Вырываюсь изо всех сил, кричу, царапаюсь. Тщетно. Он тащит меня волоком, с пьяной уверенностью в том, что никто мне не поможет. Я знаю, что он прав, и всё же... Острые камни впиваются в ноги, ветви с глухим щелчком стегают по спине, оставляя, наверное, алые отметины. Я не хочу плакать.

 

Кусаю в плечо, прямо через грязную рубаху. Рот наполняется солёным, в нос ударяет запахом пота и перегара. Он дёргается, изрыгая проклятия, но даже не останавливается. Лишь туже наматывает мои волосы на кулак, рыжее на смуглом, заставляя запрокинуть голову и посмотреть в небо. Небо хмурится, машет мне верхушками сосен, будто прощаясь.

 

А вот и пещера. Понимаю это, когда меня с размаху бросают на каменный холодный пол. На мгновение боль вытесняет страх, но он тут же возвращается с новой силой. Ремень скользит из пояса с противным скрипом, запястья обвивает тугая кожа. Довольный гогот эхом прокатывается по пещере, превращаясь в хриплое хоровое:

 

— Тебе понравится.

 

Я не хочу верить, даже когда слышу шорох спускаемых штанов. Когда юбку задирают липкие, похотливые пальцы.

 

Я. Не хочу!

 

Изворачиваюсь, сбрасывая с себя навалившееся грузное тело. Он крупнее меня раза в два, и пока поднимается, чертыхаясь, бросаюсь к виднеющемуся совсем рядом выходу. И падаю, снова падаю, схваченная цепко за лодыжку. Под виском расползается тёмное пятно.

 

Вот и всё.

 

Закрываю глаза.

 

И проваливаюсь в спасительную черноту.

 

***

Прихожу в себя, когда что-то тёплое аккуратно касается лица. Всё плывёт, множится цветными пятнами. Густо пахнет псиной и чем-то горьким, травяным. Знакомым.

 

Ко рту подносят чашу. Глотаю послушно, проигрывая на языке всю гамму вкусов. Привычно сортирую их, будто сушёные связки трав в своей избе. Да, это должно помочь.

 

Снова открываю глаза уже утром.

 

Щурюсь от света, проникающего сквозь плохо занавешенное окно. Голова всё ещё болит, но сейчас это волнует меня меньше всего. Кто-то раздел меня и омыл. Одежда грудой лежит тут же, у кровати. Морщась, натягиваю разодранное платье, пытаясь замаскировать выпадающую теперь из него грудь. Мне бы моток ниток да иголку...

 

Осматриваюсь.

 

Моя изба по сравнению с этой – островок уюта в лесу. А ведь местные обходили мой дом стороной, считая, что только ведьма может жить в таком хлеву. Обходили... До вчерашнего дня.

 

В избе пусто. Кем бы ни был загадочный хозяин, сейчас он отсутствует. Ни печи, ни посуды. Просто комната с одиноко стоящей кроватью да столом, кое-как сколоченным из кривых неструганых досок.

 

Нахожу в углу жбан с водой, с наслаждением пью прямо оттуда, черпая её ладонями.

 

Заплетаю растрёпанные волосы в косу. Смотрю в жбан, отмечая тени под глазами и синяк на скуле. Могло быть и хуже. Намного хуже.

 

Пора. Тревога уже разливается в груди, напоминая, что хозяин скоро вернётся. Спас ли он меня? Похитил? Важно ли это?

 

Дёргаю дверь. Заперто. А вот и ответ. Дёргаю снова, проверяю окно, мечусь по избе птицей. Не выбраться. Хватаю берёзовый чурбан, что стоит у стола вместо стула. Тащу к дверям, встаю по одну сторону, запыхавшись. Второй раз я никому не дамся. И первый бы не далась, если бы не подкараулил за домом, не накинулся сзади. Понимаю, что мне всё равно, что с ним стало. Даже если он умер вчера. Хоть бы умер.

 

Шаги я не слышу. Просто дверь отворяется с глухим стоном, и в комнате возникает тень. Поднять чурбан над головой я так и не смогла, потому бью со всей силы вбок и... Где он? Пока я ошалело верчу головой, впечатавшись в стену, сзади – опять сзади! – мягко и как— то ладно вынимают из моих рук пенёк и ставят на пол. Закрывают за собой дверь. И разворачивают меня к себе лицом.

 

Он некрасив. Сальные нечесаные волосы космами спускаются на широкие плечи. Глаза смотрят настороженно, внимательно. Отпускает, едва ощутив дрожь моего тела.

 

Волколак. Откуда взялся только? Давно про них в лесах наших не вспоминали. Дышит спокойно, волосатая грудь мерно вздымается, будто и не нападали на него вовсе. Невысокий, на полголовы выше меня. Исхудавший. Из одежды на нём одни штаны, а в руках – только сейчас замечаю, что он что-то принёс – мешок, из которого капает красным.

 

Добыча. Как я.

 

Замираю, вглядываясь. Волколак молчит, выжидает. А может, и говорить не умеет? Отпустит ли? Или?..

 

— Зачем?

 

Вопрос вырывается внезапно. Сама не знаю, что я хочу спросить. Но волколак отвечает, старательно выговаривая слова, будто давно не делал этого:

 

— Ты звала. Я пришёл. Помощь.

 

Голос у него негромкий, но звучный, обволакивающий лесным ветром. Таким голосом песни бы петь, а достался...

 

— Отпусти!

 

Это уже не вопрос, мольба. Если не на ужин меня принёс, то для чего я ему? Ведь не для... Для того, чтобы... Нет!

 

Обходит меня кругом. Внезапно прижимается носом к макушке, втягивая воздух. Терплю. Понимает, отстраняется. Подбирает слова.

 

— Тот, вчера. Видел меня. Ушёл. Искать будут, следить. Тебя обвинит. Найдёт, не отобью больше. Охотился у деревни, слышал. В лес пойдут, факелы, дом твой знают. Сожгут. Тебя сожгут.

 

И добавляет, двинув уголком рта:

 

— Не держу. Хочешь – уходи. Хочешь – живи.

 

И ещё одно:

 

— Вкусная.

 

Почему-то именно сейчас вспоминаю, что на мне платье, не слишком-то прикрывающее тело. Поспешно отворачиваюсь, натягиваю ворот. Чувствую спиной взгляд, волной проходящий по позвоночнику. Что... что он сказал?

 

— Они сожгут мой дом?..

 

Оседаю, прислонившись к стене. Волколак опускается рядом, разметав длинные ноги. Безразлично смотрю на его босые ступни, с ногтями, больше похожими на когти. Всё, что я так старательно выстраивала несколько лет, осталось там, в тёмной пасти пещеры.

 

Наконец киваю, соглашаясь.

 

— Мне некуда идти.

 

Встаёт, ничуть не удивившись. Отходит, жадно лакает воду, наклонившись над жбаном, будто животное. Большое, уродливое животное. Капли воды стекают на грудь, прочерчивая светлые дорожки по грязи. Ему бы помыться...

 

В мешке оказывается тушка зайца. Уже выпотрошенная, кровенеет нутром, вызывая во мне лёгкую тошноту. И как мы будем это есть? Он, может, привык есть сырое, а я? Или сказал живи, а как – моя забота?

 

— Огонь разведу. Ужин.

 

Кажется, это попытка сблизиться? Ну, тогда...

 

— Янка.

 

Показываю на себя, называясь истинным именем. В деревне меня зовут просто «эта» - в лучшем случае.

 

В глазах волколака расцветает растерянность. Не помнит своего имени? Да и есть ли оно у него? Люди волколаков не любят, боятся, сразу на вилы поднимают. Поэтому и мало их осталось.

 

— Некрас.

 

Имя падает с губ неуверенно, каждым звуком сопротивляясь. Отпускаю себя, хохочу, разом стирая вчерашний день.

 

— А тебе идёт... имечко-то!

 

И осекаюсь, когда понимаю, как это для него прозвучало. Некрас молча выходит из избы, прихватив с собой зайца. Корю себя – он тебя спас, так ты за добро отплачиваешь? Выхожу следом. С минуту наблюдаю, как поленья припасённые – значит, всё же не ест сырое? – на кострище складывает. И спички нашлись, и вертел для тушки.

 

Протягиваю к костру ладони. Искры отливают медью, и кажется, что я стою, вся объятая пламенем.

 

Смотрит исподлобья. Сердится?

 

— Волосы. Огонь. Красиво.

 

Перекидываю косу, смущённая. Столько всякого в жизни наслушалась, и хорошего, и дурного, а только искренне так – ни разу. Присаживаюсь у костра, помогая проворачивать зайца, уже начинающего распространять аромат отличного обеда – особенно для того, кто голоден. Рассматриваю Некраса открыто. Раз он меня уже видел, то и мне стесняться нечего.

 

Теперь замечаю шрам, полосами рвущий спину. Вилы. Как выжил только? Кто выходил?

 

Спрашивать не решаюсь.

 

А глаза у него зелёные, топкие. И будто тоска изнутри болотами комариными звенит, надрывается.

 

— Много вас тут?

 

Говорят, волколаки совсем как люди. Семьями живут, плодятся по-нашему.

 

Безразлично мотает головой.

 

— Сам.

 

— Другие далеко живут, да?

 

Я тоже сама по себе, мне ли не знать, что разное из дому ведёт, да подальше. Но волколак снова мотает головой.

 

— Один я.

 

И с прорвавшейся злостью:

 

— Последний.

 

Охаю. Мне не надо объяснять. Ребёнком ещё была, когда в округе за ночь волколаков вырезали. Кто-то из охотников выследил, где живут. Окружили, факелов наготовили, топоров с вилами. После по деревне головы носили, хвастаясь, у кого сколько. Большие головы, маленькие...

 

Не думая, шагаю к Некрасу... и обнимаю. Замирает в моих руках, не понимая, а после обнимает сам, неумело, осторожно. Так снежинку на ладони держат, стремясь налюбоваться, пока не растаяла. Провожу пальцами по шраму, будто залечивая. Не залечить. Поздно.

 

Так и стоим, пока мясо не начинает подгорать. Ничего. Подгорелое даже аппетитнее.

 

Вхожу в избу уже хозяйкой. Если жить нам пока вместе, то и наладить быт надо так, чтобы всех устроило.

 

Но сперва надо наведаться ко мне домой. Некрас не спорит, когда объясняю ему, что задумала. Раньше вечера толпа вряд ли соберётся, и нам нужно поспешить.

 

Сперва идём быстрым шагом. Потом начинаю отставать. Некрас пару раз останавливается, терпеливо дожидаясь. А после бросает:

 

— Неловко – отвернись.

 

И начинает оборачиваться. Смотрю заворожённо. Штаны – когда снять успел – лежат на траве, а рядом стоит большой поджарый волк с глазами, что болото. Спину подставляет, садись, мол. Подбираю штаны, сворачиваю аккуратно. Сажусь на широкую спину, обхватываю руками, вдыхаю тепло. Мне не страшно. Не после всего.

 

Бежит легко, мягко переступая лапами, хоть и с ношей. Долго бежит. Начинает смеркаться. Задумываюсь, сколько же он тащил меня от пещеры?..

 

Изба едва виднеется через плотную листву. Волколак, уже в человечьем облике, делает мне знак оставаться, а сам обходит вокруг, проверяя. Никого. Выдыхаю, будто до того забывала это делать.

 

Внутри так же, как было вчера – и одновременно будто несколько лет прошло. Хватаю то одно, то другое, роняю обратно, не в силах выбрать то малое, что я могу унести с собой. Некрас не торопит, не требует. Зеркальце нашёл, вертит в руках, рассматривая мои мечущиеся отражения.

 

Наконец вываливаю пару одеял, связываю узлом. Внутрь бросаю платья, куски полотна, корзину с рукоделием, пару кусков мыла. Травы, помедлив, оставляю висеть под потолком – ещё наберу. Некрас принюхивается, улыбается одобрительно. Оказывается, он и это умеет.

 

Вот и всё. Годы жизни помещаются в один тюк. Хочу поднять, но Некрас отстраняет, берёт сам, в последний момент будто невзначай запихивая внутрь зеркальце. Понравилось? Или я – понравилась? От последней мысли на губах словно сладкой ягодой лопается. Сама себя высмеиваю. Что, Янка, от одиночества и волколак люб станет?

 

Выходим. Уже стемнело, лес наполнился густыми тенями, так и норовящими утащить за собой. Но далеко уйти не успеваем.

 

Голоса. Некрас задвигает меня за спину, не давая выглянуть. Но я вижу и так, факелы выхватывают в темноте разношерстную толпу, идущую к моему дому. Весело идут, с разговорами. Убивать идут.

 

Прижимает палец к моим губам, развернувшись, и так, стоя ко мне вплотную, начинает меняться. Но в этот раз я смотрю не на это. Ловлю его взгляд и так, не отрываясь, молча говорю ему спасибо. Волк тыкает мокрым носом в ладонь, проводит нежно. Сажусь верхом, умащивая тюк. Обнимаю уже привычно.

 

— Сбежала, волколачья подстилка!

 

За спиной полыхает зарево.

 

Домой – как быстро я стала называть это место домом! – Некрас приносит меня уже ближе к рассвету. Нет сил ни разобрать вещи, ни раздеться, и последнее, что я чувствую, как меня кутают в одно из одеял и кладут на кровать, до сих пор пахнущую псиной.

 

— Люблю собак.

 

В ответ раздаётся тихий смешок, будто я произнесла это вслух.

 

Засыпаю.

 

Весь следующий день съедают хлопоты. Выскоблить полы, стол. Вымыть окна. Разложить то немногое, что успели взять. Когда сама жила, не до того было, а тут хотелось даже, чтобы Некрас оценил. И ещё одно дело осталось, но нужно дождаться, пока Некрас вернётся с охоты.

 

Вечереет. Заходит уставший, смотрит, удивляется.

 

— Дом...

 

И всё, в себя уходит. Говорю торопливо, чтобы отвлечь:

 

— Пойдём-ка со мной! Потом ужинать будем.

 

Протягиваю руку. Берёт, пальцы переплетает. Будто нужна я ему сейчас. Пусть, шагает зато, не спрашивает. Веду к реке, что от дома недалеко совсем. Утром рассказал, в какую сторону идти, сбегала, разведала.

 

На берегу достаю из взятой с собой корзины кусок мыла, чистую тряпицу. Говорю сурово, с напускной строгостью:

 

— Хочешь в нашем доме ночевать – чистым в него приходи!

 

Некрас осматривает своё тело, будто и не замечал до того слоя грязи. Скребёт когтями, почесываясь. Протягивает руку за мылом, но я перехватываю, не даю кусок. Приподнимает бровь.

 

— Не справишься сам.

 

Не спорит. Просто сбрасывает штаны и с разбегу ныряет в парную после жаркого дня воду. Плещется в реке, фыркает, сейчас и правда похожий на матёрого волка.

 

Пока не видит, снимаю платье, оставаясь в одной рубахе. Вода расступается, а после смыкается у моей шеи. Некрас уже рядом, мокрый, всклокоченный. Счастливый.

 

Намыливаю ему голову, с трудом продираясь сквозь колтуны. После третьего раза, когда с волос течёт прозрачная, а не чёрная вода, перехожу на спину. Касаюсь шрамов аккуратно, но волколак стоит спокойно, не шевелясь. Шея. Спина. Руки. Грудь. Чувствую под пальцами тугие мышцы. Некрас дышит чаще, и смотреть не на меня старается, а вдаль, к берегу.

 

Рука сама скользит ниже, к животу. Ещё чуть ниже... И встречает там пальцы Некраса.

 

— Выходи. Справлюсь.

 

Закусываю губу, смущаясь. Зачем это я? Хоть волколак, но мужчина. Забыла? Забылась?..

 

Рубаха облепляет тело, но вместо холода чувствую только раскалённый взгляд, на мгновение скользнувший по всем изгибам. Выжимаю рубаху, поспешно натягиваю платье. Жду, спиной к воде.

 

Выходит, отряхивается, брызги долетают до меня, заставляя поёжиться.

 

Обратно идём молча, не глядя друг на друга.

 

В тишине готовим на костре ужин. Сегодня это пара жирных куропаток.

 

А волосы у него смоляные, кудрявые.

 

Ложимся спать.

 

И ворочаемся оба до полуночи, пока сон не смаривает наконец обоих.

 

Будит меня щекотание в носу. Чихаю, сажусь на постели. Букет. Неумело собранный, огромный. Часть стеблей с корнями вырвано. Прижимаю его к груди, любуясь. Скатерть. Из чего бы сделать скатерть?..

 

Лето заканчивается стремительно. Каждое утро я нахожу у подушки букет, и весь потолок завешан связками сушеных цветов. Мы не говорим об этом, и просто живём, стараясь заполнить дни обычными мелочами.

 

Я приучаю Некраса пить чай, а он сколачивает вторую кровать и занавешивает уголок, чтобы я могла там уединиться. По вечерам я рассказываю волколаку сказки, как мне рассказывали, а он внимательно слушает. Иногда пою, а он подпевает, срываясь на вой. Это смешно. И трогательно.

 

В первый день осени Некрас уходит поздно. Застывает на пороге, и вдруг бросает глухое:

 

— Неладное чую. Не хочу тебя оставлять.

 

Подхожу близко – впервые с того купания, заглядываю в зелёное марево. У самой сердце сжимается, но отвечаю весело, задорно:

 

— Голодными нас оставить хочешь? Что со мной сделается? Иди, да возвращайся поскорее!

 

И добавляю искушающе:

 

— Сегодня чабрец пить будем!

 

Некрас наклоняется - как же бьётся сердце! – и прижимается губами к виску, горячо, порывисто.

 

Уже и нету его, а я всё стою. Как же так вышло то, волколак?..

 

Заставляю себя успокоиться. Достаю из корзины рубаху, что Некрасу шью. Осталось рукав доделать. Представляю, как наденет её, как хорошо на него сядет. Тревога колет в груди иголкою. Лишь к обеду отпускает, когда слышу шум за окном.

 

Я знаю, кто это. И радуюсь, что Некрас не вернётся до вечера.

 

Искали ли, случайно нашли? По лицу впереди идущего понимаю – искали. Уж слишком доволен, и даже шрам от когтей, украсивший его щёку с последней нашей встречи, не способен скрыть это. Скалится, поднимая ружьё. Стою на пороге, прижимаясь к двери. Только бы его не встретили...

 

Выстрел застаёт меня уже на бегу. Петляю из стороны в сторону, как заяц. Некрас сейчас, наверное, гонится за таким, и не скрыться глупому зайцу, не спрятаться...

 

Сзади кричат, улюлюкают. Стрелять перестали, живой взять хотят. Азарт их охотничий пробудился, подгоняет в спину.

 

— А туда, Янка, ходить не надо. Опасно там. Болота заманят, да не выпустят.

 

Некрас с каждый днём говорит всё лучше, скоро вовсе от человека не отличить будет.

— Как клюква поспеет, сам свожу, дорогу знаю.

 

И повторяет с нажимом:

 

— Не ходи без меня. Тосковать буду.

 

Не на то я тогда ответила. А теперь... Что ж теперь. С тоской справиться можно. Справишься, волколак...

 

Под ногами хлюпает, кочки погружаются вниз, но пока держат. Охотники мелькают всё дальше, выкрики уже не такие азартные. Добираюсь до сухого островка, перевожу дух. Двое совсем отстали, а этот, не далась кому, бредёт прямо ко мне, ухмыляясь.

 

— Допрыгалась, козочка? Думала, подразнишь, да восвояси?

 

Делает неприличный жест, показывая, что меня ждёт.

 

Встаю ровно, смотрю прямо в его глаза. Если у Некраса зелень искрится, в этих тьма одна, даром что цвета неба. И продолжаю смотреть, когда нога его соскальзывает и проваливается в трясину по колено. Пытается вырвать ногу, не удерживается, проваливается уже весь по пояс.

 

— Помоги, а?..

 

Это уже не тот зверь, что гнался за мной минуту назад. Скулит, умоляет, обещает золото, жениться, потом начинает поливать отборным матом, рычит, беспорядочно дёргая конечностями. Болото слушает равнодушно, удовлетворённо чавкая.

 

Не двигаюсь.

 

— Не жить тебе, слышишь?!

 

Прицеливается.

 

Островок – шаг на шаг. Если уж суждено тут остаться, лучше сразу, чем так, как он.

 

— Не тебе решать.

 

Некрас появляется как всегда неслышно, заслоняет собой. Выстрел оглушает, мешает думать. А волколак уже вырывает ружьё, отбрасывает подальше, хватает меня на руки и несёт через болото.

 

Вжимаюсь в него, всхлипываю, шепчу что-то неразборчивое, самой непонятное.

 

Лишь когда он опускается на колени посреди поляны, замечаю на его груди рану. Некрас, бледный, ослабевший, почти роняет меня в траву.

 

Раздираю зубами подол, перетягиваю грудь волколака, кладу голову себе на колени.

 

Он в сознании, хороший знак. Глаза блестят лихорадочно, губы иссохли.

 

— Не послушалась, на болота пошла. Смелая.

 

Улыбается.

 

Целую его улыбку, провожу рукой по лицу. Такому некрасивому. Такому родному.

 

Что у нас впереди, неведомо. Но одно знаю точно.

 

Мы будем жить.

 

Будем, Некрас?..