Мадам Сола грызет мундштук. Светло-зеленый дым ласкает атласные стены и расплывается под потолком. Я не знаю, сколько она здесь сидит. Видимо, пришла, пока мы зажигали с веселушкой Цирцеей. Хорошо так зажигали. Пытаюсь утереться – простыня совсем мокрая. Цирцея убегает в душ, и мадам Сола перебирается на краешек лежбища. Я лежу отдыхаю, чувствуя, как остывает тело.

– Как ты, Кхан? – Спрашивает мадам Сола.

– Супер! Десять из десяти!

Мадам Сола кивает. А кивает она, скажу я вам… Ни Цирцея, ни все девочки чохом, одного кивка ее не стоят. В прошлый раз я ее прямо спросил: «Почему сама не? Плачу вдвое!». Думал, обидится, а она вздохнула только.

– Думаешь, брезгую, – говорит, – думаешь, устрица не чешется? Уж твой-то початок, Кхан, я бы до зерна отшелушила. Только нельзя мне. Три года тому приснилась мне Таледжу. Снится, сижу я у реки, гляжу – плывет верхом на крокодиле и пальцем грозит. Зря ты, говорит, Сола чужой жемчуг в устрицу пускаешь, нельзя тебе. Ни с кем нельзя. Ни по любви, ни за плату. Десять лет нельзя. Я проснулась, пошла Матушке рассказала, и всем остальным тоже. Посудили-порядили. Ну, куда я отсюда? Я же гильдейская. С семи лет ноги раздвигаю. Матушка покряхтела и дело мне вручила. Мол, отдохнуть пора. Заодно и к детскому павильону приставила. Так что теперь на входе, да за детьми девочек смотрю. А с вашим братом – ни-ни.

– А если силой возьмет кто?

Губи мадам Солы расплылись в улыбке.

– Видишь гребень? – Она встряхнула медными волосами и показала мне затейливую безделушку того же медного цвета. – Таледжу дала. Яд клюквенной лягушки. Чуть тронет кто – сразу смерть.

Меня аж передернуло. Видал я померших от этого яда. Ладно, в общем, проехали. Мне и Цирцеи с подружками-хохотушками хватит. А с мадам Солой мы дружим теперь. Я подшучиваю только, дождусь мол, когда твоя устрица раковину разожмет. А она в ответ:

– Хороший у тебя початок, Кхан, – мадам Сола одаривает меня таким взглядом, что «початок», даром, что Цирцея вытворяла, зашевелился и пошел в рост. – даже завидую кое-кому…

– Так, какие наши годы… – Я улыбаюсь. Лучшего момента начать разговор, за которым пришел, трудно и придумать. – А пока дело у меня к тебе.

Со мной тоже Таледжу словом перекинулась. Говорит, чтобы и впредь летать, праздник на корабле нужно сделать. Детский праздник.

– У тебя на корабле? Зачем?

– У Таледжу спроси. Хочешь? – А сам знаю, что не хочет.

 

Вообще-то меня зовут не Кхан. Я даже родом не с этой планеты, просто люблю этот мир, этот город, и этот бордель. Почему бы капитану дальнего плаванья не любить бордель? Это даже вроде бы положено, еще со времен прапланеты, когда капитаны не бороздили космос, а плавали по воде от берега до берега. Мои берега – миры. Но на других я мало схожу с корабля. Корабль – мое сердце, моя плоть и кость, только здесь я чувствую себя хорошо. А еще у моего корабля есть имя – «Нава». Так захотела Мила – Кумари моего корабля.

Иногда, перед тем как окончательно напиться и провалиться в забытье, я думаю, что убью Милу, когда она перестанет был Кумари. Не оттого, что она плоха сама, или сделала что-то плохое мне. Я просто не выдержу. Не могу я не летать. А без Кумари летать нельзя.

Мой враг-собутыльник капитан Вук возит с собой на всякий случай двух подходящих девочек. А капитан Михаль придушил свою Ташу, когда обнаружил, что у нее месячные. А ведь Михаль Ташу любил. Жениться думал, когда вырастет.

Стоп. Не с того я начал.

Кумари, если вдруг кто не знает, – богиня. Точнее, богиня – это Таледжу, а Кумари – аватар. Богиня входит в тело человеческой девочки, возраста не младше восьми биологических лет. У девочки не должно быть родинок на лице, на руках, в области паха. Она должна быть смелой, но не безрассудно, а особым, не сходу очевидным образом. Есть еще условия. Капитаны их знают. Многие прилетают сюда, чтобы взять на корабль богиню. Потому что только с Таледжу корабль полетит по-настоящему, как не умеет холодное мертвое железо, и так будет до тех пор, пока Кумари не уйдет. Пока девочка не начнет пачкать белье кровью.

 

Я оделся и вышел под солнце. Оно больше и ближе, чем у меня на родине. Может моя родина теперь здесь? В городе, название которого в переводе означает «цветная свалка». Я не знаю, почему так. Как не знаю, почему здесь в любом переулке обязательно найдется большой уличный аквариум, а в нем рыбы с радужной чешуей и огромными осмысленными глазами будут следить за тобой и выпускать в небо пузырьки легкого газа. Впрочем, не важно ни то, ни это. Просто город принял меня без гроша за душой и без вопросов. Или даже без души, не знаю. Зато сейчас у меня душа точно есть. Это моя «Нава». И город все тот же.

Вечное лето, вечный – ни секунды на сон – бардак и карнавал. Пахнет специями: кориандром, красным перцем, шафраном. Еще пахнет кисой мочой, тухлым мясом, сукровицей. Уличный брадобрей размахивает своей бритвой. Торгаши галдят, перекрикивая друг друга. Летучие корни местного эндемика с непроизносимым названием шарят по стенам в поисках трещинки, чтобы зацепиться и отсюда, снизу тянуться ввысь, туда, где на вершине горы все с тем же названием Цветная Свалка поднимается в небо старый памятник, он же кладбище, он же храм. Каменная Таледжу верхом на крокодиле. Взрослая. Улыбающаяся. Она немного похожа на мою Милу. Ей Богу! Если Бог, тот, про которого вы подумали, тоже существует на самом деле.

Я попал в этот мир на корабле без бога. Зайцем пробрался на одну из тех огромных, неповоротливых болванок с металлическим сердцем, что с чудовищной натугой разрывают космос напополам, чтобы продвинуться на один маленький шаг. Часто этот шаг оказывается последним. Ведь космос не прощает насилия. «Мертвые» корабли исчезают в космосе каждый третий.

 

Я поднялся на борт «Навы». Я собирался побродить по городу, но меня позвала Мила. Я почувствовал ее желание еще когда кувыркался с Цирцеей и потом всю дорогу до порта. И вот я дома. Мягкое покрытие скрадывает шаги. Значит и Яга, и ее шалопай брат Ян еще спят.

У Яги аллергия на эту планету, сопли до пупа и глаза красные, как у кролика. А может и не на планету, кстати. Она органически не переносит жары и грязи. Ян любит города с четкими формами и линиями. Ему ближе небоскрёбы. В любом порту он ведет ночной образ жизни, только в бордели не ходит, предпочитает постоянных подружек. В каждом порту постоянных! И ему тоже планета не нравится, даром, что и он, и Яга родом отсюда. Они вообще близнецы, только непохожие.

Я зевнул и прислонился лбом к прохладной стене, вспоминая, с чего все началось. А началось все неделю назад. Или чуть меньше.

Если долго ничего не происходит, начинаешь путаться в датах и искать, за что бы зацепиться памятью. В этот раз зацепка обнаружилась в рубке. В прямом смысле слова. Войдя, я чуть не зацепил ногой лежащий на дороге сломанный монитор, который Ян давно обещал снести в починку. Только теперь это был не монитор, а столик для чайной церемонии. Чашечки из игрушечного набора, палочки с разных планет.

Мила сидит скрестив ноги и увлеченно общается с кем-то невидимым. «Давай я тебе налью, – говорит она, – вот, хорошо, Буся». Я осторожно обхожу, чтобы не мешать игре, и сажусь в свое капитанское кресло. Мила так занята, что не обращает на меня внимания.

– Шеф, мы подлетаем, море спокойно, космос спит, – докладывает Яга. Я и без нее это знаю, но и в самую светлую погоду лучше перестраховаться. Почему? Да, потому, что у космоса есть зубы, он может раздавить ничтожную скорлупку и не заметить.

Весь следующий час мы занимались тем, что перестраховывались. Потом Яга встала и покосилась на Милу, которая наигралась и уснула, положив голову на край «стола» и отклячив попу.

– Забрать ее?

– Нет, я сам. Рули давай…

Я поднял Милу, бережно утер со щеки тоненькую ниточку слюны и понес нашу богиню в каюту. Каюта у Милы замечательная. Как дворцовые покои в голосериале «Планета фей». То есть даже лучше. В сериале – декорация, а нашу каюту строили монахи Таледжу по всем канонам. В ней все настоящее. И ковры, и кроватка с балдахином, и алтарь.

Я уже укладывал Милу, когда она забормотала, не открывая глаз. Хорошо, что сам пошел укладывать. Этот язык ни Яга, ни Ян не знают. Только я.

– Девочке нужна игра. Ты слышишь, Кхан? Когда мы прилетим, приведи детей. Пусть дети придут на «Наву».

– Но так не положено… – сказал я, чувствуя, как предательски дрожит голос. Никак не могу привыкнуть к тому, как Таледжу говорит через свою Кумари.

– Ты, хочешь поспорить? Вспомни об этом, когда в следующий раз отправишься в космос.

– Я понял, Таледжу. Я найду детей.

 

Я мысленно попросил Милу разбудить команду и как всегда удивился, что она услышала. То есть может быть и не услышала, но команда нарисовалась в кубрике почти сразу. Яга швыркала насморочным носом. Ян зевал.

– Где Мила? – Спросил я.

– Спит, – сказал Ян, – я заглядывал. Дрыхнет без задник ног.

– Летим, капитан? – Яге не терпелось убраться подальше от аллергенной планеты. Груз на борту, таможня…

– Стоп! – Остановил я ее. – Мы остаемся еще на один день. Завтра на корабль придут дети, и будет праздник. Надо купить какие-нибудь сласти. И сразу скажу, это не моя идея.

– Она опять с тобой связывалась? – Яга понизила голос. Они с братом не любят Кумари. Или боятся. Или еще чего. Но они хорошая команда. Лучшая. Так что придется как-то договариваться.

– В чем дело? – Говорю я, – что такое? Меня попросили устроить праздник для девочки. Мишура. Тортик. Игры. Музыка. И это должно быть весело, ясно?

Яга мрачно молчит.

– Музыка, так музыка, – пожимает плечами Ян. – Разрешите исполнять?

Я механически закивал, как сувенирный Будда со спрятанным внутри гироскопом. Если Ян так сказал, сделает в лучшем виде, можно не беспокоиться. А ведь я беспокоюсь. Я, оказывается, действительно хочу устроить праздник для живой богини и детей проституток.

Ян вышел. Яга вскинула на меня глаза, по-змеиному гибко перетекла ко мне, прижалась, но внезапно чихнула и смазала впечатление.

– Не надо, а? – Сказал я. – Кумари…

– Но почему? Я же тебе нравлюсь. А девочку ты боишься. Давай сбежим. Я слышала, на Малее делают хорошие, послушные, кораблики. И без всего этого.

Я покачал головой. Я не только боялся Милу. А Яга никогда не училась в академии капитанов. И никогда не летала на «мертвых» кораблях.

– Никто не может в космосе, как Кумари. Мы живы благодаря ей. Так что делаем праздник.

– Есть, шеф, – Яга отступила на шаг.

– И еще раз услышу эту чепуху, ссажу в следующем порту. Поняла?

Яга ушла, хлюпая носом, я остался один. Мне нравилась Яга. Но любви не случилось. Я вообще не знал, что это такое любовь. Зато знал, что кувыркаться с подчиненной – плохая примета для корабля и капитана. Примета, о которой команде знать не положено. Как и о многом другом, кстати.

 

Мы, будущие капитаны, начинаем строить корабль сразу после вступительных испытаний в академию. Каждый в одиночку. Только монахи приходят, смотрят. Издеваются. Учат молиться Таледжу.

Я строил, бесился, молился, спал и снова строил. Порой накатывало отчаянье. Я чувствовал, что никогда не стану капитаном, что все бессмысленно. Пусть только попробуют еще… И тут ко мне подошел старший из монахов и заговорил на хорошем общегалактическом. «Ты устал», – сказал он.

В ответ я вывалил все, что накопилось за дни одиночества и, до кучи, все, что думаю о монахах. Проорал, что я хочу летать в космосе, а не бить поклоны каменной бабе. Я ухожу, в общем… Он улыбнулся, порылся в складках своей кашьи, сделал удивленное лицо, вынул пустую руку, осмотрел ее и заговорил.

– Богиня Таледжу поняла однажды, что люди летают выше неба. Она тоже захотела посмотреть другие миры. Она вселилась в ребенка и сказала, что ей нужен корабль. Девочка Кумари пошла в порт, но не смогла зайти ни в один «мертвый» корабль. Таледжу пыталась через Кумари вдохнуть жизнь, но девочке не хватило силы. Богиня долго думала и поняла, что нужно.

– И что же? – Спросил я и добавил затейливое ругательство.

– Душу. – Монах снова улыбнулся. – Таледжу берет тело девочки и душу капитана. Любой, у кого подходящая душа, может летать, достаточно взять Кумари с собой. Но Кумари нужен правильный дом. Вот почему начинаешь строить корабль ты сам. А мы помогаем вложить душу.

Затем монах поднял вверх указательный палец, улыбнулся в третий раз и ушел.

 

Утром Яга сообщила мне, что я дебил, раз не выяснил у мадам Солы, какого возраста будут дети. Я согласился.

Ян притащил на корабль свою местную подружку. Дважды! Зато теперь Мила носилась по коридорам в новом красном платье и с правильным храмовым макияжем. Третий глаз на лбу выглядел просто как живой.

– Придут дети, да? – Спрашивала она чуть ли не поминутно.

– Да, Мила.

– И торт будет?

– И торт, и рахат-лукум, и марципаны. Все, как ты любишь.

Обычная десятилетняя девочка. Однако я знал, что впечатление обманчиво. Просто богиня смотрит сейчас глазами другой Кумари. И все же, почему только девочки и почему девочки, не вошедшие в возраст? Мы, капитаны, строили много догадок на этот счет, но только в своем кругу. С посторонними делиться этим не принято.

 

Мадам Сола привела детей в три пополудни. Черное с золотом сари, высокая, отливающая металлом прическа. У меня засосало под ложечкой, такая она была вся… Ну, вся такая! Может, вот это любовь?

– Мы пришли, Кхан. – Мадам Сола обвела взглядом трап и закурила сигарету. Дым сегодня был золотистого оттенка. Давно заметил, он у нее всегда не такой, как раньше.

За ее спиной сгрудились дети. Самая старшая девица, по мне, давно уже должна была бы блистать в родном борделе, однако не блистала. Рядом топтался угрюмый прыщавый юнец. В одной руке планшет, в другой – сверток с младенцем, насасывающим соску. Остальные – плюс-минус Милиного возраста. Мила смотрела на них, широко распахнув глаза. Мне показалось, что она стесняется. Повисла неуклюжая пауза. Точнее повисла бы.

– Салем, отведи Крусю в туалет, – велела Мадам Сола.

– Я покажу, – включился Ян. Кажется, он пытается очаровать мадам Солу. Надо на всякий случай рассказать ему про гребень.

– Все за мной! – Яга скорчила смешную рожицу и первой двинулась к кубрику.

– Я, я покажу! – Мила обогнала ее и побежала. – Будем играть в прятки! – И начался праздник.

Я попытался спрятаться в рубке, но был извлечен и припахан к веселью. Только мадам Сола сидела как обычно и пускала в потолок дымные колечки. Как ей при этом удавалось быть органичной частью праздника, я так и не понял.

Еще я боялся, что корабль обидится на меня за весь этот бедлам и кавардак, но прислушался к себе и понял, что «Наве» нравится. Как будто даже светлее стало.

Когда дети устали, мы усадили их за стол. Мила тоже хотела сесть и вдруг застыла в нерешительности. Вот ведь черт, не подумали, хотя должны были! Кумари не может есть в присутствии… Или…

Я присел рядом с Милой и прошептал ей в ухо.

– Не бойся. Это Таледжу попросила устроить для тебя праздник. Она не рассердится.

Мила мгновенно прислушалась к себе и, просияв, бросилась к столу. Рядом со мной осталась мадам Сола с младенцем на руках.

– Кто это? Девочка или мальчик?

– Мальчик. Мамаша хотела отнести в джунгли. «Крокодилы милосердны», говорила. Я не дала. Знала, что дуреха одумается.

Я пожал плечами.

– Принести тебе чего-нибудь?

– Нет, Кхан. Поберегу фигуру. Вдруг пригодится. – И она лениво, в четверть силы стрельнула в меня глазами. Я подумал, что здорово было бы все же завалить ее на койку, но уж больно ситуация неподходящая. Да и Таледжу не к чему знать, что на меня яд клюквенной лягушки не действует.

– Спасибо за праздник, Кхан. – Мадам Сола устроила младенца поудобнее. – И улетай поскорее. Что-то недоброе будет.

– В смысле? «Ты что-то знаешь?» – спросил я по дороге к воротам порта. Мы с мадам Солой замыкали процессию. Она не отреагировала. Шла, глядя на переливающийся огнями ночной город. И только на переломе тьмы и света, порта и мира мадам Сола взглянула на меня по-новому. Скулы ее почему-то стали острее, глаза утонули, сделались невидимыми в тени глазниц.

– Сон приснился. – Она улыбнулась одними губами. – Улетай.

 

Когда я вернулся, Яга задумчиво прибирала останки праздника. Ян делал вид, что помогает.

– Шеф, – сказала Яга, – сейчас все уберем и на боковую. – Или ты что хочешь, лететь сейчас?

– Мы можем, кстати, – Ян посмотрел в сторону двери. – Мила не спит. Колобродит. – И действительно. Из коридора донесся веселый смех Милы. Странно. Я не слышал, чтобы она смеялась просто так и одна.

– Нет. Еще раз менять планы мы не будем. – Я встал и пошел укладывать нашу Кумари спать.

 

– Ты пришел! – Мила подпрыгивала на попе, сидя в своей постели. – Я такая счастливая сегодня! – Она скакнула и обняла меня.

Я остро почувствовал ее восторг, тоже обнял и укололся. Не физически, нет. Под восторгом пряталась та же самая тревога.

– Давай-ка переодеваемся в пижаму, – я неловко стащил с Милы платье, разобрал и расплел прическу. Порадовался, что профессиональный макияж не надо смывать, он растворяется сам. Мила зевнула, спряталась под одеялом и через минуту уже спала, сжимая в кулачке полу моей куртки. Я осторожно высвободился и вдруг по какому-то наитию позвал Таледжу на языке, известном только монахам и выпускникам академии капитанов. Богиня не ответила, но я остро почувствовал ее присутствие.

– Вы здесь? – Спросил я через минуту. – Я сделал-то что вы хотели. Надеюсь, я все сделал правильно. – В глубине корабля родилась вибрация. «Нава» просыпалась и готовилась к взлету.

 

Я решил для себя, что надо обязательно поспать, как только встанем на орбиту. Если долго не спать, чувство космоса начинает врать, но ты уже этого не понимаешь. Я знаю имена всех капитанов, совершивших эту последнюю ошибку.

– Отдыхаем! – Жестко напомнил я, активировав клипсу интеркома. – С утра идем на Фрею.

– Да, шеф, – синхронно ответила команда. Какие у них все же похожие голоса. И умение подчиняться приказам тоже одинаковое. – Все. Отбой.

И тут клипса завибрировала снова. «Что еще!», – я мысленно приготовился дать выволочку сестре или брату, но это были не они.

– Кхан, – на потолочном мониторе всплыло лицо мадам Солы. Что-то с ее лицом было не то, но я не понял. – Ты все еще здесь?

– На орбите.

– Хорошо, Кхан. Стартуй сейчас.

– Что-случилось-то? – спросил я, все еще убеждая себя, что ничего страшного. – Опять сон?

– Нет, не сон. Пока мы были в гостях, детский павильон перевернули вверх дном, но засады не оставили. Понимаешь, что это значит?

Я понимал. Первое – те, кто вломился к мадам Соле, ни в грош не ставят Таледжу – то есть понятно, кто это. Второе – они не нашли, что искали, но точно выяснили, что оно не там, иначе оставили бы засаду. И третье – они знают где искать.

– Есть одно место, – мадам Сола прочитала мои мысли. – Снимайся и лети на Чулок. Кумари знает, где это. Они, конечно, последуют за тобой, но там вы сможете играть на равных… – я не сразу обратил внимание, а когда обратил, ужаснулся.

Каждое слово мадам как будто… да нет, не как будто, а на самом деле отбирало у нее годы жизни. Я ведь действительно знал, кто стоит за нападением.

– Улетай на Чулок. – И связь прервалась.

Я полежал еще минуту, и мягко, чтобы не разбудить ни команду, ни Милу, единым движением души снял корабль с орбиты. «Веди, Таледжу», – сказал я на языке, который не должен был слышать никто из непосвященных. Я даже не пытался гадать, что за «подарок» подкинула нам мадам Сола. Ясно, что-то очень важное для нее, для Милы, для богини. Для меня.

Я вывел на экран большой атлас.

Звездная система Чулок. Одна обитаемая планета. Океан. Среднегодовая температура – десять градусов по стандартной шкале, какие-то птицы. Скучно.

И тут мы с «Навой» ушли в прыжок и вышли обратно. Впереди, если верить тому же атласу, пять суток полета сквозь настоящий космос. Достаточно времени, чтобы понять, что делать и как быть дальше.

 

Мила в рубке укладывала спать большую, едва не в половину ее собственного роста, куклу Ули-чам-чап. Бывший монитор, он же – столик для чайной церемонии теперь превратился в кровать. «…и когда ты проснешься, – говорила Мила, – ты будешь дома. Это будет твой новый дом». На обзорном экране все еще не отрисовывалось ни единой звездной системы. Тьма и тьма. Яга подошла ко мне, кусая губы. Есть у нее такая дурная привычка, когда нервничает.

– Шеф, я не могу найти два ее рациона. Вчера они точно были, вы же знаете, как я заполняю карго-лист, – а сегодня нет. И дети украсть не могли. Точно!

– И как мы это будем понимать? – Я отхлебнул витаминного чая. Я уже понял все, мне было скучно. – В храме Кумари завелась крыса?

– Очень большая крыса, – поддержала Яга. – Ян, ты умеешь делать мышеловки?

– Я сам мышеловка, – откликнулся Ян по интеркому. Фоном было слышно, как просыпаются с жужжанием универсальные сервисные роботы. Разминают лапки, начинают переделывать себя под новую программу. Мы ждали. Мила продолжала невозмутимо (как-то уж слишком невозмутимо) укачивать куклу. Не вздрогнула и не обернулась, когда щелчком включилась общая трансляция.

– Готово, шеф! – отрапортовал Ян. – Действительно, очень крупный крыс! И хитрый. Уважаю.

В поле зрения появился упирающийся и вырывающийся подросток. Тот самый прыщавый Салем, про которого я вчера подумал, что и сам сбежал из дому в похожем возрасте. Он кривил лицо, раздувал ноздри и пытался отмахиваться от Яна неразлучным планшетом.

– Сюда веди, – велел я. – Поговорим, а потом в шлюз.

Тихо стукнула об пол брошенная кукла.

Мила встала. Глаза – как дюзы взлетающего корабля.

– Нет! – Она произнесла это тихо, но от ее голоса завибрировали переборки.

Вот так, оказывается, выглядит спазм души.

А еще исчезла гравитация. Невесомость, черт ее, мерзкая штукенция. Все, что могло взлететь, взлетело. Только Мила осталась стоять, будто законы физики ее не касались. И Салем остался стоять. Он только упустил взмывший к потолку планшет.

Потом все кончилось. В смысле – посыпалось на пол. Я больно ударился локтем о навигационную панель.

– Он мой брат, – сказала Мила на языке, который ни Ян, ни Яга не понимали. – Он Авалокитешвара.

– Бодхисатва Сострадания, – перевел я команде. – Далай-Лама.

Мила серьезно кивнула.

Или это кивнула Кумари? Нет. Я бы почувствовал. Я всегда чувствовал, когда одна переходит в другую. А сейчас они были обе здесь. Вместе.

– Странно. – Яга теперь не только кусала губы, но и пальцы заламывала. – Я думала, что все последователи убиты по велению Дурги Многоликой, воительницы и защитницы богов. Ты же сам нам рассказывал, Кхан.

Я действительно рассказывал им, но рассказывал не все. Сто пятьдесят лет назад, когда по многим планетам обитаемой галактики прокатилась «Война Богов», последователи Бодхисатвы Сострадания были практически уничтожены. Оставалась неизвестной судьба одного единственного «мертвого» корабля – огромного ковчега, выстроенного для переселенцев. Корабль еще даже не был достроен, когда капитан и его жена приняли решение стартовать в неизвестность, спасая от смерти десять тысяч семей, поклоняющихся Авалокитешваре. Известно также, что собственные дети капитана – девочка и мальчик – остались на планете, но так и не были найдены ищейками Многоликой. А еще известно, что поиски детей не прекращаются до сих пор.

– Так это… – начал Ян, но сестра шлепнула его ладонью по губам.

– Дурак! – Прошипела Яга. – Молчи!

Но Яна распирало внезапным знанием.

– Я вспомнил! Один из ковчегов десять лет назад долетел до планеты в звездной системе Чулок. Команда погибла, а поселенцы выжили.

Мила подошла и прижалась к Салему.

– Простите, – сказал он, опуская глаза к кроссовкам, – я не хотел… Но мадам Сола сказала, никак иначе…

Он еще продолжал говорить, но я не слышал. Мое сердце, сердце моего корабля, начало бешено биться. На обзорном экране один за другим возникали корабли преследователей, издали похожие на распластавшихся в прыжке клюквенных лягушек.

Ян бросился на орудийный пост. Яга упихивала себя в пилотское кресло. Глаза у нее были мученические. Спокойна была одна лишь Таледжу. Богиня стояла и смотрела на меня, улыбаясь. «Все хорошо, дети, – вплывал в сознание ее вездесущий голос. – У капитана Кхана достаточно сил, чтобы справиться с этой бедой. Он Панчен-лама. Он всегда сможет защитить Авалокитешвару и его спутников. Это закон мира, как и то, что милость Бодхисатвы Сострадания не может угаснуть».

А я стоял посреди рубки и думал, что все это бред. Ну, какой из меня Панчен-Лама. Я обычный парень из окраинного угрюмого мира. Просто я везучий. Да, я трижды летал на «мертвом» корабле. Я сумел построить и поднять в небо «Наву». Но какой же из меня учитель Бодхисатвы? Я даже Яна с Ягой ничему путному научить не сумел, а Милу и не пытался. И вообще, главное мое достоинство, о котором знаю, – иммунитет к яду клюквенной лягушки. Но это, увы, нам сейчас вряд ли поможет.