Я застала Руфару за сборами. Она не поздоровалась. Не улыбнулась. Будто меня тут нет.

Кольт ухнул в рюкзачью пасть. Я пошла ставить чайник.

Она ничего не расскажет. Ни сейчас, ни потом. Молчание давило. Она не скажет, но я спросила:

– Амулет, Руфа. Для чего он?

Руфара тронула ракушку с кровавыми разводами:

– Просто так. Мамин подарок...

И тут я поняла, что что-то действительно не так — ну, не считая кольта. Я задавала этот вопрос тысячу раз, безответно. Но теперь Руфа не отшутилась, не замолкла, а продолжила:

– Он волшебный. На Острове его называют «поцелуй на цепочке». Коснись губами, скажи слова любви — и тот, кого ты любишь, это почувствует. Будто его в сердце целуют.

Я вздрогнула.

– ...твои родители ведь тоже с Острова родом, разве у них такого нет?

Я пожала плечами.

Руфара сказала, поглаживая ракушку:

– Когда Вороний Ветер получил пулю в живот, мама всё поняла. Будто кусок бамбука пронзил её там, где сердце. Она омыла ракушку слезами, зацеловала её. Она так никогда и не узнала, но до самой смерти надеялась... что он почувствовал. Почувствовал её слёзы, её поцелуи, а не... всё остальное. К сожалению, когда солдаты добрались до мамы, некому было забрать её боль.

Увидев, что я всхлипываю, Руфара погладила меня по плечу:

– Всё хорошо. Мама уже пять лет на Истинном Острове, бегает наперегонки с Вороньим Ветром и жарит плантайны на огромной сковороде...

Соседка спрятала медальон под рубашку и накинула чёрную куртку. Повязала шейный платок повыше, закрывая половину лица, и спрятала под потёртый берет чёрную гриву.

– Не ходи, - прошептала я.

Говорят, что предчувствие «сжимает сердце ледяной рукой». Обезьянья дурь. Предчувствие — это как тоненький холодный ручеёк, который заползает в голову через уши и спускается вниз, в горло, перекрывает дыхание, заставляет хватать немым ртом воздух...

Руфара терпеливо смотрела на меня. И я выдавила:

– Мы больше не увидимся.

Руфа тряхнула головой так, что чуть берет не свалился:

– Не танцуй по мне погребального танца раньше времени. Всё будет хорошо, понятно?

Она уже взялась за ручку двери, как вдруг повернулась ко мне, сказала медленно:

– Если... если я всё-таки не вернусь до утра, езжай к родителям, ладно? Не оставайся в этой квартире и не возвращайся на работу. Увидимся...

Ночью она так и не вернулась. Я сидела за столом, отщипывая липкие безвкусные комочки фу-фу, пока белый шмат теста не задубел окончательно, а острый соус не превратился в желе. Я прикрыла глаза на секундочку...

 

...А открыла — уже засветло. Наше крохотное жилище заливали солнечные лучи. В дверь колотили.

– Откройте, охрана порядка! На счет три, ломаем дверь!

Зачем? Сердце лихорадочно колотилось. Я бросилась к окну, высунулась — до пожарной лестницы рукой подать. Я подняла стекло. Осторожно залезла на подоконник. Нужно только перелезть на лестницу — она тут, рядышком, слева.

Мамочки!

Как высоко!

Три этажа уходили вниз. Меня чуть не вырвало. Где-то там, далеко, трещала дверь, а у меня перед глазами всё дрожало и расплывалось.

Ну же, Даля, соберись. Надо просто перелезть. До лестницы рукой подать. Просто вытяни руку и коснись холодного липкого металла. Просто двигайся. Но почему же вспотевшие ладони будто прилипли к оконному косяку?

Страшно! Как же страшно! Я боюсь упасть! Я жить хочу, жить!

Дверь не выдержала, и комната наполнилась шумом.

– Слезь с окна! Сейчас же! - кричал кто-то из констеблей.

Последний шанс. Почему же я не шевелюсь? Не шевелюсь, пока они подходят ко мне, пока снимают с окна? Не шевелюсь, пока на моих тонких чёрных кистях смыкаются тугие стяжки?

– Далия Яхимба, ты арестована, - говорит отвратительная бледная рожа констебля, - у тебя есть право... хотя, о чём это я? Нет у тебя никаких прав, подстилка ты безмозглая.

 

 

Белый-белый, словно выточенный из слоновой кости, солидный детектив сидел под портретом императора. У детектива была бледная кожа, белоснежный мундир и совсем белые бакенбарды. Даже глаза у него были светлые, водянистые, как грязно-серо-голубая жижа на мелководье.

– Я знаю, что ты ни в чём не виновата, - мягко сказал он.

Ничего себе, не знала, что среди них есть нормальные! Я спросила:

– Можно мне тогда домой?

– Можно. Только один вопрос, ладно? Ты знаешь, что случилось с Руфой?

Горло перехватило. Я знала, что эта затея с пистолетом ничем хорошим не кончится...

– Нет, - прошептала я.

Детектив подошёл к высокому шкафу, который ощетинился желтыми и белыми корешками бумажных папок. Служивый рассеянно скользнул по ним ладонью, а потом пригнулся и открыл нижний ящик. Достал оттуда бутылку с янтарной жидкостью и две кружки. Сдул с них пыль и поставил на стол. Плеснул мне и кивнул приглашающе.

Я набрала в рот совсем немного, но этого хватило, чтобы язык и дёсны обожгло. Детектив поднёс свою кружку к губам, но не выпил, а сказал тихо:

– Вчера во Дворце Заморских владений состоялся приём в честь нового наместника Острова. Ноэль Джамайая — это опытный дипломат, любящий муж и отец. Без сомнений, он превратит Остров в жемчужину Короны. Однако приём был прерван ужасным инцидентом. Четверо молодых людей в масках пробрались во дворец и открыли стрельбу.

Детектив отставил чашку. Я тоже. Кажется, я знала, что он скажет.

– ...Охрана смогла убить одного нападавшего. Ещё одного, раненого, стрелки забросили в машину и скрылись. Лорд Палайн утверждает, что слышал из-под маски стон своей дочери.

– Он ошибся, - пролепетала я, - это не могла быть Руфа...

Детектив перегнулся через стол и заглянул мне в глаза:

– Никто не желает девочке зла. Ни я, ни, тем более, её отец. Но Руфару надо спасать. Если, конечно, ещё не поздно... Без врача она истечёт кровью насмерть, понимаешь? Может, у тебя есть идеи, куда друзья отвезли её?

– Чтобы вы её арестовали, пытали и казнили?

Детектив поперхнулся:

– Дорогая, я... открыл для тебя лучшую бутылку скотча из своих старых запасов. Он, конечно, крепковат, но называть это пыткой... Я думал, мы с тобой взрослые люди. Сидим, разговариваем. Без арестов, пыток, насилия. Кстати, ты знаешь, что женщин запрещено казнить по законам Империи?

Я помотала головой. Детектив снова пододвинул мне чашку и твёрдо сказал:

– Руфа Палайн поедет в больницу. Потом мы с ней поговорим. Не в застенке, а в больнице, в присутствии её отца. Нам просто надо выяснить, кто вложил в её руки оружие.

Я снова глотнула дьявольского напитка. Во второй раз он не жёг так сильно.

– Руфе ничего не угрожает от рук правопорядка. Надо просто понять, кто и зачем натравливает юных девушек на служителей закона. Отец Руфары полагает, что это могут быть родные его жены — свита старого вождя.

– С чего бы, - тихо сказала я. Чашка дрожала у меня в руках, - подумаешь, похитил и изнасиловал их дочь...

Глаза детектива потрясённо расширились:

– Тебе кто это сказал? Руфара? Вас обеих обманули, обвели вокруг пальца, как двухлеток. А теперь слушай правду. Родители Руфары безумно любили друг друга. Её отец, офицер, не побоялся осуждения и взял островитянку в законные жёны. Он увёз её сюда, в сердце Империи, терпел косые взгляды, окружил женщину любовью и заботой. И в дочке души не чаял, девочка ни в чём не нуждалась. Смерть жены разбила лорду Палайну сердце... Год назад он даже договорился с Академией, чтобы его дочь могла посещать лекции в качестве вольной слушательницы. Поистине, отцовская любовь безгранична.

Я смотрела в стол. Стол был из красного дерева, с разводами древесины, густо покрытый блестящим, до сих пор немного пахнущим лаком.

– Боюсь, мы теряем драгоценное время, - печально сказал детектив, - с каждой секундой шансы спасти Руфару тают. Её жизнь утекает вместе с кровью.

Я молчала.

– Даля. Подумай о подруге. Подумай о её отце, который сходит с ума от страха за дочь. Подумай и скажи — где она?

– Я не знаю, - покачала головой я.

– Боюсь, я вынужден настаивать. Умирает девочка. Скажи, где дружки прячут её.

– Я не знаю...

Детектив хлопнул по столу, так, что кружки подпрыгнули:

– Вот-вот будет поздно!

– Я правда не знаю...

– Руфара умирает!

– Я...

– Она истекает кровью! Она в агонии!

Слёзы потекли у меня из глаз. Я лишь тихо повторяла: «Я не знаю, я не знаю, я не знаю...» Я правда не знала. Руфара не звала меня на собрания и ни с кем не знакомила.

– Где она?! - детектив встряхнул меня. Его водянистые глаза были совсем близко от моего лица.

Ответить я уже не могла — просто рыдала.

Служивый вздохнул и отпустил меня. Вручил платок.

– Прости меня, я был резковат. Я тебе верю. Просто это дело, понимаешь... оно задело меня за живое. У меня тоже две дочери. Вот, вытри слёзы. Посиди минутку.

Детектив вышел. На стене висел портрет императора в парадном мундире, из-под серых косматых бровей он злобно пялился на меня. Я выпила ещё пару глотков. Алкоголь улегся в желудке горящей заземляющей тяжестью.

Наконец вернулся мой детектив.

– Пошли, - он улыбнулся мне одними глазами. Его взгляд был таким добрым, таким отеческим, что я чуть не заплакала снова.

Детектив усадил меня в автомобиль, настоящий автомобиль! Если бы не страх за Руфару, я бы подумала, что ради такой роскоши стоило попасть в каталажку...

– Вы меня домой отвезёте? - спросила я.

Детектив вздохнул:

– Увидишь. Всё будет хорошо.

Автомобиль мягко гудел. Уже стемнело. Вокруг проплывали улицы, освещенные газовыми фонарями, чинно двигались экипажи, ярко горели окна. Мерный шум мотора так успокоил меня, что я сперва не поняла, что мы почему-то едем в западную часть города.

– Почти приехали, - сказал детектив.

Он галантно приоткрыл для меня дверцу и помог выйти из автомобиля. Перед нами взмывала в серое небо огромная глыбина из чёрного камня. Окна горели мертвенно жёлтым огнём. Уютный алкогольный плед медленно сползал с моих плеч, а рука моего детектива больше не казалась надёжным якорем.

Нам открыл военный. Мы торопливо шли по серым коридорам, мимо одинаковых серых дверей. Наконец мы оказались в ярко освещенной комнате, и я увидела Его. Кресло.

Нет, не просто кресло. Это была жуткая белая конструкция с ремнями у ручек и на спинке.

– Садись, Даля, - попросил детектив.

– Не надо... - прошептала я.

Мой детектив погладил меня по щеке:

– Чего ты боишься? Разве я хоть раз обидел тебя? Это просто детектор лжи. Вот эти ремешки — это датчики.

– Вы же мне верите? Я не знаю, где Руфа...

Детектив кивнул:

– Конечно верю, Даля. Но начальство требует соблюдать формальности, иначе я потеряю работу. Проверка на детекторе лжи обязательна. Садись, и я обещаю, что всё закончится очень быстро.

Я неуверенно уселась на самый краешек. Детектив покачал головой, и я села как полагается, оперлась о спинку. Служивый очень бережно положил мою руку на ручку кресла и пристегнул ремнём.

– Не туго? - участливо спросил он.

Было туго, но я очень хотела угодить этому милому человеку, поэтому улыбнулась:

– Всё хорошо.

– Отлично. Ты большая умница. Давай вторую руку.

Затем он осторожно перекинул ремень через мою шею и что-то застегнул у меня за спиной. Дышать стало тяжелее, но я не подала вида.

– Сиди тут, никуда не уходи, - ухмыльнулся детектив, - я скоро вернусь.

Он вышел. Мой пьяный взгляд скользил по убранству комнаты. Пол голубой, плиточный, с решеткой в углу, как у нас в ресторане. Такой пол очень удобно мыть — просто вылил ведро воды, малость пошкрябал и загнал в сток.

У белой стены стоял белый шкаф со стеклянными дверцами, за которыми виднелись разноцветные колбы и пробирки. Возле шкафа — обычные весы. На другой стене висел рисунок жуткого человека: с половины его тела сняли кожу, обнажая мышцы; от другой половины остался лишь скелет. Жуткий человек был распят звездой, руки приклеены к линии окружности.

 

За приоткрытой дверью я услышала негромкий голос детектива:

– По вашему запросу доставили подопытную.

Я похолодела.

– Подопытную? Вы что, притащили женщину?

– А что прикажете с ней сделать? Она бесполезна, не знает ничего. При этом она молодая, крепкая. Не пропадать же такому материалу.

Я прикусила губу, чтобы не заорать от ужаса.

– Ладно, беру её.

– Заполните тогда форму приёма...

Шелест, скрип бумаги. Это продолжалось целую вечность. Мой детектив тихо выругался:

– Проклятая бюрократия...

Сердце отчаянно билось, и ладони опять стали мокрыми, холодными, как тогда, на подоконнике. Воздуха отчаянно не хватало, очертания комнаты оплывали. В дрожащем дверном проходе я увидела фигуру в белом халате, но, как ни старалась, не могла различить смазанное лицо.

Фигура медленно обошла меня. Когда она снова появилась в поле зрения, я наконец разглядела черты. Это был мужчина лет сорока, с носом-закорючкой. Волосы его — соль с чёрным перцем, только перца больше. Жуткий доктор посмотрел мне в лицо сквозь стёклышки пенсне и не спросил — сказал:

– Ты всё слышала.

Я взмолилась:

– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не делайте этого, пожалуйста, я ничего не сделала, пожалуйста...

– А ну хватит! - рявкнул он, подняв руку. - Тебе повезло, науке послужишь. Лучше уж так, чем...

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...

Он не ответил мне. Вместо этого он выглянул за дверь и позвал ассистентов. Одинаковые статисты в белых халатах, их лица сливались в одно блёклое марево. Меня осматривали, будто я неживой предмет: надели браслет на запястье и сжимали его, пока я не перестала чувствовать руку, прилепляли что-то на грудь и долго что-то слушали.

– Какой у тебя вес? - деловито спросил один из медбратьев.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...

Он досадливо махнул рукой, меня сняли с кресла и поставили на весы. Затем прижали к стене, измерив рост. И главарь алхимиков, этот стекляноглазый демон, наконец изрёк:

– Все показатели в норме, ты нам подходишь.

Меня снова усадили в кресло и приковали крепче прежнего. У меня уже сел голос, и я тоненько шептала:

– Пожалуйста, просто отпустите меня, я сделаю что угодно, я никому не скажу, пожалуйста...

Мой детектив ушёл. А я... на какой-то ужасный момент я осознала, что готова даже предать Руфару. Что угодно, лишь бы меня выпустили из этой комнаты с плиточным полом и бездушными халатами. К сожалению, никто уже не нуждался в моём предательстве.

Доктор склонился надо мной, заглянул мне в лицо. Под этим пенсне глаза у него были серо-стальные.

– Кто вы? - тихо спросила я.

Он проигнорировал.

– Я Далья, официантка.

Алхимик опустил глаза.

– Пожалуйста, можно я пойду домой...

– Нет, - наконец сказал доктор, - если тебе так важно моё имя, меня зовут профессор Сержеано. Я провожу очень важный эксперимент, от которого зависит судьба нашей страны. И всего мира. От тебя потребуется просто рассказать, что ты чувствуешь.

– Снимите эти ремни...

– Я сниму, - неожиданно согласился алхимик, - у тебя даже будет своя комната на время эксперимента. Но сперва один маленький укольчик. Мигель, мы начинаем. Принеси одну ампулу арифана-4.

– Нет! - я дико забилась в кресле. - Нет, пожалуйста, нет!

...Родители рассказывали, что давным-давно на Острове жила колдунья Хира. Кошмарные ритуалы с костями рыб и людей вытянули из неё всю молодость, и её блестящая чёрная кожа посерела. Груди сдулись и болтались до пупка, будто вывешенное на тряпочку бельё. Роскошные волосы выпали, открывая голый череп неправильной формы. Даже близкие отвернулись от неё.

Полюбился Хире жених её младшей сестры. Но вот беда — молодой охотник не обращал на колдунью ни малейшего внимания. Однажды он вернулся с охоты раненым и долго лежал без сознания. Хира решила, что это её шанс.

Она убила сестру, порубила тело на куски, сложила в полый ствол пальмы и оставила под палящим солнцем. Спустя неделю она собрала трупную воду и поливала ею посаженное в землю семечко. Растение выросло быстро: это был цветок арифана, огромный и красный.

Из его лепестков Хира сварила зелье, лишающее воли. Хотела она подчинить сестриного жениха. Проглотив пару капель, он и правда потерял разум. Человек в нём умер, и его место заменила кровожадная тварь.

Существо убило Хиру и съело её мозг. После этого мёртвый жених пошёл в деревню... Говорят, только отсечение головы смогло его остановить. Говорят также, что раненые им люди тоже начали обращаться, и их пожгли заживо.

Арифан растёт высоко в горах нашего Острова. Были сумасшедшие, которые пытались из него варить зелье, но ничего, кроме несварения желудка (а иногда и смерти) не получали. Но что если алхимики смогли...

 

Халаты не слушали возражений. Мою руку торопливо протёрли спиртом и воткнули шприц. В ушах звенело.

Посреди этого кошмара я оцепенело заметила, как спокойно, буднично они действуют. Словно я была не человеком, а просто работой. Их не волновало, что они уничтожают целый мир во мне. Их волновало, как быстро они смогут пойти домой, к тем, кого они считают за людей.

После укола ничего не произошло.

– Если всё сработает, у Империи будет величайшее оружие из всех, которое когда-то существовало, – негромко сказал профессор Сержеано, потирая руки в перчатках.

Меня втолкнули в полуподвальную комнатушку с крохотным окошком под самым потолком. Вместо двери была укреплённая решётка.

Я вцепилась в прутья и завыла. Сержеано посмотрел на меня по-доброму, как прежде детектив, и сказал:

– Это ненадолго, всего на два дня. Больно не будет.

– Выпустите меня! - я отчаянно дёргала решётку. - Выпустите меня!

– Не надо кричать, хорошо? Наш эксперимент спасёт миллионы жителей Империи. Такое оружие даже не придётся применять — сам факт его существования будет предотвращать войны...

– Выпустите! - кричала я. - Пожалуйста, выпустите! Пожалуйста, не надо! Помогите!

Сержеано посмотрел на меня с грустью, покачал головой и пошёл прочь. У решётки остался только военный, который не обращал ни малейшего внимания на мои крики и мольбы.

 

Этого не может быть, просто не может быть, чтобы через два дня я... Я не могу умереть, не могу обратиться. Это происходит не со мной.

А меня сейчас разбудит первый лучик солнца. Я встану тихонечко, чтобы не разбудить Руфару. Ей к девяти, а мне к шести, открывать ресторанчик. Я бахну в тарелку ледяного фуфу, сверху жареных плантайнов или рыбного соуса. Собираясь, я чуть не смахну со стола свечку. В её неярком свете Руфара опять читала допоздна — вот, книжка лежит открытая, корешком вверх. Какая-то древняя философия. Я долго смотрю на точёное скуластое личико подруги, обрамлённое ореолом чёрных кудрей. Наконец она открывает яркие-яркие зелёные глаза и улыбается. Просто улыбается мне минут пять, а потом шепчет: «Даля, а ты не опоздаешь на работу?»

– Не опоздаю, Руфа, - отвечаю я, и собственный голос возвращает меня в реальность. Она обрушивается на меня, будто быстрая чёрная ночь в горах.

Меня бросили. И теперь я, кажется, уми...

Нет, нельзя так думать. Я не... я живая. Слышите все? Я живая!

– Выпустите! - снова взмолилась я, но уже тише.

В руке, в месте укола, закололо. Осознание неизбежного будущего обдало холодом. На глаза навернулись злые слёзы. Часовой, кажется, что-то тихо говорил, но я заорала:

– Уходите! Убирайтесь! Сдохните, мрази! Сдохните в муках!

От плача у меня сопли пошли горлом, и стояла во рту отвратительная вязкая безвкусная жижа. Я сплюнула, но сил отползти не было. Я стекла на пол. Легла набок. Подтянула колени к груди. И тихо всхлипывала, пока странное беспамятство не овладело мной.

 

Проснулась я от голосов за решёткой. В конце коридора я увидела силуэты Сержеано, медбрата и какого-то тучного военного.

– Нет, вы не имеете права! - говорил алхимик. - Это оружие сдерживания, нельзя применять его против жителей Империи!

Военный возражал:

– У меня приказ. Док, не лезьте...

Медбрат, один из тех безликих в халатах, размахивал руками и почти срывался на крик:

– Вы представляете себе последствия?! Тысячи людей погибнут!

– С дороги.

– Нет, стойте! Я не пущу вас! Обращённая может заразить тысячи людей! Я приведу прессу, я всем расскажу...

– Будьте благоразумны...

– Вы сумасшедшие убийцы!

Прогремел выстрел. Сержеано вскрикнул, а тело медбрата осело на пол.

– Вы убили моего помощника, - голос алхимика был бесцветным, потрясённым.

Ему ответили кратко:

– С дороги.

Я подтянула колени к себе и вжалась в стену. Утренние лучи уже сочились в окно под потолком, и в их рассеянном свете я увидела, как военный с квадратным подбородком подошёл ближе. Он отодвинул решётку и сказал:

– Ты свободна. Можешь идти домой.

Я в первую секунду не поверила своим ушам. Но дверной проём манил свободой, поэтому я встала и осторожно сделала шаг.

Как быстро расцветает в человеческой душе цветок надежды! Путь к двери занял несколько секунд, и за это время я представила, как на трамвае доеду до нашего дома. Быстро поднимусь по лестнице, в нашу бедную квартирку, где всё напоминает об Руфаре. Уткнусь носом в читанную ею книгу. Потом пойду на работу, и среди зашедших перекусить работяг буду искать её тоненькую фигурку.

Я задела решетку рукой, и меня словно током прошибло. Я пойду домой, вернусь на работу, встречусь с Руфой... а потом превращение завершится.

Скольких я успею разорвать на части?

Я отступила вглубь камеры и помотала головой:

– Нет, я никуда не пойду.

Как быстро расцветает цветок надежды в наших душах и как быстро оборвать его под корень! Военный с минуту тупо пялился на меня, а потом захлопнул решётку. Щёлкнул замок.

Я снова села и обхватила колени руками. В ушах гудело.

Я только что отказалась от шанса на свободу.

Мамочки, что я натворила?! Я могла бы уже быть на улице, могла бы дышать свежим воздухом, могла бы ехать домой...

Нет, хватит! Я со злобы хлопнула себя по колену. Хватит, просто... достаточно. Мне и так тошно. Нельзя сейчас ехать домой. Если я обращусь там, то много людей умрут. Наверное... наверное, прошибло меня холодом, это и был их план.

Они хотят, чтобы подружка Руфары ни с того ни с сего убила кучу бедняков. Ну, кого убила, а кого обратила. Военные просто выжгут кварталы вместе с заражёнными, а всем расскажут, какие жуткие преступники эти сторонники независимости. Руфаре тогда никогда не договориться с тред-юнионами, хотя белые работяги нам в принципе сочувствуют — Империя их тоже нагибает.

Я сделала глубокий вдох, чтобы хоть немного взять себя в руки. Как же сильно я не хочу здесь быть!

...Месяц назад мы с Руфарой ездили на озеро за городом. Дождик то и дело начинал, и небо было грязно серым. Возле озера мы оказались одни — других сумасшедших любителей купаться в дождь не нашлось. Качели, привязанные к ветви мощного дуба, одиноко скрипели на ветру. Сидение — деревянное, в крупных каплях дождя. Я смахнула их рукой и для верности протёрла рукавом. Только после этого я пригласила Руфару сесть. Я качала её, и она взлетала выше неба. Взлетало облако её чёрных волос, взлетал медальон-ракушка, взлетало платье, обнажая стройные смуглые ноги. Она смеялась. Я смотрела на неё тогда, смотрела на неё теперь, и видела её почти наяву в этой серой камере.

Дышать стало легче. Туман в голове немного прояснился, и я спокойно поняла одну вещь: они могут выпустить меня в город, когда я УЖЕ обращусь.

Надо было соглашаться выйти, пока они предлагали. Необязательно ехать на трамвае — можно броситься под него. Да мало ли способов...

– Эй, я передумала! - закричала я. - Выпустите меня!

Ответа не было.

Я могла бы умереть до того, как превращусь. Умереть. Это осознание скручивало мышцы и тоненькой ниточкой вытягивало их, оставляя тело безвольным мешком. Я не хочу умирать. Боги, Островные и Имперские, я не хочу умирать! Я сделаю что угодно, лишь бы не умереть!

Пожалуйста, богиня Солнца Нахра, и бог Луны Асият, и боги звёзд, прекрасные близняшки Банны, и духи гор, и духи моря, и духи каждого дерева и цветка, пожалуйста, только не дайте мне умереть! Я так хочу жить и снова качать на качелях Руфару! О боги, сколько раз я проклинала свою жизнь, когда мыла посуду и драила сортиры... больше никогда, никогда! Я буду поминать вас каждую секунду, и благодарить вас, и любую работу делать в вашу славу! Только, умоляю, спасите меня!

Я тихо шептала молитвы, которым меня в детстве научила мама. Я их сто лет не вспоминала — пока смерть ходила где-то далеко, боги казались детской сказкой. Наверное, они злы на меня за неправильную жизнь и неправильную любовь. Боги, миленькие, добрые, пожалуйста, спасите меня, пожалуйста-пожалуйста, спасите, дайте избежать кошмарной судьбы... пожалуйста...

В животе урчало. Я не ела и не пила со вчерашнего дня.

Ну и пусть! Теперь я буду уважать наши традиции и не есть в дни Асията, когда ночью луна полна и кругла, как плод аайи... буду воскуривать благовония, садиться на корточки рядом с родителями и повторять слова молитвы. Пожалуйста, только спасите меня, спасите, спасите, спасите, умоляю...

Боги оставались безмолвны. Вокруг меня — те же неумолимо прямые серые стены. Рука зудела. Я посмотрела на неё и меня чуть не стошнило.

Место укола было вздутым, горячим. Вена посерела. Разбегались в разные стороны и оплетали чёрную кожу серые трещинки.

Я прижала здоровую ладонь ко рту.

Меня била дрожь. Пожалуйста, боги, пусть это будет сон. Пожалуйста, пусть всё станет в порядке...

Стены на месте. Рука в паутине на месте.

Неужели это правда? Неужели я действительно умру?

Я — умру?

У меня свело горло, я согнулась пополам, снова потекли слёзы. Я умру. Всё, это уже точно.

Я умру.

Не помню, как я опять оказалась на боку. На уровне моих глаз на серой стене был тёмно-коричневый след ботинка. Я упёрлась взглядом в этот след и смотрела на него бесконечно долго. Изредка я закрывала глаза и видела черноту. В эту черноту я попаду, когда... нет, уж лучше ботинок. След полустёртый, округлый. Наверное, кто-то небрежно опёрся об стену спиной, одной ногой пачкая стену.

Наверное, смотреть на маленький обрывок неба было бы интереснее. Но оно напоминало о Руфаре на качелях и о предавших меня богах.

След состоял из нескольких кусочков — видимо, подошва была рельефная...

Кости уже начинало ломить от лежания и сидения на жёстком полу. Сейчас бы кровать, или прохладную воду озера, пока небеса роняют редкие тёплые слёзы, а Руфара взлетает до самых облаков. Чёрные грозовые тучи отражаются в её изумрудных глазах.

 

Рука болела, но я принципиально не смотрела на неё. Вряд ли я увижу там что-то хорошее. Заныло плечо — видимо, инфекция дошла и до туда. Хотелось есть, но не хлеба или кофе.

Я хочу мяса. Огромный стейк, который готовят в нашем ресторане по большим праздникам. Только с минимальной прожаркой, чтобы красное текло по подбородку. А лучше мозг. Костный мозг, на котором долго-долго варят бульоны.

А лучше не варить. Лучше разломить кость и высасывать жирный сладкий мозг вместе с костной крошкой, чтобы она тёплой тяжестью оседала в желудке.

Но ещё вкуснее, наверное, головной мозг. Кости черепа можно разбить молотком — нет, даже просто прокусить. Я видела медицинский атлас Руфары, там мозг, словно гигантский орех, лежит в крепкой чашечке черепа. Но кость можно разломить, разбить, разгрызть. Въесться зубами в нежную полужидкую начинку. Хлебать из черепа, как из надколотой чаши. Её чёрные волосы, наверное, будут мешаться, лезть в рот, но я проглочу их вместе со сладкими мозгами... закушу её упругими глазными яблоками. Они будут зелёно пялиться на меня, пока я не суну их в рот и не раскушу острыми зубами...

Мёртвая изгрызенная Руфара лежала на грязной мостовой. Её голова, лишённая глаз, была расколота надвое. В какой-то момент её почерневшие руки зашевелились, зашарили по камням, и она начала медленно подниматься...

Меня вывернуло. Тошнило желчью. Кожа правой руки была совсем серой.

К моему ужасу, кончики пальцев на другой руке тоже начали сереть. Я задрала платье — серая паутина оплетала и живот...

Я отчаянно заорала. Крик, вырвавшийся из своего горла, я едва узнала.

Так кричало существо не из мира живых.

Игрушки кончились. Чудовище надо уничтожить как можно быстрее. Что для этого подойдет? Легенды говорят, что сработало отрезание головы и огонь. Огня тут нет... ладно, а как убедить солдат отрезать мн... нет, чудовищу голову? Никак. Надо убедить их меня выпустить. Собственно, они меня и выпустят, но когда будет слишком поздно... а как они поймут, что поздно?

Думай, Даля, думай. Представь, что это обычная задачка, как на уроках алгебры в школе для цветных. Пусть и цена — твоя жизнь, это просто задачка.

...А как они поймут, что уже слишком поздно?

Я быстро, по-собачьи дышала, сердце колотилось как от долгого бега за трамваем. Губы, будто чужие, расползались в дурацкой улыбке. Есть решение.

Я, кажется, их первая жертва. Первая. Они не знают, как выглядит чудовище. Если я смогу убедить их, что уже обратилась, они выпустят меня.

Если Руфара умерла от ран, мы скоро встретимся на Истинном Острове.

Из моего горла снова вырвался полухрип-полурык. Я прижала ладонь по рту, сдерживая его, но потом медленно опустила руку. Пусть знают, что я почти обратилась. Я зарычала громче и бросилась на решётку. Военный отпрянул от неожиданности. Он был тёплым и так восхитительно пах. Мясо... Я потянула к нему сереющие руки.

Вскоре возле моей камеры собрались несколько военных, включая того, с квадратным подбородком. Пришёл и алхимик. Я снова прыгнула на решётку, рыча что-то нечленораздельное.

Военный подтолкнул Сержеано ко мне:

– Что скажете, док, она готова?

От его решения зависело всё. Если меня помаринуют ещё день в этой камере, я и правда превращусь в мычащее полумёртвое чучело, которое пожирает всех, кого видит.

Алхимик встретился со мной взглядом. В короткое ужасное мгновения я осознала — он понял. Он понял, что там, под этим рычанием и паутиной серых жил, я ещё жива.

– Учитывая её массу тела и скорость обмена веществ... - медленно протянул Сержеано, - обращение должно занять не больше суток...

Не больше суток? Он же говорил про два дня. Что происходит?

– ...полагаю, - продолжал алхимик, - что обращение практически завершено. Вы можете выждать буквально тридцать минут...

Он смотрел прямо на меня. И я могу поклясться, что он еле заметно кивнул мне.

Я в смятении отступила вглубь камеры, как зверь, затаившийся перед прыжком. А доктор с деланным равнодушием сказал военному:

– Но учтите, что не меньше трети наших лабораторных мышей умерли вскоре после обращения. Мы не знаем, как поведёт себя арифан-4 в женском теле. Возможно, у вас есть считанные часы.

Военный хмуро пялился то на алхимика, то на меня:

– Всё было бы проще, если бы у вас остались ещё образцы вируса...

– Увы, когда мои ассистенты услышали стрельбу, все образцы были уничтожены в соответствии с протоколом безопасности, - любезно пояснил Сержеано, - возможно, вам не следовало стрелять по сотруднику лаборатории.

Военный навис над алхимиком грозовой тучей. Схватив его за отворот халата, он гаркнул:

– Слушай сюда, чучело. Если не прекратишь показывать характер — поедешь в одной клетке с этой падлой. И подохнешь вместе с цветными и белым мусором, которого твой подсос пожалел... так что помалкивай и вспоминай формулу, понял?

– Да, - бесцветно сказал Сержеано.

И прошептал: «Мигель. Его звали Мигель...»

Кажется, в его волосах стало больше соли и меньше перца.

Я, выждав момент, снова с рыком бросилась к решётке. Это было несложно: горячие вкусные тела манили. Красная пелена застилала зрение. Я всё меньше и меньше притворялась.

Меня вновь оставили одну. От этого ужасного нового тела тошнило: руки теперь напоминали кисти мертвеца. Кожа истончилась и прилипла к кости, из-за чего ногти казались очень длинными. Я не хотела смотреть на свои ноги, но знала, что они выглядят примерно также.

Только бы продержаться. Сержеано помог мне, не хотелось бы обратить в прах его усилия. Мне почему-то казалось, что ни он, ни его помощники не вспомнят формулу. Если я смогу... убить чудовище, то кровавая провокация не удастся — ни сейчас, ни позже. Всё зависит от меня.

Я рычала и бросалась на дверь, будто бешеный дикий зверь. Я открыла рот и позволила слюне течь по подбородку. Я задирала платье и рвала подол с рыком. Я грызла решётку. Я пыталась лезть по стене, и немного получалось. Часового сменили, и новенький смотрел на меня с плохо скрываемым ужасом. А я смотрела на него как на кусок мяса.

Ох, видела бы меня сейчас Руфара. Я стала именно той, кем меня обзывали белые дети — мерзкой чёрной обезьяной. Нет, не так — кровожадной чёрной обезьяной. Ходячим трупом, который жрёт чужие мозги.

Военные подтащили к решётке открытую клетку. Положили на дно кусок сырого мяса. Сейчас, должно быть, решётку поднимут, и я, как порядочное чудище, должна броситься к мясу... Боги, как унизительно.

И всё же, когда решётка исчезла, я подскочила к мясу. Вгрызлась в ещё тёплые ткани. Потекло по подбородку, пачкая остатки платья... А ведь и правда вкусно!

– Ляжка твоей подружки, - невзначай заметил военный.

Я чудом не подавилась и продолжила жрать. Он меня проверяет. Меньше всего ему надо, чтобы в чудовище остались искры рассудка.

Клетку захлопнули и куда-то потащили. Мясо приятной тяжестью оседало в желудке. Надо силой прижать одного из вояк к решётке и вгрызться в шею, оторвать голову, и лакать, лакать мозг... Или просто кусать, кусать всех и каждого — пусть сами ощутят то, на что обрекли меня.

Нет.

У вируса не должно быть ни единого шанса. Такие вещи всегда очень легко выходят из-под контроля. Я не хочу, чтобы их белые заносчивые дети погибли. Не хочу, чтобы жёны лежали на семейном ложе с разгрызенными черепами. Не хочу, чтобы метро и поезда остановились. Не хочу, чтобы полчища кровожадных мертвецов заполонили города Империи. Я не дам им это сделать.

Клетку накрыли брезентом и поставили в полицейский экипаж. Куда мы едем?

Дорога заняла не менее часа. Сутки назад я ехала в машине с моим добрым терпеливым детективом... и как мне хватило наивности думать, будто меня везут домой? Я вспоминала себя день назад и не узнавала. Что стало с девчонкой, которая боялась лезть на пожарную лестницу? Вот я дура-то...

Хотя, может, и правильно всё сложилось. Если бы я убежала, они нашли бы кого-то другого. И этот другой запустил бы эпидемию. Нет уж. Лучше я.

Я думала о Руфаре, о качелях и её взлетающей юбке и волосах. Я вцепилась в эти воспоминания зубами, я держалась за них до боли в челюстях. Нельзя потерять контроль. Осталось совсем немножечко.

Мы остановились, и сквозь брезент я смогла рассмотреть табличку входа в метро. Это Авингтон-стрит — рабочий квартал. Поезда едут в два направления — на Берредо, где живут иммигранты, и в сторону общежитий заводчан и публичной школы.

Долго соображать мне не пришлось. Клетку открыли возле одного из выходов, буквально вытряхнули меня на лестницу и захлопнули тяжёлую дверь.

– Эй, откройте! - огрызнулся сочный кусок мяса рядом со мной. - Уроды вы, теперь к северному выходу идти придётся...

У меня закружилась голова от нахлынувшего голода. Вокруг были тонны еды. Мясо будет визжать, и, конечно, сопротивляться, но ему это не поможет. Рот наполнился слюной.

– Эй, вы в порядке? - горячая рука мяса коснулась моего плеча.

Не смей, Даля.

Я отпрянула и быстро пошла вниз. Вот-вот прибудет поезд, мясо, много мяса...

Прибудет поезд. Я много раз слышала страшные новости, как поезд разрубал людей на части, отрезал им руки, ноги, туловище... головы.

В красном тумане я спускалась по лестнице, шарахаясь от людей. Теперь мне не надо было притворяться безумной — я такой и была. Людской запах сводил с ума.

Где-то далеко раздался гудок поезда. Ура, а вот и рельсы. Дошла всё-таки. Страха не осталось — только голод.

Вот тут, в начале платформы, скорость поезда должна быть максимальной. Надо наверняка. Где-то далеко в тоннеле уже загорелся огонёк, он приближался... Горячие, сладкие тела, вкусные, кровавые, нежные мозги...

Нет.

Я сделала шаг.

Почти мёртвая грудь не почувствовала удара о рельсы. Где-то бесконечно далеко кричало мясо, тянуло ко мне руки, пыталось спасти...

Не надо меня спасать. Это я вас спасаю.

Я перевернулась на спину и легла так, чтобы шея лежала прямо на рельсе, а тело на шпалах. Надо мной чернел потолок. Ревел поезд.

...Взмывали качели, и вместе с ними подлетала юбка Руфары и медальон у неё на шее...

Моё сердце-ракушку покрывали поцелуями и омывали слезами — солёными, как океан вокруг нашего Острова. Вместо холодных колючих рельс спину качали тёплые волны. Далёкая любовь захлёстывала меня с головой. Перламутровые створки раковины сомкнулись вокруг, надёжно защищая от боли и страха. Боги, как это хорошо. Я плыла в ракушке по голубым волнам, плыла к Истинному Острову, а каждый поцелуй приходился точно в сердце.