет по квартирам блуждать? В каждую стучать — не то что до полнолуния — до следующего года не управиться! Долго думал Тишка, сам не заметил, как уснул.

Проснулся от тычка в бок — кто-то точно щекотал по ребрам.

Тишка мигом превратился в кота.

— Да не бойся ты, свои, — прохрипел низенький худой человечек в ярком оранжевом жилете. Он точно отражал весь свет, что падал на одежду.

— Ты кто? — спросил Тишка, оглядывая коротко стриженные волосы, спортивные трико, свитер и яркую жилетку.

— Управляющий местный, — прохрипел человечек. Он говорил так, будто простудился. Тишка сразу понял: это — домовой, только он какой-то...другой. Взгляд хитрый, пронзительный, глаза серые, точно небо зимой, и зрачок как у кошки — в темноте, поди, тоже светится.

— Тихон, — домовой протянул руку, и «местный управляющий», предварительно оглядев гостя, пожал ему руку.

— Сипляк, — представился он. — Подъездных дел мастер, ничейного пространства господин.

— Это как? — удивился Тишка.

— Эх, вы, деревенские... — протянул Сипляк с ухмылкой. — Ниче не знаете.

Он вдруг достал из кармана жилета складную линейку, свернул ее буквой «П» и прислонил к стене. И к удивлению Тишки начал залезать по ней, точно по лестнице. А та и вправду себе ступеньки надстраивала.

— Чудо техники, зырь, — хмыкнул Сипляк, а затем достал из кармана лампочку и вкрутил ее в пустой патрон на стене. — Вот так это. Слежу за порядком в подъезде как вы, домовые, — в квартире или в доме. Чужих не пускаю, цветы поливаю, перила чиню. Иногда ломаю. Сам, — гордо сказал он. — Сейчас в каждом подъезде свой сипляк есть, — он гоготнул. — Народу много, а за этой общей территорией кому-то следить нужно. Даром, что ничье — живут-то все.

Сипляк спустился вниз.

— А ты, никак, дом себе подыскиваешь? Сам-то откуда будешь?

— Из Липового, — сказал Тишка.

Сипляк задумался.

— Понятия не имею, где это, но вот что я тебе скажу... Ты в этом доме ни шиша не найдешь. Зырь, покажу, — он подвел его к окну. — Вон тама крыши видишь? Старые энто дома. Как ты прям, — Сипляк гоготнул и снова хлопнул Тишку по плечу. — У них там вечно, как говорится, недобор. Сходи, посмотри, глядишь, и тебе место найдется.

Тихон кивнул.

— Спасибо за помощь.

— Да пожалуйста, — усмехнулся Сипляк. — Куды пошел? Темно ж там и холодно! — крикнул он, глядя, как Тихон начал спускаться вниз.

— Не могу ждать, время поджимает. А там, глядишь, и пригреет кто, — улыбнулся на прощание Тихон.

Хлопнула подъездная дверь, и Сипляк, наблюдая, как черно-белый толстый кот побежал прочь.

— Ага, пригреет-пригреет, — задумчиво проговорил Сипляк.

И принялся вытирать натекшие с потолка лужи.

 

***

Дома с большими красивыми крышами Тишка узнал сразу. Окна выходили на большой проспект, дворики были закрыты — видно, запирались на ночь. Сквозь прутья виднелся красивый дверной проем с барельефами. Когда-то в таких домах жили люди богатые. Теперь живут люди бедные. Об этом Тишка подумал, глядя на пыльные деревянные окна, заставленные всякого рода мелочами — книгами, мягкими игрушками, цветами...

Домовой пролез сквозь прутья и, приняв свой обычный облик, дернул за ручку. Дверь с удивительным аппаратом, к которой люди прислоняли кругляши, тут же отворилась. «Неисправно», — догадался Тихон.

Он шмыгнул в парадную и, прежде чем бежать наверх, осмотрелся на темной лестничной клетке.

Тишка огляделся: цветной потолок с облезлой краской украшала роскошная розетка из лепнины. Узоры сложные, красивые, даже несмотря на то, что местами они разрушились и пожелтели. В самом углу Тихон к своей радости, обнаружил телефонный аппарат. «Неужто работает?», — подумал он. Но конструкция на стене была пережитком прошлого. Почему ее до сих пор не сняли — загадка.

— Вечер добрый, хозяева! — крикнул Тишка, желая поговорить с подъездных дел мастером. Но в ответ ему прозвенело эхо.

Видно, начальника у этих стен не было.

«Это ж кто такую красоту забросил?», — подумал Тишка.

— Кто таков? Чего надо?

Тихон аж подпрыгнул от неожиданности. Перед ним стоял обыкновенный домовой — ростом низенький, с остреньким носом. Борода стриженная, аккуратная, черная шевелюра собрана в хвост. Вместо кафтана — шаровары и белая рубаха. Как бы сказала бабка Филипповна, холеный.

— Тихон я, представился Тишка. — Домовой.

Собрат усмехнулся и кивнул.

— А мен я Лавром кличут. Но я, видишь, больше квартирный. Чего хотел-то?

— Квартиры бесхозные, говорят, есть в вашем доме, — сказал Тишка теребя рукав рубахи.

Квартирный пристально оглядел незваного гостя.

— И правда, имеется одна, — протянул он. — Хочешь под крыло взять?

— Хочу, — кивнул Тихон.

Лавр снова усмехнулся.

— На третьем этаже дверь зеленая. Не ошибешься. Глядишь, тебе удастся там порядок навести. Давненько там твердой руки не было.

Тихон кивнул.

— Постараюсь. А ты сам откуда будешь?

— Я-то? Я отсюда, — домовой деловито указал большим пальцем на дверь, которая терялась во мраке подъезда.

— А чего у вас подъездных дел мастера нет?

Лавр фыркнул.

— Нет, таких не держим. Они только там появляются, где все ничье общим становится, где нет понятия «свое-чужое». Там и чисто всегда, и потолок не течет. А у нас в основном за частную собственность держатся. А парадная... Ну и что, что штукатурка сыпется? Мы ж не в парадной живем... Ладно, бывай, — проговорил Лавр. — Я ненадолго вышел. Хозяйкино колечко посмотреть — обронила где-то, переживает. Обручальное...

И квартирный скрылся в тени.

А Тишка направился на третий этаж к зеленой двери.

Нашел он ее без труда — железная, обшарпанная, с резной деревянной ручкой.

«Пройти-то туда как? Придется ждать, пока хозяева откроют», — подумал он. И для верности обратился в кота — не мог он как вор проскочить. Пусть видят, кто к ним в гости зашел.

Шли минуты, часы. Никто не появился. Тишка оглядывал лестничный пролет. Как же все-таки здесь было красиво! Росписи на стенах, лепнина, большие окна, богатые перила, высокие потолки — все это создавало впечатление, что здесь когда-то замок королевский был, не иначе. Портили эту красоту время и людское равнодушие. Отмыть бы да подкрасить!

Вдруг на лестнице раздались шаркающие шаги, а затем — непонятное бормотание, напоминающее мелодию. Кто-то пытался петь.

— Туманы над рекой... проплывали! Вы-ыходила... на берег... Оп-па!

Тишка посмотрел на покачивающегося мужика. Один в один — деревенский! Под темной старой курткой виделась полосатая майка, на голове — фуражка.

— Это хто к нам пришел?

Мужик увидел Тишку и нагнулся, чтобы погладить, но не удержал равновесие и шлепнулся рядом прямо на бетонный пол.

Тишка понял: перебрал дядя, да так, что на всю лестничную клетку запах успел разойтись.

Мужик, меж тем поднялся на четвереньки и, приложив палец к губам, прошипел:

— Тссс! Усатый... Ты это... Тихо... А то придет баба и...

Он порылся в карманах, нашел ключ и — правда, не первой попытки — вставил его в замок под резной ручкой.

— Ну, чё... Заходи...

Мужик сел на колени, отпер дверь и жестом пригласил Тихона.

Маленькое сердечко забилось от радости, домовой недолго думая бросился в новую квартиру. Но стоило ему переступить порог, как он замер в замешательстве.

Большой коридор уходил вдаль. По стенам расставлена мебель, стопки книг, мешки, пакеты, старый шкаф с оторванной ручкой был доверху забит какими-то газетами и журналами, в углу — потрепанный маленький диван, рядом — обшарпанный стол с ящиками, из которых торчали крохотные ростки — рассада.

И двери, двери, двери...

«Какая же из них — моя?», — подумал Тихон.

Мужик же позади осторожно пытался вползти в квартиру, хватался за дверную ручку, но встать никак не мог.

Одна из дверей, та, что ближе к рассаде, открылась. Тихон юркнул под шкаф.

— Приполз, несчастный! На коленях приполз! — громким шепотом возмутилась показавшаяся в дверном проеме женщина.

Вспыхнул тусклый желтый свет настенной лампы. Женщине было около шестидесяти, может, чуть больше. Темные волосы почти все седые, собраны в узелок на затылке. Тишке показалось, что лицо у этой женщины было крайне неприятное.

— Валерьна... — пробормотал мужик, каким-то чудом все же поднявшийся на ноги.

— Я те покажу, Валерьна! Спать людям не даешь, шатаешься тут по ночам, пьянь несчастная!

— За языком следи, ж-женщина! — покачнулся выпивший жилец.

— Вот напишу на тебя заявление, будешь знать!

— Да пиши, сколько хочешь! — мужик взмахнул рукой. — Сказку пиши! Книгу! Р-роман пиши, карга старая!

— Ах ты!..

Валерьевна рванулась в бой. В этот момент из соседней двери высунулась голова. Принадлежала она мужчине, уже немолодому, но весьма приятному. На носу — круглые очки, на лбу — морщины, какие бывают от долгих раздумий. Глаза красные, подметил Тишка, значит, еще не ложился.

— Вы не могли бы потише, время позднее, — проговорил он негромко.

— Время уже раннее! — не сдержавшись выкрикнула его соседка. — Погляди, опять пришел, полдома перебудил!

— Да это ты, ведьма проклятая, всех разбудила! — ответил выпивший.

— Алексей, иди спать, — нахмурился мужчина. — Пошли, провожу.

— Ага, проводит он, как же. Алкашам всяким помогает, а как в доме порядок навести, так это он — шиш!

— О чем вы, Ада Валерьевна? — спросил он.

— Кран капает уже две недели! Я его тряпкой заматываю, а тебе хоть бы хны! Ерундой занимается, физика у него видите ли! Лучше б свою голову к делу подключил!

— Вы чего кричите так, Ада Валерьевна? Ребенок спит! — еще одна дверь открылась, и к балагану в коридоре присоединилась еще одна женщина, моложе Валерьевны раза в два.

— А вас, милая, никто не спрашивал. Не лезьте, — ответила Ада Валерьевна. — Уже шесть утра, между прочим, будний день. Я никаких законов не нарушаю. В отличие вот от него, — она ткнула пальцем в Алексея. — И от вас тоже.

— А мы-то тут при чем? — удивилась женщина.

— А при том, — уперла руки в бока Ада Валерьевна. — Кто на инструменте играет в тихий час?

— Ребенку заниматься надо! Она в свободное время играет! И не с утра пораньше!

Тишка слушал и диву давался: ссорились в семьях, но так, чтобы пилить друг друга с раннего утра... Такого не было. Об этом, может, и говорил Лавр — руки нет на них твердой. Да и бабка сказывала, мол, такие больше всего в заботе нуждаются. Идти ему, Тишке, все равно некуда. Значит, надо здесь жизнь налаживать. И начать прямо сейчас.

Прокрался Тишка в соседнюю дверь, спрятался за косяком, а потом сверкнул глазами да в ладоши хлопнул.

Свет погас. Люди затихли.

— Отлично, еще и лампочка перегорела! — крикнула Ада Валерьевна. — А менять кто будет? Я буду! На свои, между прочим, деньги! А у меня пенсия знаете какая? Я что, вас всех тут обслуживать должна?!

И спор продолжился с новой силой. Да только домовой не выдержал — смел ладонью пыль с пола да дунул в сторону жильцов. На миг наступила тишина. Жильцы смотрели друг на друга, точно переводя дыхание.

— Спокойной ночи, Ада Валерьевна, — сказала молодая женщина, устав спорить.

Мужчина в очках молча открыл одну из дверей и завел туда Алексея.

— Вот все вы так, убегаете от ответственности! Я на вас напишу! Вы у меня попляшете! — не унималась Ада Валерьевна. Но и она закрыла за собой дверь.

«Тяжело с ней будет», — подумал Тишка.

***

Через неделю Тихон в полной мере ощутил все прелести коммунальной квартиры. В его голове не укладывалось, как это возможно? Кто хозяином-то числится? Неужто, та бабка жуткая?

Ада Валерьевна, поговаривают, была в родстве с бывшими владельцами квартиры, когда все пять комнат принадлежали одной семье. На своих двенадцати метрах они оказалась после большевиков, которые заставили потесниться буржуев. А сейчас — во всяком случае, слухи такие ходили по дому — бабка твердо решила эту квартиру к рукам прибрать. По юристам бегала, чтобы доказать, что жилье ей и только ей принадлежит, и что все договоры купли-продажи комнат недействительны. А до той поры выживала она своих соседей всеми возможными способами. Валерьевна тут всем заправляла: решала, кому сколько в ванной мыться, а если нарушали этот режим, она просто стояла и барабанила в дверь, громко ругаясь на всю квартиру. Она крутилась на кухне, рассыпаясь в проклятиях, если ей под руку попадалось что-то чужое и стоящее не на своем месте. Хотя сама не брезговала этим чужим воспользоваться будь то сахар или шоколадка, оставленная Кирой — маленькой дочкой Евгении, той самой тридцатилетней женщины.

Женя работала в конторе по установке пластиковых окон. Переехала в большой город почти без гроша в кармане из глубинки — сбежала от бывшего мужа и забрала дочь, невзирая на предстоящие сложности. Кира училась в музыкальной школе — осваивала гитару. Тишка не раз пробирался к ним в комнату, чтобы послушать, как девочка перебирает струны.

Второй жилец — мужчина в очках, с волосами с проседью и болезненным цветом лица оказался профессором физики. Звали его Максимом Сергеевичем Листьевым. Он работал в местном университете. Тоже приезжий, комнату купил давно, еще когда сам был в институте. Семьи у него не было, детей тоже. Только физика — любимое дело.

Еще был Алексей или, как его все звали, Игнатыч. Бывший моряк и спортсмен, он имел неосторожность ввязаться в неудачный брак. Жена его, Ксения, оказалась женщиной хитрой и подлой, отобрала у Алексея квартиру. Машину, правда, не смогла. Ее-то он и продал, чтобы приобрести свои десять метров в коммуналке. Устроился на стройку, а там — как по накатанной и наклонной. Сначала — за компанию на праздниках рюмочку опрокидывал, чтобы уважить коллектив, потом зарплату обмывал, потом в гости стал ходить. Так и пристрастился к алкоголю. Было это лет пять, а то и шесть назад. Впрочем, Игнатыч был мужик не буйный, напьется, придет и ляжет спать. А если не спится, сидит ночью за столом, да молча смотрит в окно. Тишка, бывало, рядом с ним усядется и тоже смотрит — то в окно, то на Игнатыча. Мужа бабкиного он ей напомнил. Тот не пил, но тоже вот такими глазами на мир смотрел — грустными, какими-то отрешенными. Но стоило Филипповне зайти в дверь, тут же счастье в них искрилось. А у Игнатыча счастья не было. Была только водка.

В комнату к Листьеву Тишка особо не заходил, к Валерьевне — тем более. Больше любил у Киры отираться. В комнате было чисто, светло. На подоконнике — книги разные, а в углу — чудо техники! — ноутбук. Тишка однажды дождался, когда Кира с Женей уйдут, да попробовал сам кнопочки нажимать. Шайтанова машина издала громкий звук и посинела. Тишка испугался, выдернул из розетки и больше к ней не подходил. Но однажды увидел, как Кира там движущиеся картинки смотрит. Мультики. Тишке мультики нравились.

А вот то, что смотрела Ада Валерьевна ему ох как надоедало! Ровно в девять вечера включала пенсионерка телевизор, звук добавляла так, что, наверно, этажом выше было слышно, и смотрела о всяких политиках и австралиях. Новости.

Игнатыч тоже телевизор смотрел, нравились ему передачи про пришельцев из космоса, снежных человеках и... домовых. Вот тут-то Тихон не на шутку рассердился. Так, что аж телевизор выключил. Игнатыч посмотрел на темный экран, почесал голову и пробормотал: «Пробки, что ли, выбило?».

 

И все бы ничего, если бы каждый вечер не превращался в хаос. То чай кто-нибудь найти не может, то ящик с рассадой на сантиметр передвинули, то шампунь в ванной кто-то забыл... Словом, ссоры и склоки из-за каждой ерунды.

Но главным предметом споров для четырех соседей была, конечно, общая территория. Гостиная — тот самый коридор, напичканный разного рода хламом, который не влезал в маленькие комнатки, и кухня, в которой постоянно что-то ломалось.

Дому, в котором проживал теперь Тишка, было лет сто пятьдесят, не меньше. В нем еще были видны следы былого великолепия — лепнина, столетний кафель, даже плита с задвижками как на русской печке. Однако все это было погребено под слоями пыли и копоти. В кухне на когда-то белых стенах — сажа и плесень. Все густо заставлено мебелью, которая для кухни не предназначена вовсе. Например, книжный шкаф со стеклянными дверцами, в котором хранили посуду, или письменный стол, который использовали вместо столешницы... И кругом — мешки, пакеты, коробки, сушилка для одежды, точно новогодняя елка — игрушками, увешанная носками, трусами, брюками, рубашками и халатами в аляпистый цветочек.

Все вразнобой, все — поперек, все криво и косо. И все в этом доме говорило о том, что никакого согласия между жильцами не было.

Но самое страшное, что в этой квартире жильцов оказалось куда больше, чем казалось.

 

***

Тишка обустроил себе «кочевальню» — как он и бабка Филипповна называли его место в избе — прямо в той старинной духовке. Она никогда не работала, использовалась как подставка под цветы. А внутри было тепло из-за центрального отопления и свободно. Домовой натаскал сюда вещей, которые ему понравились в доме — Женин старый свитер, подушка Максима Сергеевича, старый советский будильник, толстая книга (читать Тишка не умел, но ему нравилось разглядывать картинки). Так жил он уже вторую неделю. И с каждым днем нервничал все сильнее. Ведь чтобы ему домовым остаться, еще дважды его должны были хозяева позвать в дом, но никак у не получалось ситуацию подходящую найти. Выбегал и котом у двери ходил. Евгения оба раза молока выносила да за ушком чесала. А один раз пьяный Игнатыч об него и вовсе споткнулся и бранным словом послал туда, куда Макар телят не гонял. Обиделся на него Тишка, пульт от телевизора к себе в печку утащил.

Время шло, новых хозяев в таком городе сыскать было трудно — с квартирными Тишка говорил. Здесь все за свои семьи держатся, мало кто уходит. Только от таких, как Тишке попались. «Уже трое от них сбежало. Или сгинуло, кто ж их разберет», — сказал Тишке Лавр. У него в квартире было пять хозяев. Жили все душа в душу — тишина и покой! На кухне вся посуда перемыта, ванна белая, блестит!

Разозлился тогда Тишка на своих хозяев — как так можно? Ведь даже если кухня общая, живут-то на ней все! Ее ведь тоже в уюте содержать надо! Вот как в деревне было: пойдет, к примеру, снег, так все разом и пошли его чистить. А кто кроме нас? Ведь все общее, все — наше. В родной деревне чужого нет. А в городе?

Поднялся Тишка в квартиру, а на душе — тоска. Обратился в кота и стал ждать. Из магазина вернулась Ада Валерьевна. От нее он приглашение получить и не чаял, просто пробежал следом. Но бабка глазастая оказалась.

— Эй, ну-ка, куда? — крикнула она ему. — Кто кота в подъезд впустил?!

Тишка шмыгнул под печку, но Валерьевна не сдавалась — начала тыкать в него шваброй. Уклоняться Тишка уже не мог, выскочил, но пенсионерка ловко подхватила его за шиворот.

— Нечего тут ходить, убирайся отсюда!

Она вынесла Тихона на улицу и захлопнула дверь.

Взвыл Тишка от досады и страха Он уже чувствовал, как стареет, тает с каждой секундой, точно все прожитые годы на него грузом начинают наваливаться. Сентябрь заканчивался, скоро наступят холода. Не видать ему, видно, уже белого снега и городской зимы...

— Котя! — раздался вдруг шепот.

Тихон обернулся.

Кира! Миленькая! Маленькие ручки тянулись к нему. Девочка увидела, как Валерьевна ловит кота. Помешать побоялась, а за ним все-таки вышла.

— Идем, котя, со мной, кис-кис-кис! — позвала Кира.

Тишку уговаривать не пришлось.

Кира спрятала его, уже не такого красивого и толстого, исхудалого и щуплого, под розовое пальтишко, и пошла в дом. Возле двери в квартиру он выпрыгнул и выжидающе посмотрел на нее.

— Идем, идем со мной! Молочка дам, — сюсюкала Кира шепотом.

Тишка вбежал в квартиру и помчался к печке.

— Ну нет, там тебя Валерьевна найдет, — прошептала девочка. — Пойдем ко мне!

Кира захлопнула дверь ровно в ту секунду, когда гроза коммуналки решила проверить, что за шум стоит в коридоре.

«Со стаканом у двери бабка стоит что ли?», — подумал Тихон.

— А сейчас я буду играть, — сообщила ему Кира. И взяла гитару.

Тихон приготовился слушать.

Солнце село, на улице стояла ночь. В щелях деревянных окон, заклеенных малярным скотчем, завывал ветер, а в стекло забарабанили крупные капли — пошел дождь. А Кира играла на гитаре медленную, но красивую мелодию. Она никогда не пела — стеснялась. О чем непременно сообщила коту. Тишка же подумал, что у нее могло бы хорошо получиться.

Спустя пару часов вернулась Евгения.

— Это что? — спросила она, глядя на кота.

— Кот, — просто ответила Кира.

Женя покачала головой, точно отгоняя морок.

— Я вижу, что это кот, почему он сидит на моей кровати?

— Т-с-с! — Кира приложила палец к губам. — Мамочка, можно он сегодня со мной побудет, ну пожалуйста! Его Валерьевна на улицу выгнала, ну пожалуйста-пожалуйста! Одну ночку!

— А если он царапаться будет и орать? Нет, Кира, животных мы не потянем. Ты же видишь, и без того Валерьевна кричит.

Женя открыла дверь и аккуратно вынесла кота.

— Мамочка, давай хотя бы тут его оставим? — прошептала Кира.

— Кира, нет! Я...

Но не успела Женя договорить: как подкошенная рухнула вниз и вскрикнула от боли.

— Мама! — завопила Кира.

Дверь Ады Валерьевны тут же распахнулась. Вспыхнул свет.

— Что за вопли ночью?! Я полицию...

— Маме плохо! — заливаясь слезами кричала Кира.

— Я нормально... — пробормотала бледная Женя.

— Что случилось? — в гостиную выскочил Максим. Он был немного растрепан, видимо, спал, и не совсем понимал, что происходит.

— Мама упала! — крикнула Кира.

Профессор недолго думая бросился к Жене.

— Вы как? Что случилось?

— Нога... — прошептала Женя. — Болит сильно... Споткнулась что ли?

Тишка в этот момент снова занял наблюдательный пост. Он единственный, кто видел, что произошло на самом деле, и это напугало его так, что шерсть дыбом встала. Интересно, почему он не заметил их раньше? Может, притаились, завидев потенциального хозяина дома?

Скорая приехала минут через десять.

— Случайно... — объясняла Женя, старательно избегая упоминания о коте. — Вышла в коридор и упала, как будто за ногу кто схватил.

— Надо в больницу, на рентген. Я не хирург, но подозрение на перелом, — заявил фельдшер.

— У меня дочь маленькая, — испуганно проговорила Женя. — Я не могу...

— Жень, я присмотрю, — сказал профессор. — Не беспокойся, правда. И в школу завтра отведу.

Женщина посмотрела на соседа. Максим Сергеевич все это время обнимал испуганную Киру, говорил, что все будет хорошо.

— Кир, ты как? — спросила она.

— Мамочка, а ты в порядке? Я боюсь, — ответила она.

— От перелома ноги никто не умирал, — сказал врач. — Ну что, едемте или как? У меня время.

— Едем, — сказал Максим.

— Так, носилки сейчас принесем, — сказал фельдшер.

— Давайте, может, я помогу, так быстрее будет, — сказал Максим Сергеевич. — Жень, вы позволите?

Она кивнула.

— Кира, иди в комнату и ложись спать, мне гипс наложат, и я вернусь, — скомандовала ей мама.

Девочка кивнула, размазывая по щекам еще не высохшие слезы.

Профессор осторожно взял Женю на руки, и вместе с фельдшерской бригадой ушел вниз.

Тишка насторожился, когда Кира переступала порог комнаты, а потом черно-белой молнией нырнул следом.

— Кира, у тебя все в порядке? — спросил из-за двери вернувшийся спустя десять минут Максим Сергеевич.

— Да, — пропищала она.

— Ложись спать и если что, зови, хорошо? Ничего не бойся, ладно? Мама скоро вернется.

— Угу.

Максим Сергеевич удалился к себе. А Кира неслышно заплакала.

Жалко стало Тишке Киру. Недолго думая он запрыгнул к ней на кровать.

От страха девочка пискнула.

И тут Тишка сделал то, чего не делал никогда, будучи в облике кота: он мяукнул.

— А, это ты, дружочек, — дрожащим голосом сказала Кира. — Нет, дружочек, это не ты виноват, ты хороший...

Она гладила кота, не подозревая, что с каждым взмахом руки ей все сильнее хочется спать. В конце концов, девочка уснула. А Тихон, приняв свой обычный облик, сидел на кровати рядом и думал. Теперь он просто не имеет права уйти. Он должен защитить этих людей. Должен как-то им сказать, что у них в доме завелись хмыри.

 

***

Перелом оказался серьезным. Женя провела в больнице почти всю ночь. Максим Сергеевич пропустил занятия, чтобы встретить ее из больницы.

Кира ушла в школу, Ада Валерьевна отправилась в паломничество в супермаркет.

Игнатыч, Максим Сергеевич и Женя сидели на кухне за столом и пили кофе. Тишка взгромоздился на холодильник и слушал. Днем хмырей можно не опасаться, света они боятся.

— А знаете, что я думаю, — сказал вдруг Игнатыч.

Профессор и Женя посмотрели на него с удивлением.

Прежде чем ответить, Игнатыч почесал грудь в полосатой майке и снова задал вопрос:

— У вас из комнат ничего не пропадало?

— Да вроде, нет, — с удивлением сказала Женя. Максим покачал головой.

— А у меня пропало. Будильник старый и пульт от телевизора. Третью неделю найти не могу.

— Ты это к чему, Лёш? — спросил Максим.

— Да к тому, — Игнатыч отхлебнул еще кофе и снова почесал грудь. — За последние две недели в квартире раза четыре гас свет. Хотя у соседей все нормально, я спрашивал. У меня телевизор выключается сам по себе, вещи пропали. Женя вот упала ни с того ни с сего, а намедни, помните, Валерьевна орала, что у нее холоднючая вода из крана полилась?

— И что? — спросила Женя. Да, было дело: горячую будто разом перекрыли именно в тот момент, когда Ада Валерьевна собиралась смыть шампунь.

— Да то, что у нас завелся домовой.

Тишка чуть с холодильника не упал.

Максим Сергеевич усмехнулся, Женя просто улыбнулась.

— Вы пересмотрели своих передач, дядь Лёш, — сказала она.

— Кстати! Я когда передачу про них смотрел, телевизор отключился! Не хочет он, чтобы про него знали! А когда отключился телек, я перед этим тень такую видел, маленькую такую. Как ребенок. Чесслово! Вот те крест! — Игнатыч перекрестился и Тишка вдруг непроизвольно зашипел.

Все замерли.

— Вы слышали? — спросил Игнатыч. — Это ж для них смерть. Надо еще молитву...

— Лёша. Какая молитва? Это ненаучно. Не бывает их! Глюки у тебя с похмелья, — попытался вразумить его профессор.

— Макс, врать не буду. Докажу тебе. Смотрите внимательно.

Женя с Максимом переглянулись, а Игнат к Тишкиному ужасу направился к печи и раскрыл створку.

Наступила тишина.

— Да. Сажа. Столетней давности, — поговорил Максим. — Закрой, а то разнесет по кухне.

— Почистить бы, — сказала Женя.

— Ага. И кафель — тоже, — ответил Максим, оглядывая кухню. — Давно уже об этом думаю, как бы там женщина из преисподней не кричала.

Женя хихикнула.

— Эй, я не то хочу показать! А ну, смотрите!

Игнатыч сунул руку прямо в тишкину «кочевальню».

— Будильник! — он выудил часы.

Следом пошел свитер и подушка.

— Там еще книга какая-то, но не могу вытащить, — сказал Игнатыч, оттирая руку от сажи.

Максим Сергеевич и Женя оторопело взирали на вещи, изъятые из недр печки.

— Может, Кира?.. — наконец, предположила Женя.

— Ты правда думаешь, что она бы стала такой ерундой заниматься? — спросил Максим Сергеевич.

— Не знаю, — пожала она плечами.

— Может, это твоих рук дело? Ну, по пьяне? — извиняющимся тоном сказал Максим, обращаясь к Игнатычу.

— Свитер-то я откуда взял?! Я по чужим комнатам не шастаю, даже когда в драбадан! Не надо мне тут!

Игнатыч погрозил пальцем.

— Ладно-ладно, прости меня, Лёша, — примирительно сказал Максим Сергеевич.

Игнатыч отмахнулся — мол, не страшно.

— Я вот по пьяне этот тайник нашел, — объяснил он. — За чекушкой полез, думал, осталось чего. Обычно тут храню... — Игнатыч хлопнул по маленькой дверце. — А в этот раз сунул руку, а там...

— Давно? — спросила Женя.

— Да вот, дня два назад, — он почесал затылок.

— Странно это все, конечно, — проговорила она.

И тут в замке повернулся ключ.

— О, нарисовалась, Ада Валерьевна, — проскрипел Игнатыч.

Она вплыла в кухню. На лице у Ады Валерьевны была самодовольная улыбка.

— Готовьтесь, голубчики, — сказала она.

— К чему? Очередному всплеску ваших эмоций? — спросил Максим Сергеевич.

— Не хами. А еще профессор! — пристыдила его женщина. — К переезду, дорогие мои, к переезду.

— Какому переезду? — спросила Женя.

Тишка напрягся.

— Моя это квартира. Целиком и полностью. Все бумаги есть, подписи есть.

— Так и у нас тоже, — оторопело сказал Максим Сергеевич. — Я лично комнату покупал, у меня «зеленка»...

— Да хоть марганцовка, — фыркнула бабка. — Недействительны они.

— Да быть не может, — побледнела Женя.

— Может-может. У меня самый лучший юрист, все мне нашел, все договоры. Хотите — с копиями ознакомитесь. Там в девяностых ошибка в документах по приватизации была. И вся квартира на меня оформлена, — самодовольно заявила Валерьевна.

— Но это нечестно, — сказала Женя.

— Честно. Она всегда моя была, — рявкнула бабка. — Семье моей принадлежала. А то, что отобрали — вот это нечестно! Так что сворачивайте свои вещички и улепетывайте отсюда!

— Так куда мы пойдем? Я без копейки, у меня ребенок на руках...

— А нечего рожать было, раз прокормить не можешь. Думала, дал бог зайку, даст и лужайку? Ничего подобного. Еще месяц тут поживете, так и быть, а потом проваливайте, чтобы пьяного духу вашего здесь не было!

Она развернулась и ушла. Хлопнула дверь.

В кухне наступила тишина.

— Вот это номер, — проговорил Максим.

Женя расплакалась.

Игнатыч молча наблюдал из-под нахмуренных густых бровей.

Тишка был в панике.

 

***

— Мам, а куда мы переедем? — спросила Кира.

— Не знаю пока, может, где-нибудь квартиру снимем. Без соседей. Со своей ванной, — улыбнулась Женя, поглаживая Киру по голове. День выдался неспокойным, но перед дочерью она пасовать не хотела, не хотела еще больше пугать ребенка.

— Мам, а котика заберем? — спросила девочка.

— Какого котика?

— А того, черно-белого.

Женя вздохнула.

— Кир, ну мы с тобой уже об этом говорили.

— Он со мной сидел, — сказала девочка. — Когда ты в больницу уехала, я плакала. А потом он ко мне пришел и меня охранял на кровати. А потом...

Кира вдруг привстала и заговорчески проговорила:

— Мама, потом мне приснилось, что это и не кот вовсе, а человечек. Маленький такой, лохматый такой. Он вон туда сел, ножки поджал и охранял меня.

У Жени по спине поползли мурашки.

— Кира, а ты, случайно, в печку мой свитер и будильник дяди Леши не засовывала?

Глаза у девочки расширились.

— Нет, конечно. Мам?

— Что?

— А это правда?

— Что именно?

— Игна... То есть, дядя Леша сказал, что у нас в доме завелся домовой!

— Ну вот, ребенка напугал... — пробормотала Женя. — Да слушай ты его больше. Боишься?

Кира задумалась.

— Нет. Если это он был, то я его видела, он совсем не страшный и хороший. Мам, а что если, кот — это и есть домовой?

Тишка, все это время сидевший под кроватью, фыркнул в усы: догадливая!

— Давай спать, домовой, а то завтра в школу не встанешь, — пробормотала Женя.

Кира заснула быстро, как засыпают только дети. И снилось ей, что бежит она по полянке, по лесу, впереди как будто стоят дядя Лёша, Максим Сергеевич и мама, и вот они машут ей руками. Она бежит, задыхается, дышать тяжело... Ей вдруг стало страшно... И вдруг откуда ни возьмись появляется кот. Тот самый, черно-белый. Он бросается ей под ноги, Кира падает, в ногах — тяжесть, она переворачивается на спину, на груд тут же прыгает кот и как крикнет ей человечьим голосом, таким густым, немножечко старческим: «Кира! Вставай! Вставай, Кира! Беда!».

— Беда, беда, Кира! — надрывался Тишка.

Вся комната была затянута белым едким дымом.

 

***

— Скорая у нас была. Теперь вот пожарные с милицией приехали, — удрученно проговорил Максим Сергеевич. — Завтра еще и юрист придет.

— Для полного счастья, — пробормотала Женя. Она надышалась дыма, но уже пришла в себя.

Если бы не Кира, которая с криком «Помогите, пожар!» выскочила в коридор и стала барабанить в дверь Максиму Сергеевичу, никто бы и не заметил, что на кухне все полыхает огнем.

Когда приехали пожарные, Игнатыч и Максим Сергеевич уже вовсю тушили старый сервант. Мужчины уже тоже были на грани обморока, хоть и замотали лица полотенцами.

Как после сказали пожарные, пламя пошло от старой духовки. Там нашли обгоревшую бутылку водки. «Или искра или проводка, и вспыхнула ваша заначка», — сказал пожарный Игнатычу. Тот мрачно смотрел на сотрудников милиции и МЧС.

— Он! Это он! Специально поджег, когда узнал, что я их выселяю! Арестуйте его, он убийца, он меня убить хотел! — кричала Ада Валерьевна, которая до этого с периодичностью в пару минут воспроизводила обмороки.

К счастью, большого ущерба квартире огонь не нанес. Сгорел шкаф, какие-то пластиковые пакеты, старые газеты. В общем, то, что пожарные в отчетах называли «хлам».

Когда пожарные уехали, жильцы, наконец, поднялись в дом. Запах был ужасный. Все было залито пеной.

Максим, Женя и Игнатыч оглядывали кухню. Кира, до сих пор закутанная в куртку профессора, шлепала сандалией по воде.

— Сейчас начнем убираться или до утра подождем? — первой нарушила тишину Женя.

— То есть, два часа? — спросил Максим. — Время четыре утра...

— Ровно в четыре часа, без объявления войны... — проговорил Игнатыч.

Все молча уставились на него.

— Это ты сделал? — спросил негромко Максим.

Игнатыч покрутил пальцем у виска.

— Я хоть и пьяный, но не дурак. Тут же ребенок... Но каюсь, бутылка моя. Больше — ни капли! Вот те крест! Кто сделал — не знаю, хоть убей. Домовой, наверно. Не нравимся мы ему.

Тишка, стоявший позади, едва сдержался, чтобы не взвыть. Не от креста — от несправедливости! Не он это был, знал он, видел, что произошло!

Ночью, когда все пошли спать, собрались снова хмыри в кучу. Склока с бабкой их силой напитала. Они ведь где появляются, твари эти, тени без роду без племени? Там, где постоянно скандалы и споры, где грязь кругом, а первый признак появления хмырей — плесень на стенах. А потом начинается: то кран открытым оказался и соседей затопил, то падает люстра ни с того, ни с сего, то пожар... Негатив это, злоба людская, которая своей жизнью жить начинает. А борется с ней кто? Домовые! Оттого и не любят склок и ссор в доме. А иной раз, если много хмырей, так бой неравный получается, и пропадает домовой...

Еще бабка его Филипповна говорила, что живут хмыри в углах темных, питаются гневом и обидами, грязь любят — без нее не выживут, тощие будут, тонкие, а потому первое, что нужно делать — мыть и убирать.

И в ту ночь Тишка видел, как темные тени по кухне да по коридору кружились, занавески колыхали, стулья двигали — вот это силища у них! А потом добрались до спичек и ну резвиться с ними. Первым Тишка проснулся — под кроватью у Киры дремал, учуял дым и ну будить сначала Женю, но та не проснулась. Домовой не на шутку перепугался и одну из запретных вещей сделал: не была ему Кира хозяйкой, но решил он с ней сквозь сон поговорить, как с бабкой Филипповной. Ох, нельзя так делать! Половину тех сил, что у него оставались, за это отдал.

А тут ему вдруг видите ли предъявляют обвинения!

В сердцах пнул Тишка ведро. Стоящая в нем швабра упала под ноги Жене.

Она вскрикнула от неожиданности.

— Ладно. Сейчас так сейчас. Давайте убираться что ли? — отдышавшись, сказала она.

 

***

Тишка за процессом уборки следил лично. Хмыри попрятались к утру, и все их излюбленные места Тихон знал. И если пропускали, не помыли, давал понять, где надо подтереть.

Женя со сломанной ногой особо не помощница была, но все равно мыла то, до чего могла дотянуться. Стол протирала. Даже Кира, несмотря на приказ старших идти спать, старательно драила кухню. «Во-первых, я не усну — так страшно было! А во-вторых, я помочь хочу! Я не ребенок!», — заявила она. Максим рассмеялся, Женя улыбнулась и махнула рукой — пусть моет, пока не устанет.

Копоть и многолетнюю грязь отмывали несколько часов, но когда Игнатыч, наконец, бросил тряпку и закурил уже, наверное, седьмую сигарку, все поняли: закончили.

— Как будто в другом месте оказался, — проговорил Максим Сергеевич.

— Красота, — сказала Женя, оглядывая кухню.

— Ляпота, — кивнул Игнатыч. — Будет, когда уголок новый купим. И ванну отмоем. Ой, хоть бы в коридоре это барахло тоже сгорело...

Все засмеялись.

— Спать надо, — сказала Кира. — Всем.

— Согласен, — ответил профессор.

Но только собрались они расходиться, ключ в замке повернулся.

Ада Валерьевна, решившая переночевать в гостинице, вернулась. И вернулась не одна.

— Проходите, Егор Михайлович! — ворковала она.

И вскоре показалась вместе с нескладным коренастым мужчиной непонятного возраста, с темными строгими глазами и такими же темными, но остриженными под ноль волосами.

— О, вы все здесь, замечательно! Друзья мои, это — Егор Михайлович Миронов. Он — юрист и мой хороший друг и защитник, правда, Егор Михайлович? Он вам сейчас предъявит все документики, после чего вы должны будете расписаться и съехать отсюда в течение месяца.

Максим нахмурился.

— Я ничего подписывать не буду, — он сложил руки на груди. — И Женя — тоже.

Евгения вопросительно посмотрела на него, но профессор только взял ее за руку.

— Мы будем подавать в суд.

— Сколько угодно, — ответил Егор Михайлович, — но сейчас вы подпишите, что вы с документами ознакомлены. Давайте сядем, я все поясню.

Он разложил на столе бумажки.

Тишка смотрел на испуганное лицо Жени, на Киру, которая едва не плакала, на угрюмого Игнатыча и бледного профессора. Эти люди уже были семьей, а их выгоняли из собственного дома. Тошно стало Тишке. И подумал он: пусть он нарушит еще одно страшное правило, пусть всего себя отдаст, всю силу свою, но этим людям он поможет, потому что признал он их своими. Пусть и не позвали его, не пригласили в дом трижды, как положено. Срок все равно уходит, не успеет уже — всего ничего до конца месяца осталось, так напоследок хоть доброе дело сделает.

 

Захлопнулась дверь. Закачалась закопченная люстра, из старых кранов сама собой хлынула вода.

Кира закричала, но Тишка кинулся к ней от раковины, дернул за кофточку и гаркнул:

— Не бойся, Кира, не бойся!

Девочка услышала его точно издалека, но узнала — ведь он же ее ночью спас!

И на глазах у изумленных жильцов бумажки, договоры — все доказательства и весь триумф Ады Валерьевны поднялся в воздух.

Тишка рвал документы на мелкие кусочки под вопли Валерьевны. Юрист покрылся потом и точно в трансе наблюдал за происходящим — зачаровал его Тишка, чтобы не мешал. А Женя, Кира, Максим и Игнат забились в угол и с ужасом наблюдали за происходящим.

— Это домовой, не бойтесь, он нас не тронет, — шептала Кира. — Он хороший. Он с нами. Он за нас.

Чиркнул Тишка спичкой.

— Опять?! — взревел Игнатыч, но загорелись только клочки бумаг.

 

***

— Бесы, ну вас к черту! — юрист выбежал из подъезда, сел в машину. — Разбирайтесь сами со своим домом! — крикнул он, заводя мотор.

Когда все кончилось, четверо жильцов перевели дух.

— Ну и... Где он? — спросил Максим у Игнатыча.

— Да кто его знает? Тут где-то...

— Домовенок, миленький? — позвала Кира. — Покажись. Мы тебя не обидим, честно-честно! Спасибо тебе!

Женя улыбнулась.

— Теперь готов поверить во что угодно, — сказал профессор. — Смотрите, кот.

На пороге сидел черно-белый тощий-тощий кот. Он устало смотрел на собравшихся.

— Это не кот, — прошептала Кира. — Иди к нам, домовой!

Кот сделал пару нетвердых шагов к девочке и мяукнул. Тишка? Так его звали, когда он был? Кем?

— Хозяин, защитник наш, — проговорил Игнатыч, почесав кота за ушком. — Оставайся что ли?

 

***

Наступила зима. Наступила быстро, будто внезапно. В Питере она не такая, как по всей России. То дождь, то снег, ветер промозглый.

— Ждешь себе ее ждешь, — пробормотал Тишка, заворачиваясь в огромный свитер, пожертвованный Максимом Сергеевичем.

— А ты думал, тебе тут зимняя сказка будет? — хихикнул Лавр. Ему свитеры не давали, он с некоторой завистью смотрел на Тишкины обновки. — Хмырей-то нет?

— Неа, — довольно ответил Тихон. — С тех пор, как уехала бабка, тишь, да гладь.

— Как вы ее выселили?

— А так, — усмехнулся Тишка. — Порыскал я, посмотрел. Уж больно много бумажек у нее было. Я их своим хозяевам и принес.

— И что?

— А то. Подделка! Уж больно она хотела квартиру заполучить. что историй насочиняла про нее — любой сказочник позавидует. Вот и побежала бабка, чтобы ее в милицию не сдали.

Лавр покачал головой.

— А остальные? Слышал я, — хихикнул Лавр, — что профессор твой жениться собрался.

— Собрался, улыбнулся Тишка. — На Женьке.

— А Игнатыч?

— А что — Игнатыч? Нормальный мужик. Киру в зоопарк водит. На пенсию ему скоро. Даже почти не пьет. Ну так, раз в неделю. Ладно, хватит языками чесать. У нас подъезд недомытый. Надо придумать, что с этим телефоном делать, и решать, кто лепнину чинить будет.

— А чего тут решать? — удивился Лавр.

— Ну как же... Надо понять, чья, за кем закреплена.

— Здесь все — наше, — проворчал Лавр, глядя, как за окном падают на землю крупные хлопья снега. — Всё наше...

Тишка довольно улыбнулся.