Башня-колокольня почти не отбрасывала тень. Полуденное солнце нещадно пекло пустынную площадь славного города Сиены. Горожане скрывались в прохладе зданий, пока кирпичные стены принимали солнечный удар на себя. Но Фредерико Сильвано не мог позволить себе такую роскошь – прохладу. Мигрень разрывала голову бедного Сильвано на кусочки. Ярко-жёлтая спираль раскручивалась от переносицы и заполняла всю комнату. Сильвано приоткрывал глаза, и боль, как через открытые шлюзы, неслась потоком, затапливая сознание. Таблетки почему-то не помогали. Когда страдания достигали высшей точки, Сильвано мечтал умереть. Но сам же отгонял эти малодушные мысли – он всегда считал самоубийство слабостью.

Ночные часы тянулись пыткой между галлюцинациями и мигренью, пока, наконец, черноту комнаты не сменил полумрак. Спираль кружилась всё медленнее, пока вовсе не растаяла вместе с болью, оставив в голове чугунную тяжесть и мутную взвесь мыслей.

Ослепительные полосы лучей и волны жара проникали сквозь жалюзи. Сиена погрузилась в сиесту. Тишина. Если не считать шума, похожего на отзвук колокола. Сильвано с усилием приподнялся с дивана: шум был не снаружи, а внутри, в его голове. Сильвано откинулся на подушку, и слегка просветлевшее сознание тут же подкинуло работу – растравливать старые раны.

Сильвано окунулся в воспоминания счастливой поры, когда он ещё был уважаемым профессором по русской литературе Университета города Сиены. Он даже издал несколько переводов поэтов Серебряного века, но знаменит стал благодаря лекциям на факультете межкультурной коммуникации. Профессор Сильвано провозгласил любовь к другой культуре как основу общения. Молодые люди, посещавшие его курс, интересовались деталями жизни в холодной малознакомой стране, и эксцентричный профессор оказался щедр на яркие импровизации, за что и был любим студентами. Он приносил охапку цветов и рассказывал об их символике и традициях дарения, а в конце лекции раздаривал цветы студенткам, приговаривая, что у русских принято приносить чётное количество цветов только на похороны. Студенты удивлялись, ведь в Италии всё наоборот. «Запомните, – говорил профессор, театрально жестикулируя, – недостаточная осведомлённость о чужих обычаях может стать трагичной оплошностью!»

И всё же в чувстве юмора Сильвано видел больше национальных особенностей, чем в трагедии. Бывало, он травил на лекциях русские анекдоты, которые специально для студентов переводил на итальянский. Какая межкультурная коммуникация без анекдотов!.. Чтобы будущие специалисты по иным культурам понимали всю соль, он углублялся в природу комического, показывая теорию юмора через практику его применения.

Мигрень окончательно отступила, но память продолжала терзать печального профессора. Сильвано ясно вспомнил тот день, когда ректор вызвал его к себе и сообщил, что русский юмор больше не может быть предметом лекций. Сильвано удивился: что ректор имел против юмора? Скоро профессору стало не до шуток. Ректор был не только против русского юмора, но и обвинил профессора в сексизме, припомнив цветы для студенток. Спустя какие-то недели дело приобрело совсем серьёзный оборот: факультет закрыли, Сильвано уволили. Его специальность превратилась из предмета гордости в клеймо позора. Коллеги шарахались от него, студенты предпочитали не связываться с неблагонадёжным преподавателем. Из просторных апартаментов он съехал в жалкую каморку. Почти всю комнату пришлось заставить коробками с книгами. Библиотека разделила участь хозяина: стала изгоем.

Писать книгу он начал от отчаяния. Но скоро идея захватила. Сначала это были отдельные зарисовки, художественно оформленные излюбленные мысли, которыми он делился на лекциях. Позже Сильвано озаботился жанром и формой: никто не даст опубликовать эссе опальному профессору. Он соорудил панини из детективного сюжета, внутрь которого засунул начинку из того, чем он много лет жил, во что верил.

Мучительные месяцы провёл Сильвано, продумывая главного героя – представителя отменённой ныне культуры, – пока не решил: пусть это будет молодой декадент начала двадцатого века, одевающий внутреннюю пустоту в шёлк, фамильные бриллианты и хлёсткие фразы. Типаж-функция, рупор идеи, привлекательный злодей с тягой к философствованию, позёрству и лёгкому эпатажу. Но по мере развития сюжета герой захватывал власть и брался за то, что Сильвано и не думал ему поручать. Сильвано злился и уничтожал черновики один за другим, бесился от противоречивости героя. Представитель своего народа, герой своего времени, молодой декадент будто бы воспитывался самой русской историей, не следовал за автором, обрывая ниточки, за которые тот пытался его дёргать. Наконец, профессор смирился и стал прислушиваться к своевольному персонажу. Сверяясь с прототипами – героями бессмертных произведений, Сильвано отмечал, что несмотря на некоторую фантастичность, его персонаж правдив и самобытен. Постепенно Сильвано полюбил своего бунтаря, его парадоксальность и настоящую внутреннюю свободу. Испорченный множеством черновиков, персонаж имел скверный характер, порывистый и сердитый, искушённый и наивный одновременно. Трагичные перипетии лишь углубили в нём русские черты; он всё так же самозабвенно ругает отечество, но никогда не позволит делать это другим. В нём есть стержень и зерно истины, которую он готов защищать ценою жизни, – та черта нетолерантности, которую литературные критики не смогли простить ни герою, ни автору.

Книга вышла под псевдонимом и не принесла Сильвано ничего, кроме тупика, отчаяния и горы неоплаченных счетов. После затяжной депрессии из острых чувств остались лишь ощущения физического дискомфорта – боль, голод, жара. От жары, кстати, можно было спастись. Кондиционера нет, зато доступна прохладная ванна. Сильвано прошёл в ванную и включил холодную воду. Кран, шумно поспорив с профессором, брызнул тонкой струйкой, забурчал и выдал порцию ржавой воды. Покрутив вентиль, Сильвано добился хорошего напора и побрёл на кухню.

 

Воздух над брусчаткой плавился и подрагивал. В гудящей тишине раздался шорох шагов. Из переулка на Пьяцца ди Кампо вышел господин – бледный молодой человек в чёрном шёлковом костюме и галстуке с ярким песлийским узором. Булавка на галстуке, оказавшись под прицелом солнца, сверкнула бриллиантом. Господин взглянул на башню и сверился с карманными часами. Четверть второго. Он достал из нагрудного кармана узорный платочек, вытер лоб. Аккуратно убрав платок, он переложил букет роз в другую руку и, пересекая площадь, двинулся прочь. Змеящиеся улочки уводили господина с букетом всё дальше и дальше от центра города, пока он не остановился перед обшарпанной стеной с тёмной дверью. Он оглядел закрытые ставни-жалюзи комнат без кондиционера. Молодой человек грустно улыбнулся: фортуна комфорта обошла обитателей дома стороной. Он потянул дверь на себя и скрылся в прохладе подъезда.

Дверь на втором этаже долго не открывали. На приклеенной над звонком бирке значилось: «проф. Ф. Сильвано». Наконец, послышался шорох, и перед господином с букетом возникла помятая небритая физиономия. Рассеянный взгляд грустных, как у бассета, глаз уткнулся в букет, стараясь сфокусироваться. Наконец, поморщившись, хозяин квартиры спросил у посетителя:

– Вы ко мне?

– Это вам, – посетитель уверенно шагнул внутрь. Хозяин отодвинулся, пропуская гостя в тесную прихожую.

– Розы... ненавижу этот запах. У меня от него голова раскалывается, – пробормотал помятый хозяин и потёр лоб. Он жестом пригласил посетителя пройти, а сам, взяв букет, поплёлся за ним следом.

– Как у прокуратора, – то ли спрашивал, то ли утверждал гость.

Затемнение не спасало от зноя. Скомканные несвежие простыни белели на диване. Стол был завален бумагой, покрывавшей мутные стаканы. Откуда-то шёл ровный гул.

– У какого прокуратора? – нелепо заморгал хозяин квартиры. Смутная догадка возникла в его усталом мозгу – и тут же пропала. Сильвано прошлёпал на кухню в поисках ёмкости для цветов. Под столом стояли пустые бутылки. В шкафу кастрюля и сковородка. Не найдя ничего подходящего, хозяин открыл дверь в крохотный санузел и бросил цветы в ванну, почти полную прохладной воды. Так бы и залез туда. Но надо общаться с этим странным посетителем... Так некстати! Смутное чувство беспокойства овладело Сильвано, когда он заворожённо смотрел на розы, плавающие в желтоватой воде. Ломаные линии, стрелки на часах, стрелы Купидона – длинные розы с алыми полуоткрытыми бутонами отталкивались от стенок ванны, будто недоумевая, как могли оказаться в таком убогом антураже. Таращась на цветы, Сильвано созерцал нечто внутри себя. Эти розы – идеальный финал, почему-то подумалось профессору. Но мысли не слушались, сбегая из тяжёлой головы.

– У какого прокуратора? – повторил Сильвано, вернувшись в комнату. Посетитель снял пиджак, аккуратно повесив его на спинку единственного стула. Аккуратно закатал рукава белоснежной сорочки, слегка ослабил галстук.

– У того самого. А вы знаете много прокураторов, у которых аромат роз вызывал бы головную боль?

Сильвано напряжённо соображал. Пока разговор не имел для него никакого смысла. Procuratore? Может, это как-то связано с его долгами? Он метнул взгляд на гостя. Тот говорил с характерным акцентом и походил больше на туриста, чем на поверенного.

– Я бы предложил вам выпить, но, к сожалению, нет ничего, кроме воды в кране, – хозяин грустно посмотрел на пустые стаканы на столе и сел на диван. – Присаживайтесь, – Сильвано кивнул гостю на стул.

– Дела не очень? – участливо осведомился гость, присаживаясь на краешек стула.

– Разве не заметно, – горько усмехнувшись, отвечал Сильвано. – Моя книга провалилась. Теперь уже очевидно.

– Имеете в виду эту вашу книгу? – вдруг непонятно откуда гость извлёк до боли знакомый Сильвано томик.

– У меня другой и нет. Откуда у вас? – хрипло спросил Сильвано.

– Купил. Я пришёл за автографом, – снова этот акцент, почему Сильвано так не по себе?

Наконец до него дошёл смысл слов гостя. Тот пришёл ради его книги? Книги, в которую он вложил столько, что больше, кажется, внутри ничего не осталось. Печатать пришлось за свой счёт, все издатели отказались, да и тот, кто взялся, не уставал заявлять, что книга провальная. И вот... Автограф! Вспышка острого счастья кометой осветила тьму его сознания и упала прямо в сердце.

– Вам понравилась книга? – Сильвано приподнялся с дивана и уставился на посетителя, слизывая взглядом каждую эмоцию.

– Мне по душе главный герой... который в конце умирает.

– Главный герой? – воскликнул Сильвано. Любимый его персонаж, которого критики разнесли по косточкам, обратили в пепел огнём своего гнева! – Вы читали критика Барбьери?

– Критика Барбьери я не читал. Думаю, я не много потерял.

– Что вы! Это же... Барбьери! – подобострастно воскликнул Сильвано и в драматическом жесте воздел руки к потолку. – Если бы он только замолвил словечко за меня... с книгой всё было бы иначе!

– И что же ему не понравилось? – спросил гость, закинув ногу на ногу и положив книгу на колено.

– «Главный герой слишком человечен», – процитировал Сильвано. – Дурной персонаж должен оставаться последовательно дурным, особенно если он... – Сильвано осёкся, исподлобья взглянув на гостя.

– А как же тонкий психологизм и живость характера? Разве не в этом настоящее мастерство?

– Ну... – Сильвано замялся. – Дело не в мастерстве.

– Не в мастерстве? – эхом отозвался гость.

– Ожидания публики. Общественные тренды, – вздохнул Сильвано. – Моя книга им не соответствует.

– Ваш герой закономерно погибает. Неужели этого наказания недостаточно?

– Он так и не стал злодеем. Слишком живой и даже симпатичный – своими несчастиями. Вызывает сочувствие, понимаете?

– Ещё как понимаю, – улыбнулся гость. Сильвано стало не по себе от того, как тепло и сострадательно смотрел посетитель. Что ему нужно? Ах, автограф...

– Вы, кажется, хотели автограф? – занервничал почему-то Сильвано. – А вы, кстати, откуда? Вы же не итальянец. И, пожалуй, не француз...

– Не француз, – согласился незнакомец, снова улыбнувшись.

– Немец?..

Посетитель покачал головой:

– Я всё жду, когда же вы угадаете.

– Угадаю? – совсем уж испугавшись, произнёс Сильвано. В голове всплыла картина роз в ванне. Его передёрнуло.

– Конечно. Если ваша память так же крепка, как и талант, вы должны угадать. А если жаждете бессмертия, то должны понимать, что́ является его лучшим обеспечением.

Внезапно Сильвано стало трудно дышать. Догадка распутала тёмный клубок предчувствий. Враз он узнал акцент гостя – с резкими согласными и проглоченными окончаниями; акцент, выдававший национальность их носителя с потрохами. И этот шёлковый костюм, вычурный галстук, алмазная булавка, наконец! Это он, он сам так кропотливо продумывал этот образ!

У профессора не осталось сомнений в том, кто явился к нему в эти звенящие зноем послеполуденные часы. Однако, это было невероятно, невозможно. Непостижимо. Сильвано спросил о том, что не давало ему покоя:

– Розы – их двенадцать. Почему?

– Символизм. И, наверное, чувство юмора, – печально улыбнулся гость.

– Скажите сразу, что пришли меня убить.

– Такими полномочиями не наделён, – суховато ответил гость. – И потом, вы меня знаете... я не убийца.

Профессор усмехнулся: ещё бы не знать! Так намучился с этим типом, и он ему ещё шарады устраивает.

– Тогда зачем вы здесь? – спросил профессор, выжидательно глядя гостю в глаза.

– Ради вас, вашей книги. И нашего с вами бессмертия. Вы готовы?

В ушах Сильвано нарастал шум. Будто время схлопывалось, обрушиваясь песком вокруг него, оставляя клочок пространства – душную комнату. Сбежать? Вот только проводит гостя и сразу примет холодную ванну.

Сильвано подошёл к посетителю, взял книгу. Разгрёб бумаги, нашёл ручку.

– Кому подписывать? – глухо спросил он, стараясь выровнять дыхание.

– Просто поставьте подпись.

 

Цирюльник брил по старинке, поэтому Барбьери предпочитал бывать именно здесь. Горячее полотенце взлетело вверх, открывая розовые холёные щёки известного литературного критика.

– Такие события в ваших кругах. Страшное дело, – ровным голосом сообщил цирюльник.

– Вы о погибшем писателе? – Барбьери старался едва открывать рот: цирюльник приступил к процедуре. – О да. А он оказался не промах!

– Не промах? – брови брадобрея на миг приподнялись. – Он утонул в собственной ванне! Ещё эти розы...

– Думаете, чья-то издёвка? – не позволяя себе улыбнуться, Барбьери наблюдал, как помазок взбивал пену в чаше.

– Или свидание? – брадобрей начал невозмутимо наносить пену на лицо критика.

– Вам по душе романтическая версия? – весело спросил Барбьери, дёрнувшись в кресле, отчего брадобрей недовольно скривился. – Но вы ошибаетесь. В его книге так погибает главный герой!

– Невероятно, – всё так же бесстрастно произнёс цирюльник.

– Так что автор не промах. Я его недооценил. Теперь, благодаря его смерти и всем этим совпадениям, книгу смели с прилавков в считанные часы! Издатель потирает руки и готовится допечатывать тираж.

Барбьери так увлёкся, что цирюльник прекратил манипуляции, оставив намазанной лишь одну щёку критика. Держа в одной руке помазок, а в другой – чашу с пеной, он спокойно ждал, пока клиент наговорится.

– Все принялись строчить хвалебные рецензии... На меня косо смотрят, ведь я обвинил этого погибшего в бездарности. Но откуда я мог знать!.. Ведь я так думал, когда он ещё не умер... Впрочем, книга шла вразрез с повесткой, я уже тогда мог догадаться, что в ней что-то есть.

– Советуете прочитать? – осведомился цирюльник, начиная намазывать вторую щёку.

– Если встретите. Не продан только один экземпляр – с автографом. Нашли в его квартире. Отправят на аукцион.

Критик помолчал, задумавшись. Казалось, цирюльник мог спокойно приступить к самому ответственному этапу, как вдруг Барбьери вновь подал голос:

– И всё-таки я не понимаю! Ради какой-то книги – взять и умереть. Нет, я бы не смог... – и он невольно покосился на бритву в руках брадобрея.

– Не волнуйтесь, вам и не светит. Мы давно перешли на безопасные лезвия, – сказал цирюльник, едва сдерживая раздражение.