Большой, всесильной и грозной рукой неведомый Кто-то решил сокрушить старое, притоптать землю и поднять из глубин нечто, ни на что ранее ведомое людям не похожее. Тяжёл и велик был тот груз, необозрим и гнетущ был тот страх, что охватил совсем крошечное тело юного по меркам Вселенной человека. На том и решили. Не пристало младенцу следить за столкновением звёзд и галактик. Не нужны ему думы, к вращению масс на горизонте событий прикованные. Ему нужно окститься. Посмотреть под ноги и смириться. Призадуматься и со всем известным проститься.

«Может, захочется тебе усомниться в верности решения Кого-то в безумное число раз тебя превосходящего, но на то ли дан был разум твоему существу, чтобы за Всевышних решать их устои? С каких пор ты на свои плечи воздвиг задачу о невозможном задуматься, если от того валуны в карманах начинали тушу твою тянуть вниз? Опомнись. Загляни за строй стен. Вспомни, кто ты был и кем никогда не станешь. Маленький и слабый человек. Никогда не больше, но всегда меньше. Береги своё слабое тельце, ведь оно — единственное, что после тебя на земле останется» — таков был небесный порядок, произнесённый Никем и Никогда. Правда и суеверие в одном грузном, переполненном лишним домыслом сообщении.

На небе не было ни облачка. Потому что неба тоже не было. Лишь туго натянутое по самому потолку полотно. Иногда с него стекало нечто, что падало и разбивалось о скалы среди камней, разрубленных тупыми и жёсткими зубами великанов. У них было бесчисленное множество глоток, с их ртов сбегали реки и водопадами падали к подножиям, что вырастали под широкими пастями Кого-то, совершенно нисколько не отличающегося от Всех и Каждого.

Их было не счесть. Миллионы и миллиарды. Всегда по две конечности, но никогда не больше четырёх. То один член, то другой вырастал у их низов, опускался с туманного свода полотна, своим цветом напоминающим нечто, что каждый день оказывалось в потёртой миске мальчишки. С недавних пор у него не хватало нескольких клыков, и он ещё не успел понять, было ли то признаком раннего взросления или поздней старости. Как говорили Все и Каждый, он мало в чём разбирался. Неведомы ему были ни изыски пищи, ни благости телесных ощущений. Иначе с чего его слово противилось каждому из известных Всех и Каждому основ?

 

Странный, очень странный мальчишка.   Но нисколько не скуден пытливый умишко.

 

Чаще, чем следовало, он пропускал обеды и засиживался под навесом. А навесы всегда были под запретом. В маленьких, совсем незаметных человеческому глазу комнатушках никогда не было ни входных дверей, ни окон. Потому что в них может пробраться нечто, неизвестное простеньким пугливым жителям. Потому что никто и не знал, с каких пор и зачем они стали довольствоваться лишь узкими щёлками, ведущими затхлость и сырость наружу.

Длинный-предлинный коридор пронизывал все домики, и каждый день мальчик проходил по нему просто затем, что так было нужно. Совсем недавно это начало ему нравиться. Он видел крохотных и крупных, упругих и дряхлых, словно скомканный ветром лист. Они бродили по коридору и отскакивали от тех дверей, что открывались слишком часто. Мальчик понимал, для чего они это делают. В малюсеньких да неизменно тесных помещеньицах не было места для воздуха. Иногда мальчик думал, что все, кроме него, уже научились обходиться без кислорода. И он часто испытывал себя, задерживая дыхание до того долго, что всё лицо его начинало краснеть.

«Вот ведь дурость! Кто в здравом уме решил бы, что способен пережить те лишения, от которых другие заранее разрывали собственные могилы?». Но мальчик знал, что среди них выделяется. Рано или поздно он ото всех здесь отличится.

Табло было растянуто и размазано по стенам так, будто кому-то вспороли брюхо. Кровью тягучие буквы стекались в слова и предложения. «Вспомни, кто ты был и кем никогда не станешь. Маленький и слабый человек. Никогда не больше, но всегда меньше». Мальчику не нравились эти нелепицы, но всякий раз он останавливался перед ними для того, чтобы послушать, как урчат животы Кого-то, кто давно не брал в рот и капли пресной, но густой похлёбки. С виду она всегда была приятна и румяна. Внутри же — безвкусные и водянистые пухлые листья.

В комнатушке мальчика не было ничего, кроме беспросветной пустоты. Правда, иногда в ней мерцали звёзды. Вспыхивали только рождённые и взрывались старые. «Очаровательные по своей бестолковости копирки Солнца. Зачем они, если свет их никак мальчика не касается?». А вот зачем! Он считал все года, что их разделяли, предугадывал давно прошедшие взрывы Космоса, что для него были новыми. Мальчик нашёл сотню закономерностей и миллион-другой внёс в них поправок. О, как же мальчишке было славно тогда, когда сама Вселенная напоминала, что породила его как идею. Идею познания и последующего узнавания. Милая, славная и бесконечно добрая к нему матушка.

 

Мальчик устал, мальчик не спит.   У Кого-то за домиком сердце болит.   Он царапает стены, скользит когтем внутрь.   Там другому мальчонке он уж преградил путь.

 

Ни утро, ни вечер ничем не желали друг с другом различаться. Лишь вечные тяготы и долгие, неизмеримо длинные прогулки по давно проторенным дорогам. Все и Каждый ждали, когда же мальчик наконец не проснётся. «Ну вчера-то его наверняка не стало» — тараторил Все под свой сухонький и длинный нос. «Может, хоть в этот раз. Сколько мы уже ждём!» — твердил Каждый, без устали вышагивая свою старую-престарую тропинку. Тени волочились по их следам и поднимали те крохи, что сыпались из их ртов на пустых головах. Но тем они ни капли не походили на Кого-то. Кто-то давно понял, что есть истина, а что вымысел, и прекрасно знал, что отсекает от себя острой и страшной бритвой молчания. Все и Каждый болтали без умолку. Это была их единственная награда за все те дни, что они провели в неведении.

 

Просто глупые, очень глупые людишки.   Правда невдомёк их скудным умишкам.

 

Мальчик вылил свою похлёбку в окно. Он часто так делал, но то не походило и на слабый всплеск на море. От того Кто-то часто приближался к стене и лизал её, словно животное соль. Ему нравилось всё, что выступало из узеньких окошек. Все и Каждый считали это отходами. Но кто бы подсказал им, что корешки зачастую куда вкусней ботвы! Кто бы, да не мальчишка.

 

Всю жизнь он твердил правду, но то не дошло до умишек.   А всё потому, что он престранный мальчишка.

 

Одна яркая, но совершенно бесцветная фигура позади него сделала то же, что и он. Словно бы его отражение в зеркале, что кто-то залил неподъёмным свинцом. Оно и не двигалось до тех пор, пока мальчик не двинулся сам. И лишь тогда, когда он подошёл ближе, ему удалось разглядеть незнакомца, который никогда ранее ему не показывался. Но всё стало ясно, когда мальчик наконец оглянулся.

Перепачканная сажей кожа и возникшие от постоянной бессонницы круги под тёмными глазами. Если бы мальчик не знал, что так выглядели Все и Каждый, то счёл бы его за чудака. Благо слова такого он просто не знал. Вернее, ещё не догадывался, что оно было ему знакомо.

Мальчик представился и прозвал своего нового друга Чёрным. За цвет волос, тела, лица, голых рук, волос и зубов. А зубы у него были все. Словно бы ни старость, ни юность его никак не касались. Или касались обе и сразу.

 

Странный, очень странный Чёрный.   Ни стар, ни юн, а просто тёмный.   Он словно тень внутри скребётся.   Кто-то давно за ним крадётся.

 

Чёрный никогда и ничего не говорил ни за, ни против, словно бы для него все слова мальчишки были не суждениями, а фактами. Мальчику это нравилось, в Чёрном он нашёл достойного себя слушателя. Вот только в один момент монолога оказалось недостаточно. Чёрный хотел, чтобы мальчик ему всё показал. Весь мир и каждую свою идею. В ответ тот лишь кивнул. «Ну а что ещё можно было ожидать от чудака, что говорит сам с собой?».

Днём под навесом было не видно ни зги. Ночью над ним разрывались оковы и вылетали наружу звёзды. Они переливались в бесконечных расцветках и завладевали всеми ведающими о них разумами. «О, как бы и мне хотелось там очутиться. Поглотить каждый вид и втиснуть его в щели меж рёбер так, чтобы не осталось места для вдоха. Затем, чтобы грудь распирало от величия Космоса и того осадка, что он оставлял внутри. И всё потому, что даже самый малый клочок небесной ткани вырисовывается краской из моего нутра. Вместо желудка в моём теле раскалённое ядро. Оно давит изнутри, распирает кости, и кожа вот-вот раскроется бутоном цветка, но я держу её своею всемогущей рукой, обнимая целую Вселенную. Я — единственная в мире воля, которую не превозмочь» — Все и Каждый никогда бы так не подумали, и глаза их ни за что не открылись бы, очутись они хоть на самом краю видимого мира. Их языкам не разобрать вкуса звёздной пыли и не попробовать цвета горящих хвостов комет. Им это попросту не нужно. Счастье есть основа неведенья. Сомнение в собственном превосходстве есть залог желания знания. Ибо так было сказано, ибо в этом странный мальчишка был уверен, как ни в чём другом.

Партии разыгрывались одна за другой. То здесь то там Чёрный наблюдал за мальчишкой, вторил его движениям и подражал ещё не произнесённым вслух откровениям. Мальчику всё казалось, что Чёрный знает его желания наперёд, и он бы и не вздумал противиться, если бы того не тянуло наружу. Ещё никто не смел выходить под открытое лживое небо и подставлять себя под взгляды миллионов звёзд. Иногда мальчик замечал, как они двигались, и это его безмерно пугало. А если чего-то страшился он, значит, Все и Каждый не могли об этом и помыслить.

Порой, когда прогулок прямо по коридору и обратно оказывалось недостаточно, Чёрный отставал от мальчишки и забегал в его комнату. Там он невозможно долгое время смотрел в пустоту дневного мира, словно бы пытаясь запомнить мельчайшие детали в нём. Даже мальчишка не знал, что было по ту сторону стен, когда со светом ещё играло застрявшее в зените светило. Сутки длились от включения до выключения. От одного взмаха руки Кого-то до другого. Утра и вечера никогда не было, а иногда времени обеда и вовсе не наступало. В такие дни чаши были пусты от похлёбок, а звёзды пропадали с небес. И Чёрный хотел увидеть это своими глазами. Теми пропастями, что восседали по обе стороны от его смоляной переносицы.

Мальчик выждал того времени, когда день не должен был наступить. Чёрный уже ждал его под навесом. Звёзды смотрели на них, мигали и вспыхивали с большей силой. В пустом и невесомом тумане не было ни единого звука, которого до этого не знал бы мальчишка. Животы урчали, а невидимые часы всё так же отбивали течение мгновений. Они оба были готовы. Мальчик всегда представлял этот момент с содроганием. Представлял, но никак не мог решиться. И то до тех пор, пока одним лишь своим присутствием Чёрный его не образумил.

У стен не было ни спусков, не подъёмов. Мальчишка понимал, что уже никогда не вернётся. В последний раз он отказался от похлёбки, прошёлся по коридору и с терпением выслушал беззлобный шёпот Всех и Каждого. Мальчик знал, что они никогда не желали ему ни добра, ни худа. Им он был безразличен. Всякий раз Все и Каждый обсуждали самих Всех и Каждого.

Чёрный сделал шаг вперёд и испарился в пропасти темной глотки мироздания. Оно проглотило его не пережёвывая. Он оказался в надёжных руках. Кто, если не необъятная Вселенная позаботится о нём так, как он того заслуживал? С ними ничего не случится. Мальчик знал это потому, что мир просто не позволил бы кончине произойти с ним ещё до того, как он раскроет его главный секрет. С ним ещё не произошло озарение. Вернее, оно случалось сотни и тысячи раз, но всегда попадало лишь за пределы сознания, но никак не в него.

Он прыгнул вниз, и Никто не подумал о том, чтобы его остановить. Крепость заблуждений не рухнула, а потолок неба не обвалился на головы Всех и Каждого. Отсутствия мальчишки не заметит никто, кроме него самого. Лишь он сам будет считаться с тем, что после него осталась только старая записная книжка из аккуратно сложенных и прошитых меж собой листьев дерева. И даже её ни одна душа не увидит. В комнату мальчишки Никогда и Никто не входил. «Главное ведь, что он сам знает о том, что делает! Какая нам разница до того, что только в его присутствие толоки Всех и Каждого полнились каких-то идей?». Но мальчишка хотел быть услышанным. Точно так же, как и любой другой крохотный мальчик в этом безграничном пространстве и времени.

Первым делом он захотел поглазеть на ту стену, где всю его жизнь в один и тот же час похлёбка стекала до самого пола. Чёрный уже ждал его и указывал пальцем на место, превратившееся в сплошную гладкую выемку. Следы жёстких языков Кого-то проглядывались в узоре несокрушимого камня. Твердыня устоев ещё не порушилась от его прихоти, но в той самой ложбине, где извечно собиралась его похлёбка, уже можно было сосчитать балки, на себе держащие вековую поруку для Всех и Каждого. Сам о том не догадываясь, мальчишка чуть было не подвёл весь знакомый ему мир.

 

Но разве мог он догадаться,   Что будет та стена съедаться?

На миг мальчик пожалел о том, что позволял себе так пренебрегать хрупкостью единственной ограды, оберегающей их от мощи Кого-то. Он едва не потерялся в своём огорчении, пока Чёрный не одёрнул его за рукав и не повёл за собой. Глаза мальчишки оторвались от потёков, изувечивших стену, и припали к ногам друга. Тот шёл совсем невесомо, словно неведомы ему были ни гравитация, ни притяжение. Чёрные и босые ступни легко шлёпали по холодному полу, расстелившемуся по всей поверхности земли, и мальчик готов был поклясться, что то отзвук его собственных шагов, пока не понял, что так оно и было. Чёрный держал его руку так, словно только для того и была предназначена его цепкая лапка с пятью короткими пальчиками. Он никогда не топтался на неровной почве земли, не ступал мимо и отходил от мальчишки лишь так, чтобы его следы всегда были заметны.

Звёзды-гиганты слепили его своими цветными радужками и манили глубокими впадинами в самом нутре. В сердцах их не было ни капли огня. Словно ядра давно потухли и принялись пожирать окружающий свет. Точно такие же взгляды мальчишка замечал у Всех и Каждого. Сколько бы те ни пытались доказать своё отличие от Кого-то, то выходило у них лишь в бесчисленных толоках. В самом деле они были друг другу чрезмерно уж идентичны. У обоих недоставало половины: Кому-то не хватало того, что по центру, а Всем и Каждому — по бокам. Недостаток снаружи они сполна восполнили непроходимым столпом правил. Вот только мальчишка придерживался их в той мере, в которой хотел. Совсем точно так же, как и Чёрный.

Две нижние конечности представали непоколебимыми опорами для грузных тел и голов, за последние тысячи лет под конец опустевших. Мальчишка всё смотрел на них и не мог разобрать, что же заставило души покинуть эти величественные туши.

«Они предавали им слишком большое значение» — подсказал ему голос Чёрного. Он слышал его прямо внутри своей крохотной черепушки, и никогда не сомневался, что каждый раз заговаривал именно его друг.

«Не кажется ли мне, что со мной разговариваешь именно ты?» — вопрошал мальчишка время от времени, и каждый раз ответ был неизменен.

«То слишком велико для тебя. Не лезь».

С нескольких согнутых пополам туловищ вниз спускались непроходимые путаницы шерстяных лесов. Никакой надменности, ни единого намёка на величавость. Забраться в эти гущи мог кто угодно, но Чёрный обходил их стороной. Его цель была чуточку дальше, но уже здесь мальчишку смущали те звёзды, что застряли в просеках на головах Кого-то. Те цеплялись за короткую траву и светили по парам. Бесчисленные белые, до предела раскалённые тела, спустившиеся к ним с самих небес.

«Или поднявшиеся из пучин» — поправил мальчика Чёрный. «Не всегда то, что кажется тебе откровением, приходит свыше. Иногда для того, чтобы понять суть вещей, достаточно позволить себе понимать».

«Да» — согласился мальчик. «Это было именно то, что сказал бы настоящий Чёрный. Вот он то знает всё, и даже больше».

Чёрный вёл его за руку среди скопища Кого-то, и Никто и Никогда не обращали на них никакого внимания. Словно бы всё так и должно было быть — просто двое, шагающие среди необъятного простора своей личной свободы. Они могли бы сделать в ней всё, что угодно, но лишь Чёрный осмелился признаться в том, чего они оба действительно хотели. Мальчик давно пошёл против небесного порядка, и не могла Вселенная списать ему это на младенческую глупость. Ведь мальчишка давно перестал быть юнцом. Он жил столько, сколько себя помнил, а ещё в самом начале своего пути те идеи, которыми он был полон, проживали свои бесконечные дни на краю того, что Все и Каждый называли небом. Но мальчик знал, что настоящий предел многим дальше.

«Если считать то, какой путь проделали эти мысли перед тем, как засесть в твою голову, можно сказать, что ты стар, как сама Вселенная» — подытожил его раздумья Чёрный.

«Знаю. Но ведь и ты тоже».

«Знаю» — отвечал он. «Знаю потому, что это знаешь ты».

Один из гигантов вдруг свёл глаза вместе, и звёзды на их местах столкнулись. Пространство закружилось и выбило землю из-под ног мальчика. Чёрный продолжил бежать вперёд, не обращая внимания на хаос над своей головой. Кто-то двинул конечностями, поднял ворох звёздной пыли, осевшей на ледяной пол, и разрушил тишину долгой ночи звонким ударом конечности о бетон. Мир затрясся, а мальчик уж успел пожалеть обо всех тех решениях, что привели его в это место.

«Мне бы образумиться» — вдруг подумал он.

«Да, тебе уже давно пора образумиться» — поддержали его сомнения.

«Но разве ты не сделал этого тогда, когда обратил на меня внимание?» — задал ему вопрос Чёрный. Мальчик не стал отвечать, потому что тот и так знал ответ. Ему были известны все ответы, какие тот мог бы дать.

Ещё никогда мальчику не было так страшно. Подпорки величественных исполинов заходили ходуном, а их многочисленные головы зашатались, грозя свалиться с тонких шей. Чёрный стоял посреди бедствия и его бесцветные глазницы смотрели прямо на мальчишку. Он не мог объяснить как, но Чёрный придавал ему сил. Тот владел всем и был здесь как нельзя к месту.

«Неужели это твой настоящий дом?» — спросил мальчик, наблюдая за тем, как Кто-то громко вышагивал прямо за спиной Чёрного.

«Мы с тобой родом из одного места, вот только я куда больше подхожу тому, где появилось твоё тело. Ты знаешь, почему Все и Каждый не прогоняли меня. Дело в том, что я во всём с ними согласен»

«Тогда зачем ты ушёл?»

«Потому что это было нужно тебе. Ты больше похож на Кого-то, чем на Всех и Каждого. Они не замечают тебя, ведь среди них ты не особенный. Но я всем их устоям помеха. К слову, ты знал, что теперь и вовсе не дышишь? Здесь нет кислорода. Ты не зря тренировался»

Гигант поднял лапу, расправил пальцы и направил ступню в сторону Чёрного. У мальчика был всего один шанс, и он им воспользовался. В последний раз посмотрев в глаза Чёрного, мальчишка разбежался и прыгнул к нему. Их руки сцепились, а звёзды в очередной раз столкнулись. Они сошлись в тот момент, как нога исполина сжала их тельца и заставила два нутра слиться.

На то, чтобы быть Кому-то другом, нужно настоящее мужество. Особенно если этот Кто-то — мальчишка. Вот в чём состоял их секрет. Они оба подвели друг друга к тому, чтобы порождённая мальчиком мысль стала явью. «Я буду ото всех них отличен». И он отличился. Воспрял духом, выпустил его из тела и дал тому превратиться в одну из миллиарда звёзд, которую Никто и Никогда так пытались сберечь. Они скрывались за полотном неба и охраняли истину так, чтобы та не смогла навредить неготовым к ней Всем и Каждому. Когда-то давно они выбрали разбиться оземь и прирасти к ней тугими корнями. Вот и всё, что у них было — корни, перевязанные да крепкие, напрочь от вышины отречённые. Так они избавили себя от судьбы Кого-то. Но однажды мальчик посмотрел на них и понял — то, от чего опустели их головы, может влиться в его собственную.

И ушёл странный мальчишка, а в дневнике его зрели мысли. В потрёпанной и позабытой всеми книжонке разевала свою пасть червоточина. По ту сторону её пути было всего очень много. Там мир идей и всех истин. Тех самых, что показываются людям только в миг озарения.

«Оно ждёт в темноте, искривляет пространство и в клочья рвёт все преграды, что вас разделяют. Ты всматриваешься в бескрайнее небо, заглядываешь за край Вселенной и копошишься в кучках звёзд. А оно внутри тебя мирно ждёт, когда же ты наконец очнёшься. Космос лишь твоё отражение. Он пробирается внутрь сквозь зрачок и царапается на подходе к сознанию. Вот только дом его чуточку дальше. За оградой, что тебе невидима.

Но я разглядел его. Чëрный мне всё рассказал. Он пришёл прямо оттуда, где истинный я проходит всё то же самое.

Я нем и глух, как и все здесь. Но глаза у меня открыты.

Я был там. Видел собственное рождение. Вот только перед тем, как родиться, я должен отсечь себе голову.

Я спрашивал, чего оно хочет, а тьма отвечала: «не лезь». Слова словно удар молотом прямо по твоей черепной коробке. Вот только если она расколется, оно сможет выбраться наружу.

Когда я умру, оно выйдет из меня и заполнит собой весь мир. Космос станет моим воплощением.

Отныне я и есть вся Вселенная»

Никто и Никогда был в его комнате. На обломках новых стен старые истины превратились в могучие корни. Среди них ещё ползали Все и Каждый. Они не могли видеть, но у них выходило ощупывать гладкую древесину, медленно обрастающую корой. Никто и Никогда не стал ломать их шеи. От ласк благодарности Всех и Каждого древо наконец зацвело.

 

Старый, очень старый мальчишка.   Но нисколько не скуден был его умишко.