Ветер гонял пыль между ржавыми коробками гаражей, вдали полосатые трубы завода тошнило в серое небо густой кашей пара. Михалыч стоял на небольшой площадке между гаражами и рассматривал открытый канализационный люк. Хмыкнув, он померил своё пузо руками и, как рыбак, показывающий величину улова, аккуратно сравнил с шириной дырки в земле. Результат не порадовал.

— Да пройду тютелька в тютельку, — утешил он сам себя и сплюнул на землю. — Лишь бы тютелькой не зацепиться.

Тревожно пыхтя, Михалыч нащупал ногами скобу в кирпичной кладке и вздрогнул, когда сверху донеслось.

— Эй, Михалыч, ты куда полез? — окликнул его с крыши гаража Прыщ, ещё не мужик, но и мальцом не назовёшь — пацан. Мелкий, наглый, вечно в спортивном костюме, единственное, что отличало его от остальных представителей расы гопников, — вместо привычной бутылки пива в его руках часто оказывались потрёпанные книжки. Всем, кто пытался поржать на этот счёт, Прыщ в прыжке разбивал нос. Крутился Прыщ в гаражах часто, а сейчас угораздило его залезть на крышу одного из них и проследить за Михалычем.

— Не твоё дело, катись отсель, — буркнул Михалыч.

Он никаких зрителей своего эпичного спуска ниже уровня земли не планировал, это в его ситуации было лишним.

— Ты что, в диггеры подался? — не унимался Прыщ, слезая с крыши.

— Да ну тебя и твоих наркоманов, в руки эту дрянь не возьму даже.

Михалыч разозлился, он как раз совместил свою самую толстую часть с шириной люка и тревожно ожидал последствий замера.

— Не-е, диггеры — это те, кто в подземельях лазает.

— Где ты только таких слов нахватался-то умных, — пробубнил Михалыч, нащупывая следующую скобу в колодце. Пузо прошло, и теперь спускаться стало свободнее.

— В интернете, — подошёл к колодцу Прыщ и стал смотреть сверху, как тяжело, словно толстый барсук в нору, опускается Михалыч. — Так чего ты там ищешь? Это ж нерабочий коллектор, там не погреешься. Да и лето, жара. На зиму жильё присматриваешь?

— Да что ты пристал, надо, вот и лезу, дело не твоё. Ты меня на мат не вынуждай, я не люблю с дитями матом разговаривать.

Михалыч соскочил с нижней скобы и огляделся, всё, как он рассчитывал: сухая кирпичная кишка уходила в темноту в обе стороны. Сверху раздался шум, и рядом с Михалычем спрыгнул Прыщ.

— Фух, сухо и не пахнет, повезло.

— Ты чего за мной попёрся? — разозлился Михалыч.

— Интересно же. Только темно.

— Вот блин, фонарик забыл, — хлопнул себя по лбу Михалыч и с тоской посмотрел наверх, придётся выбираться.

— Ничего, у меня на телефоне есть, если недолго, то могу посветить, — сказал Прыщ и достал из кармана спортивных штанов потёртый смартфон.

— Недолго, — смирившись с компанией, сказал Михалыч, — зажигай, и пошли.

Тусклый лучик телефона выхватывал из темноты совсем мало, но и смотреть особо было не на что: битый кирпич под ногами и грязные разводы на сводах коридора.

— А всё-таки что тут может понадобиться бомжу? — рассуждал Прыщ, слушая эхо шагов.

— Я не бомж, я Путник, — отмахнулся Михалыч.

— Путник? Ну, без определённого места жительства то есть? Так это и есть бомж.

— Я Путник! Свободный человек. Не то что эти, удавками к месту привязанные. Прописка, работа, семья, дети, вещи всякие — всё тебя к месту, как гвозди, прибивает, шелохнуться боишься, чтоб жизнь твоя крепко сбитая не развалилась. Думаешь, дом себе сделал, а на самом деле гроб приготовил. А я иду, куда хочу, я Путник, весь мир мой, нет вокруг меня стен.

— Ещё скажи, что ты сам себе такую жизнь выбрал, — усмехнулся Прыщ. — Спать на теплотрассе, вонять, как контейнер для мусора.

— Вот и скажу: это мой выбор, — гордо приосанился Михалыч. — Я потомственный Путник, иду за Семенем Города.

— Чего? — от удивления Прыщ даже остановился и опустил фонарь.

— Вот иду к корням Города, чтоб забрать Семя. Чего непонятно?

— Получается, если в корнях, то не Семя, а клубень, — криво усмехнулся Прыщ, понятно стало, что не поверил.

— Вот откуда ты на мою голову такой умный.

— Так на фига тебе клубень? Да что это вообще такое?

— Семя Города, берёшь и сажаешь, где тебе надо, и там начинает появляться город, такой, какой ты хочешь.

— А я думал, города, ну, они на пересечении торговых путей появляются, как в древности, или если надо рядом людям производство сделать, как в советское время, — серьёзно произнёс Прыщ, словно у доски в школе отвечал.

— Так и появляются. Семя, оно не так работает. Его надо в основание любого поселения зарыть, чтоб город вырос, корнями укреплялся, людей нужных привлекал, живой был. Да как тебе объяснить, это вроде как есть тело в коме, сердце бьётся, а оно лежит себе, вроде живое, да только не человек, а вот будет у него... Ну, скажем, «душа», и вот тебе и ходит, и говорит, и характер есть. Так и с городом, можно домов наставить, улицы проложить, да только в живой город это не переродится и через десяток лет вымрет.

— Значит, ты хочешь новый город заложить? А зачем? Полно же всяких. Тебе наш не нравится?

— А тебе нравится? — сплюнул Михалыч. — Ерунда, а не город. Я по понятиям заложу, какой надо.

Прыщ снова поднял фонарик и осмотрелся, вокруг ничего не поменялось, тогда он посветил в лицо Михалычу.

— А ну убери, глаза выжжешь.

— Я про такое никогда не слышал. Ты это только сейчас придумал? — наконец сказал Прыщ.

— Да не хочешь, не верь. Сейчас до корней дойдём, и вали обратно, больше не нужен.

— А долго ещё идти?

— Да где-то тут должно...

Михалыч понюхал воздух, потом отобрал телефон у Прыща и стал водить лучом света по стенам.

— Ага, вот она.

В стене красного кирпича была небольшая металлическая дверь, вся рыжая от ржавчины. Михалыч погладил бороду в задумчивости, а потом подошёл к двери и дёрнул, та с грохотом упала на дно трубы. В открывшемся проёме клубилась темнота.

— Так, всё, фонарь мне больше не нужен. Можешь обратно топать.

— Не, я же должен проверить, что ты там про корни и клубень рассказывал.

— Семя! Лопни твою банку, — не выдержал Михалыч.

Он отдал телефон Прыщу и шагнул в проём. В груди ёкнуло, рядом взвизгнул, как девчонка, Прыщ. Михалыч удивлённо посмотрел на спутника, тот стоял рядом, часто моргая и тяжело дыша.

— Что это было, меня словно перекрутило?

— Оно и было, мы теперь ногами кверху. Сейчас привыкнешь. Рискнул всё-таки. Ну и смотри теперь, Фома неверующий.

А посмотреть действительно было на что. Исчез кирпичный коридор и дверь, во все стороны раскинулось серое пространство, в котором колыхались большие и маленькие, толстые и тонкие, похожие на щупальца медуз корни. Они уходили в серую мглу над головой, пульсировали и светились белёсым светом.

— Ничего себе. Это так под всем городом?

— Это и есть город, от каждого здания, парка и сарая корешок тянется.

— И для чего?

— Не знаю я, — буркнул Михалыч.

— А остальное откуда знаешь?

— Я же говорю, я потомственный Путник, отец мой Путником был, дед, прадед... Вот знание и передаётся. А всего человек знать о мире не может, не поместится у него в башке это.

— Жаль, интересно ж. Так зачем тебе новый город?

— Ну, положено, надо посадить новый город и родить сына, чтоб он традицию продолжил.

— Что-то я такое слышал, посадить дерево, дом построить и сына родить. Но ты же старый, — с сомнением проговорил Прыщ.

— Это, поди, из наших кто проболтался, вот только его не поняли и переделали. И нестарый я, всего сорок вчера исполнилось. Мужчина в самом расцвете сил, — фыркнул Михалыч. — Пошли искать Семя. Дело-то небыстрое, хорошо бы до ужина управиться.

Они шли среди корней, внутри которых двигались и мелькали огоньки. Пахло почему-то старой бумагой, как в библиотеке, а под ногами поскрипывал белый песок. Михалыч уверенно шёл к центру города, где было самое большое скопление длинных корней. В голове у него мелькали приятные мысли о том, что на накопленную заначку он устроит отчальную Борисычу и Шляпе, а потом уйдёт из этого города навсегда, на юг рванёт, где тепло, найдёт станицу поближе к морю и закопает Семя. Главное, чтоб там виноградники были поблизости и винзавод, спирт он, конечно, хорош, но однажды Михалыч пил дорогое вино, и ему понравилось, и появилась мысль, когда-нибудь уйти жить туда, где тепло и все пьют вино, а из одежды нужны только шорты и резиновые шлёпки. Давно пора город заложить, задержался он на одном месте, всё дела-заботы: Новый год отметишь, Рождество, а там, смотришь, Верке надо подарок на Восьмое марта искать, а тут и майские подоспеют, солнышком пригреет, и идти никуда не хочется, лето — красота, посиделки с мужиками до утра, а потом осень, грязь, на зиму надо искать себе место, в такую погоду далеко не уйдёшь, опять же дни рождения эти вечные, вот и год промелькнул, другой.

— А что, город можно любой заказать? Ну, чтоб, например, с магией был, можно? — перебил мысли Михалыча Прыщ.

— С магией? Так её же не существует.

— А как же клубень, город сажать, разве не магия?

— Да какая это магия? В магии ж-жух-х, там, ну, искры всякие, заклинания. А тут возьми и закопай, чего магического?

— И корни эти, значит, тоже не магия?

— Корни — это корни, живёт кто-то там наверху, говорят же, пустил корни. Никакой магии. Жизнь обычная, — пожал плечами Михалыч. — Если ты чего не знаешь, ты же не называешь это магией. Вот знаешь, как, например, молния появляется? Ну или кто на самом дне океана живёт? Если тебе рыбу оттуда покажут, что, скажешь она волшебная?

— Значит, надо сюда учёных привести, пусть изучают. Почему никто не нашёл-то ещё?

— Потому что сюда пройти не каждый может. Надо особенную суть иметь, ну, таким, как мы — Путники, быть.

— Какими такими, алкашами, что ль? — фыркнул Прыщ.

— Свободными. Странно, что ты прошёл. Ты чё, детдомовский, что ль? Такие тоже могут иногда пройти, пока дети и путь не выбрали.

— Не, я нормальный. У меня бабушка в библиотеке работает, — пожал плечами Прыщ и задумался, минут через двадцать он снова повернулся к Михалычу. — Может, вы такие, потому что реальную жизнь не живёте? Отказались от всего и от вас все отказались? Как Орден францисканцев?

— Слушай, ты не хами, я не посмотрю, что ты ребёнок. Францисканцы, это что за извращенцы новые, — скривился Михалыч и продолжил, — мы свободные и жизнь мы живём ещё поболее остальных. Чувствуем мы больше других.

Прыщ хотел начать спор, но тут зашуршало, и меж корней чёрной, поблёскивающей жижей проскользнуло мерзкое существо.

— Кто это? — замер Прыщ.

— Ну, есть корни, а есть те, кто их жрут. Главное, этих тварей не касаться, слизь на кожу попадёт, и хана, — сплюнул Михалыч и почесал живот.

Слизней этих он побаивался, мерзкие они. Ладно, если в корнях таких один-два будет — это нормально. Пообъедят корни: значит, дома наверху забросят, парк засохнет, спортивная площадка травой порастёт, магазин закроется. Но пройдут года, и восстановится всё, новые корни вырастут. А вот если таких тварей заведётся много, Городу и конец может прийти. Говорят, в девяностые такое было, и тогда Путники спускались к корням и бились с этими тварями, в городах собирались целые отряды и шли на бой под землю. Лучше всего облить тварь спиртом, не любят они этого, — Михалыч пощупал пузырёк спирта в кармане. Жалко будет, если придётся тратить. Они шли дальше, мерзкий слизень мелькал в корнях где-то рядом.

— Он не может клубень съесть? Червяк этот? — спросил Прыщ.

— Слизень Семя? Может, конечно, с удовольствием, да и без удовольствия справится, тварь такая. Давай-ка побыстрее пойдём.

Михалыч ускорил шаг, тревога заставила приподняться волоски на спине. Они обошли квартал, поросший корнями, и вышли к огромному корню, уходящему высоко в темноту свода этого странного мира под городом. С другой стороны появился чёрный силуэт слизня.

— Ёшки-матрёшки. Давай побыстрее, ты справа обойдёшь, я слева. Как бы эта гадость первая Семя не слопала.

— А что, если она передо мной успеет, что делать?

— Главное — не трогай, ори и руками маши. Я подбегу.

Они разошлись, и Михалыч быстрыми шагами отправился вдоль корня, внимательно осматривая его основание. Но не успел он отойти далеко, как раздался вопль Прыща. Михалыч бросился обратно, на ходу доставая фунфырик спирта из кармана. Эх, пожадничал, надо было две бутылки брать. Но, по чесноку сказать, не собирался сегодня Михалыч за Семенем, не готовился. Это всё Верка виновата, подняла ему с утра нервы, вот и задумал он из города уйти, а чтоб не просто так, решил, что пора предназначение своё выполнить — Семя забрать.

Прыщ стоял, прижавшись спиной к корню, размахивал руками и орал, перед ним дрожало желеобразное, чернильно-фиолетовое тело слизня и тянулось к нему длинными

щупальцами.

— Ёжиков рать, не трогай его! — крикнул Михалыч и набрал в рот спирта.

Спирт опалил слизистую, Михалыч подбежал к слизню и, как на ткань для горячего утюга, пшикнул на тело твари как следует. Слизень задёргался и повернул свою слепую морду к Михалычу.

— А ну пошёл отсюда! — заорал тот и набрал в рот новый глоток спирта.

Новая порция едкой дряни ударила слизня в морду, и тот хлестнул своими щупальцами по Михалычу, после чего уполз в самую гущу корней. Прыщ подбежал к лежащему на песке Михалычу.

— Ты как? — Прыщ протянул к нему руку, но Михалыч покачал головой.

— Не тронь, я весь в слизи этой мерзкой. Сам-то как?

— Я Семя нашёл, — радостно крикнул Прыщ, показав Михалычу кулак.

— Значит, так вышло. Ну что ж, новые города они молодых любят, тебе и карты в руки, точнее клубень.

— Семя. А ты что? Живой же?

— Да, оставь, срастусь я теперь с этим городом, кончилась, значит, моя вольница. Меня сейчас наверх выплюнет, и стану я Виктор Михалычем, другая у меня жизнь начнётся.

— Разве это плохо? — удивился Прыщ.

— Ну, раз неплохо, давай я и тебя смажу жижей этой, видишь, вся грудь испачкана. Школу перестанешь прогуливать и книжки свои дома читать на диване будешь, а не в гаражах. Школа, институт, работа, семья — всё как положено, хочешь?

Прыщ отступил на шаг от Михалыча и прижал кулак с клубнем к груди.

— То-то и оно, — грустно усмехнулся Виктор Михалыч. — Так ты будешь город с магией пытаться делать?

— Да, попробую. Такой, как в книжках. Ну, и ещё, чтоб там все нужны были, даже Путники.

Виктор Михалыч прикрыл глаза. «Всё это глупость, конечно, но ребёнку в такое верить простительно», — подумал он.