***

Ещё в детстве, в садике, на тихом часу, Иван понял, что сон – есть самая прекрасная вещь на свете, и, что, если чему себя и посвящать в жизни целиком, то только сну.

Сидя на горшках, коллеги Ивана по детскому саду любили переговариваться, кто кем станет, когда вырастет. И, понятное дело, на горшках сидели космонавты, пожарные, президенты и акробаты, но никто из них не мог сказать, кем станет Иван.

– Как называется человек, который всю жизнь спит? – спросили у воспитательницы любопытные детки.

Воспитательница пожала плечами и буркнула недовольно:

– Соня такой человек называется. А кто это спрашивает?

– Это Иван спрашивает.

«Иван? Ну, Иван – хороший мальчик, пусть пока соней будет... Чем больше в садике сонь, тем лучше работать...». Воспитательница тогда поразилась умному решению маленького мальчика. В самом деле, спать все своё свободное время – не по годам зрелое решение.

– Соня... вот, – ответил Иван. – Буду соней.

И стал Иван соней.

Весь день в садике Иван только и норовил, что вздремнуть. А когда его забирали домой, он нехотя ел, раздевался и нырял в кровать, где нежное одеяло и простыня ласкали его, будто морские волны, которые он если и видел, то только во сне.

Хорошо спалось ему. В комнате царил вечерний сумрак, со стены обнимал его ковёр с оленями, а из кухни доносился звук телевизора или радио. Ивану это спать не мешало. Сон растворял в себе все звуки извне. Что-то происходило в мире, охала бабушка, хмурились родители, приезжал и уезжал на машине дядя, а Иван спал и спал, и ничего с ним не происходило.

 

***

 

В школьные годы стало Ивану сложнее идти к своей цели. Пришлось высиживать долгие уроки, делать домашнее задание. Сон за партой учителя не поощряли.

Иван возвращался из школы, кое-как выполнял домашнее задание, и как в блаженное детсадовское время, нырял в кровать. Сны уносили его, мешались со всем услышанным и увиденным в школе.

Слово «соня» стало ему нравиться меньше. Наслушавшись на уроках истории о рыцарях, дамах сердца, служении благородному делу и прочему и прочему, стал Иван сам себя именовать «Сонный рыцарь».

Одноклассники, теперь говорившие, что один станет бизнесменом, другой – бандитом, третий – политиком, четвёртый – киллером, пятый – певцом, шестой – футболистом, седьмой – психологом, с удивлением услышали от Ивана это странное и благородное прозвище «сонный рыцарь». «Совсем ебанутый парень» – резюмировали они, завидуя в тайне, как ладно он всё придумал. Уж что-что, а спать-то он по-любому будет, лузером его потом не назовешь.

Девочки-одноклассницы таким выбором поприща были, разумеется, возмущены. Иван – симпатичный парень с очень разумным и ясным лицом. И то, что он никак не обращал на них внимания, их возмущало.

Особенно злилась первая красавица класса Люба. Она даже поспорила с подругой Ариной, что влюбит в себя Ивана, непременно. Стала она его подстерегать после школы, в гости напрашиваться. А Иван смотрит на неё и зевает уже.

– Пойду я, Любка, спать хочется.

– Иван, а ты целоваться умеешь?

Иван посмотрит на нее с удивлением и пойдет дальше.

Ничего у Любки не вышло.

Зато Санек, Любкин обожатель, рассвирепел. Подкараулил с дружками Ивана и давай до него докапываться, что это он Любку у него уводит. А Иван смотрит на него безразлично. И думает только, как бы ему от них увернуться, да спать пойти.

Не пускают, кулаками машут, а Иван только припоминает, что видел во сне уже что-то подобное, с собой ли, с другими людьми.

Не добившись толку от Ивана, отпускают его парни, наградив подзатыльником. А Ивану и не больно почти, только спать охота.

Снова приходит он домой, снимает с себя докучную верхнюю одежду, ныряет в постель. И снятся ему рыцари, сняться ему сарацины, сниться храм священного сна, куда он, его верный рыцарь, пробирается долгими месяцами.

 

***

 

После школы Иван никуда поступать не стал. Сразу спать пошел. Тогда еще он открыл в себе странную способность – засыпать на несколько дней. Нырнет в кровать – и спит, день или два. И не есть, не пить, не нужду справлять не хочется. Дивный сон придет, и ничего не надо больше.

Родителям такое положение дел не нравилось. Растолкают сына, в ПТУ отправят документы подавать. Иван встанет, оденется, выйдет на улицу, пройдет по двору, и ни до какого ПТУ не дойдет, а приляжет вздремнуть на скамеечке.

– Кормить тебя, дармоеда, не будем! – возмущаются родители.

А Ивану тогда еще надо было есть, хоть раз в несколько дней. Пришлось в магазин грузчиком идти работать. Договорился он с хозяином магазина, что будет работать два через два. Два дня работает, два дня спит.

Так было до первого отпуска. В отпуск залег Иван в постель, и весь месяц проспал, вставая раз или два.

Мир после сна казался мутным, нечетким. И сам себя Иван чувствовал странно. Только что во сне летать мог, а тут нет, не получается. Только что во сне глаз выкатывался, и обратно его можно было запросто вставить, а тут так нельзя – зрение надо беречь. Только что во сне собеседником его был умерший дед, а тут говорят, что нет деда больше, и не пообщаться с ним ни за что. Сложно жить, странно жить. Посидел Иван на кровати, дошел до холодильника, встретился с матерью, услышал ее недовольство тем, что нормальные люди жизнь живут, а он все спит.

Ничего не ответил Иван матери, да и что он мог сказать? Кратко обнял за плечи, и снова в кровать. Из отпуска долго возвращали сына родители, на третий день растолкали только. Привели на работу, где его тут же уволили.

Родители плачут, а лицо Ивана безмятежно. Пошел спать, да и только.

Весть о сонном Иване разошлась по соседям. А от них к знакомым соседей. Один из них врач был, и решил осмотреть Ивана. Родители разрешили, да только спал их сын, и для врача не проснулся. Тот так и ушел озадаченный.

Потом пришла повестка из военкомата. Ивана разбудить так и не удалось. Бедные родители вновь пригласили врача, чтобы тот засвидетельствовал феномен – удивительную, не поддающуюся научным объяснениям сонливость. Тогда уже общественность заговорила, что сон Ивана нуждается в изучении. В местной газете вышла заметка под названием «НОMO SOMNIENS или новая ступень эволюции жителей города Коробково». Но наука в стране финансировалась слабо. Ознакомившись с письмом, в котором несколько врачей предлагали создать специальные условия для изучения феномена сна Ивана, министр здравоохранения только зевнул и отправил бумагу в долгий ящик.

А Иван все спал под жужжание телевизора и радио, под стрекот клавиш компьютера, под гомон детей, под причитание старух. Сколько спал – он не знал.

Когда изредка просыпался, все меньше узнавал он родные лица; менялся вид за окном, строились новые магазины, закрывались старые, сносились и вновь возводились детские площадки. Он и себя плохо узнавал. В зеркало смотрел на него взрослый человек. С маленьким Иваном роднила его только безмятежность во взгляде.

 

***

 

А время шло, и события происходили, и люди менялись, оставаясь прежними. Старели родители Ивана, уехал за границу дядя. Телевизор жужжал все громче, совсем пережужжав радио. В стране начались перемены.

Как-то проснулся Иван, а родители сундуки пакуют.

– Как хорошо, что ты встал, сынок! Мы уже и не думали тебя разбудить! Собирайся давай, бежать надо! Война надвигается.

– Война? – сонно пробормотал Иван. Где-то это ему уже снилось.

– Давай, сынок, скорее. У тебя и вещей-то нет, бежим. Скоро тут все разбомбят.

– А что случилось? – Иван присел на диван. Как странно это было — сидеть. Пока спишь, то стену видишь, то потолок, то подушку, а через них небо видно, страны небывалые, красота неведомая. А только сядешь, как в тюрьму сядешь — вот ты в этой комнате, в этой действительности, и никуда не убежать! Взгляд сразу в телевизор и упирается.

Ивану и одеть нечего. Ничего нет. Пока из дома не выходил, он совсем вырос. Возмужал окончательно.

– В шкафу пальто отцовское старое осталось, надень его, – заторопилась мать.

Иван порылся в шкафу, и точно — пальто нашел. Переодевался он медленно. Родители все ерзали на месте.

До вокзала ехали они на автобусе, а дальше собирались на электричках пробираться к дальним родственникам, в дальние края.

Всю дорогу молчали они. Иван их почти не знал, да и они не знали его, странного своего сына, который уже стал взрослым мужчиной, но так и не научился жизнь жить. Неловко им было вместе.

Иван смотрел на город. Он был точно такой же, что и в детстве. Ничего не меняется в этих захудалых провинциальных городах. Только появляются новые магазины, исчезают старые. Как и десять, и пятнадцать лет назад, висит по городу объявление о сборах средств на строительство храма, но так и не строится храм на горке в новом районе.

Мявкают бездомные кошки, их ловят и загрызают беспокойные собаки. Голуби гадят на окна и требуют семечек. Вековечные тополя фильтруют загрязненный воздух. А посредине города на площади все та же голова вождя с ухмылкой смотрит на мир с постамента. Ничего не меняется.

Родители поглядывают на голову и говорят Ивану:

– В соседних-то городах такие головы уже посносили! Страх-то какой!

А Ивану не страшно. Ивану скучно. И жалко их, родителей, оттого, что не может он им сказать, что страшного на свете ничего нет. Что все хорошо. Надо только высыпаться. И в тишине чаще бывать. И молчит он. Все молчит.

– Эй, Иван, поторопись, – мать тянет его за рукав, сквозь толпу на вокзале.

Отец за билетами пошел.

Толкучка здесь такая же, как всегда. Откуда только берутся люди? Город-то маленький.

Посмотрел Иван на клены, летом такие понурые, а сейчас встрепенувшиеся, заигравшие цветами, и понял, что время – осень. Весь год ждут клены своего часа, весь год теряются среди других деревьев, а тут вдруг – и время их настало. И всем радостно и хорошо становится, глядя на них. Придет ли когда его время?

Вернулся отец, отдал матери билеты. Та взяла Ивана под руку и повлекла к электричке. Только Иван не шел.

– Что такое, сына!? Пошли скорей! – занервничала мать.

А Иван стоит столб столбом и смотрит на нее такими ясными безмятежными глазами.

– Нет, мать, я тут останусь. Там я вам в обузу буду. Мне, какая разница, где спать? А кроме как спать, я все равно ничего делать не умею. И учиться не буду. Все равно засну.

Мать прослезилась. Устало смотрел отец. Но уговаривать Ивана они не стали, потому что знали, что так оно и будет. Только обняли его крепко, за всю жизнь.

– Береги себя, сынок, – прошептала мать на прощанье.

Отец достал кошелек и сунул ему в руку несколько солидных купюру. Отдал ключи от квартиры.

– На первое время тебе хватит, а уж там, придется что-то предпринимать. – И они с отцом пошли в поезд.

Иван стоял в сторонке и не чувствовал ничего. Только серую грусть вокзалов, поджидавшую в каждом углу. Через несколько минут самонаблюдения он обнаружил, что грусть его во многом обусловлена голодом. И пошел в привокзальное кафе.

– Иван, это ты что ли? – окликнула его кассирша-официантка. В отцовском пальто он показался ей персонажем из фильма. Еще бы шляпу, и был бы кавалер на зависть...

Он посмотрел на ее лицо. Бедное, чуть располневшее. Но в задумке красивое. И вспомнил.

– Люба, это ты?

– Я, – Любка улыбнулась не без кокетства. – Давно тебя я не видела.

– Да я все спал.

– Слышала, что тебя хотели под научное наблюдение перевести. Нормальные люди столько не спят.

Иван равнодушно улыбнулся.

– А зря.

Любка задумалась. Но скоро на них прикрикнул кто-то голодный.

– Долго вы миловаться будете?

– Сколько надо, столько и будем, – поспешила огрызнуться Любка. А Ивану все-таки сказала. – Ну что, молодой человек, заказывать что-то будете?

Иван заказал бутерброд с чаем. Сел за круглый столик и стал наблюдать мир. И снова видел он, что ничего не менялось. Люди торопились на поезда. Сейчас больше, чем обычно. Но суета стояла, как стояла.

Любка принесла заказ. Иван ел с аппетитом. Любка все суетилась вокруг него. Чуть располневшая, но все еще красивая, в оранжевой футболке, серых джинсах и синем переднике.

Пора, подумал Иван, домой идти. Встал он, помахал рукой Любке на прощанье и пошел. А дороги и не помнит. Только адрес кружится в голове – улица Советская, 25-31. А как дойти? А никак. До вокзала на автобусе доехали, а где автобус останавливается в обратную сторону, Иван не знает. И спрашивать не умеет. Бродит Иван по вокзалу, жизнь местную созерцает. Смотрят на него люди с удивлением. Новое лицо в городе – примечательность, как никак.

А тут уже и Любка смену отработала и уже спешит к Ивану.

– Ты не меня ли ждешь? – весело улыбается она.

– По правде сказать, не знаю, куда идти.

– Что ж это ты дома своего не знаешь?

– Советская, 25-31, а как до нее дойти? – Иван пожимает плечами и смотрит на Любку беспомощно.

Любка умиляется.

– Дойдем, это недолго. Что ж ты, Иван, здесь в городе остался? Ты, вроде, умный парень... – спрашивает она, любуясь пролетающей осенью.

– А куда мне было деваться?

– Ну, у нас многие уехали в город побольше, где жизнь веселее.

Иван только пожимает плечами.

– Кто чего ищет, Люба. Мне вот все равно, где спать. А в нашем городе хорошо, тихо. Еще тише только в деревне. Хотя там, где у нас дача, рядом трасса шумит. Здесь только лучше.

– Ну да, когда живешь не у вокзала... – тоскливо прошептала Любка.

Иван посмотрел на нее с великим сочувствием.

– Так ты, наверное, и не знаешь, что за счастье – сон!

Любка невесело рассмеялась.

– Пошли уже, сонный рыцарь, или как там тебя в школе именовали?

И они шли, недолго шли по своему маленькому городку. Впрочем, когда не о чем говорить, дорога тянется бесконечно. И оба они чувствовали, что нужно что-то обсуждать. Но Иван не знал, о чем говорить, да и Любка тоже не знала. Только смотрела на него то ли с досадой, то ли с завистью. Он – ее ровесник, а выглядит моложе и свежее. И живота не отрастил, как большинство их одноклассников к тридцати годам.

Дом двадцать пятый на улице Советской был в меру тосклив, в меру уютен. Четыре этажа, лифта не было. У подъезда стояла женщина в халате, и кормила подъездных кошек. Было еще тепло и светло.

Домой они сразу не пошли. Пошли во двор. К пустой детской площадке. Возле качелей на два места валялась баночка мыльных пузырей. Сколько она тут лежала? Несколько часов или лет? Разместившись по соседству, продолжили они молчать. Любка открыла баночку и стала пускать пузыри. Они задорно блестели в лучах заката.

Иван вдруг встрепенулся:

– Красиво, как во сне.

Качели скрипели вязко, безрадостно.

Иван, наблюдая пузыри, вдруг задумался о жизни, которую нужно жить, а не спать. Любка – об Иване, который, ровно так же как в детстве, думал о чем-то своем, но не о ней. Какого хрена она здесь?

Какого хрена они здесь?

Никто не знал. Солнце село, стало холодно. Они пошли в квартиру.

– А что говорят про войну? – вдруг спросил Иван, открывая дверь.

– Не знаю... Говорят что-то, говорят. А мне некуда бежать, я абстрагируюсь. – Любка хихикнула печально.

Иван посмотрел на нее внимательно. Нет, все-таки она хороша. Потрепана жизнью, но еще хороша. Он коснулся ладонью ее лица.

– Красивая ты женщина, Люба. Но не здесь бы тебе жить, не в это бы время родиться. Или ехать в большой город, учиться чему-то нужному. А то здесь... Ты даже выспаться не можешь.

В ответ Люба его поцеловала. Ивану вдруг стало странно и неловко. Как будто надо было еще что-то делать, отдаться какой-то непонятной стихии, ничего общего со сном не имеющей. И его испугало это. Он отпрянул от Любки, пробормотав что-то вроде: «Я сейчас вернусь», пошел в спальню, бросился на кровать, и всего его заколотило от странного непонятного ему состояния.

Когда в спальню вошла Любка, он собрал все усилия воли, чтобы казаться спящим. Любка стала гладить его через одеяло. Иван еле сдерживался, но был неподвижен.

Вскоре Любка устыдилась. Что ей надо от этого ненормального человека? Ей стало противно за себя. Чувствовала она это странное тепло к нему, и, вместе с тем, печаль. Как будто он ей и нерадивый ребенок, и равнодушный кавалер одновременно. Она вышла из его спальни. Пошла на кухню. Нашла водку, включила телевизор и развеселилась.

А сон Ивана еще долго не находил.

 

***

 

Когда Иван проснулся в следующий раз, было темно. Поздняя ночь или раннее утро – непонятно. Электричество не работало, циферблата видно не было. Глаза не сразу что-то стали различать в темноте. Он подошел к окну. Свет нигде не горел. Медленно, на ощупь, он пробирался по коридору к кухне. Чувствовал голод. В квартире было холодно. Батарея не грела.

Он пробрался в коридор. В шкафу нащупал отцовскую куртку, на полке нашел ключи. В подъезде так же было темно. Когда-то в детстве, он помнил, свет зажигался автоматически, от нескольких шагов, сделанных в темноте. Сейчас не так. «Неужели в мире что-то и вправду меняется? Неужели и вправду война началась?»

На улице не горели фонари. Он вышел во двор. Где-то там все так же стояли качели. Но теперь ему совсем к ним не хотелось. Хотелось пройтись по улице. Иван стал вспоминать, как дойти до площади и не заблудиться. Оказалось, не так-то и сложно, просто выйти из дома на проспект и шагать по нему вперед минут пятнадцать. Город маленький.

Фонари не горели и на площади. Место, где на постаменте стояла голова вождя, теперь пустовало. Видимо, это и есть революция, подумал Иван. Ему было холодно. То ли осень поздняя, то ли весна ранняя, или же зима бесснежная, какие теперь все чаще и чаще.

Из темноты глядел на него город, родной и совсем не родной. Ни одного огонька в окне, ни парочек, гуляющих где-то вдалеке. Вокруг грязь, лужи. Он присел на скамейку, холодную и мокрую. Для сна не годиться. И вдруг почувствовал, что кто-то положил руку ему на плечо.

– А ты, друг, что здесь делаешь? – Иван оглянулся и увидел нескольких человек, по одежде напоминающих ментов. В руках у них были фонарики.

– Я проснулся, – сказал он, зевая. – А что здесь происходит?

– А война происходит, братуха, – насмешливо сказал один из мужчин. – А ты здесь, в городе шатаешься, в неположенное время.

– Комендантский час что ли? – Иван пытался припомнить эти нехарактерные для его жизни слова.

– Типа того, – рассмеялся его собеседник. Он направил фонарик в лицо Ивану, так что тот сощурился. – Документы есть?

Иван проверил карманы в брюках и куртке и, ничего не найдя, пожал плечами.

– А теперь пошли с нами!

– Куда?

– Куда, куда? В штаб.

Город был такой же темный и нелюдимый. Долго шли они по пустым улицам, пока не подошли к зданию детского сада. В нем горел свет. Садик показался Ивану странно знакомым.

– Ребята, а ведь это мой детский сад!

В ответ он получил подзатыльник.

– Ебанутый! Какие мы тебе ребята?

Удар был не сильный. Иван ничего не сказал. Он только вглядывался в помещение. В тусклом ночном свете казалось оно зловещим. У главного входа стояли люди в камуфляже и курили.

– Кого ведем?

– Да так, нашли пацана на площади, допросить надо.

– Сразу к коменданту его? Или?..

Говорили они что-то свое, быстро, оперативно. Иван не понимал их намеков. Понимал он только, что ввязался в неприятную историю, и дело его, может быть, очень даже швах.

И если бы он жизнь жил, то сейчас бы ему было страшно и горестно. Но поскольку ничего, кроме снов за последнее время он припомнить не мог, то и все происходящее казалось ему только очередным сном, из которого в любой момент можно проснуться.

А между тем его толкнули в спину:

– Давай, пошли, парень.

Впереди – лестница. Он помнил ее, когда был ребенком, когда каждый день поднимался и спускался по ней. А наверху должна быть раздевалка с маленькими шкафчиками. Дети постоянно давили соседей дверцами, доказывая свое превосходство. Сохранилось ли там что из интерьеров – Иван не разглядел. В раздевалке было темно. Люди в форме прошли ее быстро.

Дальше была групповая комната. Там и сидел комендант. В кресле на колесиках.

Лицо его могло быть знакомым. Не с ним ли в детстве на горшках они обсуждали, кто кем станет. А стали, кем стали.

На вид комендант был немного старше Ивана. Лицо тяжелое, болезненное. Лоб низкий.

– Ну, кто таков будешь? – лениво спросил он Ивана. – Садись, – взглядом он указал на стул, рядом со столом.

Иван сел.

– Зовут меня Иван. Живу в этом городе с детства, – он начал думать, что бы еще рассказать.

– Почему не на войне? Дезертир?

Иван много слышал про войну, но все как-то вскользь.

– Так война началась?

Комендант посмотрел на него чуть удивленно. Ивану стало совестно.

– Я просто спал, извините. Когда я засыпал, войны еще не было. Я только недавно проснулся.

– И сколько ты спал?

– Не знаю, я сплю всю жизнь. Я это выбрал.

В разговор вмешался один из камуфлированных.

– Георгий Романыч, извините, мне кажется, этот парень ненормальный или под дурачка косит. Попыток бегства не предпринимал. Документов при себе не имеет.

– Где твои документы, парень?

– Дома лежат.

– Где твой дом?

– Улица Советская, 25-31.

– В этом доме уже никто не живет.

– Вот, значит, почему там так холодно?

Комендант Георгий Романыч рассмеялся:

– Он еще будет вопросы задавать!

– Но я живу в этом доме, я там сплю!

– Спит, и стрельбы не слышит, и в магазин не ходит! Ну, дела! – комендант хлопнул ладонью по столу и сказал ребятам в форме: «Уведите его, днем расстреляем его показательно на площади, пусть все люди видят, что бывает с теми, кто отлынивает от войны».

Ивана тут же подхватили под руки и повели.

Впрочем, он и сам шел. Ноги не сопротивлялись. Его бросили в темное помещение. Под ногами он нащупал ковер. Не музыкальный ли это зал?

Музыкальный зал, он же и танцевальный, он же и праздничный. Иван помнил, что одна из стен в нем была зеркальная. Он встал, вытянул руки вперед и побрел по комнате на ощупь. Зеркальная стена оказалась полуразбитой. Окна заколочены. Он лег на пол, в надежде заснуть. На голодный желудок, однако, сон не приходил. Так во второй раз в жизни он мучительно ворочался и думал.

Для того, чтобы заснуть, нужно было поесть. И тогда порядок. Тогда ему даже расстрел не страшен. Какой там расстрел? Заснет и ничего не случится больше, кроме сна. А во сне хорошо. Намного лучше, чем здесь.

Вставать не хотелось страшно. Тем более о чем-то просить. Но делать было нечего. Он подошел к двери. За ней шел неспешный разговор.

– Да все путем, Федя. Какой кредит? Мочканем твоего кредитора, и все дела.

– Это если Романыч одобрит...

– В стране революция, Романычу и самому многих нужно еще мочкануть. И все путем будет.

Федя вздохнул.

Иван вышел.

– Тебе чего? – хрипло проговорил товарищ Феди.

– Есть хочу.

– Завтра тебя все равно расстреляют.

Ивана, никогда в жизни ничего не добивавшегося, такой поворот разговора сначала завел в тупик. Но, проживая несколько бессловесных секунд, показавшимися ему минутами, он начал выкручиваться:

– Так то – завтра, – он попробовал улыбнуться.

– Во, придурок! – развеселился Федя. И посмотрел на него внимательней. – Слышь, рожа у тебя знакомая. Похож ты на одного дебила в нашем классе... Он все время спал на парте. А потом пропал.

Иван почуял добрый знак, в том, что его вспомнили.

– Я и есть тот человек. Я всю жизнь сплю.

– Во, дебил! – восхитился Федя. – Как там говорится: «Кто долго спит, царство Божие проспит».

– Царство Божие во сне только и возможно, – вежливо заметил Иван.

– Ну, бля, что за беседы душеспасительные? Тебя вообще завтра расстреляют, придурок!

– А сегодня я хочу есть.

Друг Феди зарядил ему по щеке.

Иван стоял беспомощно, но внутри него закипал гнев. Вдруг, сам от себя не ожидая, он ударил Фединого друга по лицу. Тогда сам Федя пнул его. И повалил на пол. Товарищи начали избивать Ивана. Во сне такого с ним не случалось. Во сне опасность если и существовала, то только в перспективе. И от нее можно было убежать. И бегство обрастало новыми опасностями и приключениями. И он всегда мог взлететь. Или проснуться. И опасность пропадала.

«Когда же этот сон закончится?» – только и думал Иван, пытаясь увернуться от двух пар огромных голодных кулаков.

– Опять избиваете кого-то, мальчики, – скучно окликнула их внезапно появившаяся уборщица.

Мужчины отреагировали на нее не сразу, но удары стали стихать.

– Зацени, Любка, это же наш ебанутый одноклассник, который всю жизнь спать решил.

Люба встрепенулась, отставила швабру и подошла к Ивану, тот лежал на полу с совершенно расквашенным лицом.

– Ну, вот и снова встретились, – сказала она ему с высоты собственного роста.

Иван что-то промычал в ответ.

– Во, какой красавец стал! А то, говорит, всю жизнь дрыхнет! Проснись, мудила!

– Завтра его расстреляют. А он еще есть хочет!

Любка посмотрела на них устало.

– В последний раз можно и покормить...

Она вышла. И пока Федя с товарищем заталкивали Ивана обратно в зал, она уже вернулась с подносом, наполненной чахлой закуской. На плече у нее была аптечка.

– Посветите, мальчики! – сказала она, присев на колени рядом с Иваном.

– Да ты чего такая сердобольная, Любка? Он же покойник завтра.

– Так то – завтра, а то – сегодня... В лицо то ему не свети. Вон в пол свет, направь. Все бы вам в лицо светить.

Федя послушно направил свет фонаря в пол. Его товарищ и вовсе вышел из зала, не найдя, чем себя занимать более.

Любка обрабатывала лицо Ивана. Прикасалась к нему. И приговаривала:

– И как ты докатился до такой жизни, Иван! Все спал и спал... Иван, Иван, что с тобой теперь делать...

Иван пытался что-то сказать, но ничего не получалось. Мысли путались. Но сон все не приходил.

– Есть будешь?

Иван медленно, как бы собирая себя по частицам, приподнялся, сел на полу.

– Оставь нас, – приказала Любка Феде.

Тот с возгласом «Ну ты даешь, мать» удалился.

Они остались одни. Иван медленно живал бутерброды, запивал кислым казенным компотом. Люба смотрела на него и не то жалела, не то ненавидела. Зачем такому жить? В самом деле? Расстреляют завтра, и ладно. Но что-то внутри щемило, что-то не отпускало его.

Иван посмотрел на нее.

– Люба, это опять ты?

Люба тихо улыбнулась. Ей снова стало неловко.

– Почему я везде тебя встречаю?

«Потому что тебе надо жить, дурак! Надо жить!» – мысленно отвечала она ему. А вслух ничего не говорила. Ей так хотелось погладить его по голове, прижать к себе. Но что-то удерживало. Ей было странно неудобно. Она не видела его лица. Фонарик Феди валялся на полу, утыкаясь светом в обваливающуюся штукатурку. И так всю жизнь – только валится штукатурка, отклеиваются обои, и тусклый свет мерцает в ночи. Сколько лет прошло? Год, два – не больше. Он, наверное, не изменился. Если б не побои. Зато она...

– Люба, ты спасла меня? – прервал Иван ее думы, дожевывая последний бутерброд.

– Еще нет, дурак! – бросила она, медленно встала и пошла.

 

***

 

Шла она к Георгию Романычу.

Он что-то долго обговаривал с подчиненными. Те согласно кивали. Все знакомые лица. Одноклассники, однокурсники, земляки. Всё мужчины.

Женщин здесь было немного. Вместе с ней четыре. Все они были по совместительству и уборщицами, и поварихами, и медсестрами и много кем еще.

– Георгий Романыч, – почти прохрипела она, подходя к столу, когда тот вопросительно посмотрел на нее.

– Георгий Романыч, отпустите Ивана.

– Какого Ивана?

– Ивана, который всю жизнь спит. Вы его завтра расстрелять хотите.

– А тебе он на что? – Георгий Романыч смотрел на нее внимательно, как бы изучая. Так он всегда на нее смотрел. Вроде обычная Любка. Что на нее смотреть? Видал и лучше, и хуже. А вот что-то ей надо вдруг. Что-то просит. Ведь ни о чем никогда не просила.

Любка ответила не сразу, тут надо было собрать в голове все разрозненные знания.

– Это необычный человек. Как там его называли врачи? Хомо сомниенс. Спящий человек. Это же аномалия, Георгий Романыч. Еще до войны его сон хотели изучать, да никто денег на это не выделил.

– Слова-то ты какие знаешь? Хомо как-там? – рассмеялся комиссар.

– Сомниенс, – взволнованным голосом продолжала Любка. – Это в газете еще писали, оттуда и запомнила. Хомо сомниенс. Новая ступень эволюции человека, – и, вкрадчиво, осторожно глянув на Георгия Романыча, завершила. – Он вам еще пригодится.

– На что он нам? – Георгий Романыч развеселился, и даже оттолкнулся руками от стола и проехался в кресле чуть-чуть назад. – Товарищи, на что нам человек, который всю жизнь спит?

– Кто много спит, царство Божие проспит, – только и поддакнул кто-то.

Любка глубоко выдохнула. Наступление не окончено.

– Война когда-нибудь закончится. А потом что будем делать? Восстанавливать все. А что у нас будет? Одни развалины. А тут вдруг – спящий человек. Будете его как Ленина в мавзолее показывать. Живая достопримечательность. Деньги, слава, пиар. Туристы со всего мира.

– Любка, да ты не на своем месте находишься? Пол моешь, а можешь ведь и с нами политику вершить, а, мужики?

Мужики вновь согласно заулюлюкали.

– Разойдитесь все, – скомандовал Георгий Романович. Через минуту приемная опустела.

Осталась одна Любка все так же у стола стоять.

Георгий Романыч подъехал к столу, придвинул соседний стул и приказал Любке:

– Присядь-ка сюда.

Любка послушно села.

– Ты смелая женщина, Любка! Вступаешься за какого-то дурака! А за остальных почему не вступилась? Сколько народу мы перебили, перестреляли. Ты только кровь послушно вытирала. А тут вдруг встрепенулась?

– Война идёт. Всех не спасешь, – она безразлично дернула плечами.

– А он кто? Первая любовь что ли?

– А хоть бы и так.

Георгий Романыч приобнял ее за плечи одной рукой, придвинул к себе вместе со стулом.

– Вот, а пытаешься доказать, что он нам нужен. О, женщины...

– Пригодится.

Георгий Романыч осторожно взял ее за подбородок. Ей стало жарко.

– Красивая ты баба, Любка. Только зачем ты в этой дыре осталась? – голос его тяжелый, медленный, приобрел мурлыкающую интонацию. – Помню, видел тебя на выпускном. Ты была самая красивая девка, хоть и одета так себе. Зачем ты здесь осталась? Поехала бы в Москву. Могла бы в эскорте работать. Или вообще заграницу уехать. Замуж за иностранца выйти? А, Любка, а?

– Ну, теперь уж поздно ехать.

– Теперь уж, да...

– А семья, дети у тебя есть?

– Никого нет. Неудачный аборт в двадцать лет. Семьи не сложилось.

– Так у тебя никого, кроме этого Ивана?

– Получается, что так. Не думала об этом.

Георгий Романыч резко отстранился от нее.

– Людно, Любка! Будь, по-твоему. Забирай своего Ивана!

– Мне нужно двое мужчин, пусть помогут донести его до дому.

– А сам он дойти не может?

– Он уже заснул, и проснется, видимо, не скоро.

 

***

 

Так и стал жить Иван у Любки. В старой с плохоньким ремонтом квартире у вокзала. Шум поездов не мешал фантастическому сну. Сначала там было тихо. Потом, когда жизнь в городе стала налаживаться, когда мрачного Георгия Романыча сменил улыбающийся гражданин Подлокотный, в квартире вновь зажурчал телевизор, а в дома вернулось отопление в зимнее время.

С уходом Георгия Романыча Любка лишилась места работы. Недолго думая, она сделалась санитаркой в местной больнице, и теперь все дни проводила там.

А Иван всё спал. Он не менялся. Почти не старел. А годы шли. Изредка он просыпался. Обычно это происходило, когда Любка была на работе. О его пробуждении могла она понять только по убывшей в холодильнике еде, или же по отсутствию самого Ивана, который вскоре обнаруживался спящим где-нибудь на скамейке.

Любка старела. Иногда заводила мужчин. Но присутствие в квартире спящего Ивана их обычно смущало. Сначала она еще что-то пыталась объяснить им, про спящего человека, но с годами стало проще, и она просто говорила, что Иван – её сын.

Как-то раз Иван проснулся, когда у Любки был выходной. Сколько лет прошло с их последней встречи?

– Здравствуйте, – подошел он к Любке. – Скажите, где я нахожусь? На квартиру моих родителей это не похоже.

– Здравствуй, Иван! Ты у меня теперь живешь, – отвечала ему Любка.

– Вы очень добры. Но мне надо разыскать женщину по имени Любовь, и отблагодарить её за все, что она для меня сделала. Вы не знаете её?

Он смотрел на неё и не узнавал. Перед ним была уже пожилая женщина. Когда она вдруг зарыдала и выбежала из комнаты, он понял, что спросил что-то не то.

Он пошел за ней в гостиную, где она сидела на диване и все не успокаивалась. Иван присел к ней, и молча стал гладить по голове.

– Это я, Иван, я!.. – вздыхала Любка.

Иван молчал. Становилось тоскливо. А в окно пробивалось солнце. Наверное, в город пришла весна. Солнце такое радостное и головокружительное именно весной бывает, Иван помнил это из детства. И жизнь только весной кажется такой пустой, что сразу хочется рухнуть в постель и заснуть еще на много-много лет, до той далекой поры, когда мир, наконец, переменится. И всё будет хорошо.

И Иван пошел спать.

И спал, и спал, и спал.

 

***

 

А у Любки меж тем становилось все меньше денег. Где-то во вновь восстановленном доме находилась квартира Ивана, которую давно уже заселили другие люди. Хорошо, что она вовремя забрала оттуда все Ивановы документы. Хотя на что ей они? И Любка мрачнела. И жаловалась на бестолковую жизнь. А жизнь не менялась.

Иван обитал у неё уже лет пятнадцать. За это время он чуть-чуть постарел. Но оставался все таким же безмятежным.

Что ему снилось? – иногда думала Любка. Вот бы проникнуть в его сны?.. Homo somniens – новая ступень эволюции жителей города Коробково. Захудалого такого городишки. Где жизнь и так проходит, как во сне, но сне бестолковом. Как летом, во время мучительной жары.

Когда ей становилось совсем грустно, она ложилась к нему, гладила по голове. Иногда она так и засыпала. Но сны его не передавались ей. Только становилось чуть-чуть спокойнее.

Когда Любке стукнуло шестьдесят, она вспомнила, как советовала Георгию Романычу зарабатывать деньги на спящем Иване. Почему бы ей самой этим не заняться? Надо только оформить с ним отношения.

Она направилась в местный ЗАГС, где работала дочка ее одноклассницы. За небольшую сумму сговорились. И вот, Любка, стала женой Ивана. Вот для чего она забирала его документы!

И началась пиар-кампания. Любка обивала пороги врачей, рассказывала им о невероятном чуде – спящем человеке, новой ступени эволюции. К ней в дом стали приезжать журналисты. Скоро она выдумала нехитрую и трогательную историю любви между ней и Иваном. Люди заслушивались. С ними она поучаствовала в нескольких телевизионных передачах. В городе стали её узнавать.

Любопытных за скромную сумму она звала домой, поглядеть на человека, которого невозможно разбудить.

Ивана щекотали за пятки, трясли над его ухом огромной блютуз-колонкой, обливали водой, но он не просыпался. Любка стала жить веселей. Покупать более дорогие продукты. Приобрела модный плоскоэкранный телевизор и даже сделала ремонт в квартире. Но счастливей не стала.

Когда люди расходились, она приводила в порядок комнату Ивана, а потом ложилась к нему и плакала, плакала...

А на утро снова.

Раз Иван проснулся. На него тут же обрушились вспышки фотоаппаратов. «Что это за новый сон?» В его маленькой комнате находилось человек двадцать.

Тут же к нему подбежал юркий человек в костюме и стал тараторить:

– Иван Александрович, с пробуждением! Иван Александрович, скажите, как давно вы спали? Что вам снилось? Вы знаете, какой вы знаменитый?

Иван ничего не отвечал. Только смотрел на всех своими ясными глазами. А Любка и хотела всех разогнать, но не могла.

Жить ей оставалось уже не долго. Как-то вдруг она почувствовала это. И решила сделать для Ивана последнее дело. Добиться, чтобы его сон, наконец, стали изучать в НИИ.

После проделанной пиар-кампании это оказалось не сложно. Сложно было остаться без Ивана. Отдать его куда-то в незнакомые руки. Но это нужно было сделать. Любка твердо знала. А то помрет ночью внезапно, и кто об Иване позаботиться?

Документы были заполнены. Муж Любови передавался под бдительный присмотр Института здравоохранения. В комнату вошли люди в белых халатах и унесли спящего Ивана.

В квартире стало пусто. А через день она и умерла. Тихо, спокойно, во сне.

 

***

 

Иван об этом не узнал. Он спал и спал. Просыпался он теперь не чаще, чем раз в пять лет. Ученые пытались спрогнозировать пробуждение Ивана. Иногда у них получалось.

Когда Иван проснулся в институте, он был поражен. Лежал он в просторной светлой комнате. Вокруг было все белое, и сам он был в белом.

Может, он в раю? Он встал, подошел к окну. Увидел большой незнакомый город.

Потом вспомнил про Любку. Потом, что голоден. Потом вышел из палаты.

Вокруг засуетились научные сотрудники.

– Иван Александрович, что вам принести?

– Иван Александрович, вы к нам надолго?

– А где та женщина, Любовь?

– Ваша жена?

– Моя жена? – переспросил Иван удивленно.

Научные сотрудники зашептались. Что ответить Ивану? Не травмирует ли его весть о смерти жены.

– Она уехала. Скоро вернется.

Иван ничего не ответил. Пошел вперед. Вокруг него расступались люди. Все смотрели на него с изумлением. «От пробуждения до пробуждения становится всё страннее» – думал Иван, спускаясь по широкой лестнице.

Он вышел во двор института. Была зима. Он тут же ощутил холод. Только он повернул назад, чтобы зайти в помещение, как ему тут же вынесли пальто, обувь.

За ним наблюдали.

Куда пойдет загадочный homo somniens? А он никуда не шел. Сделал пару кругов по дворику института. И попросил есть.

Тут же, на улицу, ему вынесли еду.

«Вот это времена!..» – вновь удивился Иван. – «Не нужно больше не в школу ходить, не работать, не на войну! Что это с людьми?»

Иван присел на скамейку, съел бутерброды, выпел кофе и направился к выходу.

Перед ним предстал тот самый большой город, названия которого он слышал с детства, но ни разу здесь не бывал. Только по телевизору и видел, поглядывая с бабушкой на кухне. Но все про этот город он знал. Знал, что люди здесь живут в невероятной суете. Что зарплаты здесь лучше. Что за гигантскими многоэтажками скрывается красивый центр, со старинными зданиями и неспешной жизнью. Но идти ему никуда не надо. Все это он уже и так видел. Всё снилось ему много лет. Весь мир снился.

Иван зашел в троллейбус и тут же заснул на сиденье.

 

***

Интервалы его пробуждений всё увеличивались. Слава Ивана росла. Посмотреть на него съезжались люди со всего света. Сначала ученые. Потом звезды всех мастей. После чего президент страны подумал, подумал, да и решил Ивана, как Ленина в мавзолее показывать. Достопримечательность все-таки.

Так прошло еще лет десять жизни Ивана. Он постепенно старел. Теперь люди ему давали лет сорок. А по паспорту ему было – все девяносто.

Ученые прогнозировали смерть Ивана в ста восьмидесятилетнем возрасте и жалели, что никто из них до тех пор не доживёт. Только другие ученые. Новые счастливые поколения.

А Иван всё спал и спал, ничего не зная обо всей той суете, которая творилась вокруг него.

А страна снова беднела. Страна всё больше попадала в зависимость от другой страны за океаном. Когда долги стали совсем нестерпимы, заокианский президент предложил расплатиться с ним Иваном.

«Пусть ваш Иван у нас спит, пусть у нас будет действительно всё!»

Стали готовить Ивана к переезду в другую страну. А он спал и не знал.

«В день, когда Иван покинет нашу страну, отвернется от нас Бог» – проповедовал на Ютуб-канале священник-диссидент. Ему вторили патриоты: «Была в стране единственная гордость, и её продают». Но что этот мелкий ропот для большой политики?

Однако, есть судьбы стран, а есть судьба планеты.

Только все вопросы по перемещению Ивана были улажены, только на соседнем континенте для Ивана выстроили новый научный институт и новый мавзолей, как тут-то и взорвался древнейший супервулкан, про который по телевизору еще в детстве Ивана показывали много документальных фильмов. Взорвался супервулкан, и соседнему континенту стало не до спящего человека.

По всему свету началась череда катаклизмов. Под воду уходили крупные участки суши. Мир менялся. Исчезали города, страны, культуры. Выжившие люди зажили почти первобытной жизнью.

Мавзолей с Иваном никто не посещал. Здание рушилось.

От чего Иван проснулся, он и сам не знал. То ли снова почувствовал голод, то ли холод, то ли иной грохот. Но только почувствовал он, когда нужно выйти из здания. Только вышел он, как там рухнула крыша.

Перед Иваном были развалины города, страны, мира.

И это всё где-то было. Стояла осень. Бледная, некрасивая. Он шел по городу, смотрел на пустые окна. И думал, что вот и мир рухнул, а он все спал и спал. Он был одет в длинные белые одежды, специально для него разработанные дизайнером. И потому, когда на его пути стали появляться люди, они смотрели на него, как зачарованные.

– Вы случайно не видели тут женщину, пожилую такую, по имени Любовь?

– Да какая любовь... Тут конец света случился... – отвечали ему, но все глаз не отводили.

Красивый, нестареющий с таким ясным лицом... Да ни homo ли somniens это? Новая ступень эволюции человечества? Число людей вокруг него увеличивалось. А он шел и шел. Любку искал.

В заброшенном городском саду увидел он цветущую яблоню, хотел было нарвать себе еды, как тут к его окрикнули: «Отравлено!» И принесли ему еды, все те же жалкие бутерброды, которые в их стране всегда брались, откуда ни возьмись.

Люди не покидали его. Если Иван, спящий человек жив, значит, и они выживут. Если Иван кого-то ищет, то и они найдут.

К вечеру дошли они до места, где развалины огромных домов заканчивались, и начинался совсем дикий мир.

«Добраться бы до Коробково, Любка там, наверное...» – подумалось Ивану. Но идти было далеко и небезопасно.

А люди, меж тем, развели костер, стали жарить еду, кто какую добыл. А Иван смотрел на огонь, и вспоминал свои сны. Вспоминал сначала про себя, а потом вдруг стал говорить вслух. Говорил, говорил, говорил, а его слушали и слушали. Вокруг темнело. Под ногами хрустели желуди. Пришло его время.