Мы растëм постепенно. Однажды, непременно, ваш разум окрепнет достаточно, чтобы взяться за твёрдую пищу и задуматься о смысле жизни. Склонен считать, что для людей это даже нормально. Ведь искать цель чего-то и первооснову чего-то - два самых неблагодарных занятия, которые общество возвело в абсолют. Так ли важно, куда несëт вас плот, и где берет река своё начало?

Когда вы поймёте, что не можете раскусить этот плод, что его скорлупа слишком крепка, верхний ящик разделочного стола скрипнет. Вы достанете инструменты. Вы бережно хранили их всю жизнь.

Простой тонкий нож сверкнёт в ваших руках первым. Может, смысл жизни – это пройти испытание? Но вы не знаете его условий, не знаете, как держать этот нож. И все люди, что встречаются вам, работают им по-разному. И все их хватки вам не нравятся. Дзыньк. Лезвие отскакивает от скорлупы, и вы пробуете дальше.

Тяжёлый молот, ваш следующий инструмент, точно расколет скорлупу. Его выковали нигилисты. Они превратили в угли всю свою детскую наивность, все безумные мечты и надежды, спалили всё до чёрных головёшек, и в этом пламени сковали молот, который едва ли тяжелее их сердец. Но в последний момент, с молотом над головой, вам становится страшно. Вдруг, вместе со скорлупой вы раздавите и содержимое? А если оно мягкое и живое, тёплое и пушистое, как цыплёнок? Вы откладываете молот, и с надеждой смотрите, что ещё у вас припасено.

Но истина в том, что ничего вам не поможет. И вы это знаете. Ведь плод, что вы сорвали с дерева сознательной жизни, никогда не принадлежал вашему миру. Разум в бесконечностей жадности своей украл его из мест, что сам постичь не может. И ни один предмет из вашего ящика, что создан вашим разумом, не сможет раскусить его.

Но что это за места? Кто живёт в них?

Конечно же, вы спросите это. Ведь разум ненасытен, как пепел за окном.

Я расскажу вам. Не об этих местах, но очень близких к ним. Расскажу о мужчине, о девушке, и, если осмелею, о себе.

Среди вас эта девушка была бы странной или, может быть, чересчур наивной и глупой. Всё потому, что вы привыкли не знать, в чём смысл вашей жизни. Но Ана, Следящая за рассветом, не такая. Она точно знает. И это, пожалуй, её единственное отличие от вас.

Когда я сказал «единственное» - я не лукавил. Ана была обычным человеком. Две руки, две ноги, одна голова с тонкими непослушными змеями, которых вы зовëте волосами, живущими своей особой жизнью до встречи с утренним гребнем. В две руки Ана брала небольшой фонарь, на две ноги шнуровала ботинки с грязью, застывшей под подошвой. И тихонько, чтобы не разбудить остальных, выбегала в глухую ночь.

Её родная деревня спала. Либо предпочитала не замечать скачущий от нетерпения огонёчек, покидающий деревню. Большим кружащим светлячком Ана убегала всё дальше вглубь леса, слишком радостная среди всех, кому посчастливилось встать посреди сна в пугающую тенями ночь. Ведь там, за хороводом деревьев и полем цветом, возвышался её любимый холмик. Тот самый единственный спутник, что на пару с фонарём, составлял девушке компанию в созерцании беззвёздной, безлунной ночи.

Ане не было страшно, ведь она с детских лет не знала, что такое луна и звёзды. Откуда ей было знать, что на этом тёмном покрове может блестеть орнамент из серебряных точек, обступающих сероватый диск, подобный солнцу. Ну чушь же! Это как если бы вы узнали, что в чернейшей бездне, куда так боитесь заглянуть, всегда должен плавать желтоватый треугольник, лавирующий среди прямых мерцающих линий.

Ана плюхнулась на вершину холмика, подтянула колени к груди и завороженно уткнулась в никуда. И так она делала каждую ночь, как только научилась ходить, все свои двадцать два года.

Вам может показаться, что смотреть двадцать два года кряду на чёрное полотно – скучно. Но Ане, Следящей за рассветом не было скучно. Ведь в этом был смысл её жизни. Подаренный при рождении. Окрепший при взрослении. И настоявшийся до знаменательного сегодняшнего дня.

Почему она была уверена, что в этом смысл её жизни? А почему вы уверены, что можете управлять собственной правой рукой, сгибать и разгибать на ней пальцы без единой мысли об этом? Вы просто знаете, как это делается. И Ана, Следящая за рассветом просто знала, что должна ждать момента, когда небо просветлеет. И это ожидание наполняло её неописуемым счастьем. Всегда приятно, когда всё идёт правильно.

Прошёл час, прежде чем тьма уступила место свету. И предвещавшая страшное, Ана выдохнула и восторженно заверещала.

Видите ли, неспроста говорят, что ночь перед рассветом темнее всего. Мир замирает, спросив у высших сил, дозволено ли солнцу взойти в новый день. После долгого томительного молчания небеса дают-таки согласие, и радостный солнечный диск торжественно поднимается из-за горизонта. Важно и чинно, словно король, знающий, что все зависят от него. А Ана радуется, сидя в первых рядах пышного парада.

Однако, и к сожалению однако, в этот раз король не пришёл один. Из дальнего леса выплыл силуэт человека. Ана привстала, рассматривая приближающуюся точку.

Её деревенька была небольшой, нашедшей себе прибежище на краю континента, поэтому гости захаживали редко. Последний был, когда Ане только исполнилось семнадцать, но она уже забыла его лицо и голос. И всё же через поле солнечной пшеницы по узкой тропке пробирался гость, новый гость. Сегодня в деревне устроят праздник.

Ана сбежала с холма навстречу незнакомцу. Первой встретила солнце, первой встретила гостя – хорошее утро.

- Добрый день, милая леди, - сказал мужчина. Не такой глубокий голос как у умудренного короля, но гораздо глубже, чем у его приближённого генерала. – Вы случайно не из поселения Хаор?

- Оттуда, - кивнула девушка. – Давайте провожу. Оно недалеко, прямо за тем лесом.

- Прошу.

- Надеюсь, вы голодны. Потому что на утро у нас молоко с толченными ягодами. И между прочим, Кирр собрал вчера вечером корзину дикой земляники. Признаться, мне самой не терпится позавтракать. Я попрошу, чтобы наложил вам побольше. Не уходите так быстро.

- Не уйду, - чуть усмехнулся мужчина. – Отрадно видеть такое гостеприимство. Моим знакомым стоило бы у вас поучиться.

- Приводите их тоже. Ягод на всех хватит. А молока... - Ана мечтательно протянула гласные, вспоминая, что давно не посещала пастбище.

- Меня зовут Исвальд, милая леди. Рад познакомиться.

- Исвальд, Милая леди? – переспросила Ана. – Странное имя. Вы чувствуете себя правильно, когда говорите с милыми леди? Или когда говорите «милая леди», увидев милую леди? - Ана вдруг замолчала и зарделась, поняв свои же слова. – А... Это было обращение. А как ваше полное имя?

- Боюсь, всё, что у меня есть – это Исвальд. Я, к несчастью, отношусь к тем, кто смыслом жизни обделён. Скорбная участь, признаю.

- Это ужасно! Без рассветов моя жизнь стала бы такой пустой!

- Могу я узнать ваше полное имя, милая леди?

- Ана, Следящая за рассветом.

Девушка остановилась и, сложив ладонью козырëк, повертела головой по сторонам. Это был еë способ официального приветствия. Нечто подобное реверансу, знакомому вам.

- И вам нравится следить за рассветами?

- Невероятно. Как можно не любить это сонное солнце? Оно не обжигает, как днём. Не холодит отсутствием, как ночью. Каждый день я слежу за лучшим моментом дня. О чем ещё мечтать?

Исвальд на несколько секунд задумался. Потянулся пальцами почесать бороду. Только сейчас Ана заметила на них ожоги. Множество ожогов. Будто мужчина пытался что-то достать из огня, или, по меньшей мере, пытался им жонглировать.

- Ваши руки! Вы в порядке?

- А, шрамы. Уверяю, здесь не о чем переживать. Признаюсь, я абсолютно ужасен в некоторых вещах. Я путешествую уже почти год, но так и не научился разводить костры на ночевке. Пусть эти шрамы останутся мне напоминанием о неудачах, - снова усмехнулся мужчина.

- Вы – путешественник?

- Я предпочитаю - «паломник». И могу вас обрадовать, моё паломничество закончится сегодня. Я прошёл через весь континент с далёких западных дюн, чтобы посетить последнюю точку своего странствия... - Исвальд резко запнулся, думая стоит ли продолжать. Затем, обведя языком зубы, всё же продолжил: - В надежде обрести и познать своё полное имя.

Ана просияла, будто увидела несколько рассветов разом. Она не могла и не хотела сдерживать широкую улыбку. Это был не просто гость, это был несчастный гость, ищущий смысл жизни. Сколько радости она ему принесёт, если поможет отыскать его!

Исвальд, Обошедший землю. Исвальд, Лечащий ожоги. Ана навыдумывала ему десяток имён, и голова упорно рождала новые. Не теряя ни минуты, девушка потянула мужчину за собой, пообещав отвести к Кирру.

Как я уже говорил, Ане не было страшно. Но вы, и, вероятно, подобные вам, были бы не столь открыты с незнакомцем. Возможно, разбирайся Ана в разведении костров чуть лучше, она бы поняла, что такие ожоги нельзя получить от них.

Я давно считаю, что прелесть огня в его неразборчивости. Он просто вечно голоден, ему нет дела до вырисовывания красивых узоров. Увидев деревяшку, он съест её без остатка. Положите в него письмо, которое побоялись отправить возлюбленной, и пламя не станет драматично рисовать на нëм разбитое сердечко.

И ожоги Исвальда тоже не были хаотичными. Нет, их действительно было много. Кожа на каждом пальце сделалась жёсткой и тёмной. Но в этом был свой узор. Грубые бесформенные пятна на фалангах и стекающие от них прямые линии. Словно соединив все пальцы друг с другом можно получить карту рек и озёр небольшой страны.

Хотя, наверное, я бы тоже этого не заметил. Знаете, поразительно легко укорять кого-то в невнимательности, когда знаешь правильный ответ. И я его знал. Я видел, как Исвальд получил свои шрамы. Как Исвальд получáл свои шрамы. День за днём. И год за годом.

 

Деревня под крики петухов проснулась и начала готовиться к завтраку задолго до прибытия Исвальда. На большом столе в центре деревни уже стояли миски, доверху наполненные земляникой и малиной, по стенкам щербатых чашек стекали капли молока. Дети нетерпеливо били ложками о стол, пока их мамы подзывали мужей. Симфонию пробуждения сопровождали соловьи и синицы - дерзкие певцы, перетягивающие партию на себя.

Поселение из восьми низеньких домиков вмиг стало для Исвальда каким-то тёплым и родным. Напоминающим о далёком детстве.

Подошел юноша со стопкой листьев под мышкой и пером в руках. Его глаза были сосредоточены на незнакомце, сопровождающем подругу.

- Кирр! – отозвалась Ана. – Это Исвальд. У него нет полного имени. Исвальд, познакомьтесь, это Кирр.

- Кирр, Излагающий смысл мира в трёх строчках, - официально представил себя парень, покрутив пером.

- Довольно необычное имя. – Мужчина снова почесал бороду. - Позволите полюбопытствовать, что оно значит?

- Это очень интересно! – вклинилась Ана. – Кирр, покажи!

Юноша покопался в стопке листов и выудил один, расписанный меньше прочих. На нём по центру двумя рядами проходили корявые бороздки из сцепленных между собой букв. Почерк далёкий от совершенного, но почему-то отлично подходящий Кирру. Глядя на этого юношу, вы бы, наверняка, решили так же.

«В царстве остывшего пепла

Звëзды кровоточат воском»

Готов поспорить, вы сейчас фыркнули, а может быть даже закатили глаза. Подумали, что это очередная пафосная фраза без какого-либо смысла. Но, уверяю вас, звёздный воск – самая редкая и необычная субстанция, с которой вам доведётся иметь дело. Всех её применений не знаю даже я! А это что-то да значит, уж поверьте.

Зато я отлично знаю, как можно её получить. Вам понадобятся три вещи: воск, звëзды и магическая призма Люмеля. Честно говоря, не знаю, кем был Люмель и как изготовил свою призму, но он зашёл куда-то бездумно далеко, пытаясь угнаться за рассудком, убегающим всё дальше.

В общем, кладёте обычный воск под призму, ждёте ночи, ни в коем случае не отходя от заготовки и, по возможности, не моргая. Шепчете волшебные слова, и как только на небе появляется интересующая вас звезда, наводите призму на неё.

Звезда гаснет, а её предсмертный свет стремительным потоком впитывает призма. Внутри неё лучи в агонии искажаются. Вынужден признать, очень завораживающая картина, похожая на сердцебиение живой палитры, чьи краски с каждым ударом сливаются, но не смешиваются. Будто подражая танцу узоров витражей на полах собора. И звуча как эхо заупокойного молебна, утихающего в сводах.

Вдоволь подолбившись о стенки творения Люмеля, лучи уже мёртвой звезды находят единственный выход в нижней части призмы, вылетают через него и расплавляют воск до горячей лужицы, которая не испаряется, игнорируя все законы.

Как только последний луч покинет призму, воск начнёт чернеть, местами сереть и повсюду покрываться блестящей крапинкой, пока не будет похож на жидкую туманность. Словно галактика любезно сморкнула часть себя к вам на стол, и забыла это протереть.

Теперь можно выдохнуть и пойти поспать. Утром на своём столе вы обнаружите стабилизированный звёздный воск, которому можете придать любую форму. Поздравляю, вы только что убили звезду. Надеюсь, очередная свеча на полке того стоила.

Исвальд изучал две строчки достаточно долго, чтобы убедить меня, что они его заинтересовали.

- Удивительно, - наконец вымолвил он, подбирая слова тщательнее обычного. Вернул листок обратно. – Крайне удивительно. Можете пояснить, что это значит?

- Я и сам не знаю, - засмеялся Кирр.

- И почему же не посчитали это чушью? – не унимался Исвальд. Любопытство продолжало толкать вперёд, к землям, где простой интерес граничит с подозрительностью.

- Потому что чувствую, что эти строчки правильные, - пожал плечами Кирр. - Я их десять лет пытался подобрать. Это не чушь. Просто мы пока чего-то не понимаем.

- Я думаю, нужно дождаться третьей. Наверняка весь смысл там, - предположила Ана. – Давай быстрее, Кирр. Очень хочется узнать.

- Не торопи. Посмотри, сколько я уже попробовал за утро, - юноша потряс кипой бумаг.

- Давай быстрее, - Ана улыбалась, будто ребёнок, ещё не познавший тяжести слова «нет».

- Ну тебя. Давайте к столу. Я голоден ужасно. Так вы откуда?

Вопрос юноши застал Исвальда посреди глубоких раздумий. Я уверен, его так сильно вдохновил смысл жизни Кирра, что где-то на горизонте засверкала зависть. Наверняка думал, что хочет что-то такое же необычное себе.

- Я... паломник. С западных дюн.

- Далеко, - хмыкнул Кирр. – Это же сколько вы шли?

- Почти год. Чего только не сделаешь, чтобы найти свой смысл жизни.

- Родиться без смысла жизни, - юноша задумался.

- Вот-вот, это же кошмар! – Ана с грохотом обрушила миску с земляникой о стол в такт словам. – Вот, угощайтесь, сейчас ещё молока принесу. Да садитесь, садитесь.

Повертев головой, Исвальд начал замечать, что привлекает всё больше внимания. Возможно, дело было в его походном плаще и увесистой сумке. А может, их оживлённый разговор был громче и интереснее обычного пробуждения деревни.

Всё больше людей окружали Исвальда, поглядывали на него, дожидаясь удобного момента, чтобы задать свои вопросы. Дав кружку с молоком, Ана громко представила всем гостя, упомянув и цель визита, и то, что он паломник, и то, как долго он в дороге. Исвальд лишь приступил к еде. Отказаться от завтрака он посчитал невежливым.

Но невежливым оказалось приступать к еде до прихода всех. Исвальд поморщился, и я понял, что кислый осадок собственной некультурности перебил ему всю сладость толченых ягод.

Примерно через полчаса Исвальд знал каждого из двадцати восьми жителей по имени, и двадцать семь знал в лицо. Только некий Деонн пока не показался.

Исвальд кивал и улыбался всем, но без огонька в глазах. Жители деревни Хаор мало отличались от других деревень и городов. С такими же приземлёнными смыслами своих простых жизней.

Кто-то должен был написать лучший пейзаж. Кто-то - поймать самого большого карпа. А кто-то - сплести целую тысячу широких корзин. Были даже близнецы с самым глупым и странным смыслом – отбросить на земле тень какой-то особенной формы, встав друг другу на плечи.

И всё же это было хоть что-то. Пусть небольшое и не великое, но уязвляющее пустое имя Исвальда сильнее, чем ножи заговорщиков ранят тело короля в его же кабинете.

- Что за шум? – продирался сквозь толпу зевающий мужчина по имени Деонн.

Его полное имя было – Деонн, Ждущий посла из серой башни. И когда, мужчина смог протиснуться и пересечься взглядом с гостем, сразу всё понял. Чувство правильности нахлынуло так внезапно, что он не удержался и упал на колени. У него увлажнились глаза.

- Это он! Он! Я дождался!

Молчание длилось так недолго, что вы не успели бы спросить в чëм дело. И Исвальд тоже не успел.

Толпа вспыхнула, будто фейерверк на праздник. Мужики посильнее подхватили Деонна на руки, мужики послабее побежали к амбарам. Женщины, девушки и дети закружились в танце. Исвальд в момент потерял и Ану, и Кирра, их лица замелькали в хороводе, то появляясь, то исчезая.

Так Исвальд перестал быть центром внимания и остался один за столом. Радостные крики и пританцовывания отдалялись всё дальше. Но Исвальд не собирался следом. Он лишь сидел, мрачнея как надвигающаяся туча.

Мужики из тех, что были послабее принесли вилы. Мужики из тех, что были посильнее опустили Деонна на землю, и выстроились вокруг него кругом. Он плакал, хохотал и обнимал всех.

- Братья! Люблю вас! – доносилось до Исвальда.

Если бы Исвальд всё-таки был тучей, я бы советовал вам обойти его стороной, или хотя бы взять зонтик покрепче. Сейчас он хотел сделаться чернейшей тучей, в которой померкли бы вспышки молний.

- Я никогда вас не забуду! – продолжал рыдать Деонн. Его в ответ обнимали и плакали следом.

Деонн опустился на одно колено, и поочерёдно обнял каждого ребёнка. Он не просто знал их имена или лица, как Исвальд, он знал их истории, их привычки, помнил те трепетные моменты, когда матери приводили их знакомиться. Но даже на самую крохотную секунду не мог представить, как остаётся с ними до взросления. Не теперь, когда смысл жизни был выполнен.

- Семья! Я люблю вас! – Деонн взял вилы. Исвальд отвернулся.

Прислушиваясь к хлопкам и выкрикам, Исвальд потянулся к миске с малиной и схватил небольшую горсть. Он хотел отвлечься, перебирая ягоды в руках, пока всё не закончится. Но услышав за шумом толпы глухой стук, непроизвольно сжал кулаки. Между огрубевших пальцев потекли капли, красные будто кровь.

- Какая густая! – обрадовалась девочка неподалёку. - Мам, я хочу так же. Можно мне тоже?

- Пока нет, - нежно ответила её мама. – Сначала надо вырасти и исполнить своë имя.

- Но я хочу сейчас!

- Нет. Это будет неправильно, Тирри. Потерпи.

- Но дядя Деонн так счастлив.

Дядя Деонн, скрюченный на земле, пытался дотянуться до вил. Это был самый счастливый момент его жизни. И он не сдерживал слез счастья.

- Давай поможем, дружище!

Мужики вокруг с широкими улыбками похватали вилы. Будто вороны они без устали долбили слабеющее тело своими железными «клювами», пока крики Деонна, полные радости, не стихли совсем.

- Ура! – хором проорали взрослые и дети.

Исвальд вытер руки об плащ и задвинул стул. Скрежет его зубов был подобен раскатам грома.

Может, он правда захотел стать тучей?

 

Вы никогда не думали, что чувствуют тучи? Что могли бы чувствовать тучи, будь они живыми? Жизнь вообще удивительное явление. Она заставляет задаваться вопросами. Вопросы приводят к ответам, ответы - к пониманию, понимание - к принятию. Выходит, жизнь сама по себе ведёт к принятию?

Принимает ли крохотная капля дождя, рождённая в облаках, что ей придётся падать с большой высоты? Насколько ей страшно в этот миг? А что чувствуют молнии, сжигающие деревья до чёрных стволов? Испытывают ли они жажду власти, как люди?

А что же тучи? Они летают по миру, словно птицы, плачут дождём, злятся молниями. Или злятся дождём и плачут молниями. Что мы о них знаем? Явно меньше, чем могли бы, став ими.

Хотя вряд ли уныло бредущий в сторону леса Исвальд думал об этом сейчас. Увы, я знаю его очень долго, чтобы предположить иное.

- Уже уходите? – нагнал гостя Кирр. – Присоединяйтесь к нам.

- К празднованию самоубийства? - Исвальд сверкнул глазами в сторону юноши.

- На западных дюнах нет такого обычая?

- Обычая накладывать на себя руки?! – рыкнул мужчина. - Жизнь – это высшее благо. Желаю вам понять это прежде, чем последний из вас испустит дух.

- Но он же выполнил своë имя. Ему больше нечего делать.

Исвальд остановился и развернулся. Сжав челюсти и угрожающе сморщив лицо, со всей ненавистью, подпитывающей сердце, он процедил:

- Пусть. Ищет. Новый.

- Но... - Кирр задумался. – Но это же неправильно. Одно тело, одно сердце, одно имя. Менять что-то из этого... Ересь.

- Предпочитаете смерть титулу еретика?!

«Ничтожества», - без ненависти продолжил я. Мне показалось неестественно странным, что Исвальд не закончил свою, ставшею обычной, поговорку, прилипшую после тридцать второго провального поселения. Тогда он обошёл едва ли восьмую часть страны.

Я склонен считать, что в тот момент Исвальд что-то понял. Эта мысль, тоненькая ниточка, заставившая его морщины разгладиться, пришла с таким неприличным опозданием, что, собирайся мысли в общества, её бы давно погнали оттуда.

- Почему ты здесь? Почему не с ними?

«Почему в твоих глазах нет веселья, только непонимание?» - прочитал я по замешательству в его глазах.

Мысль раздувалась всё сильнее, оттеняя Кирра от других людей. Даже в золотой столице, где самоубийства праздновали фестивалями, никто не окликнул Исвальда. А в деревнях помельче на него так вообще не обращали внимания, как заведённые празднуя над трупом очередного человека, чья душа отправляется в рай.

- Увидел, что вы уходите, и не смог сдержать любопытства.

- Любопытства? – Исвальд попытался вернуть прежнюю безмятежность, с которой вошёл в деревню.

Снова порывшись в стопке, у каждого листика просматривая только нижний уголок, Кирр не нашёл нужных. Покопался ещё раз, и третий раз для закрепления. Нужных пергаментов не было.

- Они дома! Точно. Не против продолжить разговор там? Хочу вам кое-что показать.

- Что именно?

- Перепись. Она навела меня на мысль, кто вы.

 

В доме, где лозы сплетаются с фасадом, пряча под карнизом небольшое гнездо синичек, жил двадцатилетний юноша Кирр. Под тяжестью лет хижина сильно опустилась, и окошки лишь чуть-чуть возвышались над землёй. Не наберётся и половины роста Кирра. Но несмотря на это юноша очень дорожил домиком, и не уставал латать новые дыры и менять сгнившие доски на крыльце. Другим помогать он не позволял, хотел доказать самому себе, что так же, как и отец-синица под карнизом, сможет позаботиться о своём доме.

Если бы я мог выбрать себе другую судьбу, то не отказался бы провести с этим солнечно-волосым Кирром побольше времени. Но увы, жуткая шутка судьбы часто в том, что те, кто тебе действительно интересен, идут совсем по другому пути, пересекаясь с тобой так редко, что каждая встреча перехватывает дыхание от нового воспоминания, записанного вечными не стирающимися чернилами.

У Кирра была любимая чашка, с рисунком из золотых шпилей столицы. Еë подарили родители на одиннадцатилетие. У Кирра была любимая подушка. Полностью чёрная, будто небо в ночи. И у Кирра был даже припасен мешочек с чайными листьями, убранный на самую верхнюю полку, чтобы не было соблазна лишний раз его достать. Но сегодня юноша отдал всё гостю.

- Вы слышали об Алхее, Составляющей карту континента? - Кирр протянул горячую чашку с парами ароматного мятного чая. – Два года назад она покончила с собой, потому что нанесла на карту каждый уголок. Представляете, каждый.

Перебирая листики в многочисленных стопках, Кирр продолжал говорить. Исвальд принял чашку, но приступать к ней не спешил.

- Вот смотрите, карта континента, - юноша растянул на столе большой свёрток, придавливая углы стопками исписанных пергаментов. Указав на светлое пятно на западе, он объяснил: - Это дюны. Посмотрите вокруг. Чего вы не видите?

- Я не настроен играть в игры.

- Серой башни. На всей земле нет ничего, подходящего под описание серой башни. – Исвальд резко замолчал, а Кирр с немигающим взглядом продолжил: – Понимаете, ничего. А в Великой библиотеке даже нет упоминаний, что она вообще существовала.

- Она не на континенте, - ответил мужчина.

- Она за морем, я знаю. Но это не всё. – Юноша победоносно потряс пятью теми самыми, нужными листочками, которые нашёл несколько мгновений назад. Все они были испещрены мелким почерком. – Сюда я выписывал некоторых людей из великой переписи. Все они должны были ждать посла серой башни. Как наш Деонн. Они были в каждом городе, и в каждой деревне. Они были везде. По правде, с этого и началось моё любопытство.

Разглядывая имена, Исвальд всерьёз задумался.

- Но что значит посол? Почему именно посол? – продолжал Кирр. – Раз серой башни нет на нашей земле, и раз мы имеем столько людей с одинаковым смыслом жизни, связанным с башней. Кхм... Несложно предположить, что серая башня – и есть место, где рождаются наши смыслы жизней. А люди, что живут в этой башне, - волшебники, которые наполняют нашу жизнь смыслом.

- Значит, по-твоему, я – волшебник, что умеет давать имена? - спросил мужчина, откладывая каракули Кирра в сторону. - Почему я сам без него?

- Я не думаю, что вы без него. Вы скрываете его. Серая башня оценивает нас. Чтобы увидеть, как мы распорядимся жизнью, после исполнения нашего смысла. Вот почему вы были так недовольны из-за Деонна. И вот в чем ваше паломничество.

Повисла тишина. Чем больше тянул с ответом Исвальд, тем сильнее Кирр убеждался в своей теории. Он вынашивал её два года, конечно же она верна. Однако, чем больше тянул с ответом Исвальд, тем проще ему было разрушить иллюзии юноши.

- Ты приписываешь мне то, чем я не обладаю, - Исвальд опустил взгляд и обхватил обожжёнными пальцами чашку. – Серая башня — это не место для надежд, это место для отчаяния. Там не дают смыслы жизни. Я вообще не знаю, кто их даёт. Я лишь хочу иметь свой.

- Понимаю, вам, наверное, не разрешено говорить о своей работе. Я не прошу, чтобы вы оправдывались.

Исвальд поднял тяжёлый утомлённый взгляд и хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого просто отпил из чашки. Мятный чай был чуть слаще того обычного, который Исвальд заваривал себе после пробуждения, сидя на балконе серой башни. И всё же он был приятным и свежим. Качества, которые Исвальд, глядя на морщинистое лицо в зеркале, уже давно не находил.

- Скажи мне, юноша, ты доволен своим смыслом жизни? Ты - Кирр, потому что был рождён излагающим? Или ты был рождён излагающим, потому что ты Кирр?

Юноша смутился во взгляде и задумался. Он решил, что это очередная проверка от волшебника из серой башни.

- Можно перо и бумагу?

Кирр покопался в единственном ящике небольшого стола и протянул мужчине полупустую чернильницу, хрустящий пергамент и перо. Исвальд отодвинул чашку и начал писать, прикрывая ладонью слова. Затем остановился и попросил юношу ответить.

- Думаю, я – Кирр, потому что был рождён излагающим. Значит кому-то было нужно, чтобы я был таким.

Исвальд показал листок. Кирр умолк. На бумаге красовался его собственный ответ. Не в такой же формулировке и без лишних слов. Мужчина положил лист на стол и пододвинул его юноше, чтобы тот мог посмотреть внимательнее.

- Я знал, что ты так ответишь. Твой смысл жизни слишком важен для тебя. И без него ты никто. Если солнце завтра не взойдёт, как думаешь, что сделает твоя подруга? – Кирр выглядел растерянным. – По всей видимости, с приходом смысла жизни личность человека стирается до черт, что нужны его смыслу. Даже твоя любознательность – лишь след от твоего смысла, но не от тебя. Печально.

- Нет, это не так.

- Нет, это так. – С тяжёлым вздохом Исвальд встал. – Моё паломничество дало только горькие плоды. Спасибо за чай. Советую выпить его сегодня. Такому чуду нельзя долго томиться в сырости.

Исвальд прихватил с пола свой походный мешок, и покинул хижину. Кирр, будто грустный щенок, уткнулся в свой же ответ, облачённый в почерк собеседника. Ни одна буковка не вздумала накрениться, ни один завиток не был больше своих собратьев, чистый и аккуратный почерк, заставляющий буквы ходить строем. Вероятно, самый правильный почерк из всех, что вы могли бы встретить. И смотря на него юноша понимал только одно: неправильным здесь был только его ответ.

 

Вам наверняка интересно, что же такое хотел сказать Исвальд, но передумал. Я почти уверен, он хотел возразить Кирру, что не является волшебником, дающим имена. Надеюсь, Кирр не считал себя единственным, кто понял, как много в мире людей, ждущих посла из серой башни. А то люди часто грешат мыслями своей уникальности.

Вероятно, в этот раз Исвальд просто беспредельно устал. Он оправдывался уже сотню раз, борясь с человеческим желанием стать первым, раскусившим какой-то глубокий секрет, будь то неизвестный закон мира или скелет за потайной стеной в шкафу соседа, что сейчас, сидя на подаренной от Кирра подушке, решил просто перестать спорить о том, кем не является.

Я нахожу забавным, что почти все, кому с запасливым излишком хватало ума на такие теории, верили в существование некоего магистрата из серой башни. Будто волшебники там носятся по коридорам со стопками книг в руках, обсуждают, какой смысл жизни дадут новому человеку, спорят, тысячу корзин ему сплести или две, и придумывают какие-то меры оценки. Почему реальность всегда скучнее воображения?

В реальности серая башня – разваливающаяся по частям угрюмость, однажды решившая, что плотью ей должен служить кирпич. Света там давно нет, некоторые проходы обрушены полностью, и живёт внутри только один человек. И тот отлучился в паломничество.

 

Исвальд прислушивался к стрекотанию кузнечиков, сидя на небольшом бревне у края леса. Восемь домиков больше не казались родными. Они были уродливыми, как и их жители. Кривыми и несовершенными. Неправильными.

Но Исвальд не злился. Он плакал.

Всë же не перестаю удивляться, как человеческая душа жаждет противоположностей в одно и то же время. Исвальд так сильно хотел себе полное имя, и так же сильно боялся потерять себя, что не мог найти правильный путь.

Смотря на шрамы на пальцах, он всхлипывал, понимая, что скоро придётся вернуться в серую башню. Он не хотел туда. И не хотел оставаться здесь. Он не хотел жить так. И не хотел умереть. Он считал себя самым несчастным человеком из всех, но с презрением и свысока смотрел на других.

Он видел в Кирре свет спасения, будто моряк, плывущий на блеск маяка вдалеке. Но, как и моряк, которому было предначертано утонуть в пучине в тот день, Исвальд с горечью осознал, что блестит не лампа маяка, а фонарь в руках сгорбленного лодочника, слишком иссохшего, чтобы называть его живым.

Я могу назвать вам сотню вещей, более приятных, чем ложная надежда, вспыхнувшая после бесконечных провалов. Но, думаю, вы в ответ назовёте гораздо больше. Потому что надежда – матерь мечты человека. Вы знакомы с ней с самого первого вздоха, и, как и с родной матерью, не отпускаете её, пока ваше сердце не затвердеет окончательно.

- Вот вы где! – Ана с миской земляники в руках углядела сгорбленную спину Исвальда. – Я вас везде ищу. Вы же сказали, не уйдете так рано. Я принесла ваш завтрак... Почему вы плачете?

Девушка подсела рядом, не думая, стоит ли спрашивать разрешения.

- Тебе не казался этот мир неправильным? – спросил Исвальд, сгибая и разгибая почерневшие пальцы. – Будто телега с квадратными колёсами. Или ваза, что разобьётся от одного прикосновения к ней.

- Кирр не помог?

Исвальд отстранённо помотал головой. Не моргая, не улыбаясь. Обречённо. Так умел лишь Исвальд, других таких людей я не видел.

- Если всё не стоит на своих местах, - продолжил мужчина. – Если все не стоят на своих местах. То какой в этом смысл? Идеально и правильно. Есть только два слова, которым должен следовать мир. Почему всё в этом мире не идеально и не правильно? Зачем я был рождён?

Вместе с головой Ана опустила и уголки губ, последний оплот радости перед морем печали.

- Когда я был подмастерьем, пятнадцать лет отроду, я спросил мир, в чем смысл моей жизни. И тогда же узнал, что миру нет дела до тебя. Ему нет дела до твоей жалкой жизни. Просто всë равно. – Исвальд шумно вздохнул. – И разве это правильно? Сейчас мне сорок. У меня нет ничего. И эта мысль терзает меня до сих пор. Почему этот мир такой неправильный? Такой сломанный... Я умру без смысла жизни?

- Может, вам станет легче, если вы перестанете думать, как пятнадцатилетний? Нет, вы не подумайте, я не осуждаю... Просто... Просто, прежде чем умереть, моя мама часто повторяла: «Только изменив себя, можно обнаружить, что все течения тебе по пути». Она это где-то вычитала. В такой большой книге, с красной обложкой. Из Великой библиотеки...

- Мне нет дела до твоей книги! – сорвался Исвальд. – Моя жизнь важна! Моя! Понимаешь?! Ты. Вы все. Вам дана такая жизнь, такая не бессмысленная жизнь, и вы кончаете с собой! Почему?! Скажи мне!

На долю минуты, которую запомнила бы на всю жизнь, Ана увидела в Исвальде грозную, тëмную и будто всесильную тучу. Шторм из которой мог бы уничтожить мир. Ана прижала миску с ягодами к груди, и попыталась отодвинуться на самый край бревна. С глубоким страхом в застывшем взгляде.

Не могу сказать точно, какая эмоция потянула на Исвальде поводок в тот момент, но мужчина накинул капюшон и отвернулся. А затем, через долгое-долгое время произнёс:

- Прости... Я просто не понимаю вас. И не понимаю себя.

Ана боялась открыть рот, боялась пошевелиться и даже боялась подумать. Ей казалось, что всемогущий Исвальд, запахнувшийся в плащ с капюшоном и согнувшийся, будто нищий, сможет узнать, что она думает. И тогда снова накричит на неё и сверкнёт глазами. Она впервые встретила того, кто желал ей зла, сама даже не зная, что такое зло. Но она очень отчётливо почувствовала, насколько оно неправильное и разрушительное. Насколько оно чужеродное.

- Я пойду. Передай всем наилучших пожеланий.

- Но вы не должны, - неожиданно для себя сказала Ана. Слова пошли сами, стоило сердцу сжаться от жалости. – Вы не должны страдать. Никто не должен. Давайте придумаем вам имя. И никому не скажем, что придумали его сами. Будет наш секрет.

- Это неправильно. – Исвальд остановился, но не повернулся и капюшон не снял.

- Исвальд, Ищущий своë полное имя. Разве это вам не подходит? Разве не этим вы занимались сорок лет?

Следуя за своей интонацией, девушка вскочила. И даже сделала шаг вперёд, протянув руку. Будто хотела хоть как-то задержать этого несчастного человека.

Мужчина обернулся, блеснув слезами в уголках покрасневших глаз. Он обернулся не чтобы показать слезы, а чтобы посмотреть на девушку, на её лицо. Что-то в его голове снова с опозданием заработало.

- Думаешь, смысл жизни можно придумать самому?

- Да. Если ты был рождён без имени, зачем страдать? Это же свобода. Можно выбрать, что сам хочешь.

- Скажи, Ана, что ты сделаешь, если солнце завтра не взойдет?

- Я думала об этом. Много. Я бы пошла на восток, к родине солнца, и узнала бы, почему оно перестало вставать. Взяла бы фонарь в дорогу и зажигала бы костры, чтобы было не так темно. Я бы не хотела жить без того, ради чего создана.

Исвальд не мог поверить глазам и не мог поверить ушам. Он не мог поверить самому себе, что здесь и сейчас, после сотни паломничеств, наконец нашёл того, кого искал. И он мог уйти, даже не узнав этого.

Когда вошёл в деревню, он был переполнен отчаянной надеждой. Потом утратил её под радостные крики толпы. Затем обрёл снова. И потерял опять, узнав, насколько фальшивой та была. И вот сейчас, судьба вознаградила его. Истинная, пестрящая, воодушевляющая надежда, запертая в плоти этой девушки. Так близко, что протянутой руки достаточно.

И Исвальд протянул руку.

 

Обогнув несколько раз деревню, Кирр так и не нашёл волшебника из серой башни. Когда юноша наткнулся на Ану, собирающую землянику из рассыпанной миски, та ответила, что Исвальд ушёл.

Кирр опустился на одно колено и помог девушке собрать ягоды. Сбоку на миске шла трещина, и юноша подумал, что прохудившаяся посуда – плохой знак.

Глядя на девушку, дрожащими руками заправляющую волосы, юноша вспомнил вопрос Исвальда, и решил озвучить его вслух.

- Ана, вопрос, наверное, странный. Но если рассветов больше не будет, что ты сделаешь?

Кирр хотел убедиться, что понимает подругу достаточно хорошо. Их разговоры по ночам на том самом холме, её милая улыбка в свете колышущегося костерка. Кирр провёл с ней всю жизнь и был уверен, что в своей голове смог найти правильные оттенки для красок её портрета.

Но с ответом девушки сердце громыхнуло, как тяжёлый колокол. Недолго думая, она сказала:

- Покончу с собой.

 

Признаюсь честно, я ненавижу свою колыбель. Безжизненная, безлюдная пустыня. Затхлый гиблый ветер неохотно гонит песчинки липкого пепла, бывшие деревьями, людьми, городами и целыми цивилизациями. Не знаю, каков на ощупь этот пепел, но спасибо звёздным богам, что не дали мне чувство осязания.

Каждый день... нет, это больше нельзя называть днём. Вы привыкли называть «днём» парад солнца от края вашего горизонта до края вашего горизонта. Но здесь уже нет солнца. Значит и нет дня. И нет луны. Значит и нет ночи. Я не знаю, как это назвать.

Каждую свою мысль я смотрю через окошко под дырявой крышей серой башни, и вижу, как дюны пепла, будто голодные черви, пожирают мой свет. Через двадцать три мысли, или через десяток особо жирных мыслей, которые я готовлю для философов, песчинки пепла приходят в движение, будто на горку с ними закинули ещё горсть.

Иногда от этого мне становится страшно, и я стараюсь перевести взгляд и весь свой свет в бездонную тьму над дырой в крыше. В надежде услышать свет ещё живой звезды, спрятавшейся где-то там, в закутках тёмных одежд бездны. Но я ничего не слышу. Только навязчивый и горький шепот одиночества.

Задайте своим философам вопрос, что лучше: страх или одиночество. А то я раз за разом возвращаюсь к этим ужасным серым волнам, пытаясь убедить себя, что их двигает ветер. Этот умирающий напарник, последний вздох вашего мира. Боюсь узнать, что будет, когда исчезнет и он.

Но вот моё одиночество нарушается, как и сто раз до этого. Из очередного «паломничества» возвращается наш «паломник». И в его руках искорка яркого чистого света, запертая в то же стекло, что и в призме Люмеля.

Скажу правду, я бы хотел излучать такой чистый белый свет. Не считайте мою зависть иррациональной, он слишком красив, приятен и нежен. Думаю, вы бы испытали то же, услышав симпатичный голос, научившийся складывать звучания соседних букв в соблазнительные созвучия.

Но в отличие от Исвальда, я бы никогда не прикоснулся к этому поистине трепетному огоньку, который Ана раздувала с детских лет. Её надежда, её вечный спутник, шепчущая в закрытой банке, тоскливо зовущая Ану. Даже отсюда мне было слышно, как скромное эхо шепота говорило голосом Кирра, в унисон тлеющей надежды их совместного будущего. Я даже смог услышать отрывистый звук их первых смелых поцелуев, когда Кирр посещал её ночью на холме.

И вот это пламя, гораздо более глубокое, чем мог представить, Исвальд держал в руках с обычной беззаботностью, словно поймал жука. Возможно, он просто не слышал, что шепчет этот свет.

Исвальд отложил надежду Аны на стол и пошёл ко мне. Я знал, что в конце паломничества он придёт ко мне. Каждый его шаг звучал как погребальный колокол, как звучит холодный свет, когда вы, едва живой, лежите на телеге, забитой трупами, единственном глазом безучастно смотря на фонарь могильщика. В тот момент, когда звучание света для вас утихнет, к вам подберется смерть, и все мысли наконец уйдут.

У меня осталась последняя правда, хотел приберечь её на подольше. Боялся, что вы не примете меня. Моя последняя припасенная правда о том, кто ваш рассказчик.

Как я однажды сказал, всех применений звёздного воска не знаю даже я. Я отлично знаю, что звёздный воск позволяет создавать миры. Это то, что открыл Люмель и то, что подсмотрел в его работах Исвальд.

Пятнадцатилетний мальчик, в руки которого попало могущество творца миров. Для меня не было удивительным, почему он не смог утолить подростковые желания и пытался угнаться за идеалом. Ведь он всегда мог просто перечеркнуть мир, и создать новый. Для этого всего лишь нужна частичка жизни и пара звёзд.

Так он и начал создавать свои утопии. Мир без войн, мир без зла, мир, где у каждого свой смысл жизни. Каждая новая утопия выпивала жизнь из его собственного мира. Но ему не было до этого дела, ведь он всегда мог переселиться в новый.

Но вот чего я не знал, так это то, что в звёздном воске может зародиться жизнь. Не в мире, который звёздный воск может создать, а в самом звёздном воске. По сравнению со всеми вами я всего лишь ребёнок. Растекшийся на всю банку, с орнаментом из светящихся точек в серебристой вуали, но тем не менее живой. Прелесть жизни в том, что она может принимать самые разные формы. Даже если ты всего лишь запертый в стеклянном сосуде воск.

Когда я проснулся, нас было двенадцать банок на полке. И я остался последним. Я так и не смог узнать, ожили ли мои мëртвые собратья-звëзды. Но меня уже не радует, что я задумался об этом. Я, к большому своему сожалению, прожил достаточно долго, чтобы вкусить плоды сознательной жизни. И, как и любое существо с сознанием, задумался, в чем же смысл моей жизни.

Для чего нужна неспособная ни на что банка звёздного воска. Я могу создавать миры, но не могу двигаться. Я могу думать, но не могу сказать ни слова.

И тогда я подумал, что могу быть рассказчиком. Моим пером станет мой свет, моей бумагой – космос. Я буду рассказывать свою историю, как могу. И если кто-то, где-то сможет услышать и понять мою историю, то лишь надеюсь, что он не будет строг к моему не окрылившемуся таланту.

Исвальд подошёл достаточно близко и взял меня в руки. Блеск его глаз как обычно зловеще шептал. Но я не злился на него. Никогда не злился. На самом деле, благодаря ему я однажды и стал живым. Останься я звездой или воском вряд ли бы смог услышать все краски мира.

Мне было жалко Исвальда. Даже создав мир, где он получит свой смысл жизни, он найдёт, чем быть недовольным. Кирр доказал это в очередной раз мне и ничего не доказал Исвальду.

Одна лишь мысль радует сейчас, пока он несёт меня к рабочему столу. Звездного воска у него больше нет, новых миров больше не будет.

Открою небольшой секрет: звезды очень обидчивы, почти как дети. Когда Люмель и Исвальд начали воровать звезды с небосвода, многие попрятались. Звезды не захотели приходить даже в созданные миры, подпитываемые нашей же плотью.

Вот почему Исвальду больше негде найти звезду. Либо он примет единственный мир, созданный из меня и Аны, либо останется в своём.

Интересно, став миром, смогу ли я узнать, что он решит?

Исвальд водрузил меня на стол, рядом с предыдущим миром. Где золотые шпили столицы подпирали небо, где быстрые реки рассекали континент, будто трещины в скорлупе, и где в окружении небольшого леса расположилась деревня Хаор, продолжающая свою обычную жизнь.

Когда мужчина поднял горящую свечу с предыдущим миром, произошло некое открытие. Кирр, сидя за своим столом в окружении сотен неудачных попыток, вдруг нащупал третью строку. Он выбежал на улицу радостно зачитать всем:

«В царстве остывшего пепла

Звëзды кровоточат воском,

Чтобы он нашёл себе дом»

Исвальд задул свечу и выкинул её за пределы серой башни, облепленной ползущим пеплом, возомнившим, что может разрастаться, будто живая лоза.

Затем вытащил меня из банки, поставил на освободившийся постамент и аккуратно поднёс искру Аны к моему фитилю. Пламя жизни вспыхнуло.

Я ощутил резкую раздирающую боль. Всё моё существо получило осязание только для того, чтобы гореть. Я моргал светом, как мог, и с ужасом подумал, что именно так и выглядели звезды, запечатанные в призме Люмеля. Не сердцебиение палитры, а сердцебиение звезды, умирающей, чтобы переродиться в воск.

Мужчина крепко обхватил меня двумя руками, и начал что-то говорить. Пламя разгоралось всё ярче, сжигая мои мысли и цвета. Всё, что я заготавливал для философов и все новаторские мысли, которыми так гордился. Я понял, что плачу. Части меня падали на пальцы Исвальда, и тот шипел, но не разжимал хватку. Мои слезы на его фалангах превращались в новые чёрные пятна, стекая вниз прямыми линиями.

И там, посреди бескрайней боли, я услышал свет могильщика. Это было похоже на храмовый колокол, звонящий на похоронах.

Я вдруг почувствовал, что что-то обняло меня. Не такое жёсткое, как пальцы Исвальда. Что-то нежное, будто лучи первого рассвета. Это была Ана, конечно же это была она. Её надежда, из которой будет создан новый мир. Мир, где смысл жизни перестанет быть единственным. Где больше не будет места для самоубийства.

Довольно странно, но эта мысль успокоила меня. Может, я просто перестал чувствовать боль. А может, надежда Аны накрыла меня целиком. Я больше не знал, где я. И по кусочкам я растворялся без остатка.

Я очень хотел, чтобы моя последняя мысль была об Ане. Но всё, о чем смог подумать – что же Ана почувствует в тот момент, когда снова заберется на холмик, снова подожмет ноги и снова уткнется взглядом в бесконечную темень.

Ведь солнце больше не взойдёт, его пожрал серый пепел за стеной. Прошлому миру остаётся медленно зачахнуть и так же медленно погибнуть. Лишённая надежды Ана так и останется сидеть там? Ожидая то, чего никогда не будет? Как жаль. Как же ужасен цвет ночи перед рассветом.